Подопечный.

      Паше четырнадцать и в Паше зарождается бунт.       — Вы не подумайте, Павел настоящая гордость нашей школы, — классная руководительница мнет в руках белоснежный носовой платочек — И я всё понимаю, переходный возраст, но… Грубит учителям, курит за школой, связался с какой-то странной компанией мальчишек старше себя. Не могли бы вы на него повлиять?       Из школы отец возвращается мрачнее тучи, но долгий мужской разговор на кухне проходит втуне. Паша глядит исподлобья, как загнанный в угол волчонок, и разве что не скалит зубы.       — Паш, ну потерпи, пожалуйста, — шепчет Алексей и меж бровей у него надолго залегает глубокая озабоченная складка. — Это просто возраст мерзкий такой. Потом будет чуть легче.       Паша громко хлопает входной дверью и впервые в жизни не ночует дома.       Что это, какая-то извращенная насмешка природы? — думает Алексей, тихо следуя за Пашей вдоль по плохо освещенной набережной. — Или бездушные жернова социума. Когда человеческое существо, уже переставшее почти по всем параметрам быть ребенком, уже остро чувствующее и широко мыслящее, и жаждущее реализации своих талантов и способностей, зажимают в стальные тиски возрастных условностей. Мал еще! Не смей открывать рот! Да что ты можешь понимать! Радуй взрослых веселыми трюками и идеальной дрессировкой циркового пуделя на ярко освещенной арене, и, может быть, если не сломаешься раньше времени и не покусаешь дрессировщика, получишь сахарок за примерное поведение.       В том, что примерное поведение это теперь не про них, Алексей снова убеждается через две недели, когда досрочно выпущенный из-под домашнего ареста за выигранную городскую олимпиаду по истории Паша принимает деятельнейшее участие в эпичнейшей драке район на район.       Алексей не успевает поразмыслить о последствиях. В тот момент, когда он ставит подножку уже почти было вцепившемуся в Пашину куртку капитану полиции, он думает только о том, что догони его полицейский, и окажись Паша в детской комнате в отделении, отец его просто убьет.       Милорадович рычит, ревёт и громыхает. Обещает все кары небесные вплоть до развоплощения, если это вопиющее нарушение всех возможных законов невмешательства будет продолжаться. Вопрошает, когда же это безобразие закончится.       -Судя по всему, это безобразие еще только начинается, — грустно вздыхает про себя Алексей, стоя навытяжку перед массивным дубовым столом и неподвижно глядя перед собой.       Паше пятнадцать и Паша дорывается до запретного плода.       Девочка вполне себе симпатичная. И даже не глупая. И хотя Алексей все равно не может понять, почему Паша выбрал именно её, но решает положиться на вкус подопечного.       Шансов выстоять у девчонки никаких, хоть она и пытается, подобно большинству своих ровесниц в этом возрасте, кокетливо воротить нос и изображать полное равнодушие. Но чувствует, каким-то своим глубинным женским чутьем, Алексей это ясно видит, что интерес со стороны грозы и гордости школы, давно ставшего притчей во языцех, поднимает ее на недосягаемую для других особей своего вида высоту.       «Вы привлекательны, я чертовски привлекателен…» вертится цитата у Алексея в голове, когда он наблюдает за прущим, как танк, к поставленной цели Паше. Смирившись с неизбежным, во время одной из прогулок по любимой набережной, Алексей мягко подталкивает Пашу в направлении нужного торгового заведения, удостоверившись, чтобы в день икс коробочка с необходимыми изделиями лежала у пылкого любовника в кармане.       В комнате темно и душно, стыдно, неловко, неуклюже и наигранно громко.       Хранитель девчонки, темноволосая, незнакомая сверлит его раздраженным агатовым взглядом.       — Если он ее обидит, я вам обоим яйца оторву, — она скрещивает руки на груди.       — Это вряд ли, — Алексей отзеркаливает позу. — А пока не вижу оснований завязывать конфликт.       Женщины, — думает Алексей позже, сидя на подоконнике в Пашиной комнате и пялясь на звезды. — Одни проблемы от них.       Паша с ним, кажется, согласен. Он лежит в кровати, смотрит в черный потолок и занимается, похоже, сортировкой собственных чувств. Алексей непонимающе хмурится. Разве не положено подростку, впервые добившемуся своего от девчонки, с гордым чувством хорошо сделанного дела заснуть, а утром отправиться трубить о произошедшем менее удачливым сверстникам? А не лежать в темноте и размышлять о том, что произошедшее было несомненно физически приятно, но — совсем не то. Алексей вздрагивает от нехорошего предчувствия.       Паша выбирает экспериментальный метод решения проблемы и молниеносно обзаводится определенного рода репутацией, предметом черной зависти среди парней и горячего и стыдного любопытства среди девчонок. Алексей также молниеносно обзаводится парой десятков лютых врагов среди женской части хранителей.       — Слушай, поделись опытом, — просит Трубецкой шепотом под привычный понедельниковский бубнеж Милорадовича. — Как там у них сейчас с этим делом? У предыдущих-то поколений все просто было: погуляли под луной, поцеловались, зажмурившись, по сиренью, расписались, ну и в койку.       — Сложно все, Серёж, — вздыхает Алексей. — Вроде и свободы им в этом вопросе отсыпали, хоть известным местом ешь. А вот загоны-то внутренние не делись никуда. Может и прав Мордвинов со своими психологическими теориями. Может и правда, не тянет человеческая натура полной свободы и счастливо жить может только в рамках определенных ограничений.       Трубецкой грустно пожимает плечами.       — А что? — Алексей смотрит на него искоса. — У твоего тоже началось?       — В активной фазе пока нет, — Трубецкой поджимает губы. — Но что-то меня стало беспокоить участившееся упоминание некой Музы в каждой третьей строке. Не к добру это.       — У тебя-то таких проблем не должно быть пока? — Алексей поворачивается к Муравьеву.       — Нет, — тяжко вздыхает Муравьев и трет лоб, болезненно морщась. — У меня — скрипка.       — Здорово! — улыбается Алексей.       — Ага, — голос у Муравьева несчастный. — С сентября начали. И пилит он ее с большим энтузиазмом.       — Не волнуйся, — Трубецкой ободряюще похлопывает его по коленке. — Энтузиазм в детских занятиях музыкой это ненадолго.       — Правда? — в глазах Муравьева загорается надежда.       — Ну, обычно да, — пожимает плечами Трубецкой. — Хотя всякое бывает.