Лорд Келегорм и Проклятое Дитя

Эол поднялся, занялся готовкой. По комнате вскоре потянулся умопомрачительный запах похлёбки на ароматных травах. Темный эльф все так же молча поставил перед Турко миску. Но Турко отвернулся, покачал отрицательно головой. Ему было тошно от самого себя и от того, во что он превратился, и получалось, будто он изменил своему слову, и общей с братьями клятве, и Эол овладел всем его существом, искажая его сущность, точно обладал силой и мощью черного врага мира, несказанно сильный, насмешливый, не ведающий жалости, играющий его судьбой. Сейчас он стоял над ним, свысока рассматривая пленника. — Что это с тобой? — насмешливо спросил Эол. — Не хочу. — Что ж, я могу подождать, пока ты не поумнеешь, — заметил он, и Турко понимал, что Эол как всегда был прав. Поняв, что Турко решил взбрыкнуть, он молча забрал еду и съел похлёбку сам, оставив остальное в котелке. — Обиделся, надо же. Или решил помереть с голоду, а, Туркафинвэ? Турко не отозвался и, прикрыв глаза, попытался уснуть, но сон долго не шел, а жестокие слова Эола кололи вновь и вновь. Под утро, когда телэро ушел, оставив его коротать день в одиночестве, ему удалось ненадолго уснуть. Он проснулся, когда было совсем светло, пара ярких лучей попадала внутрь бедного эолова жилища, а снаружи пели птицы. Сперва он вспомнил про оставленную еду, но напомнил себе, что решил не притрагиваться к ней. Тем более, что его и без того мутило. Он замер, стараясь не двигаться и успокоить тошноту. Эол подошёл к нему почти бесшумно, поднял на руки. — Тебе стоит отдохнуть на улице, милый, — сказал он так, будто реально беспокоился о своем сожителе и не поливал его презрением накануне, подхватил его подмышками и взял на руки — аккуратно, не так, как швыряют мешок с сеном. Келегорм благодарно протянул руки, хотя еще несколько часов назад вовсе не собирался этого делать — вышло, словно он только его и ждал. Но стены хижины и впрямь стали невыносимы, и эльфу казалось, что воздуха не хватает, хотелось выбраться на свежий ветер, замереть и не двигаться. На улице стало чуть легче: там дул прохладный ветер. Нолдо наслаждался воздухом, ясным днем и картинами природы, подставлял солнцу бледное лицо и долго сидел так, почти не двигаясь. Он подумал, хотел бы вновь нестись на коне в погоне за косулей или зайцем, туго натягивая лук? И не нашел ответа. Созерцание заменило ему азарт. Эол сел рядом на закате, молча глядя в темноту леса. — Теперь-то поешь? - усмехнулся он, небрежно взлохматив светлые волосы. — Тебе надо, — он обвил собственнически пленника мягко и нежно целуя линию подбородка. Мысль продолжать не стал, хотя и этот обрывок фразы немало взволновал Турко. Что он имел в виду? Странные недомолвки его неприятно пугали. Турко облизал губы. Есть хотелось, а еще сильнее пить. Эол поднес ему воды из маленького пруда, Келегорм с трудом глотнул, потом отпил немного похлебки. — Возьмешь меня как-нибудь с собой на охоту? — попросил он. — Ты бы посадил меня перед собой в седло... Если я еще не разучился целиться. Эол приподнял его лицо за подбородок и с загадочной улыбкой сказал: — Может быть. Но это будет нескоро. А наутро Турко и сам не смог думать об охоте. Ему было плохо — кружилась голова и сил не было даже подняться. Пришедший Эол ухаживал за ним с трогательной заботой. Сложно было представить, что этот эльф издевался над пленником пару месяцев назад и лишил его конечностей Турко искренне полагал, что телэро чем-то опаивает его, пробовал отказываться от еды и питья, но терпения хватало ненадолго, и потом, Эол в таких случаях сильно злился. Чаще он оставлял его одного наедине со своими сомнениями — за это время Турко научился передвигаться, опираясь на руки и подтаскивая тело за собой. Он пробовал сам готовить в отсутствие Эола; выходило то же, мутило ото всего, будто Эол одним своим присутствием делал ядовитыми и травы, и мясо, и воздух. Турко он уже решил для себя, что отравлена сама вода. Длилось это долго. Турко то утешал себя тем, что эльфы не так чувствительны к ядам, как эдайн, то надеялся, что яд скорее прекратит навязанное ему мучительное существование — посмертие, каким бы страшным оно не было, не станет хуже этого. Валар не могут быть столь жестоки к нему. Но если Эол и решил уморить его столь изощренным способом, он не торопился. Постепенно приступы тошноты сошли на нет, и он решил уже, что совсем привык к этому месту. Эол брал своего любовника, когда вздумается, и был абсолютно непредсказуем. Мог уложить в постель и быть нежен, мог унижать и причинять боль грубостью. Турко часто чувствовал голод, неожиданно для себя не мог утолить его похлёбкой, мечтал часто о мясе и даже сладостях. Эол мог расщедриться и выполнить прихоти, а мог и запереть одного в чулане надолго и уехать, и Турко днями сидел в заточении, не видя ничего, кроме земляных стен, грубых толстых корней, что сплелись меж собой и образовали его жилище, бледных тонких лучиков света и ползающих мелких насекомых. Ноги болели. Хотелось вырваться — а потом он сразу думал, кому нужен будет таким? Сможет вновь когда-нибудь почувствовать азарт погони и радость схватки? Найдет себе ту, что полюбит его с подобным уродством? Об этом и думать не хотелось. Братья разве примут его? Майтимо потерял всего только кисть, а к нему уже относились, как к искаженному — хотя он побывал в лапах Моргота, а его, Келегорма, удерживает какой-то жалкий телэро... Но ему казалось, что один Моргот мог быть столь изощрен в пытках и жестокости. Эльф не смог бы сотворить с сородичем подобного, слишком низменно было, нет, даже не в этом дело — не смог бы он так легко властвовать всем, лесом, вещами, помыслами, подавлять любую волю, навевать слабость и покорность на него, привязывать к себе — а Турко привязался к нему, и даже темный огонь в глазах Эола и злую дикую улыбку его полюбил, и бледное, несмотря на постоянные разъезды и вольную жизнь, лицо, и волосы цвета воронова крыла, и его умение наслать и прекратить боль, и само его низменное странное и извращенное чувство к нему, Туркафинвэ. Потом мысли его, не выходя за пределы очерченного круга, возвращались к братьям — но потянуться к ним через осанвэ Турко не мог, точно поставлена была на этом пути невидимая стена, не пускающая ни единого образа, ни единой вести о том, что творится за пределами его нового маленького мирка. Разве не скажут ему, что он попал в западню по собственной вине, по одной глупости, даже не ради их общего дела, а в погоне за девой? Пропасть разделит его и братьев. Может, ему выделят пару верных, чтобы таскали его, помогали кормить и справлять другие естественные надобности, и то, новое существование не будет ничем отличаться от нынешнего, только добавится к нему еще и позор. Курво станет сторониться его, как искаженного, и каждый раз он будет видеть отвращение на лице брата. Турко казалось, что он никогда не был так слабохарактерен или слезлив, но внезапные смены настроения накатывали и исчезали, оставляя его в одиночестве, слабого. Иногда он бросался на Эола с ответной злостью, но тот легко усмирял его, точно Турко стал не сильнее кролика. Иногда он показывал характер и отказывался выходить из места заточения и подниматься, но и это длилось недолго. Однажды, лежа в своем углу, он ощутил внутри странный жар и пульсацию. Он положил руки на живот — тот казался плотным, и прижал их, не веря своему предчувствию. Снаружи раздались шаги. Эол подошёл ближе, сел рядом, положил ладонь на его живот. Улыбнулся. — Я же говорил, что эльфы тоже способны дать новую жизнь, мой милый мальчик, — прошептал он, пробежавшись пальцами по щеке феаноринга. — Забудь о Турко-воине и турко-охотнике. Ты моя супруга и мать моего ребенка, — его ладонь прошлась по внутренней стороне бедра пленника. — Но как... — Турко ощутил себя несчастным, но он относился к новой жизни с благоговением, хотя бы и не мог понять, как мог ее дать. Все казалось ему безумным сном. Сперва он не поверил словам Эола, но с каждым днём его положение становилось все очевиднее, и он чувствовал биение маленького сердца и свои растущие размеры, которые было больше не объяснить ничем, кроме беременности. — Это точно не обман, ты не околдовал меня? Турко обещал себе, что будет любить дитя, лишь бы... Лишь бы Эол не использовал его в своих темных планах. Эол не акцентировал внимания на состоянии эльфа, но выносил его на улицу и кормил теперь регулярно и вкусно. Он был все так же немногословен и сдержан, и все так же требовал тела пленника, когда хотел. — Скажи, когда он появится на свет, ты не лишишь меня его? Почему тебе нужно, чтобы дитя принес именно я? Я ведь даже не смогу разрешиться от бремени и умру, наверное. Эол грубо его оборвал, назвав глупцом. Келегорм часто задумывался о ребенке, пытался почувствовать его фэа, и все эти мысли наполняли его нежностью и примиряли даже с собственной отвратительной внешностью. Через некоторое время эльф уже не смог вставать. Эол ухаживал за ним, как за вещью, менял одежду, помогал обмыться. Ребенка Турко не чувствовал первое время, а потом почему-то стало казаться, что это существо темное и порочное, как и его искаженный отец. Тогда Келегорм совсем сдался. Он уже и есть не мог — ему казалось, что скоро все польется обратно, и чувствовал себя омерзительно переполненным. Он много спал и даже когда Эол вытаскивал его посмотреть на лес, обводил выцветшую зелень равнодушными глазами. Природа угасала к осени, как и он сам. Однажды под утро его скрутило невозможной адской болью, так, что мутился рассудок. Он помнил, что кричал, видел мутное расплывчатое лицо Эола, который суетился рядом, теплую воду, чужие руки на животе. А потом потерял сознание. Первое, что он почувствовал — это сухие листья под руками. Открыв глаза, он увидел серое небо с тусклым светилом — был день. От холода его начала бить дрожь — тонкое платье почти не спасало от ветра. Он попробовал подняться хоть на локтях - живот отозвался жжением и резью. Голова закружилась. Он лежал так долго. К ночи от холода сознание прояснилось. Он приподнялся и огляделся. Низ живота был перебинтован, тряпки пропитались кровью. Но живот был плоским, точно он не носил дитя. Значит, все кончено. И Келегорм, пытаясь помогать руками слабеющему телу, впервые сам пополз к жилищу Эола. Там слышались крики и видно было гордый царственный профиль Эола, что склонился, рассматривая дитя — Турко показалось даже, что он видит сияющий венец на челе темного эльфа. Но в этот раз Эол больше не пустил его. Скоро он вновь был перекинут через круп черного коня и трясся, смотря в низ, на расспросы темный эльф не отзывался. Он вышвырнул его на камни у тропы, что вела в лес. Турко смотрел на звёзды в черном небе: они напоминали что-то давно забытое, из прошлой жизни. Потом он почувствовал чей-то далёкий зов через осанвэ. Отзываться не хотелось. Зов все приближался. "Турко! Я же чувствую, где ты", — он узнал брата. Пятый, вечно холодный, отстранённый и расчётливый. Все кончено. Сейчас он увидит его, узнает и обольет презрением: в том. что Курво его не простит и не примет, Турко не сомневался. Это ведь Куруфин принял когда-то решение не пытаться выручить Майтимо. "Он уже искажен Врагом", — сказал тогда Курво на робкие вопросы Кано. Келегорм замер и не хотел отзываться, но поздно. Разум кричал помимо него, на одной ноте, одним незамолкающим зовом боли. Вдалеке послышался стук копыт, показался всадник. И почему-то при виде родного брата Келегорм ощутил куда больший ужас, чем при виде Эола, зная, что темный эльф принесет мучения. Он даже не стал смотреть на него, молча уставился в небеса. Может быть, Курво и не узнает его. Было бы хорошо. Куруфин спрыгнул с коня, бросился к Турко. Замер — на лице проскользнул целый спектр эмоций: ужас, гадливость, жалость... Потом молча подхватил Охотника и поднял на спину коня. — Потерпи. Мы... Я думал, ты мертв, — сипло пробормотал он. Турко не отзывался. Он отвёл глаза, ему самому было неприятно встречаться глазами с братом и объяснять хоть что-то. Можно было, наверное, сказать приветствие или короткую благодарность, но он предпочел молчать. Они скакали долго, несколько дней, пару раз останавливаясь на водопой и передышку для коня, пока не добрались до Аглона. — Турко, ты чего... Что с тобой? Он пожал плечами, сжался, не давая до себя дотронуться. На расспросы отвечал коротко и односложно. Скоро ему предстояло увидеть над собой, лежащим на скамье, удивлённые лица остальных братьев. Курво выпихнул всех из комнаты. — Так, Турко. Я понимаю, случилось нечто ужасное. Но ты пойми, все позади. Мы тебя вытащим. Я вытащу — обещаю. На красивом, обычно холодном и надменном лице Курво читалось искреннее беспокойство. Он никогда не показывал чувств и даже Турко считал, что не больно-то он нужен брату. Казалось, что Курво может думать только об отце и его завете и пожертвовать любым братом. Сейчас в его глазах была искренняя отчаянная боль за изуродованного брата. — Ты не бойся. Я ж Нельо сделал механическую кисть. И тебе ноги восстановлю. Ещё по лесам скакать будешь, братишка, — губы Куруфина дрожали, — дай, посмотрю. Пожалуйста. Тьелко, глянь на меня. Но Охотник пытался защититься от его настойчивых просьб и сохранить видимость стыдливости перед ним, умолял не трогать. Само собой, Куруфин его не послушал. Он все же отвёл руки брата и сорвал окровавленные бинты. Турко опять померещилась гадливость на его лице, но Курво взял себя в руки и потянулся к кувшину с водой. Брат коротко охнул и побледнел: наверное, увидел окровавленный анус, обрубки ног-то давно зажили. Сам он увидел длинный надрез поперек живота, тоже промытый. Брат спрашивал, кто его так, а Турко только и мог думать, что об оставленном в лесу эльфенке. — Мое дитя, он забрал его у меня, — пожаловался он брату на Эола. Курво просмотрел совсем встревоженно и потрогал его лоб прохладной рукой, наверное, подумав, что он бредит. — Дитя? Ты ведь не был женат, — мягко и с улыбкой убеждал его Куруфин, — или я чего-то не знаю? Он промыл его раны заново (надо сказать, делал это хуже Эола, и вода неприятно разъедала их) и переодел, выкинув позорящее брата женское платье: длинной рубахи теперь как раз хватало, чтобы закрыть все. Турко снова хотел оттолкнуть его, не дать посмотреть, как часто насиловал его Эол, но тот, как обычно, был бесцеремонен. — Хочешь чего-нибудь? Пить? На горшок? — И он подхватил его, улыбаясь, лишь бы показать, что ничуть не брезгует братом. Не дождавшись ответа, Курво уложил брата на постель. Верные принесли вина и мясного отвара, но Куруфин их не пустил, сказав, что займется сам. Отправил за целителями, лечебными мазями и маковой настойкой. Кормил чуть ли не силой. Обработал раны — неумело, но сам — не доверял никому. Отмахивался от жалоб по поводу ребенка и расспросы прекратил — видел, что брат не в себе. Наконец опоил маковой настойкой и сам же сидел рядом, пока целитель пел песнь, держа замученного Турко. — Да, но ребенок, — наверное, Турко рыдал бы, но слез не осталось и сил на то, чтобы рыдать тоже. Накатывала дремота, и скоро он уснул в сильных руках другого нолдо. Наутро он вновь усидел над собой орлиный профиль, и темноволосый эльда склонился над ним — а затем Келегорм с разочарованием понял, что это не Эол, а Курво. Брат предлагал ему бульона, но он и нескольких ложек съесть не смог. Сочувственный взгляд брата раздражал. Он ощущал себя скованно и понял, что привык к Эолу. — Отвези меня обратно в Нан Эльмот, — попросился он. Брат не понял и мягко отказал: он подумал, что Турко хочет мстить и сказал, что уже послал туда дружину.