The Day

– Я войду? – спрашивает Хикари Тайко, стоя на пороге. – Ты уже, вообще-то, – мрачно отвечает Сыну, не отрываясь от бумаг, – Говори тише, – он кивает в угол комнаты, где, свернувшись калачиком на футоне, спит Донпё, – Мог бы постучаться ради приличия. – Мог бы, – согласно кивает Хикари и закрывает за собой дверь. Проходит внутрь, останавливается у письменного стола, лампада на котором является единственным источником света, – Я по делу. – Это-то понятно, – Сыну стряхивает капельки чернил с кончика пера о стеклянное горлышко чернильницы, и откладывает его в сторону, поднимая голову, – Иначе бы я тебя уже вышвырнул. – Ох, какие мы грубые, – рубит Хикари на корейском, опираясь на лакированную поверхность стола. Сыну напрягается – они используют родной язык, только когда не хотят, чтобы их кто-то подслушал, значит дело действительно важное. – Зачем тебе тот мальчик? – Хикари кивает в сторону двора, а Сыну закатывает глаза и трет переносицу. – Богов ради, Сынён! Ты мог прийти ко мне с этим завтра, а не врываться посреди ночи. – Мог бы, – меланхолично повторяет Хикари, – Так что? – А тебе-то какое дело? – Сыну запрокидывает голову назад, разминая шею. Позвонки хрустят оглушающе в тишине комнаты. Надо почаще разминаться, пока никакой работы, кроме бумажной, нет, а то так и закостенеть недолго. Сынён сужает глаза, но молчит. Иногда им с Сыну не нужно слов, чтобы понять друг друга. Даже если дело касается омег. – Ой, да забирай его. Пусть только руки-ноги на месте будут, и с психикой в порядке, – временами Сыну хочется ударить друга, да побольнее. – Отлично, – Сынён хлопает в ладоши, – Спасибо. – И пусть спит со всеми, а не у тебя в комнате! – кричит вдогонку Сыну, когда Чо уже скрывается за дверью, – Иначе Донпё его совсем потеряет. Утром довольный Сынён ловит первого попавшегося слугу и спрашивает, где он может найти новенького. Слуга хороший, вопросов не задает, только указывает дрожащей рукой в сторону пруда. Хёнджун стирает белье в компании Донпё. Мальчики щебечут на корейском, иногда вскакивая с камней, на которых устроились на корточках, и что-то возбужденно крича. Сынён останавливается в нескольких метрах за их спинами, облокачиваясь на дерево. Такой идиллии не хочется мешать. У них забрали детство: Донпё провел его в борделе, прибираясь за шлюхами, Хёнджун – вообще непонятно где, но Сынён подозревает, что все на том же черном рынке, где его купил Сыну, или слугой у зажравшегося чиновника. Они с Сыну могут сколько угодно считаться последними мразями, но у Сынёна рука не поднимется сейчас оторвать омег друг от друга, слишком уж счастливыми они выглядят. Хёнджун замечает его сам, поворачивает голову и, к сожалению Сынёна, сразу напрягается, пихая нового друга. Донпё тоже перестает улыбаться и что-то говорит Хёнджуну. Сынён подходит к ним и бросает Донпё на японском: – Сходи погуляй. Донпё не возражает, встает, собирая все давно постиранное белье в корзину, и уходит, но смотрит так, что Сынёну стало бы стыдно, если бы не было плевать. Хёнджун поднимается, но усиленно разглядывает камень под ногами. Сейчас он кажется еще меньше, чем вчера. – Ну как ты? – решает зайти Сынён издалека. Хёнджун пожимает плечами и все еще не поднимает голову. – Нормально. – Тебя не обижают? – он ждет реакции, хоть какой-нибудь. И он знает, что получит ее. – Что вы хотите? – задирает голову омега, и Чо видит в его глазах тень страха. Что ж, уже неплохо. – Я поговорил с Иширо Кё. Он согласился отдать тебя мне, – Сынён наблюдает, как с каждым его словом омега словно угасает и сжимается, – Понимаешь, что это значит? Хёнджун отводит взгляд и хочет исчезнуть, когда Сынён наклоняется ближе. Он давит на него аурой, силой, и Хёнджуну неприятно очень, но противиться он не смеет – себе дороже, – так и стоит истуканом, не двигаясь. Сынён прекрасно видит, что омеге уже почти физически больно, но в то же время он чувствует, что естество Хёнджуна тянется к нему, пусть он сам себе в этом еще не признался. Эту тягу легко объяснить: Сынён – альфа с высоким авторитетом, омега подсознательно ищет у него защиты. И Чо готов ее ему дать. Он отстраняется, только когда ноги мальчишку уже совсем не держат, и его бьет крупная дрожь. Оправив сбившуюся на нем юкату, Сынён треплет его по волосам. – Приходи ко мне ночью, хорошо? Когда работы больше не будет, – он ждет ответа, хочет убедиться, что омега слышит каждое его слово. Хёнджун кивает, заметно расслабляясь, бегая взглядом по окружающим предметам, лишь бы не смотреть на альфу, и ждет, когда его отпустят. Сынёну нравится, что он знает свое место. – Можешь идти, – омега кланяется и бежит в сторону калитки, но Сынён окликает его в последний момент: – Это не приказ, Хёнджун. Это просьба. Бамбуковая створка калитки со свистом захлопывается за омегой.