Беспокойное гнездо

Ничто не освежает лучше, чем десятичасовой сон! Особенно если обычно спишь ровно в два раза меньше. А если пробуждение при этом не в полдень, а в пять утра, вообще красота. Ведь, согласно научным исследованиям, самые благодатные часы – до полуночи, организм восстанавливается лучше и с утра как новенький, а день впереди изумительно длинный и плодотворный. Вот бы всегда так! Я проснулась со счастливой улыбкой и бодро вскочила – в кои-то веки мне не пришлось отскребать себя от постели, как раздавленную жвачку от асфальта. Я даже – о боги! – сделала зарядку, на которую последнее время не хватало сил ни моральных, ни физических. Жаль только, что нельзя наспать себе этих сил про запас – увы, учёные и это доказали. Так что лучше взяться за восстановление напрочь сбитого режима. Раздумывая подобным образом, я вышла из комнаты и направилась в ванную. С высоты галереи открывался вид на кухню и гостиную. Обычно с утра там можно было увидеть мамины сборы на работу. Либо офицерский клуб лётчиков, чаще смешанного состава. Но сегодня за столом сидели только двое – Рихтгофен и Фальк. Они чинно размешивали чай – в отличие от моего папы, без характерного ложечного дребезга, да и вообще выглядели притихшими и почти торжественными. - Доброе утро, - поздоровалась я. - Доброе, - несколько сдержанно отозвался барон. Фальк и вовсе просто помахал рукой. Наверное, тревожность у меня не пробудилась из-за хорошего самочувствия. И всё-таки оба лётчика показались уж очень серьёзными. В том числе благодаря прямой осанке и мундирам. Странно, вчера стояла жарища, и оба были одеты в шорты и майки – а сегодня при параде. У нас на такое обычно говорят: «в лесу что-то сдохло». Только бы это был не Геринг. А что, с него станется «партизанить» в лесных массивах, он всегда так делал, если не выдерживал давления – по принципу «злые вы, уеду от вас». Я вознамерилась спросить у Германа и Манфреда, что всё это значит. Но сначала надо было привести себя в порядок – и пока что вместо расспросов включила воду. В конце концов, и так не жизнь, а суматоха, могу я позволить себе ритуал умывания? Надо сказать, те товарищи из Вечности, что чаще всего обретались в моём доме, нередко изъявляли желание интегрироваться в земную среду и примеряли обычную человеческую одежду. Разве что Геринг упорствовал в своём консерватизме. Ничего удивительного, учитывая, что и при жизни он удивлял всех стилизациями своих прикидов под старину. Манфред, как уже говорилось, здорово вписывался в современность, и его порой было не отличить от пацана с района. А уж Фальк и подавно – недаром он так долго прожил среди людей, сбежав из-за Черты. И вчера их тоже было не отличить от героев нашего времени, разве что полосатость борцовок напоминала о моде начала двадцатого века. Тут мысли снова невольно возвращались к Герингу, точней, широко известной в узких кругах фотографии 1918-го года, где он сидит в речке в точно таком же полосатом купальном костюме (между прочим, с надорванной лямкой, порождающей волнующую пикантную дилемму: чего бы хотелось больше – зашить ему купальник или дорвать окончательно?). Помню, как меня друг развёл с этой фоткой! Заговорщицким шёпотом сообщил: «Пстт, а у меня есть эксклюзивный снимок, где кое-кто купается...» - и этак ещё многозначительно брови приподнял. Даже теперь, когда мне уже не раз представилась возможность лицезреть рейхсмаршала без наград и мундира как такового, я вспоминаю о том случае, невольно хихикая. А уж тогда что творилось! Я то краснела, то бледнела, в зобу дыханье спёрло, в общем, караул – это был тот случай, когда вроде как понимаешь, что увидишь то ещё непотребство, но от того постыдное желание увидеть растёт лишь больше... Ну и каково же было моё разочарование, когда оказалось, что на фотке той Геринг молодой, спортивный и скуластый! Потом мы с другом ещё не раз хохотали, припоминая этот невольный розыгрыш. Вот только теперь было не до смеха. Формула «Геринг + речка» теперь относилась исключительно ко вчерашнему происшествию. А что оно без последствий не останется, было ясно. Спустившись вниз, я не обнаружила в кухне ни Фалька, ни Рихтгофена. Зато в прихожей разливался непривычный белёсый свет, а лёгкий ветерок изящно гонял по плиточному полу пакет. А значит, была открыта дверь. Тогда я задалась закономерным вопросом, какого чёрта. А я-то уж обрадовалась манерам моих гостей и благодарно отметила то, что никто не бренчит ложкой, мешая сахар – так неужели их закрывать за собой не учили? Вопрос отпал сам собой. На веранде моим глазам предстало удивительное зрелище: оба лётчика накрывали невесть откуда взявшийся стол. Чуть поодаль были составлены стулья в количестве четыре штуки. С одной стороны, картина идиллическая. Мы с родителями уже несколько лет поговариваем о том, что неплохо бы эту самую веранду обустроить, места там очень много, как раз для того, чтобы в тёплое время года по выходным неторопливыми утрами завтракать, а вечерами гонять чаи. Да всё как-то не хватало то времени и сил, то денег: одним-то столом не обойдёшься, однако живописный уголок на веранде – это не первая необходимость, есть в частном доме и более насущные нужды и коммуникации, да и на самом участке хлопот не оберёшься. Но у Фалька и Рихтгофена вид был такой, что как раз меблировка для устроения чаепития – дело прямо-таки неотложное. Притом что сами уже прекрасно успели позавтракать, если только я не ошибаюсь. Ведь все прилетающие знают, что могут свободно распоряжаться найденными припасами, главное, посуду за собой мыть и подкидывать что-то на хозяйство – желательно, больше, чем пятиэровая монетка (тем более, что в ходу здесь исключительно белорусские рубли). И проблем с этим никогда не возникало с тех пор, как я впервые столкнулась с немецким нашествием – точней, налётом, - разозлилась, засела за составление инструкций и обнародовала устав своего монастыря. Так вот, опять же, всё было вроде правильно, и всё-таки как-то странно. Я уж даже не стала задаваться лишними вопросами, откуда они взяли мебель, мало ли чего обретается в параллельных пространствах и что они сюда могут притащить. Если самолёты протащили, почему бы и не стол и стулья?.. И тут меня осенило, что сегодня с утра я как-то уж очень долго прогреваюсь и выхожу на режим: слишком много молчу и думаю и слишком мало говорю и спрашиваю. С одной стороны, у меня проснулась запоздалая хозяйская ревность – а чего это товарищи тут так активно распоряжаются, с другой стороны, меня смутило, что Крылатые хлопочут, а я стою столбом. - Вам помочь? - Почему бы и нет, - с готовностью отозвался Манфред. – Нам бы приличную скатерть и посуду. - Можно тот сервиз с малеваными церквями, - пробурчал Герман, - он-то как раз будет кстати. Речь шла о монастырском сервизе с ручной росписью, и Гера не раз его видел, когда лазил в шкафчик за зефиром или орехами. Окей... точнее, гут... - Слушайте, а что в принципе за суета вокруг дивана? Точнее, вокруг стола? – озадаченно спросила я. Крылатые переглянулись и перевели взоры на меня, будто желая сказать: «не хотим вас пугать, но...». Но – что? И Манфред объявил: - К нам едет ревизор. Фальк только мрачно хмыкнул. Божечки-кошечки, только этого не хватало! Как будто на работе проблем мало. Так что я не издаю стенаний, но произношу словцо покрепче «кошечек». - Мда. Пизда. Рулям и стабилизаторам тоже. Герман ухмыльнулся с угрюмой солидарностью. А Манфред возразил с успокоительной невозмутимостью: - Попрошу отставить панику, всё не так уж и страшно. Место для казни выглядит всё-таки по-другому, чем место для чаепития! Это меня не убедило. В ответ на мой неверующий и мгновенно окислившийся взгляд Рихтгофен пояснил: - Тебе точно ничего не угрожает! Максимум, непринуждённая беседа. - Знаем мы эти беседы! Ладно, ну, не казнь, а допрос, уже должно быть полегче, ага... - Боже, да никакого допроса! Я ж говорю, ты тут ни при чём... - А кто «при чём»? - Допустим, я, - с фаталистическим достоинством отозвался Фальк. - И я в какой-то мере тоже. - И Геринг? До меня дошло. - И Геринг, - утвердительно кивнул барон. - А, так что, мы ждём кого-то из Небесной Канцелярии? - Ну да. Ты, главное, не волнуйся. Я только хмыкнула. Хорошее напутствие. Но а что делать-то прикажете? Вопрос был риторический, и я решила решать проблемы по мере их поступления. Сейчас проблемой было отсутствие упомянутой скатерти, посуды и собственно чая. Что ж!.. - Извини, что всё это происходит у тебя дома в законный выходной, мы бы могли выбрать и другую локацию, но разобраться необходимо на месте происшествия, - прибавил Манфред. Я философски пожала плечами: а куда деваться? Тем более, я надеялась, что манеры у небесных чинов поприятнее, чем у могилёвских прокуроров. Процесс подготовки к высокому визиту неожиданно увлёк меня и частично успокоил нервы. Выбрать приборы, красиво всё расставить и разложить вкусности, отмерить заварку и зажечь свечу под чайничком – будете смеяться, но реально умиротворяет. Я даже цветов с клумбы нарвала и в вазочку их поставила, вышло эффектно, хоть ты фоткай и в инстаграм выкладывай. «Делать я этого, конечно же, не буду», - мысленно проворчала я. Хотя почему бы и нет? В этом есть какой-то особый шик. Вроде как смелость, воплощённая в эстетстве. Страшный (более-менее) суд планируется, а я красоту замечаю, да ещё и с другими делюсь. Осталось только подпись эффектную придумать. Хотя на подписи я давно начхала и даже с хэштегами уже не заморачиваюсь. Однако, я раздухарилась и решила, что помирать (пускай всего лишь от неловкости) – так с музыкой. Я принесла мамин планшет и включила там радио «Парижское кафе». Ну вот теперь точно пастораль, да и только. Раз пошла такая пьянка, я решила не выбиваться из общего стиля и надеть нечто более цивильное, чем растянутые треники и камуфляжная майка. Я надела укороченные шёлковые брюки чёрного цвета, белый топ и белый же с чёрным шёлковый бомбер. Вид у него был учебно-спортивный, не говоря уж о том, что вполне себе лётный – из-за того, что внизу и на рукавах была резинка. Мне сразу вспоминалась голубая рубашка Хартманна. Итак, мы чинно расселись за столом. - А когда проверяющий явится? – спросила я. – Он к определённому времени или?.. - Да вообще-то «или», - ответил Манфред. – Если проверка плановая, то небесные чины обычно присылают оповещения, а если нет, то просто дают понять, что вот-вот явятся. Если угодно, можно назвать это шестым чувством. - Это чтоб драматичнее было? – фыркнула я. - Нет, всего лишь экономия времени, экстренный порядок. - А вчера чего не заявились? Хороша экстренность и срочность. Герман опять усмехнулся – не то иронически, не то злорадно. Он вообще сегодня был неразговорчив. Но как любитель не только крутых пике, но и не менее крутых пикировок с властью, он всем своим видом выражал солидарность с теми, кто эту власть ругает или хотя бы отпускает скептические замечания, как это сделала я. - Ну, ты же знаешь и сама об этом пишешь, - покачал головой Манфред, - в Вечности время течёт по-другому, если вообще уместно говорить о течении – оно нелинейно, где-то движется, где-то застывает – но уж если идёт, то гораздо медленнее. - Когда я впервые из-за Черты удрал, эти молодчики живо на Военное кладбище явились, - наконец-то раскрыл рот майор Фальк, - и хороших таких люлей мне наваляли! А тут и правда тормозят. - Значит, есть дела более важные и чрезвычайные, - проронил Рихтгофен, любуясь тем, как вода в чайнике набирает густой янтарный оттенок, потихоньку переходящий в красноту. А если добавить молока, чай будет оранжевым. Точно. Молоко. Я сходила за ним на кухню. С тех пор, как сюда стал прилетать Рудель, покупаю его с запасом, это уже традиция. Мы снова замерли в молчании. И его так и подмывало назвать тягостным, как бы мы ни старались сосредоточиться на демонстративной приятности обстановки. Хотя ведь можно попытаться, и не раз? Тоже помогает скоротать время. Ночью прошёл дождик, от вчерашней жары и следа не осталось. Я и без всякого погибельного вируса очень слабо чувствую и различаю запахи – вкус не подводит, и на том спасибо – но сейчас постаралась убедить себя, что ощущаю аромат мокрой земли и газонной травы. Снова скользнула взглядом по накрытому столу (ясное дело, никто ни к чему не притрагивался). В вазочке лежали козиначные конфеты от «Красного пищевика» под названием Sweetlo – и свет вам, и сладость, и всяческая благость, – и как раз таки светлому (а именно они у власти на Небесах) должно прийтись по вкусу, может, даже символизм оценит. Глупые какие мысли, хорошо хоть, что реплики не репетирую, как делала это в восемь лет, когда боялась одна ходить в магазин за хлебом и общаться по телефону и каждый раз себя перебарывала: мыслимое ли это дело, разговаривать с совсем-совсем незнакомыми людьми!.. А сейчас к нам и не человек явится, а существо высшего порядка из высших небесных эшелонов, ага. Тут какие мысли ни проигрывай... Лучше уж пускай радио проигрывает французские мелодии с приятно мурлычущим женским вокалом и задушевным аккордеоном. Герыч, кстати, умеет на аккордеоне. Не тот, что рядом сейчас сидит, замерев памятником тевтонскому воину, а тот, кому памятников не полагается, как и доброй памяти в принципе. - Вот ещё что, - заговорил Манфред, чуть поколебавшись, но взяв доверительный тон. – Это вопрос не основной, но всё-таки важный. Не зря ты про Геринга вспоминала. Вот про него тебя и спросят, видимо. Хорошо, что я чай себе не дерзнула налить да отхлёбывать, а то бы подавилась. Но хватило и слюны. Фальк похлопал меня по спине – к счастью, не сильно, не для прокашливания, а чисто сочувственно – и произнёс: - Тебе бы лауданума в чай, вон как нервничаешь. - Обойдусь без ваших гадостей! – огрызнулась я. - Это правильно, я тоже за ЗОЖ! – воскликнул Герман. Тут я чуть не подавилась вторично, уже от смеха – ну кто бы говорил! Только не этот любитель кокоса, причём не только и не столько в виде батончиков «баунти»! Нетушки, у него было своё «райское наслаждение»... - Верно-верно, - хохотнул Фальк, уловив ход моих мыслей, - медленные для лохов, если уж чай с добавками, так только балтийский! - Гера, уймись, ты меня уморишь, - протянула я, - тут риттмайстер что-то серьёзное хотел сказать, а ты... - А я как обычно. - Вот именно. Хотя, вообще-то, я была рада его оживлению, уж очень зловеще он молчал до этого. - Я хотел сказать, что плановая проверка соединяется с внеплановой, раз представился случай, - отчеканил Рихтгофен. – Ничего кошмарного, тебя просто выспросят о некоторых деталях твоего шефства над рейхсмаршалом. - Чегооо? Я так и вытаращила глаза. Надо сказать, после коррекции зрения они у меня вытаращивались довольно эффектно, двумя крупными ягодами чёрной смородины на белом фоне. Взгляд получался почти такой же безумный, как у Сальвадора Дали (тогда как в очках я больше напоминала его близорукого тёзку Альенде). Отпустив мне три секунды на пребывание в праведном шоке, Рихтгофен уточнил: - Что тебя так изумляет? - В смысле «шефство»?! - выпалила я. Манфред достал из кармана телефон – добротную и демократичную сяоми-красавицу ярко-красного цвета – загуглил и зачитал: - «Шефство, шефская помощь - общественная деятельность в форме оказания конкретным сильным в данной области субъектом-шефом (от человека до организации) экономической, культурной, политической или иной безвозмездной систематической помощи конкретному более слабому объекту-подшефному». Ничего, фройляйн, я знаю, что это даже у писателей бывает – когда ты либо забываешь слово, либо помнишь значение только приблизительно. Надеюсь, я вам помог. - Герр риттмайстер, я знаю, что вы тоже умеете ёрничать, но в данный момент это некстати, - парировала я. - Ладно-ладно, - примирительно проворчал барон. По-видимому, он хоть и выглядел самым спокойным, но немножко всё-таки волновался, отсюда и эта неуместная ирония. – Просто для меня твоя реакция странновата. Сколько уже рейхсмаршал обретается на твоей базе? - Ну... больше года, - озадаченно прикинула я. – Год и три месяца примерно. Как время-то летит. - Это немало, – подтвердил Манфред. - Так что и проверка вполне естественна. - Так не только же у меня он тусуется! Известное дело: обычные, нормальные смертные живут в устойчивых рамках времени и пространства, а также текущих связей различного характера – но герои из Вечности существуют в другом режиме. И даже если они сближаются с кем-то из живых, то каким-то одним человеком в конкретный момент времени не ограничиваются. Они перемещаются туда-сюда, их взаимодействия очень разнообразны. Поэтому было бы ошибочно предполагать, что Геринг является только мне. Рихтгофен согласно кивал на мои возражения, и я подытожила их: - Так что глупо считать, что я какая-то там особенная, и насчёт шефства мне до сих пор непонятно, причём тут это вообще. - Давай по порядку, что непонятно? - Дай-ка телефон, пожалуйста. Вот. Ладно, по порядку, так по порядку! Общественная деятельность. Ну надо же! – фыркнула я. – Я индивидуалистка та ещё. Вся эта сознательность, повесточка, активизм – извините, но не про меня. Я если и занималась чем-то таким, вроде сбора макулатуры или субботников, то исключительно добровольно-принудительно, читай, из-под палки, читай, на отвали. Это раз. Но это лирика. Мне непонятно, как это согласуется с моим знакомством. Якшаться с военными преступниками – это, извините, деятельность не общественная, а антиобщественная. И тут майор Фальк довольно заржал. То ли оттого, что презренному Герингу досталось, то ли оттого, что сам себя причислял к военным преступникам и видел в ситуации некую иронию – а чёрт его разберёт, он персонаж таинственный и загадочный (хотя определение это чисто по внешнему стилю больше подходит тонким томным вьюношам, а не таким, как он). - Это и правда пока что «лирика», - с досадой нахмурился Рихтгофен (и, надо думать, отвесил Фальку под столом дружеского пинка). – Дальше? - Хорошо. Значит, систематическая безвозмездная помощь. Приютить, да и в принципе не послать курсом на йух при первом же появлении считается? - Вполне себе считается. И арендной платы товарищ Геринг тебе не вносит. - Нет. А было бы классно, мелькнула мысль. Вообще, за неделю до зарплаты меня часто настигают полынно-горькие, злые, досадливые думы о том, какой же это всё-таки отстой – что на тот свет земных богатств не заберёшь. Иначе... Ну да, иначе за счёт Геринговых симпатий хотя бы некоторые мои проблемы могли бы быть решены. Ох. Если уж совсем откровенно говорить и называть вещи своими именами, то – завидовала ли я Эмми Зоннеман? Да. Да, блять. Тысячу раз да. Честно говоря, иногда просто изнемогаешь от каждодневной битвы за выживание на поле боя под названием «страна постсоветского пространства» и с тоской думаешь, как было бы здорово иметь поддержку, сражаться с кем-то плечом к плечу, и классно, когда плечо это надёжное, уютное, как у Геринга, а продолжением его является щедрая рука... Я устала испытывать угрызения совести за эти желания, в конце концов, это были вполне нормальные, естественные девочковые желания и потребности. Но как девочка гордая и амбициозная, я неизменно делала поправку, что не хотела бы полагаться только на такой вариант и делать его нормой существования вообще навсегда, без исключения, двадцать четыре на семь, я не хотела бы утрачивать ни боеспособности в качестве одиночной боевой единицы (а то мало ли что), ни собственного достоинства. Мне просто хотелось, чтобы мне – помогали. Хоть иногда. Но что, скажите на милость, возьмёшь с мёртвого рейхсмаршала?! Ну да, мёртвого – мы же условились называть вещи своими именами? А ничего. Кроме воспоминаний. Шуток. Объятий. Проникновенных бесед. Порой не менее проникновенных, но всё-таки дружеских препирательств и колкостей. Кроме... киньте в меня камень, но – вдохновения, в каком-то смысле? Ну да, получается, Герыч у меня не совсем бесполезный. И за это я ему и сама помогаю. Или не за это. Но получается так, что, вопреки девочковым нормам, именно я – помогаю. Вот только – если в неочевидном, не поверхностном смысле – чем? - С экономическим аспектом мы разобрались, - вздыхаю я, - так оно и бывает, если кто-то у кого-то живёт безвозмездно, то есть, даром. А, да! И еду ещё ест. Вот тут стоит сделать замечание, что этим аспектом гостеприимства Геринг никогда не злоупотреблял, хотя по виду его могло показаться совсем противоположное. - Культурный аспект, ну, кто его знает. Тут уж, скорее, он мне помощь оказывает. Надо сказать, лекции об искусстве Ренессанса очень увлекательные, - задумчиво произнесла я. Фальк чуть заметно повёл плечом. «Зато я могу прочесть лекции об авангарде, и вообще, я был лично знаком с Густавом Климтом, Туллио Крали, да и вообще, со всем футуристским кружком Маринетти». Кто же спорит, что он у нас не просто тупой летающий шкаф, а вполне себе культурный персонаж и даже в каком-то смысле деятель. Я хорошо изучила что одного Германа, что второго, и нетрудно было угадать, о чём сейчас думает Сокол. И это вполне даже находило во мне сочувствие. Да, у каждого свои фишки. Но речь сейчас всё-таки шла о Геринге. - Едем дальше – политическая помощь. Это уж вообще смех сказать. Мы же оба аполитичные. У меня доктрина «не мешайте мне творить и дайте слегка покушать», у него... просто «дайте покушать». Но желательно, не слегка. И попонтоваться тоже дайте. И где всё это дают, туда он и бежит. Держу пари, он бы и в Политбюро карьеру сделал. Кстати, при Брежневе ему бы лучше всего и жилось, такие дела. - Да он сам как Брежнев, - ухмыльнулся Фальк. Рихтгофен и сам в ответ усмехнулся, вспоминая своего бывшего подчинённого – с которым его постоянно сравнивали, причём не обязательно выгодно. Барон сразу разглядел в этом молодчике наряду со смелостью и хорошим командирским умом – червоточинку: Геринг жил не полётом и Небом как таковым, а мечтой о славе и богатстве. И Манфред не гнал его из эскадрильи, причин на то попросту не имелось, ведь Геринг был на самом деле отличным лётчиком – но и приближать к себе не стал. И Германа, который Фальк, он понимал на самом-то деле как нельзя лучше. Но барон соблюдал умеренность во всём, и их с Фальком оценка нынешней ситуации разнилась, и нарушение порядка таки имело место – и несмотря на всю свою внутреннюю солидарность, Рихтгофен отрапортовал об этом начальству, которое все мы здесь так томительно ожидали. И Герман, который Фальк, тоже не роптал. Во-первых, он таки получил сатисфакцию, во-вторых, похоже, что предвидел последствия, но был готов заплатить за сладостную расправу любую цену. Ну, или почти любую. ...Я уже достала вас этими пояснениями, но – да, эти мысли промелькнули у меня всего за полторы секунды. Быстрее, чем вы читали три абзаца, два больших, один ерундовый. Просто у меня мысли очень быстрые, но при этом довольно большие и сложные. Как истребители. Один миг – ну, или одна сушка – и всё, унеслись. Но после Фалькова замечания я просто вздохнула и сказала: - Но вы ж понимаете, что в понятии шефства смущает меня далеко не... Да как бы это выразиться? То, что я перечислила – не главное. - А что главное? – с готовностью переспросил Манфред. Видимо, разговор об отсутствующем всё-таки помогал скрасить ожидание и поумерить это не самое приятное «шестое чувство». А то вишь ты, какой «способ связи» выбрали, изверги – для меня с моей аллергией на неопределённость и непунктуальность сущая пытка. А вот что ответить Рихтгофену, я... не то, чтобы не знала. Но растерялась и смутилась. Ведь я человек ещё и самокритичный, даже слишком, да ещё рефлексирующий – пакость редкостная. Как в том анекдоте про «аэропорт Пулково имени Достоевского»: «Тварь я дрожащая или право на посадку имею?». И вот есть у меня досадная черта – теряться, когда мне говорят что-то хорошее. Не умею принимать комплименты, и всё тут. Начну ведь отнекиваться: «ой, да что вы», «это преувеличение», «и вовсе даже нет», «да я, наоборот» - и всё в том же духе. Сдержаться мне чрезвычайно трудно. Но я же прекрасно знаю, как это бесит! Возможно, со стороны я кажусь круче, чем есть, для кого-то и вовсе – «сьюха», и всё это кажется лицемерием, этакое выпрашивание комплиментарного опровержения. Но он бесит и просто, само по себе, безотчётно. И я, допустим, знала, что ни Герман, ни Манфред на меня сердиться не станут, но всё равно прикусила язык. Да так, что они снова на меня уставились и в голос спросили: - Ну так что?! Ох, ребята. Извините за такое бесстыдное бегство из эфира. Я собралась с духом и произнесла: - Со всеми этими аспектами я голову вам морочила, а главное – вот чего не понимаю: шефствует сильный над слабым. Но мы с Герингом?! Это он-то, рейхсмаршал, - слабый? - А сама как думаешь? – насмешливо склонил голову Фальк. И получилось отталкивающе, что есть, то есть. - Ну ладно, - сдалась я и призналась: - Мне дико то, что я тут якобы сильная. И ты, Манфред, с экивоками, но сам мне об этом сообщаешь. - А почему же нет, - проговорил Манфред, да так плавно, что вопросительный знак ускользнул. Я не нашлась, что возразить и смогла только фыркнуть опять и всплеснуть руками. - Да правда ведь... Я обычная. Простой белый воротничок с завода. Лётчики смотрели на меня очень насмешливо. Ну вот, что и следовало ожидать. «Пустое кокетство», значит. Ага. Я – как истинный виртуоз – успела обидеться на то, что никто не озвучил, но я уже успела додумать и успешно приписать, и поэтому продолжила почти с ожесточением: - Да! Не более! Всего лишь клерк. И при этом полуподпольный и полупризнанный художник слова. Творец, заколебавшийся от двойной жизни вследствие того, что творчество – не кормит. Ну вот и всё. А что ещё обо мне сказать? Великовозрастная девица неопределённого статуса. - Во-первых, ты не «просто клерк», а комендант аэродрома, - с напором пошёл в атаку Фальк. - Во-вторых, тоже мне «великовозрастная», каждый из нас постарше тебя, - с усмешкой присоединился Рихтгофен. – И, наконец, - отрезал он, - ты истребитель, а истребитель летает в одиночку. Сказал, как отрезал. И на душе у меня просветлело. Эта тема и для него самого очень чувствительная, специфическая, но он же умеет сказать и нужные слова. И потому он продолжил: - Да и насчёт «кормёжки» чем-то схоже, на самом деле, это может со временем прийти. А может и нет, но это не означает неуспеха. Потому что твоя миссия не в том, чтоб зашибить побольше денег и регалий. Как бы ты ни шипела в трудные минуты, всё-таки ты человек идейный. И в этом призвана кое-кого уравновесить. Я решительно ничего уже не понимала. Да, пристать с содержательным и непростым разговором в нужное время и занять внимание – это, конечно, талант, и хорошо, что он у меня сейчас обнаружился во время ожидания небесных чекистов, ну, и всё-таки... Как-то мы уже совсем в дебри ушли. Вот чекистам, может, и положено туда лазить, а мы бежим впереди паровоза и во всякую философию раньше времени вдаёмся. Поэтому я не нашла ничего лучше, чем в очередной раз взболтнуть чайник, чтобы заварка хорошо перемешалась, и перескочила на вопрос дурацкий, но в такие моменты распространённый. - Почему я?.. Тут мои Крылатые переглянулись и рассмеялись. - Ну, если б я такие вопросы Бёльке вздумал задавать, то далеко б не улетел! – хохотнул Фальк. - Да и я тоже! – подхватил Рихтгофен. Вот ещё интересное дельце: учитель-то у них в разных мирах был один и тот же. И тут бы углубиться в размышления о параллельных вселенных и множественности сущностей, но это было совсем уж лишнее, и Фальк решительно подытожил: - Мораль проста – бери, что дают, и не спрашивай лишнего. Вот это последнее - задача инквизиторов. «Кстати, где они...» - похолодела я. Очень уж неделикатно меня опустили на землю. Повисло молчание. Лишь невозмутимо раздавалась очередная, уже не поймёшь, какая там по счёту, французская джазовая песня. Я поняла, что мне это напоминает. Игра такая была, под названием Saboteur – про диверсии в оккупированном Париже. Чем привлекала, так это рисовкой, сюжетом почти ремарковским, атмосферой и – музыкой. Пресловутыми джазовыми композициями, и классическими, и менее известными. И странно так получалось – лирические наигрыши и песенки, а кругом немцы (как у меня сейчас, пускай их всего двое, да и не из той войны они родом). И ещё в любой момент эта расслабленная сентиментальная музычка могла смениться адским движем, пальбой и погонями. Вот уж аналогия... Я сжалась. Даже не знаю, чего ожидала: огненного столпа откуда-то сверху, сияющего портала в районе клумбы с розами, грохота, рёва иерихонской трубы или иного звукового сигнала – но чего-то очень тревожного и чрезвычайного. Того, от чего впору упасть на колени и вознести отчаянную молитву. Ну, уж по крайней мере, упасть со стула. Но всего-то навсего послышался звук откатываемых ворот. Это было и прозаично, и необычно: кто ещё, кроме родителей, знал, что калитка заедает, и откроешь её только штурмом и пинками? Да и к тому же – и память мне не изменяла – ворота со вчерашнего вечера были закрыты... Как бы там ни было, с мягким гулом отъехала створка, и во двор аккуратно просочились два человека в небесно-голубой форме. Причём один из них длинный и молодцевато-подтянутый, а другой плотный и приземистый. Издалека лишь интуитивно угадывалось, что форма у них отличается, потому что оттенок был почти один и тот же. - Явились не запылились, - проворчал Фальк и, как-то по-акульи выскользнув из-за стола, направился в дом. Но это не походило на бегство, держался он деловито и с достоинством. Надо думать, вознамерился вскипятить воды. Рихтгофен выпрямился, чуть откинув корпус назад, и побарабанил пальцами по столу в лёгком нетерпении, не отводя взгляда от голубоватых фигур. Я тоже не могла оторвать глаз. И время, и плывущая в воздухе мелодия из планшета словно сгустились, и я застыла внутри них. А эти двое, между тем, шагали к крыльцу...