Love is a wild animal It breathes you it looks for you It nests upon broken hearts And goes hunting when there are kisses and candles It sucks tightly on your lips And digs tunnels through your ribs It drops softly like snow First, it gets hot then cold in the end it hurts… Rammstein
— Нет, это просто отвратительно! — по тёмному подвалу Оперы Гарнье, где жил грозный Призрак Оперы, раздался шелест очередного скомканного нотного листа. Превратившись в неряшливый бумажный комок, он тут же был злобно брошен куда-то в угол комнаты, где уже покоились такие же листы бумаги, на которых были запечатлены неудачные идеи музыкального гения. Сегодня Эрик пытался работать над своим «Торжествующим Дон Жуаном», но, увы, все ноты как-то не складывались между собой, какая-то еле уловимая дисгармония мешала волшебным звукам слиться в единый поток, какого-то ингредиента не хватало… Музыкант ещё никогда не сталкивался с чем-то подобным и с отчаянным раздражением искал свою ошибку, раз за разом перечитывая ноты. На первый взгляд всё было идеально, но Эрику всё равно казалось, что что-то не так, хоть он и не мог понять, что именно. Это неведение заставляло его скрежетать зубами от досады, нервно стучать каблуком по каменному полу и извергать из своего горла раздраженное рычание. Наконец Эрик сдался и со вздохом отложил нотные листы, после чего откинулся на спинку своего кресла так, чтобы разглядеть и изучить каждую трещину на потолке своего мрачного жилища. Из-за этих нескольких потраченных впустую часов работы и мозгового штурма, мужчина чувствовал себя истощенным и разбитым. Ему определённо надо было на что-то отвлечься, найти то, что вновь бы послужило для него источником вдохновения. На ум приходили разные мысли: прогуляться по крыше оперы, испугать никудышных танцовщиц ради шутки, или стащить с их туалетного столика парочку вещичек, которые можно будет разобрать на мелкие детали и в дальнейшем использовать для создания какого-нибудь простого механизма или игрушки… но на душе у Призрака сейчас было настолько гадко из-за своей творческой неудачи, что это привело его только в ещё большее уныние. Раньше он всегда находил повод посетовать на своё ничтожное существование, что не очень сильно отличалось от жизни какой-нибудь крысы или паука, однако сейчас Эрику искренне хотелось забиться в самый дальний и тёмный угол, подобно старому змею под гнилую колоду, чтобы никто не тревожил его и без того шаткий внутренний покой. Даже если бы сейчас он услышал самую прекрасную и волшебную музыку во всём мире, то разгромил бы её в пух и прах, даже если на это не было бы объективной причины — настолько сильно его состояние в данный момент оставляло желать лучшего. Но тут уродливый мужчина вспомнил об одном способе, который он использовал когда-то давно, впервые познакомившись с ним ещё в Персии, для того, чтобы расслабиться и успокоить расшатанные годами и невзгодами нервы. Даже от одной только мысли о тёплой ванне с ароматическими солями на душе стало немного легче. Благо Призрак Оперы заранее позаботился о том, чтобы у него всегда был доступ к горячей воде, поэтому Эрик поспешил покинуть свой кабинет и направился в свою личную ванную комнату.***
Когда ванная была наполнена нужным количеством воды и достигла комфортной температуры, музыкант снял с себя одежду, оставив её валяться на полу бесформенной массой, и залез в воду, тут же почувствовав, как по его болезненно желтоватой коже невольно побежали мурашки. Обхватив колени худыми руками, Эрик пустым взглядом начал наблюдать за тем, как над поверхностью жидкости медленно поднимаются клубы пара. Эта комната не особо отличалась по своей обстановке от других: такие же мрачные тона, каменный пол… и полное отсутствие зеркал. Призрак Оперы про себя неутешительно отметил то, что у всех нормальных людей если не во всём доме, то хотя бы в ванной комнате обязательно есть зеркала. Но в его жилище не было не только зеркал — Эрик старательно избегал любых отражающих предметов, даже самых мелких. Через несколько лет ему уже исполнится ровно полвека отроду, а он так и не поборол свой страх перед своим отражением, пускай и неоднократно пытался. Но все его тщетные попытки «посмотреть в глаза» собственному страху заканчивались тем, что кулаки музыканта были в крови, а стоящее перед ним зеркало было разбито на миллион осколков, некоторые из которых больно впивались в «мёртвую» плоть. Из-за его уродства от него отказались родители, в цирке обращались к нему хуже, чем к животному, а всякая женщина в лучшем случае теряла сознания от ужаса. Однако даже это не могло сравниться с тем отвращением, что Эрик испытывает к самому себе, ведь люди не смогут увидеть его лица, если он будет носить маску, а ему придётся с ним жить до конца своих дней… Но… не все ведь люди способны видеть, верно? В потоке своих мрачных мыслей Призрак Оперы вспомнил о своей бывшей служанке, Мелек — с рождения слепой турчанке. Когда он ещё находился в Турции, Эрик часто наблюдал за тем, как эта женщина познаёт окружающий мир с помощью прикосновений. Она не могла видеть красоту этого мира, но она отлично чувствовала его, в своей голове наверняка дорисовывая и приукрашивая привычные для зрячих образы. Может быть, уродливый гений делает слишком большой для себя шаг, сразу пытаясь привыкнуть видеть своё отражение? Возможно, ему вначале следует привыкнуть его чувствовать?. Думая об этом, Эрик поймал себя на том, что, даже находясь в такой интимной обстановке, как сейчас, он никогда не пытался прикоснуться к собственному лицу. Эта идея в теории выглядела очень даже жизнеспособной, так почему бы не опробовать её прямо сейчас? Смотря на свои руки, мужчина, который наводил ужас на всю Оперу, чувствовал, как вдоль его позвоночника прокатилась неприятная волна дрожи; длинные пальцы с почерневшими ногтями мелко подрагивали, а горло напряглось, будто бы готовясь издать крик. Эрик прикрыл веки и глубоко вздохнул. «Ты должен попытаться…» — говорил он самому себе. Собравшись с духом, урод медленно поднёс руки к своему лицу и… тут же с громким всплеском отдёрнул их, стоило подушечкам пальцев только на секунду прикоснуться к еле заметно блестящей из-за влажности коже. По ощущениям это было даже намного хуже, чем если бы он в очередной раз попытался посмотреть на этот обтянутый кожей череп. Желудок Эрика будто бы свернулся узлом из-за резкого прилива отвращения, на секунду ему даже показалось, что его сейчас вырвет. Но, слава Богу, этот порыв длился всего несколько секунд. Призрак Оперы тяжело вздохнул. Мелек наверняка страдает из-за того, что у неё отсутствует зрение, но, чёрт возьми, как же сейчас Эрик ей завидовал! Возможно, если бы он ослеп, впервые увидев своё отражение в отчем доме, то сейчас ему было бы намного легче… но это он уже вряд ли когда-нибудь узнает. «Мелек должна благодарить Бога за то, что он отнял у неё глаза, ведь она никогда не сможет увидеть это мерзкое, отвратительное лицо! Счастливица…» — уродливый музыкант мрачно усмехнулся, добавив к своим мыслям следующее: «Возможно она единственная женщина во всём свете, кто может полюбить меня, ведь она не упадёт в обморок, стоит мне только показаться перед ней без маски!..» Но тут его передернуло. Он точно так же думал в Турции, когда осознал, что испытывает к своей служанке чувства более глубокие и светлые, чем простое снисхождение хозяина к своему слуге. Эрик не был до конца уверен в том, как ему правильно назвать эти чувства, но это не помешало ему сделать слепой девушке предложение руки и сердца, пойдя на поводу у этих самых чувств. И что он получил в итоге? Отказ. Бесповоротный и категоричный отказ. И гениальный музыкант и изобретатель пыток до сих пор не может понять его причину, ведь к Мелек он относился хорошо, никогда не причинял ей зла, она слепа, в конце концов! Так почему же она сказала «нет»? Почему, почему?! В чёрном сердце Эрика поднялась жгучая злость. Он решил, что сегодня обязательно узнает ответ от самой Мелек. Мужчина наспех закончил свои водные процедуры, оделся и решительно направился в комнату, где уже несколько лет жила слепая женщина.***
Мелек ещё перед стуком в дверь поняла, что её «хозяин» соизволил навестить её: за всё время своего заточения она давно научилась узнавать о его визите только по звукам его шагов. Внутри турчанки всё сразу же сжалось от досады и брезгливости. Может она никогда не видела этого человека, но она точно знает, что душа его чернее самой тёмной ночи, а сердце — высечено из камня. Именно из камня, ведь лёд рано или поздно может растаять в тепле и дать дорогу свежим молодым зелёным побегам. Но камень… это просто холодный и острый осколок гранита, и ничего больше. — Здравствуй, Мелек. Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Эрик спокойным голосом, закрыв за собою дверь. Он уже знал, что сделает Левни. Скорее всего, она огрызнётся или в очередной раз потребует отпустить её на волю, а может и вовсе промолчит. Даже находясь в его власти, она всё ещё не теряет чувства собственного достоинства и гордость. В этот раз шатенка одарила его неприступным молчанием. — Буду считать, что твоё молчание означает «да». — Мне было бы намного лучше, если бы Вы выпустили меня из этой темницы, — процедила турчанка. Призрак хмыкнул. Это было весьма ожидаемо. — Мелек, могу ли я спросить тебя кое-что? — И что со мной будет, если я скажу «нет»? — Мелек повернула смуглое лицо в сторону своего тюремщика, на её губах играла дерзкая усмешка. Эрик окинул её мрачным взором, но также спокойно продолжил, проигнорировав её нахальство: — Ты помнишь, что когда-то давно я предложил тебе выйти за меня замуж? — мужчина сложил руки за спиной и медленно подошел к своей бывшей служанке. — Тогда ты отказала мне, но я всё никак не могу понять… Почему? На последнем слове голос музыканта чуть ли не дрогнул, что, разумеется, услышала Мелек из-за своего чуткого слуха. Она фыркнула: — Действительно, «почему»? Я слышала, что Вы отличаетесь весьма острым умом, так почему бы Вам не подумать над этим самому? — Мне уже надоели эти игры, Мелек! — рявкнул Призрак Оперы, в один шаг приблизившись к своей заключенной чуть ли не вплотную, от чего та вздрогнула. — Не забывай, что ты всё в моей власти, поэтому немедленно отвечай на мой вопрос! Почему ты отказала мне?! Отвечай! В этот момент Мелек Левни подумала, что, будь у неё зрячие глаза, она бы с удовольствием испепелила их взглядом стоящего перед ней разъярённого человека. Женщина гордо вздёрнула подбородок и если бы её глаза были бы открыты, то она бы встретилась с по-кошачьи янтарными глазами Эрика, что сейчас метали искры. — Вы хотите знать? Тогда я Вам отвечу: Вы — убийца! Из-за Вашего оружия погибли сотни невинных людей, Вы ослепили мою лучшую подругу, а потом заточили меня здесь и держите, словно пленницу! И после этого Вы спрашиваете, почему я отказалась стать Вашей женой?! — слепая турчанка срывалась на крик. — Твоё заточение здесь это единственное зло, что я тебе причинил, разве не так? — ядовито заметил уродливый гений, сощурив глаза. — За всё то время, что мы знаем друг друга, я никогда не причинял тебе какого-либо вреда, хотя мог. Я и сейчас мог бы это сделать, но, как видишь, я ещё ни разу не воспользовался своим положением. — Это нисколько не оправдывает все Ваши преступления. Эрик отошёл на шаг и несколько секунд смотрел на Мелек. Потом женщина почувствовала, как по её телу побежали мурашки, ведь он засмеялся. От этого смеха кровь застыла в жилах, а по лбу начал катиться холодный пот. Как бы она не пыталась ему дерзить, но этот ужасный человек — а человек ли? — всё ещё пугал её. — И это всё? — насмешливо спросил Призрак. Ответ женщины нисколько не убедил его, наоборот, он был даже немного разочарован тем, что «причины» оказались до смешного несерьёзными. — Для меня этого вполне достаточно, — холодно ответила шатенка. Гениальный музыкант окинул её изучающим взглядом, после чего вновь хмыкнул и направился к двери её комнаты. Перед тем как опустить свою костлявую руку на дверную ручку, он мельком взглянул в сторону старого зеркала в полный рост, что покрылось за все эти годы таким толстым слоем пыли, что разглядеть в нём что-либо было просто невозможно. — Знаешь, Мелек, всякая женщина, что видела моё лицо тут же сбегала от меня. Но ты…— урод посмотрел на свою пленницу через плечо. — Ты никогда не сбежишь от меня, тебе остаётся только полюбить меня, чтобы обрести свободу. И пока ты не сделаешь этого, ты никогда не покинешь эту комнату. Даже если это означает, что тебе придётся здесь умереть. Последнее, что Мелек услышала от Эрика, так это то, как за ним громко захлопнулась дверь. Вернувшись к себе, музыкант невольно взглянул в сторону нотных листов, что так и остались покорно лежать на рабочем столе. Призрак Оперы сел в своё кресло, его рука сама собой потянулась к перу, чтобы кровавыми чернилами записать только что родившиеся в его разуме ноты. Спустя несколько минут творческого порыва, Эрик взял в руки лист бумаги и довольно улыбнулся: он понял, чего не хватало его эпосу, чтобы приблизиться к шедевру; эта деталь была совсем крошечной и, казалось бы, абсолютно незначительной. Но именно благодаря этому маленькому штриху всё стало идеально. И как он только раньше об этом не подумал?..