Круги на воде

Ей совсем не спится. Она крутится на постели, словно на раскалённых углях. Кошмары изъедают, сжирают, копошатся в висках, под ними, под всей этой конструкцией, именуемой черепными костями, которые бы разломать и вытащить эту едкую, пульсирующую боль. Её бы назвать совестью, мигренью, чувством вины. Возможно, это её внутренние демоны с ума сходят, бьются в дикой, неудержимой вакхналии. В святом бешенстве. Алина старается дышать едва-едва, потому что не своему главному демону ей вручать ключи от клетки с кошмарами; потому что Дарклинг слишком хорошо её понимает. Это пугает. Алине бы самой научиться справляться со своей агонией внутренней, которая истязает после — физически. Затылок так ломит, что отдаёт в зубы. Найти бы целителя, напиться настоек и чудо-эликсиров, но Алина знает: оно пройдёт только само. Ей скулить хочется, свернувшись на своей половине кровати. А ещё подползти под бок Дарклинга и тыкнуться холодным, шмыгающим носом, утонуть в его тепле и запахе, задохнуться в его тьме. Алина крепче сжимает края одеяла. И едва не подскакивает, когда её к себе тянут со спины. — Ты как разбуженный медведь, — Дарклинг выдыхает шумно, обнимает и обжигает всю: от него пышет теплом. Спасительным, не тем, от которого выть хочется. Связь натягивается между ними, и Алина охает, ощущая его пальцы на своём затылке. Как когда-то давно. — Могла бы просто сказать, — замечает он так сонно, наверное, не открывая глаз. Неужели она так внутренне расшумелась, что он почувствовал? Алина себя бы удавила. — Я сама разберусь, — но, святые, почти скулит позорно: облегчение разливается по голове мягкими волнами. Он массирует кожу, мягко оглаживает за ушами. Алине кажется, что у неё слёзы из глаз польются от облегчения. — Да, разберёшься непременно, — Дарклинг хмыкает, так же сонно и смазанно целует её в плечо. Алина понятия не имеет, как он так может спокойно спать. Призраки не преследуют его? Совсем? — Хотя ты ведь и сказала, — добавляет он тише, но его хватка всё так же крепка. Алине из этих тисков не выбраться. Она только отпихивает в сторону одеяло. Ей хватит чужого жара — дикого огня под нарощенными ледяными толщами. — Я снова звала тебя неосознанно? — Алина спрашивает тихо, найдя своей рукой — его; ту, что обнимает. Оглаживает костяшки. — Всегда зовёшь. Алина поворачивается, возится рядом с ним, словно кошка, чтобы спрятать лицо в сгибе шеи. Его пальцы вновь зарываются ей в волосы. Помнить бы о ненависти. Помнить бы обо всём. Но всё дурное растворяется под его касаниями. Он её боль забирает, как и то, что было ей дорого, — без разрешения. Вручая себя. — А ты, — тихо отвечает она, мягко целуя его под челюстью, вслушиваясь в выравнивающееся дыхание, — всегда отвечаешь на мой зов.