Круги на воде

Она не хочет вылезать. Кажется, кости промёрзли насквозь и покрылись плотным слоем льда изнутри. Проливные нагрели воду, да и в шатре воздух достаточно прогрет, но Алину от и до пронзает холодом, стоит подумать, что придётся вылезти и как-то проковылять до своей постели, чтобы после дрожать под тяжёлыми шкурами. Почему-то о том, что можно было бы приказать положить туда грелок с углями, она не подумала. А в лагере хватало дел и без её капризов. Будь проклят Вечный Мороз. И её идея заманить противника в сплошные снега и холод, где танкам будет тяжело продвигаться и их отлитый металл станет куда хрупче. По крайней мере, на последнее Алина очень надеялась. Она ненавидит замерзать. Собственный свет, личное солнце под кожей позволяет ей согревать себя, но в этот раз зима окутала её своими снежными объятиями, колким от холода воздухом и дрожью. Не проходящей. Алина вздыхает и погружается в воду по самый нос напоследок, прежде чем решается: садится быстро и вылезает так же, расплёскивая воду, пока обтирается полотенцем и кутается в одеяния, чтобы вздрогнуть и дёрнуться, когда полог шатра вдруг отодвигается. Она едва не швыряет разрез. Никто бы не посмел войти без разрешения. Кроме врага. И Дарклинга. Алина так и застывает в комичной позе: просовывая одну руку в рукав длинного и тяжёлого халата, надеваемого поверх сорочки, а вторую вскинув над головой. Дарклинг тоже замирает, смотря на неё. Румяный, с наледью инея на ресницах и волосах. Алина понимает, что первым заданным вопросом будет не «что ты тут делаешь?», а «где шапка, Морозов?». Он и его часть войска, куда более малая, чем у самой Алины, должны были прибыть двумя днями позднее. Если, конечно, Дарклинг не отправил ничегоев с грузом из гришей. Мысль смешная и дурацкая. Алина запоздало понимает, что всё ещё дрожит и судорожно кутается в халат, пока Дарклинг подходит ближе. От него веет лютым холодом, и иная бы отстранилась с визгами, но Алина не может сдвинуться с места, зачарованная его ликом. — Мне нравится, как ты меня встречаешь, — голос хриплый, уставший. Будто он загнал своих лошадей и себя вместе с ними, пока добирался до неё. — Почувствовал, что я вот-вот превращусь в ледяную фурию? — Алина хмыкает, а затем касается ладонями его лица. Холодный. Такой холодный. И она сейчас снова замёрзнет. Дарклинг едва качает головой. Отстраняется, чтобы стащить с себя тяжёлые одежды. Алина забирается под шкуры и одеяла, наблюдая за ним. В сон клонит так, что она едва подавляет зевки и держит глаза открытыми. У неё не остаётся сил на удивление или вопросы. Только хочется закрыть глаза и уткнуться носом в шею Дарклинга. И чувствовать его пробивающееся сквозь наледь тепло, его дыхание. Минутами ранее Алина думала, что будет спать одна, неспособная прогреть свои окоченевшие кости. Только если бы не решилась сжечь весь лагерь к святым. Дарклинг коротко умывает лицо, шею и грудь. Чёрная рубаха липнет к его коже, пока он сам дышит глубоко, склонившись над лоханью, прежде чем стягивает с себя и этот кусок ткани. Алина смотрит на его выступившие позвонки и не знает, от чего холодом прошибает сильнее: от того, что он рубаху снял или же от этого зрелища. — Что случилось, Александр? — она говорит совсем негромко, хотя снаружи всё ещё шумно от голосов, топота, ржания лошадей и прочего гомона, который на части разбирать не хочется. Дарклинг молчит, так же смотря в воду. Его кожа не покрывается мурашками. Он вдруг кажется полностью изо льда сотворённым. — По пути сюда до нас донесли весть, что вы попали в засаду. Что тебя схватили. Алина замирает. — Что? Дарклинг поворачивается. Он не ледяной, вдруг понимает Алина. Он бледный. Обескровленный. И пятна румянца на его лице кажутся следами лихорадки. Алину прошибает дрожью. — Я пытался прийти к тебе. Но не мог пробиться, так плотно ты закрылась от меня. Ей было так холодно, что она думала: вот-вот настигнет смерть. Алина не слышала ничего, кроме воя ветра; не видела ничего иного, кроме метели и снегов, куда ни взгляни. — И мы бросились к вам. Дарклинг бездумно облизывает губы. Алине же вдруг становится жарко: тепло подкатывает к лицу, разливается на щеках. Глаза жжёт. — Ты испугался, — она шепчет и не замечает, как тянет к нему руки. В моменты излишней эмоциональности Дарклинг лишь сильнее закрывается. Потому он был таким спокойным, когда вошёл. Он таковым только казался. — Я повёлся, как глупец, на уловку и непременно за неё поплачусь. Или поплатятся другие. Он подходит к ней, останавливаясь подле постели. Алина же не страшится его холода, притягивая к себе, заключая в кольцо своих рук. Дарклинг каменеет лишь несколькими мгновениями, прежде чем поддаётся: ложится сверху. Шкуры между ними кажутся лишними, и приходится потратить несколько минут, прежде чем их тела замыкаются друг на друге. Он укладывается на её грудь головой, обнимает рукой, пока вторая забирается под сорочку, оглаживает бока. Алина обнимает его за плечи, задыхаясь от ощущения его тяжести и в ту же секунду нахлынувшей горячей волны: от его дыхания, от жадности вдохов; от того, как он сомкнул веки, словно разом успокоился и напряжение утекло из его мышц. — Ты решил, что потерял меня, — она шепчет, не смея повысить голос. — И пришёл меня спасти. Он не отвечает. Алине и не нужно. Дарклинг никогда не говорил ей о любви. Никогда не скажет. Вместо этого он бросился стремглав к ней. В холод и смерть, не думая о себе. Алина опасалась, что будет спать в холодной постели. Ныне она засыпает, ощущая, как её убаюкивает чужое тепло.