Затерянные в Камелоте

Драко не планировал становиться матерью драконов в свои неполные восемнадцать лет. Однако ему, как обычно, не оставили выбора. Он хорошо помнил тот злосчастный день, когда они — измученные и обессиленные — вернулись к порогу дома с крылатым чудовищем на руках. Помнил также неестественно вытянутое лицо невозмутимого Гаюса, виноватую улыбку Мерлина и собственную усмешку при попытке Грейнджер объясниться. Тогда показалось, что вместо ответа угрюмо молчавший лекарь захлопнет перед ними дверь, оставив бездомно скитаться по негостеприимному средневековью. Как бы там ни было, если он и раздумывал о подобном варианте, приступить к решительным мерам не успел. Эйсуза выскользнула из рук Мерлина, плавно опустилась на землю и уверенной походкой поплелась к Гаюсу. И, будь Малфой склонен к излишнему драматизму либо красочным преувеличениям, сказал бы, что взглядом своих бездонных сапфировых глаз она заставила черствое прагматичное сердце старца оттаять. В любом случае это не избавило Мерлина от монотонно-громкой лекции на избитую и всем хорошо известную тему о том, как опасно приводить в дом все, что движется. Несомненно, Великому Повелителю Драконов требовалась помощь, но Драко был слишком утомлен, чтобы в очередной раз участвовать в полночных дискуссиях. Поэтому, улыбнувшись комичности ситуации, отправился в свою комнату. Только вот сейчас, при виде разрушений маленького чудища, было абсолютно не до смеха. Сначала стихийное бедствие вторглось в спальню Мерлина, искусав все, что плохо лежало, и изломав остальное. Подушки, ковер, стеклянная ваза, зачарованные свитки — все это Эйсуза разрушила за час, несмотря на отчаянные попытки Драко предотвратить неминуемое. Затем она, перебравшись в гостиную, с радостным рычанием обрушилась на свои игрушки: уютную софу, посуду, бесценные склянки Гаюса, которыми он излечивал всех больных Камелота и окрестных земель. Дракон бы не пожалел даже излюбленный стариком миловидный чайный сервиз. Но, к счастью, тот удалось спасти от разрушительных когтей прежде, чем всю их маленькую компанию отправили ночевать на улицу. Чего нельзя было сказать о менее везучем цветочном горшке, стоявшем у окна, куда минутой раннее провокационно, подобно надоедливому дятлу, изволила стучаться какая-то наглая птица. — Не смей трогать чертов кувшин! В какой именно злополучный миг ему выпало тяжкое бремя приглядывать за неугомонной крылатой бестией, Драко определить не смог. Помнил только свое беззаботное пробуждение после долгих скитаний по лесам и башням; как сладко потянулся навстречу теплым солнечным лучам. А еще крики Гаюса и невнятное бормотание Мерлина сквозь приоткрытую дверь, куда проскользнула Эйсуза, совершенно равнодушная к переполоху, источником которого сама же и стала в столь ранний час. Не дожидаясь каких-либо приглашений, она забралась на кровать Драко, замерла, начав изучать его лицо. С достаточно близкого расстояния для того, чтобы он в свою очередь разглядел искры радости в сапфировых глазах. Затем чудовище, должно быть утомленное учиненной неразберихой, зевнуло, свернулось клубком на его подушке, поджав под себя хвост. И заснуло. А следом кто-то произнес ужасное проклятие. Потому что дальнейшие события завертелись перед пробуждающимся Малфоем стремительным вихрем: Грейнджер, пользуясь кратковременной, словно эффект Оборотного зелья, безмятежностью Эйсузы, сбежала в библиотеку, гордо ссылаясь на статус хранителя запыленных, всеми забытых архивов; Гаюс, качая головой, отправился по лекарским делам; а Мерлин… Драко брезгливо цокнул. Будучи всесильным Повелителем драконов, с одной стороны, и жалким мальчиком на побегушках у принца — с другой, Мерлин наотрез отказался пользоваться своим даром для всеобщего блага. Ни настойчивые уговоры, ни убийственные аргументы не могли пробиться сквозь его железобетонное «нельзя внушать дракону что-то против его воли», а также дерьмовое «дракон волен сам выбирать себе путь». А путь между тем обещал быть долгим. Шел седьмой день томительных ожиданий, однако обещанное драконье пламя так и не разрушило обитель. Что уж там. Единственное, чего добилась Эйсуза, — крохотное облако пара, не способное впечатлить даже самую пугливую мышь. А ведь Драко пытался: подкупал едой, притворялся милым, льстил, почти умолял. Но если дракон и понимал всю степень его отчаяния, содействовать не спешил. — Ну же, — в сотый раз взмолился Драко, протягивая дракону курицу с королевской кухни. — Одно маленькое пламя, и можешь съесть хоть весь курятник. — Эйсуза радостно зашевелила хвостом, подпрыгивая к угощению. — Не так быстро, — он покачал головой. — Услуга в обмен на услугу подразумевает двустороннее со… Договорить он не успел: дракон, взмахнув крыльями, взлетел в воздух и одним точным движением выхватил львиную часть их ужина. — Когда это ты научилась летать? — возмущенно поинтересовался Драко, впрочем испытывая некое подобие гордости. Которая вскоре перетекла в изначальное раздражение, стоило Эйсузе проделать похожий фокус, уничтожив и без того чахлое на вид растение. Вероятно, ценное, учитывая, с какой нежностью и заботой Гаюс поливал его каждое утро особым отваром. — Что б тебя, тупая скотина! Ты хоть подумала, в каком бешенстве будет старик, когда узнает об этом? В ответ прозвучало гневное шипение. — И не смей на меня шикать! — распалился Драко, отправляя остатки цветочного горшка подальше с глаз. — Для начала лучше бы представила всю степень моего разочарования! Тебе полагается выдыхать пламя, подобно всем нормальным драконам, а вместо этого ты ведешь себя как взбесившаяся кошка и портишь мне жизнь! И не нужно так на меня смотреть! — Малфой покачал в воздухе указательным пальцем. — Мы это уже обсуждали: нет огня — нет прав выражать недовольство и показывать зубки! Эйсуза злобно раздула ноздри, издала угрожающее, свирепое рычание. Никогда еще она так сильно не напоминала своего старшего собрата — Килгарру. Никогда так воинственно не ударяла хвостом об пол, приседая на задние лапы. Никогда не взирала так уверенно и властно, будто вот-вот готовая извергнуть… Очередное бесполезное облако. — Да ты издеваешься… Сломленный новой порцией разочарования, Драко пнул швабру ногой и, случайно ударившись о стену, прошипел ругательство, подмечая искру веселья в хитрых сапфировых глазах. — Знаешь что, с меня хватит! Я и так потратил слишком много сил на эту идиотскую затею! Всему есть предел! Ты, — он обвинительно выставил указательный палец, — меня достала! Подтверждая серьезность заявлений, Малфой выскочил из дома, громко хлопнув за собой дверью и чувствуя, как облегчение обволакивает его вместе со свежим воздухом и ароматом свободы; удивляясь, как раньше не замечал, сколь пленительна жизнь без тяжкого бремени заботы о ближних; поражаясь, что лишь теперь осознал прелесть бытия. И… Вспомнил. Эйсузу нельзя оставлять одну. Даже если очень хочется. Даже если от заманчивости перспективы кружится голова. Ведь неясно, на что способно маленькое чудовище, оставленное без присмотра. Долбаный Мордред… Драко вернулся в дом, с недовольством отмечая полное безразличие дракона ко всем его душевным терзаниям. Если Эйсуза и заметила его кратковременное отсутствие, то умело скрыла печаль, играясь с сочным зеленым яблоком. Обреченно вздохнув, поскольку другого ему не оставалось, Драко опустился на стул, окончательно разбитый безнадежностью ситуации в целом и собственными неудачами в частности. Учитывая степень своего везения, он постепенно поддавался смутным сомнениям: вероятно, Эйсуза и вовсе неспособна извергать пламя. По крайней мере, это бы объяснило ее полную незаинтересованность в их общем деле. Или, быть может, во всем следует винить Грейнджер, неверно интерпретировавшую неразборчивые руны? Что ж, шанс, конечно, невелик, и все же… Кто знает, возможно, вся эта затея со шкатулкой принесет за собой только новые, еще более запутанные, неразрешимые загадки. Не исключено, что, пока они будут решать череду бесконечных головоломок, пройдет не одно тысячелетие. Что, если им так и не удастся вернуться назад? Что, если им суждено провести остаток дней в чужом времени, вдалеке от дома и семьи… Звук хлопка оборвал цепь его мрачных мыслей. — Неужели, — пробурчал он, маскируя необоснованную радость за хмурыми бровями. И громче произнес: — Грейнджер, ты опоздала на целый час и двадцать пять минут. Ведьма ничуть не смутилась. — О, — протянула она с наигранным любопытством. — Кто-то сегодня не в духе? — затем отбросила на диван тяжелую сумку, заполненную книгами, хмыкнула: — Впрочем, как обычно. Драко не потрудился ответить, потому что все внимание Грейнджер вмиг сосредоточилось на Эйсузе, вскарабкавшейся на стол и топчущей ягоды целебного можжевельника, на сбор которых Мерлин потратил прошедшую ночь сразу после того, как закончил бегать по поручениям требовательного престолонаследника. — Посмотрите на эту проказницу! — умилялась тем временем Грейнджер. — Наверное, ты не заметила, но это дракон, а не кошка, — буркнул Малфой, вознеся взор к потолку, где сразу же заметил мокрые следы драконьих лап. — И прекрати уже поощрять ее склонность к разрушениям. Посмотри, во что она превратила и без того разваливающийся дом! — Ты, как всегда, преувеличиваешь, — легкомысленно отмахнулась Грейнджер. — Скоро вернется Мерлин и быстро все исправит. К тому же Гаюс сам собирался измельчить эти ягоды для отвара. Он будет только благодарен Эйсузе за помощь. Драко не успел возразить, когда в окно проник тонкий луч закатного солнца и отразился от его наручных часов, создав на стене пляшущий блик. Заинтересовавшись, дракон спрыгнул на пол, неуклюже размахивая крыльями, после чего бросился за солнечным зайчиком. — По-моему, нам попался какой-то испорченный дракон, — прошептал Малфой, направляя блик подальше к ведьмовской кладовке. — Что ты имеешь в виду? — удивилась Грейнджер. — Прошла неделя, а она не выдавила ни искры. Но его аргумент не произвел должного эффекта. — А по-моему, ты просто ужасно нетерпелив, — наткнувшись на взгляд, полный тихого несогласия, она вздохнула и перешла на заговорщический шепот: — Знаешь, на днях я как раз разбирала потайной отсек библиотеки, когда наткнулась на весьма познавательную книгу… — Как неожиданно, — не сдержавшись, Драко закатил глаза. — О драконах. Бровь Драко заинтересованно приподнялась. — Так вот, — продолжила Грейнджер менторским тоном, — я выяснила, что род валлийских драконов, от которых (согласно историческим очеркам сэра Бринэйнна Дермонта Младшего) берет начало большинство драконов Альбиона, имеет продолжительность жизни в среднем превосходящую пять столетий. Взять, к примеру, Величайшего И-Драйг Гоха, — в порыве воодушевления она принялась расхаживать по комнате, затем достала из сумки нужный фолиант, весивший не меньше, чем крылатый предмет их хаотичной беседы. — Вот, взгляни. И-Драйг-Гох, также известный как Красный дракон, погребенный под озером и разбуженный спустя почти два столетия! Именно тогда был воздвигнут замок Камелота, где… — Бла-бла-бла! — вскипел Малфой. — Все это, конечно, очень увлекательно, но ты не могла бы сразу перейти к той части, которая имеет хоть какое-то отношение к нашей насущной проблеме? Он кивнул в сторону Эйсузы, пытающейся поймать неуловимый солнечный луч, выдержал неодобрительный прищур Грейнджер. И почти потерял надежду, пока она, наконец, не заговорила: — Неделя — краткий миг в жизни этих существ, следовательно, Эйсузе понадобится гораздо больше времени, прежде чем она выдохнет свое первое пламя. — Гораздо больше? — с опаской переспросил Драко. — Возможно, месяцы. — Месяцы?! — Так написано в книге, — Грейнджер указала рукой на нужный абзац. — Вот, смотри… — К дьяволу твои дурацкие книги! У нас нет на это времени! Он сжал ладони в кулаки, едва не дрожа от переполнявшей злости. Она скрестила руки на груди. — Тебе стоит проявить больше сдержанности, Малфой. Крики нам точно не помогут. — Ты ни хрена не понимаешь! — он всплеснул руками. — К моменту твоего возвращения из обители пыли и проеденной молью макулатуры Эйсуза уже слишком утомлена, чтобы демонстрировать, на что способна в часы своей наивысшей активности. Это мне приходится терпеть все тяготы ее чудовищного характера, зверского аппетита и прочие капризы! Мне достаются самые болезненные удары острыми когтями, а также ворчанье Гаюса по поводу поломанной мебели! Я, чтоб тебя, чертовски устал, Грейнджер! Так что в следующий раз, прежде чем раздавать советы, посиди с ней хотя бы день! Если его полная праведным возмущением речь и возымела должный эффект, Грейнджер неплохо скрыла эмоции, разве только приподняла бровь в раздражающе-снисходительной манере. Нахальная выскочка. — Это и есть твое желание? Хочешь, чтобы я посидела с ней день? Ее вопрос почти выбил Драко из колеи. На мгновенье он, позабыв о всех проблемах, замер, пытаясь отыскать нить потерянной беседы. Но вскоре вспомнил; самодовольно ухмыльнулся, точно кот, державший в когтях напуганную мышь. Возможно, впервые за всю отвратительную неделю Малфой испытал подобие удовлетворения. Чего нельзя было сказать о Грейнджер. — Позволь уточнить, — он с наслаждением отметил ее напряжение, выдержал паузу, прежде чем продолжить: — Ты говоришь о том самом желании, которое я выиграл во время нашего последнего спора и которое ты обязана выполнить вне зависимости от того, насколько оно тебя разозлит? — Драко дождался кивка. — Нет, Грейнджер, не обольщайся и будь уверена: мое желание не будет таким простым и приятным, как присмотр за нашей маленькой проказницей. Она направила в его сторону осуждающий взгляд; он без труда отразил его саркастичной ухмылкой, безмолвно напоминая: сделка есть сделка. Грейнджер сдалась спустя несколько секунд. — В любом случае тебе стоит поспешить. Если не загадаешь желание в этом столетии, оно аннулируется. — По-моему, Грейнджер, тебе стоит проявить больше сдержанности и терпения, — мстительно заметил Драко. — К тому же скоро ты обо всем узнаешь…

***

— Я пришел за своим желанием. Гермиона вздрогнула, отвлекаясь от стопки книг, нуждающихся в реставрации, и удивленно обнаружила перед собой Гавейна, упирающегося руками о край стола, с самоуверенной улыбкой на губах и взлохмаченными сильнее обычного волосами. Казалось, их хозяин лишь недавно закончил тренировку. — Желанием? — Гермиона нахмурилась, в очередной раз ругая себя за склонность к сомнительным сделкам и глупым обещаниям, ведь последствия преследовали ее вот уже больше недели. С двух сторон. — Верно, — неотрывно следя за произведенным эффектом, подтвердил Гавейн. — По причине которого ты избегаешь встреч со мной, исчезаешь, стоит мне возникнуть на горизонте. — Я вовсе не… — Гермиона, — он нетерпеливо отодвинул рукой стопку книг, частично заграждающих собой ее растерянное лицо, и, наклонившись поближе, мягче продолжил: — Не в моих правилах принуждать леди к чему-либо против воли или торопить события, пользуясь открывшейся возможностью. Даже если мне этого и очень хочется, — он вздохнул, поправляя рукой выбившиеся пряди волос, будто подбирая слова: — Пойми меня правильно, ты мне очень нравишься, но, если тебе это неприятно, я тебя больше не потревожу. Его искренность застала Грейнджер врасплох. И, возможно, не будь в ее жизни столько опасных тайн, сопряженных с неминуемой смертью, величиной с новорожденного дракона, она бы охотно опровергла опасения Гавейна насчет ее нерасположенности к дальнейшему знакомству. Потому что, как бы иррационально и недальновидно ни звучало, он все еще был единственным человеком во всем столетии, с которым она могла хоть ненадолго отвлечься от окружающих забот, тревоги и тоски по дому. — Твое общество меня вовсе не тяготит, — осторожно начала Гермиона. — Просто есть ряд обстоятельств, не зависящих от моих… желаний. Пытливый взгляд рыцаря сделался чуть светлее. — Обстоятельств? — переспросил он, приподняв бровь. — Ты имеешь в виду… Гермиона пожала плечами. — Время, — двусмысленность произнесенного заставила ее прыснуть и быстро пояснить: — Его всегда не хватает, не так ли? — Если я верно понял, ты имеешь в виду свои обязательства перед привередливым стариком, — он кивнул в сторону дремавшего Джеффри, затем заговорил тихим, заговорщическим тоном: — Слышал, прошлый помощник сбежал от него, предпочтя службу на конюшне. — Вообще-то, работа в королевских архивах — одна из самых уважаемых и важных во всем Камелоте, — с гордостью возразила Гермиона, но сразу же прикусила язык. — Частично ты прав. Порой все это, — она взяла паузу, обозначая огромную неопределенность, таящуюся в этом маленьком слове, — отнимает слишком много времени и сил. Гавейн задумчиво кивнул и улыбнулся: — Позволь мне разобраться. — Что ты?.. Договорить она не успела. К тому моменту Гавейн уже добрался до старого библиотекаря и бесцеремонно вырвал его из сна с помощью настольного колокольчика. Встрепенувшись, Джеффри хмуро уставился на бестактного посетителя. И хоть до Грейнджер долетали лишь фрагменты их разговора, она безошибочно уловила, как тает раздражительность ее руководителя под рыцарским обаянием. Могло показаться, но под конец обычно строгий Джеффри выдавил подобие улыбки. — Как это понимать? — спросила она у Гавейна, когда он вернулся. На что он самодовольно хмыкнул. — Я выкрал тебе выходной. — Но… — Чтобы ты успела подготовиться к нашей встрече. — Но… — Буду ждать тебя к закату, в «Красном драконе». Дожидаться согласия Гавейн не стал. Напоследок поцеловав ее руку, он ушел, оставив обескураженную Грейнджер наедине с ворчливым библиотекарем и незапланированным выходным. Только вот что делать с неожиданной свободой, она не знала. Не считая заключения в Малфой-мэноре, это был первый день за очень долгий срок, принадлежавший ей одной; когда не нужно никуда спешить, решать неиссякаемые проблемы или прятаться в лесах от одичавших егерей. Может быть, она бы воспользовалась открывшейся перспективой сполна. Если бы не обнаруженная в секретных архивах история Утера Пендрагона. А также хранившаяся на страницах старая тайна. Охваченная любопытством, Гермиона отправилась в дворцовый сад, забрав с собой дневник неизвестного автора. Она выбрала дальнюю скамью, сокрытую от посторонних глаз густыми зарослями красных роз, вынула из сумки ветхие записи и погрузилась в чтение, пролистывая прочитанные ранее предложения: …492 год навсегда останется в моей памяти как самое темное время, когда даже земля, по которой ступала нога Утера Пендрагона, окрашивалась в красный цвет… …Говорят, после смерти королевы Игрейны Утер окончательно сошел с ума… …Особо опасных колдунов четвертовали, сжигая останки, будто казненные могли восстать из мертвых… …Видят небеса, я лично приложил все силы, пытаясь докопаться до истинного источника его ненависти, но Утер молчит, не желая раскрывать правды даже мне, своему верному соратнику… Возможно, пришло время признать: мой друг умер вместе с королевой Игрейн. В воспоминаниях все еще ярок миг, когда она прибыла в Камелот в качестве одной из возможных претенденток на роль невесты молодого захватчика — Пендрагона. Белое лицо с благородными чертами, стройное тело в ореоле длинных, струящихся жидким золотом волос, незабываемое сияние небесных невинных глаз — все это сразило сердце моего друга сразу же. Раз и навсегда. Ни во времена наших самых стратегически важных побед, ни после обретения желанной власти, присяги давних врагов, ни когда корона была возложена на его голову, он не выглядел настолько счастливым, как в день венчания с Игрейн. Но не всякое счастье длится вечно. Дни сменялись неделями, недели — месяцами и годами. Весь двор Камелота (в том числе я сам) с нетерпением ожидал вестей о будущем наследнике, когда стало известно, что королева не сможет зачать. Лучшие целители Альбиона, эликсиры со всех концов земли, ученые, друиды, ведьмы — все оставались бессильны против недуга Игрейн. Тень отчаяния легла на Утера, омрачая отношения с супругой, точно засуха, опустошающая самые богатые посевы. И пусть — я знаю — он продолжал любить ее как прежде, его надежда угасала. Именно тогда, в самый темный час, свершилось то, во что никто более не верил. Игрейн зачала, и вскоре, в положенный срок, на свет появился их первенец — Артур, похожий на мать, словно две капли утренней росы. Помню, как Утер держал младенца на руках, все еще не веря в обретенное счастье; как слезились его глаза, пока он самозабвенно разглядывал маленькое личико со светящейся улыбкой; как обратился к Игрейн по имени, обернулся к окровавленному ложу, чтобы увидеть навечно закрытые веки и неподвижное тело. Помню и, скорее всего, не забуду тот миг до конца своих дней. Потому что меня до сих пор преследуют те воспоминания и лицо, изуродованное бесконечной скорбью и виной. Гермиона непроизвольно ахнула, замечая, как дрожат руки, державшие страницы. Кажется, сама того не подозревая, она наткнулась на нечто более секретное, чем могла предположить. Никакие исторические хроники современности не могли сравниться с записями очевидца, к тому же ближайшего соратника Утера Пендрагона — личности не менее легендарной и загадочной, чем сам Артур. И пусть теперь Гермиона видела их лично, одного успела спасти от неминуемой гибели; пусть достаточно изучила законодательство Камелота, чтобы понимать последствия хранения подобных документов, — все равно не могла справиться с мучительной необходимостью заглянуть поглубже. Поэтому, оглядевшись по сторонам и не обнаружив никаких свидетелей, продолжила чтение. Не успел окончиться траур по почившей королеве, ее брат — сэр Тристан Де Буа — возвратился с войны, заявился в тронный зал и вызвал Утера на поединок, громко обвинив в убийстве сестры и сговоре с нечистой силой. Как бы я ни просил, ни старался, оскорбленный Пендрагон принял вызов. «Честь и закон — превыше всего», — заявил он после, вытаскивая меч из тела побежденного врага. Но все, о чем я мог думать тогда и о чем с болью в сердце вспоминаю сейчас, — последние слова задыхающегося в собственной крови Тристана Де Буа: «Цена магии — равновесие. Чтобы дать жизнь, сперва нужно чью-то жизнь отнять». Правдив сказ о том, как любовь ослепляет и превращает нас в глупцов. Кто знает, возможно, осознай я эту истину раньше, все могло сложиться иначе. Может, дело в том, что я был слишком наивен, доверяя тем немногим, кого искренне считал родными; а может, просто боялся взглянуть страшной правде в глаза. В любом случае я потерял покой, обретя взамен многочисленные вопросы: сошел ли Тристан с ума от горя? заслуживал ли подобной смерти? почему Утер не предал его суду, обвинив в клевете, или не изгнал в вечную ссылку? разве не о том бы просила Игрейн? Что, если?.. «Цена магии… Равновесие… Сперва нужно чью-то жизнь отнять… отнять…» Гермиона, перелистнув страницу, обнаружила, что дальнейшее повествование прерывалось, будто кто-то вырвал часть истории. Нарочно или нет — она не знала, но почувствовала искреннее расстройство из-за подобной потери, жалея, что не существует чар, способных восстановить утраченное. Пусть дневник неизвестного приближенного короля ничуть не приблизил ее к разгадке тайны шкатулки, напротив — породил новые вопросы, она решила обязательно дочитать оставшиеся страницы. Однако сейчас ее внимание зацепилось за солнце, медленно опускающееся прямо за горизонт, возвещая о том, как сильно она увлеклась новой загадкой. До встречи с Гавейном оставался примерно час, а ей все еще нужно было подготовиться, и, что самое сложное, уговорить Малфоя посидеть с Эйсузой пару лишних часов. Гермиона устало цокнула, предугадывая возмущенные крики, совершенно несправедливые обвинения в халатности и торги, подправленные шантажом. Затем сорвалась с места, наспех укладывая записи в сумку, столь же быстро выбралась из сада, пересекла дворцовую площадь, перепрыгнув каменный забор. Чувствовала она себя при этом не лучше тех времен, когда кралась по Хогвартсу после полуночи. Разве что на этот раз в дополнение к внутреннему недовольству собой прибавились листья кустарника в волосах. Проклятое безрассудство. Избавившись от назойливых листочков, Гермиона застыла на пороге лекарского дома, отдышалась, уже собираясь войти, когда услышала голоса, доносящиеся из кухни: — Вам не стоило покидать постель, Ваше Величество. Вы слишком слабы, — в голосе Гаюса различалось неприкрытое беспокойство. Гермиона отпрянула, сообразив, к кому именно он обращался. В ушах непроизвольно завибрировали прочитанные строки: «Цена магии… Равновесие… Сперва нужно чью-то жизнь отнять…» — Я ценю твою заботу, Гаюс, — слова прозвучали столь глухо, что их едва можно было разобрать сквозь замочную скважину. — Всегда ценил. Однако мы оба понимаем, что мое время близится к концу и никакие врачебные знания не в силах этому помешать. — Ваше Величество… — Выслушай меня, — властно потребовал Утер Пендрагон, — потому что мой приказ относится непосредственно к Артуру. Мне нужно, чтобы ты… Голос затих. Подкравшись к окну и осторожно выглянув из своего укрытия, Гермиона увидела, как король прошептал что-то на ухо Гаюсу, после чего на две долгих минуты дом стянуло глубокое, задумчивое затишье, в течение которого она пыталась связать образ верховного правителя с тираном из ужасных историй. Старый, болезненно худой, мучительно бледный, он опирался на трость. Морщился, не то от физического утомления, не то в ожидании ответа. Казалось, последние силы его были сосредоточены в прямой осанке и дрожащей от напряжения руке. Но при всей видимой слабости что-то в выцветших, холодных глазах мешало назвать Утера сломленным. Что-то жестокое, непримиримое и не терпящее возражений. — Клянусь, Ваше Величество, — произнес наконец Гаюс. — Я исполню вашу волю и буду преданно служить ему до последних своих дней. Король кивнул. Тень облегчения скользнула по его мрачному, осунувшемуся лицу, рука опустилась на плечи лекаря в почти дружеском жесте. — Благодарю тебя, Гаюс. За все. — Я провожу вас до покоев. Уловив звуки приближающихся шагов, Гермиона инстинктивным рывком переместилась назад к порогу, подняла руку для стука, будто только что пришла. В тот же миг дверь перед ней распахнулась. По вопросительно вздернутой брови Гаюса было сложно определить, догадался ли он о подслушанном разговоре; Утер и вовсе не отреагировал, точно чужое присутствие волновало его не больше непомерно высоких налогов. Или истребленных им волшебников. Заставив себя поклониться, Гермиона проскользнула в дом, громко выдохнула, позволив себе опуститься на мягкую софу; запрокинула голову назад в попытке прочувствовать накатившее облегчение. Продлившееся, отнюдь, недолго. Едва Грейнджер приобняла мягкую подушку, из ее комнаты выползли новые беды: одна величиной с новорожденного дракона, другая — с королевство средних размеров вместе с окрестными лесами и полями. — Они ушли? — поинтересовался Малфой, настороженно оглядываясь по сторонам. Гермиона кивнула, спровоцировав радостный визг Эйсузы, взлетевшей на диван к подушке. Которая, впрочем, успела обратиться в клочки перьев быстрее, чем кто-либо успел моргнуть. Но Гермиону волновало иное. — Что вы делали в моей комнате? — она испытующе посмотрела на дракона, задержала внимание на Малфое. Возможно, почудилось, но последний испускал волны подозрительного волнения. Отвечать он не спешил, поэтому пришлось уточнить нарочито-беспечным, почти дружелюбным тоном: — Надеюсь, вы ничего там не испортили? — Вообще-то… — неопределенно заговорил он, — чисто теоретически не следует исключать… — и выпалил на одном дыхании, точно сорвал пластырь с раны: — Кое-что из твоих вещей уже не будет таким, как прежде. Глухо выругавшись, Гермиона вскочила с места, вспугнув дракона и развеяв по воздуху перья; игнорируя успокоительно-лживые речи и рычание, добралась до кладовки; с недобрым предчувствием раскрыла дверь. Чтобы обнаружить рассыпанные по полу бусы, обломки деревянного шкафа и разбросанную среди осколков разбитого зеркала одежду. А кроме прочего — кусок истерзанной синей ткани, напоминающей то самое платье, предназначенное для вечернего свидания с Гавейном. — Какого черта, Малфой?! Что здесь произошло?! — вспылила она и развернулась, придерживая в руках обрывки своего идеального наряда. От вспыхнувшего гнева стало тяжко дышать. Что уж говорить о более вразумительном выражении всей степени обуревающего все ее внутренности недовольства. — Не смотри на меня так, словно хочешь убить, — предложил Малфой. — Между прочим, идея разгромить твою роскошную кладовку принадлежала не мне, — не переступая порога, он бросил многозначительный взгляд в сторону виновато-притихшей Эйсузы. — Ты должен был за ней следить! — Я отвлекся на секунду, — пожал он плечами. — Решил заварить чай, хоть немного расслабиться, а она воспользовалась моментом. — Чай?! Полюбуйся, что она сделала с моим платьем! Чтоб тебя, Малфой, теперь мне совсем нечего надеть! — Постой-ка, — он вдруг задумчиво нахмурился. Лицо, ранее выдающее слабый намек на раскаяние, теперь выражало нечто среднее между неверием и неожиданным прозрением. От пристального взора серых глаз к горлу подбиралось недоброе предчувствие. — Эйсуза перевернула вверх дном весь дом, а тебя заботит лишь это… — он брезгливо поморщился, — платье? Гермиона раскрыла рот, но так же быстро прикусила язык, замерла в растерянности, поскольку посвящать скользкого слизеринца в личную жизнь не входило в изначальные планы. Как и молчать, сгорая от неоправданного смущения. Точно ее поймали на чем-то постыдном. Как глупо… — С чего вдруг такое трепетное отношение к внешнему виду, Грейнджер? — не отставал проклятый Малфой. — Рассчитываешь скрасить вечер в драконьем обществе? — Вообще-то, у меня назначена встреча, — огрызнулась она, чувствуя, как краснеет. Поэтому попыталась быстро закрыть дверь. Но нога, оказавшаяся в проеме, ей этого не позволила. — Встреча? — Малфой приподнял бровь, прищурился. — Ты так называешь времяпровождение в окружении пыльных книжек? — Ошибаешься, — Гермиона поджала губы, напоминая самой себе: нет никаких причин оправдываться перед прилизанными хорьками. И выдавила: — Я так называю вечер в обществе сэра Гавейна. — Вот как… Он скрестил руки на груди, замер, всматриваясь в ее лицо, как если бы хотел расценить серьезность озвученного заявления. Искривленные в отвращении губы почти раскрылись для потока обвинений. Которых все не следовало. И не будь Гермиона знакома с извращенной натурой сокурсника долгие годы, осмелилась бы предположить, что он растерял дар речи вместе со всеми ядовитыми остротами. Иначе откуда эта неловкая пауза? И лишь когда тишина, окружившая их густым мрачным туманом, раскалилась настолько, что даже дракон тихо укрылся в дальнем углу разрушенной кладовки, Малфой усмехнулся. — А ты, случаем, ничего не забыла? — вернулся он к привычному тону. — Если мне не изменяет память, присматривать за драконом вечером — твоя прямая обязанность. Гермиона, вздохнув, кивнула. — Если подменишь меня сегодня, следующие два дня будут в полном твоем распоряжении. — Нет. — Нет? — удивилась она. — Эквивалент слов «никогда», «забудь» и «не мечтай, Грейнджер». — Но почему? — она нахмурилась. — Ты же уже несколько дней жалуешься, что все твое дневное время захвачено Эйсузой. Подумай сам, моя просьба займет всего несколько часов, а когда я вернусь со встречи с Гавейном… — Нет! — резко перебил он ее, махнув руками. — И никакие твои коварные уловки не изменят моего решения! Она глухо зарычала. — Дементор тебя возьми, я же не прошу ни о чем сверхсложном! Неужели так трудно хоть раз в жизни не быть упрямым, вредным хорьком и оказать мне услугу? — ее голос задрожал от хрупкой надежды, спровоцированной смятением в его глазах. — Пожалуйста, Малфой… Если хочешь, я даже заварю тебе чай. В наступившей тишине Гермиона не взялась бы утверждать, но, кажется, мелькнуло едва уловимое сомнение. По крайней мере, она на это очень надеялась. Ведь и самым отъявленным мерзавцам не чуждо элементарное сострадание. Даже в зачерствевшей душе Драко Малфоя, где-то очень и очень глубоко, в самых потаенных уголках, должен был скрываться проблеск доброты и человечности. Кроме того, отказывать в подобной мелочи сейчас, когда она предлагала столько преимуществ после, не имело никакого смысла… — Нет. — Какой же ты засранец! Она швырнула в него подушку, от которой скользкий гад, не моргнув, увернулся, а после одарил ее презрительным смешком. — Словами не передать, как меня задевает твое мнение, — с притворной печалью он положил руку туда, где у нормальных людей находилось сердце. — Но, боюсь, тебе придется провести этот чудесный вечер в башне с драконом, и никакой доблестный рыцарь не сможет этому помешать. Уговор есть уговор, Грейнджер. — Вот как? — не помня себя от гнева, прошипела Гермиона. Ногти глубоко впивались в ладони, и, видит Годрик, она почти мыслила об убийстве. Когда вдруг вспомнила: — А знаешь что, Малфой? Мне абсолютно наплевать на твое дурацкое разрешение! Иди с ним к черту! Она развернулась спиной, смахнула со лба выбившиеся пряди волос и направилась к зеркалу. В конце концов, до назначенного Гавейном часа оставалось всего ничего, а она не успела привести себя в порядок после пыльного рабочего дня. — И как это понимать? — сухо поинтересовался Малфой. Прежний уверенно-самодовольный тон сменился неверием. — Вздумала нарушить уговор? — Отнюдь, — сообщила Гермиона и, не оборачиваясь, начала приглаживать волосы щеткой. — Мы договорились делить время с Эйсузой поровну, заметь, без каких-либо ограничений по поводу поздней компенсации в экстренных случаях. Исправь меня, если я ошибаюсь. Отражавшийся в зеркале Малфой хмыкнул, покачал головой, очевидно пораженный ее находчивостью. Почудилось, что до ушей доносился скрежет зубов, а сквозь них — неисчислимые смертельные проклятия. Всем своим видом он демонстрировал нежелание признавать поражение. И, как Гермиона ни старалась, разобраться в причинах подобного упрямства не могла. А слизеринец все молчал, словно разрываясь между каким-то решением, затем убийственно спокойным тоном процедил: — Ты никуда не пойдешь. — Почему же? — она удивленно вскинула брови. — Потому что я так желаю. — Он кивнул, подтверждая ее худшие опасения. — Все верно, Грейнджер. Это и есть мое желание. А после быстрым шагом пересек комнату и выскочил прочь.