Круги на воде

Ему странно. Иных слов не находится — именно «странно»: от ощущения твердой почвы под ногами, от самих ног, от вдыхаемого сухого воздуха и тяжести собственного тела. Странно — от взглядов, бросаемых на него. И ещё страннее — от взгляда Алины Старковой, ученицы приезжего картографа, но куда больше — мечтательной художницы. Когда она закусывает деревянный кончик кисточки и сидит так несколько минут кряду, кажется, что мир вокруг неё растворяется, становясь чем-то незначительным. — Что? — Александр наклоняет голову к плечу, и она вдыхает глубоко, с тихим свистом, как если бы само движение могло её восхитить. (На самом деле, восхищает она. Каждым взмахом ресниц. Она похожа на живое солнце: сжигающее, греющее, яркое, пускай и не сразу этот свет заметен глазу. Уж точно не людскому: они падки на острые грани драгоценных камней, не видя истинных сокровищ.) — Ты словно шкатулка с секретом, — говорит Алина, качая головой. Возвращается к мольберту и хмурится, подправляя невидимые Александром детали. Она рисует его каждый день и эти часы, порой безмолвные и тягучие, кажутся ему милее всех проводимых в людском дворце балов. — Я пытаюсь отыскать ключ и каждый раз ошибаюсь. Александр не отвечает. И едва ли ответит, ведь времени в песочных часах почти не осталось, а сила его голоса — его магии — на суше для Алины сплошь губительна. Он бы хотел показать ей иную сторону. Он бы хотел забрать её с собой и более не быть одиноким. Возможно, он был бы на то способен, но тогда это желание, маленькое и юркое, как золотая рыбка, показалось блажью напекшего солнца. Ведь Алине Старковой пока ещё неведомо, как и ему самому, что в шкатулке этой — хаос, разрушение и погибель, кои совсем скоро вырвутся в этот дивный край да в царствие сильдройров, когда взбаламошный царевич возжелает забрать жизнь юной художницы взамен пламени. Пламени, что не погаснет в солёных водах в дар морскому царю на удивление. Совсем мало песчинок остаётся до мига, когда ключ в замке повернётся, явив миру того, кто наречёт себя темнейшим из титулов; кто навеки откажется от тепла солнечного света, враз его утеряв. Но пока Александр дёргает углом губ, позволяя чужим испачканным в краске пальцам поправить себе волосы; позволяя себе обхватить руками тонкий стан и притянуть ближе. Позволяя себе величайшую, как оказалось, слабость — побыть человеком.