Лорд Келегорм и Проклятое Дитя

Турко ощущал его ладонь на своем члене, так бесстыдно его поглаживающую. По спине прошел холод, сковывая ужасом окончательно. Он прикусил губу, только чтобы напомнить себе, что все это не насланный морок и не дурной сон; но с Эолом нельзя было быть уверенным ни в чем. С губ сорвалось ругательство — оно не разозлило его мучителя. Они оба понимали, насколько Турко бессилен перед ним. Вместе с тем, сквозь отвращение с касаниями Эола начало приходить медленное тепло, согревающее. Сердце часто забилось, кровь приливала именно туда, где он меньше всего хотел бы сейчас возбуждения. На его лице показался стыд. Он был уверен, что скулы и щеки горят краской стыда, а оттолкнуть его так и не мог. Напала слабость, все ощущения сосредоточились вокруг этой изучающей его причинное место ладони. Турко посмотрел на лицо Эола: тот походил на хищную птицу, на морготову тварь, и острый крючковатый нос его, и злая улыбка, и блеск в глазах, все усиливало это сходство. Эол усмехнулся. — Неожиданно, но в общем-то я думал об этом. Что горячий сын Феанора способен возбудиться от чужой нежеланной ласки. А может даже излиться, — мурлыкающие интонации сменились резким и жестоким: — Только вот я тебе не позволю. Тонкий корень стремительно оплел член феаноринга у основания, а Эол, ухмыльнувшись, скользнул ладонью меж ягодиц, надавливая пальцем на вход. Турко инстинктивно сжался, но Эол все равно победил сопротивление мышц. — Что ты... Зачем... — вымолвил Турко в ужасе. Он уже догадался, какого рода противоестественное соитие ему предстоит, и нимало не сомневался, что Эол совершит задуманное. А у него самого едва хватало сил, чтобы простонать; после каждой попытки рвануться и порвать путы те только сдавливали ребра ещё сильнее. Эол рывком подтащил его к себе, разворачивая спиной и ставя на колени. Теперь Турко не видел его и упёрся в пол, но чувствовал, как тот растирает вокруг отверстия ануса что-то маслянистое. Если налитый и напряжённый член сковывало болью и жаждой разрядки, в щеку впивались занозы с пола, то ощущения сзади с лихвой перекрывали все равно неудобства ужасом неизбежных мучений. Тело сопротивлялось из последних сил, а мышцы не желали поддаваться чужим нажатиям. — Зря ты зажимаешься, феаноринг, — предупредил Эол. — Будет хуже. А дальше Турко испытал что-то, схожее с насаживанием на вертел. Корни деревьев скользнули внутрь. Их невозможно было сдержать, зажавшись, дерево не чувствовало боли, оно приносило ее жертве. Турко закричал, но крик сорвался на хриплый кашель. Это был рядом и наверняка получал мрачное удовольствие от наблюдаемого зрелища: Турко чувствовал, как он иногда гладит его: мимолётная ласка составляла странный контраст с мучениями. Разрывающая боль была такой силы, что слезы выступили на глазах. Турко показалось, что что-то порвалась внутри. Кровь стекала по внутренней стороне бедер и впитывалась в землю. Навалилась слабость, и он правда больше не сопротивлялся: просто позволял делать с собой что угодно. Корни вторгались все глубже, часть их соскользнула с его напряжённого члена, и с него сорвалось наконец несколько капель семени. Эол наверняка прокомментировал бы это как-то унизительно, но Турко не хотелось его слышать. Отвлекаясь от случившегося, он до сих пор не верил, что все происходит именно с ним. Неужели Нельо мучили так же? Неудивительно, что он казался таким опустошенным, и они так долго его выхаживали. Он не знал, сколько это происходило, но корни наконец оставили его в покое. Когда он открыл глаза, Эола уже не было. Остался сарай, дикая боль внизу живота, ломота в связанных руках и осознание собственной ничтожности. Когда последние мучительные спазмы прошли и ему удалось успокоиться, он понял, что вставать не очень-то хочется. Но Турко вовсе не собирался сдаваться. Если бы удалось немного оправиться от ран, он непременно бежал бы снова, невзирая на страх: несмотря на угрозы, он считал, что лучше остаться без ног, чем покорно сдаться. Но и напрасно вызывать гнев Эола очередным побегом было глупо. Правда, он не был уверен в том, как сильно и долго Эол собирается мучить его, но был уверен, что безоговорочное послушание не удовлетворит безумного мориквэнди и не заставит поверить в то, что Турко сдался. Он с трудом приподнялся и подошёл к тому углу, где Эол работал, в надежде отыскать что-нибудь, что поможет освободиться от пут и спастись отсюда. Здесь лежал кое-какой инструмент, но ухватить его связанными руками не удавалось. К боли и унижению добавилась жажда, такая, что Турко готов был слизать капли выступившей воды с этих камней. Эол появился к вечеру. Губы покрылись кровавой коркой, во рту все пересохло так, что казалось, что язык и десна обработал курво своим точильным камнем. Все попытки освободиться привели только к тому, что по бёдрам вновь покатились капли крови. Эол держал в руках кувшин, в котором явно плескалась жидкость. Вода. Турко бы попросил ее, если бы не был уверен, что Эол и это использует как возможность поиздеваться над ним. — Пить, — прохрипел он. Язык еле ворочался во рту. Эол подошёл ближе, оглядывая его так, будто был вполне удовлетворен своим творением. И Турко неожиданно для себя понял, что хочет забиться подальше и спрятаться от него, несмотря на воду, которую тот держал в руках. Эол кивнул и поднес кувшин к губам Турко. Потом отдернул руку и принялся лить воду на землю перед лицом пленника — осторожно, тонкой струйкой, с непередаваемым выражением лица разглядывая феаноринга. Пленник подался вперёд: на лицо попала желанная влага, которую он готов был теперь лакать как собака, как угодно, лишь бы утолить жажду. Эол убрал кувшин с водой так же быстро, как начал, и Турко опустился перед ним на колени, чтобы слизать последние лужицы грязной воды с земли, пока она не впиталась, не осознавая ничего. Эол улыбнулся. — Легче? — его голос звучал почти участливо. Он пробежался тонкими бледными пальцами по гриве густых волос Тьелкормо. Легче не было — вода только раздразнила жажду, а от земли во рту был привкус глины и на зубах скрипел песок. — Посмотри на меня, мальчик, — металлическим голосом сказал Эол. Так же говорил когда-то отец. Очень разозленный отец. Турко поднял на него взгляд. Сейчас в нем стало куда больше затравленности, чем непонимания. Смысла спрашивать, в чем он провинился, не было — он он успел уяснить хорошо. Снова захотелось сжаться. Он даже инстинктивно подался назад, отползая, если бы не пальцы, что вцепились в его волосы. Эол заставил его задрать лицо к себе. Пить, только пить, ничего больше. Об остальном и подумать не удавалось. Узкое бледное лицо Эола с его улыбкой нависало над ним. Эол присел рядом, налил воды в ладонь. Принялся поить пленника с руки со странной нежностью, будто правда домашнего питомца опекал. — Ты, наверно, и правда заслуживал свое прозвище, Прекрасный. Раньше, — прошептал темный эльф, — а теперь... Твой отец был бы очень недоволен тобой, Тьелкормо. Турко хотел было возмутиться, но сейчас его накрыло чувство блаженства. Вода смочила трещины на губах и он испытывал непонятную благодарность к Эолу, позволившему попить. — Я сделал все, что мог, — сказал он, сразу поняв, каким жалким оправданием это прозвучало. И тут же добавил: — Ты ещё расплатишься за все. Однажды... Он пил так жадно, что даже вылизывал ладони темного эльфа и мог ощутить губами металл колец на его пальцах. — Не сомневаюсь, — прошептал Эол. — Мы все расплатимся. Однажды. Но ты раньше — я по крайней мере сделаю все возможное для этого, сын Феанора. Он поднялся все ещё с той же странной улыбкой на губах, подтянул Турко к стене и занёс в сарай ошейник с цепью. Кажется, Майтимо рассказывал о таких в Ангбанде. Похоже, темный эльф был и правда слугой Моргота или что похуже... Щёлкнул ошейник, звякнула цепь. Металл сомкнулся на шее Тьелкормо. Турко даже представить не мог, что можно держать на цепи живое существо — пса, коня или... Эльфа. Эолу, похоже, это было не в новинку. Он вышел невозмутимо, и Турко остался один — со связанными руками, голый, на холодной земле сарая. Дозваться он никого не мог: ни криком, ни осанвэ. Похоже, чары Эола делали свое дело. Когда Турко попытался выдрать кольцо из стены, из-под земли неожиданно появились корни, поползли к его бёдрам и щиколоткам. — Не надо, — прошептал он одними губами. Своим видом они явственно напоминали ему о том, что случилось недавно, и задний проход еще саднил. Правда, в этот раз живые побеги не касались причинного места, а просто удержали на месте. А еще Турко понял, как сильно устал, и тогда устроился в углу, уснув. Из-за ломоты в мышцах и неудобной позы сон долго не шел. Турко забылся ненадолго, и очнулся в холодном поту. Судя по тусклому свету, стоял вечер. Им овладела слабость, в этот раз не оцепенение или ступор, а изнеможение. Он не ел второй день, но выпрашивать еду у Эола хотелось еще меньше, и он, подтянув ноги к груди, замер, пытаясь согреться. В конце концов, немыслимо, чтобы такие мучения продолжались долго. Иначе он сойдет с ума. Или... Нельо же как-то вынес заключение у Моргота? Неужели темный враг был милосерднее этого телэро? Феаноринга разбудили шаги Эола. На улице были сумерки: то ли рассвет, то ли вечер, то ли просто в лесу Эола всегда стоял полумрак. Темный эльф подошёл вплотную, замер, разглядывая съежившегося пленника. Сейчас в полумраке его лицо казалось Турко особенно хищным. Турко замер, но понял, что тот все равно знает, что пленник не спит, и глянул на него в ответ открыто. Ох, как бы охотно он вцепился в него сейчас, будь у него меч или хоть развязанные руки. Но ему даже приподняться без стона не удалось. От поднятой руки Эола он уже выученно ждал удара и напрягся — а тот только улыбнулся, наблюдая за его попытками выпрямиться. Когда это удалось, и Турко сделал неуверенное движение назад, Эол приблизился вплотную: он мог чувствовать его руку у себя на груди, и она была на удивление горячей. — Ничего не хочешь попросить? — в голосе Эола мелькнули опасные нотки, а от улыбки стало страшнее, чем от проклятий и угроз. — Нет, — неуверенно сказал Турко. Зачем он спрашивает, если и так знает? В конце концов, голод проще перетерпеть, чем унижения или боль. А еще Турко очень надеялся, что Эол покинет его вновь — хоть ненадолго, чтобы отлежаться и снова попробовать вырваться. Тот улыбался так, словно прекрасно знал обо всех этих планах. Эол коротко рассмеялся. — А я бы выполнил. Например, дал бы хлеба с мясом и разбавленного вина. Ну что ж, тогда поработаешь бесплатно, мой милый мальчик. Турко не успел осознать, что значит "поработаешь". Его рывком поставили на колени, уткнули лицом в сырые полусгнившие доски пола, в щелях меж которых под щекой ощущалась земля и... В этот раз Эол действовал без деревьев-помощников. Чужие скользкие от масла пальцы скользнули внутрь, и феанорингу показалось, что Эол вцепился ногтями в свежую рану — так стрельнуло болью. Масло защипало до омерзительной дрожи в бедрах, а мучитель не давал привыкнуть. Держа одной рукой, он ритмично и равно двигал пальцами, вонзая из с каждым рывком все глубже. — Больно! Низ живота и задний проход горели огнем. На глазах тут же выступили слезы. Турко рвался, просил, умолял, а Эол все никак не желал его отпускать. Неприятная волна жара, охватившего его, распространилась на все тело. Эол задевал внутри некое чувствительное место, после каждого касания к которому хотелось выть в голос; касания были и болезненными, и мерзкими, и почему-то странно расслабляли, примиряли с этим отвратительным действом. Наверное, кровь текла снова, низ живота и внутренняя сторона бедер были влажными. После очередного резкого нажатия он понял, что обмочился. — Чем сильнее ты сопротивляешься, мальчик мой, тем хуже будет, — прошипел на ухо Эол. — А так, может, и привыкнешь. Он резко оттащил его чуть в сторону от лужи мочи и неожиданно ткнул туда лицом. Пока феаноринг потерял способность соображать от шока и унижения, Эол выдернул пальцы и неожиданно Тьелкормо осознал, что то, что происходило до этого — были цветочки. По ощущениям походило, что его проткнули мечом насквозь. Турко выл не переставая, но после очередной пощечины подавился собственным воем. В любом случае боль была такой силы, что он очень скоро сорвал голос. Эол то подтаскивал его к себе, то чуть отстранялся, чтобы толкнуться вперед. Он держал его крепко, и Турко казалось, что в бока вцепляются когтистые звериные лапы. Мгновения растягивались до бесконечности, и он молил валар, от которых отрекся, чтобы все кончилось, а потом вновь потерял сознание. Разбитые в кровь колени подогнулись, и он упал на пол, бессильно повиснув на руках у Эола. Очнулся он все там же — в нос бил запах собственной мочи, бедра и низ живота щипало, зад горел огнем так, что даже думать о том, чтобы сесть, было страшно. От холода с трудом слушались руки. Снова мучила жажда, к которой присоединился голод и ощущение грязи на теле.