Раскол

***

За окном мать-природа злится: ветер надрывно воет, едва ли не срывая молодые и слабые деревья с корнями, чёрные тучи кружатся, закупоривая собой всё небо, переодически капает дождь, будто бы издеваясь: то идёт сильный ливень, то противно моросит дождь. На календаре лето. Как раз тот самый период, когда должна стоять приятная жаркая погода. Природа ничего не спутала? Ах да, её вины нет, она наоборот скорбит вместе с людьми, разделяет одно горе. Было бы несправедливее, если бы ярко светило солнце и птички пели тогда, когда душа разрывалась от боли. — Уже и пять лет прошло. Но будто всё случилось только вчера. И это так чертовски больно осознавать и принимать. — Просто взяли и разбили государство на две части, — нервно усмехается он, а внутри пламя ярости разрастается. Ким держится из последних сил, чтобы не спалить к херам этот кабинет, стены которого давят с четырёх сторон, и не вырвать себе волосы от отчаяния, которое укутало с головой. Тэхёну больно. Безумно больно. Намджун видит этот нездоровый гнев, что набирает обороты, в глазах друга и спешит образумить его. Он знает, что бывает, когда Тэхён слетает с катушек, и лучше не быть свидетелем этого события. — Успокойся, — произносит генерал-майор властным тоном. — Мы тоже хороши, в случившемся есть и наша вина. Но теперь нет смысла обсуждать это. Нужно думать о дальнейшем. — Намджун прав, — кивает Чонгук. — Меня наше положение задевает не меньше тебя, но так нельзя. Нам остаётся только плыть по течению. — Ты ведь понимаешь, что теперь будет война, — встаёт с кресла Тэхён, — Пойдёшь против своих же? — Надо будет — пойду, — ни чуть не колеблется Чон, с огромным усилием свою дрожь не выдаёт. И дальше — тишина. Такая давящая, съедающая, выворачивающая душу наизнанку. Каждый внутри горит. У каждого сердце кровью обливается. Каждый хранит в себе этот тяжкий груз, что тянет ко дну. Каждому хочется орать во всё горло, выть от отчаяния, избавиться от съедающих мыслей, которые неизвестно воплотятся ли в страшную реальность; из последних сил хрипеть, спрашивая у любой живой души ответа на свой мучительный вопрос, но нельзя. Им запрещено позволять себе такую слабость. Если расклеятся они, что же будет с теми, кто верит и ищет в них спасение? — Почему вы так уверены в том, что война будет? — это совершенно глупый вопрос, которым Ким хотел бы успокоить самого себя, — вполне может быть, что наши стычки у границы так и останутся только стычками. — Потому что Хан хочет, чтобы мы все плясали под его дудку, — отвечая на вопрос Намджуна, устало тянет полковник. — А точнее, СССР. Те хотят подчинить нас с помощью У Шика. Они будут действовать через него, играть чужими руками, якобы это Хан У Шик хочет власти. Так и есть, тот с их помощью получит титул «главы», а те контроль над нами. Думаете, тот просто так ездит в Москву? — До этого мы смотрели в рот Японии, а теперь будем им. Свободу нам просто не дадут. И всё ведь из-за земли, власти, — понуро шепчет Тэхён, прикрывая глаза, а в следующую секунду, словно по щелчку, в нём что-то взрывается, и злость начинает наполнять каждую клетку его тела. Как тут не злиться и не психовать, когда всё рушится? Когда всё напоминает? — Из-за проделок Совета и Америки мы падаем на дно! Из-за их жадности страдаем. По их вине единый народ разделяется! Мы превратились в врагов, стали ненавидеть друг друга. Одна нация! — Тэхён успокойся! Не нагнетай. — Не могу! — выкрикивает он. — Мне всё ещё безумно тяжело принять эту реальность, ту в которой мы будем снова лишены независимости, а ещё хуже убивать друг друга, — Тэхён не преувеличивает, не пытается надавить на жалость, он выплёскивает лишь сотую долю того, что его распирает изнутри. Ким не из тех людей, кто будет изливать душу, открываться, делиться своими переживаниями, а сейчас… Сейчас молчать не получается. — Как и всем нам, Тэхён, — басит генерал-майор. — Нам тоже больно. Тоже неприятна вся эта ситуация. Я вообще словно в тумане, не понимаю куда идти и как дальше быть, и это порождает дикий страх во мне, что я напросто потеряюсь здесь. А это — то, чего я боюсь больше всего на свете, товарищи. Намджун после паузы продолжает: — Не делайте себе ещё хуже. Всё, что должно было случиться, случилось. Нет надобности ковыряться в себе и жалеть себя… — Никто здесь не жалеет себя, — шипит Тэхён, перебивая речь друга. — Именно это ты и делаешь, Тэхён, — сдержанно отвечает ему старший Ким, игнорируя злой взгляд. — Посмотри на себя со стороны, ты плачешься, что СССР и США не дадут нам житья, что это их вина и их проделки, но почему ты не хочешь видеть наши ошибки? Соберись мы с силами как следует, допустили бы чужой власти над нами, как думаешь? Наше подчинение продолжается давно, однако мы противостоять не можем. Из-за чего это всё, ты не думал? Я тебе отвечу: из-за нас самих же. — Мощное давление, оказываемое на нас, играет огромную роль! — Тэхён резко поднимается на ноги и сокращает дистанцию между собой и Намджуном. Напряжение между двумя мужчинами только растёт. У обоих в глазах воспламеняется огонь, что жаждет накрыть с головой и сжечь до тла. Особенно сейчас, когда из-за событий контроль над собой удерживать тяжело. — Я не жалею нас, как ты выразился, но и так понятно, что нас подбивают, душат, вставляют палки в колеса. И где тут наша вина, скажи мне? В том, что мы не можем встать на ноги, когда нам их попросту отрубили? — агрессивно выплёвывает слова Тэхён, чем и задевает Намджуна, подорвавшемуся в его сторону. — Подеритесь тут ещё для полной радости, — не выдерживает Чонгук и отталкивает их подальше друг от друга. — В то время, когда мы должны быть едиными и поддерживать друг друга, вы решили устроить разборки! Что за детский сад?! — треугольник на открытом лбу проявляется всё четче. — Поэтому нами всеми и помыкают. Вот вам и ответ, — бросает он и смотрит в глаза братьев поочерёдно с осуждением. — Открытых объявлений о войне не было, а наши разборки на границах были и будут продолжаться, так чего вы мозги ебете? Сами же загоняете себя в тупики, — пусть и ставит окончания во множественных числах, все его слова посвящены лишь одному — Тэхёну. Чонгук друга понимает. Очень хорошо понимает. Зная его характер, его всего полностью, совершенно не трудно понять, из-за чего именно вулканы ярости один за другим взрываются внутри него. С каждым взбросом он медленно погибает, обжигается, горит, сам себя уничтожает, но попыток спастись от самого себя почему-то не предпринимает. Он такой человек. Его не изменить; он до последнего будет делать в разы хуже себе, чем позволит это сделать внешним обстоятельствам вдобавок. — Извини, — с сожалением хрипит полковник, вмиг сдуваясь. Знает, что виноват. Ким поднимает свои пустые глаза на Намджуна, немо извиняется, смотрит в самую душу, а старший Ким теряется, сумев различить, прикрытую многими слоями гнева, боль на дне его глаз. Увидеть больше Тэхён не даёт, уводя взгляд куда-то в пол. Но увиденного вполне хватает, чтобы тяжёлый осадок заставил сердце биться сильнее и ощутить на себе ту мизерную часть, которую хранит в себе младший. — И ты меня прости, — выходит сухо. На самом деле Намджуну хочется кричать, пару раз ударить, чтобы вправить мозги, встряхнуть со всей силой и спросить, почему он это терпит. Теперь, кажется, он начинает понимать по какой причине полковник так остро реагирует на последние события. Жаль, что поздно. Всё сходится. Точно такими же глазами Тэхён смотрел на него в прошлом. А Намджун, дурак, этого не понял. — Тэхён, свяжись со своим командиром и узнай сколько батальонов и полков полностью обеспечены военными техниками. Помимо этого, выясни ситуацию с стрелковыми ротами. Свободен. — Так точно, — бесцветно бросает и покидает друзей. — К чему эти поручения? Все полка проверены от и до, роты подавно. Да и не нужны они нам сейчас. — Мне нужен был повод выпроводить Тэхёна. Я хочу поговорить с тобой. — О нём? — О нём, — решительно кивает Ким, а Чонгук громко выдыхает, спрятав руки в карманы военных карго. Разговор будет тяжёлым — это понимают оба.

***

Солнце давно село за горизонт, ветер стал дуть сильнее, да и стрелка часов бьёт девять вечера. Чонгук сегодня снова вернётся домой поздно или вообще не придёт. Ничего удивительного. Семья к такому привыкла; хорошо, если сын будет помнить лицо отца, когда тот придёт в дом. Вспоминая о Чонмине, лицо озаряет улыбка, а внутри разливается что-то тёплое. Чонгук прибавляет шаг к военному штабу, желая поскорее закончить дела, вернуться домой и почувствовать тепло двух самых близких ему людей. Солдаты, отрабатывающие свою смену и охраняющие территорию в ночное время суток, увидев старшего полковника, отдают честь и вновь возвращаются к своей работе. Некоторые добросовестно выполняют долг, а некоторые, прохлаждаясь или попусту скитаясь по территории, всё же позволяют себе наглость и безответственность. Впрочем, такие здесь долго не задерживаются. Военный входит в хорошо освещённое помещение и сразу же натыкается взглядом на борющегося Тэхёна. Тот уверенно стоит на ногах, не обращает внимания на льющийся водопадом пот и продолжает атаковать противника, совершая обманывающие выпады. Чонгук снимает верхнюю одежду, оставаясь в чёрной футболке, и присаживается, внимательно наблюдая за действиями альфы. На самом деле, боевым навыкам Кима может позавидовать даже самый лучший боец: Тэхён мастерски дерётся, использует умные и хитрые тактики да всегда остаётся победителем. Были случаи, когда и Чонгук чему-то учился у него, следовал его советам, Тэхён охотно делился своей помощью. Как-то в первые годы их дружбы парни бросили друг другу вызов. Посмотреть на тренировочный бой явились все солдаты и начальники: их одолевало любопытство, ведь оба солдата считались одними из самых способных и лучших, поэтому предугадать чью-ту победу было весьма сложно. И Чонгук, и Тэхён не уступали друг другу по силе и технике, их битва держала в напряжении до того момента, как Чонгук упал на лопатки первым, а спустя ровно три секунды — Тэхён. Альфы дышали тяжело, ощущение, что на них давит бетонная плита, не спешило покидать, кровь не думала останавливаться, а боль сводить судорогой всё тело. Дрались они двадцать пять минут, отбивая друг другу все внутренности, проливая кровь и выматывая до такой степени, что ноги перестали чувствовать землю. Принято было сделать ничью, так как оба рухнули в почти одно время, да и травмы у них были одинаковыми, но Чонгук это принимать отказывался, считая, что Ким всё же победил. Тот даже не стал тратить сил на спор, безразлично соглашаясь, хотя знал, что Чон едва ли не уделал его. После этого парни затеяли ещё один бой, в котором победителем вышел Чонгук, хоть и его после забрали на носилках в мед.пункт. Больше альфы не дрались, принимая, что сильны оба и нет нужды калечить себя до потери сознания, чтобы что-то доказать. Чонгук орлиным взглядом следит за Тэхёном, мысленно предугадывает его действия и даже бровью не ведёт, когда солдат падает на ковёр, едва не падая в обморок. Парнишку приводят в чувства, удостоверяются в отсутствии каких-либо опасностей, грозящих его жизни, и уводят подлатать, скорее даже наложить швы: после Тэхёна мало кто остаётся целым и невредимым. Толпа солдатов торжественно выкрикивает очередные слова поздравлений полковнику, а потом возвращаются к своим тренировкам, оттачивая боевое искусство, без которого солдату никак и никуда. Тэхён вытирает полотенцем пот, местами кровь и плюхается на сиденье рядом с Чоном. — Иногда мне кажется, что ты приходишь сюда драться только ради всеобщей похвалы после привычного выигрыша, — с улыбкой выдаёт он. — Только так я могу не думать о стране. — Мог бы подхватить мою шутку, а не нагнетать ситуацию, — цокает он, покосившись на друга, и следом поднимает глаза на человека, что остановился возле них. — Здравия желаю, товарищ старший полковник, — говорит он, обращаясь к Чону и при этом специально в упор не замечая второго. Чонгук кивком головы здоровается, а Тэхён демонстративно закатывает глаза и уходит на выход, закидывая намокшее полотенце на плечи. Подошедший парень лишь ухмыляется, внутренне ликуя от перекосившейся рожи Кима, и не отказывает себе лицезреть на крепкую шею, которую не скрывает полотенце, красиво подкачанную спину и мускулистые руки, что так хорошо подчёркивает майка. Такое безумно красивое тело определённо радует глаз, с чем он бесспорно соглашается. — Кончай его глазами раздевать, — не удерживается и подмигивает — Не занимай ты должность выше меня, врезал бы, — фыркает парень. — Надо же, Его Величеству, звание — помеха? — притворно удивляется Чонгук, изображая на лице недоуменность. В реальности еле сдерживается, чтобы не засмеяться с этого пацана, который своим вечно угрюмым лицом смешит его. — Нет, что ты, — меняет эмоции омега, резко цепляя усмешку, чем даже не удивляет альфу. — О твоей репутации беспокоюсь, просто представь, какие будут слухи, если лейтенант отпиздит старшего полковника. Хотя, вместо тебя я бы предпочёл Кима. Всё-таки, ты не такой противный и мерзкий в сравнении с ним. — Ох, спасибо за комплимент, — нарочно шумно выдыхает Чонгук и якобы вытирает выступивший пот со лба, после чего лейтенант закатывает глаза. — Я так долго ждал этих слов. Считай, всю свою жизнь в армии только к этому стремился. Я жил всё это время не зря! Сам Мин Юнги сказал что-то хорошее про меня! — Заткнись, — шикает на него. — Бить его рожу принесет мне больше удовольствия, чем твоя. Уже представляю, как оставляю синяки на нём, — парень уходит в себя. — Как буду блокировать его конечности, выворачивать руку, после слыша надрывный хрип. Буду смотреть на его закатывающиеся глаза, в которых жизни будет оставаться всё меньше, а потом резко ослаблю хватку, но не надолго, снова продолжая душить его. А после я… — Эй, фантазёр, хватит, — уже вовсю смеётся Чонгук. — Мне его жалко стало. Он ведь умрёт. — Ну и ладно, я не расстроюсь. Скорее пир закачу. Только представь, мы бы праздновали сорок дней и сорок ночей. Всюду играла бы громкая музыка, танцы на каждом шагу, столы забиты вкусной едой, бокалы наполнены дорогим алкоголем. Ох, я был бы самым счастливым человеком на Земле! — Ну и что же мешает твоему счастью? — щурит глаза Чонгук, скрестив руки на груди. — Моё великодушие, — не теряется, демонстративно смахнув прядь с лица. — Не смеши меня, — кривит губы. — А ты не болтай попусту, — раздражённо цыкает Юнги. — И вообще, чего пристал ко мне? Занимайся своими делами, у нас страна рушится, нет времени на пустые разговоры. — и уходит, оставляя Чонгука в удивлённом (нет) состоянии. Он просто выпадает с этого пацана. Этот Мин такой странный, совершенно непонятный, постоянно чем-то недовольный, вечно ругающийся; ему в младшие братья годится. Без него Чонгук явно заскучал бы. Отношения с ним не задались с первого дня, по сегодняшний день они не испытывают друг другу какие-то тёплые чувства. Иногда старший полковник думает, что у Юнги какие-то личные проблемы с альфами, иначе как объяснить то, что он ко всем придирается и конфликтует? В любом случае, из него получился отличный солдат, несмотря на то, что тот — омега. Он коротко усмехается и направляется в другое крыло здания, выходя в одной футболке на улицу, где ветер приятно обволакивает тело холодком. Чонгуку нужно заняться более важными делами, но его буквально ломает от нехватки звука выстрела в ушах. Возня с бумагами, отчётами, постоянный контроль над полками, солдатами немного надоедают, а стрельба будто вдыхает новую жизнь. На освещённом фонарями поле никого нет, кроме него самого. По уставу в позднее время суток приходить в это место (да и на все тренировочные поля) разрешено только высокопоставленным лицам. Солдатам никак нельзя: те готовятся ко сну или уже спят, если время 10 часов вечера. Открыв тир своими ключами, Чонгук достаёт необходимое и вновь оказывается на открытом воздухе. Большим пальцем поглаживая автомат, улыбается. Боже, как же он это любит. Когда-нибудь он обязательно приведёт сюда сына, покажет оружие и научит стрелять. Вот только прививать особую любовь к этому делу не будет: Чонмин должен сам найти то, без чего жить не сможет. Чон будет безмерно рад, если сын будет солдатом. Он надеется, что его дитя пойдёт по стопам отца и окунётся в армейскую жизнь. А если не захочет — ничего страшного. Главное, чтобы он вырос достойным гражданином своего государства.

***

— Отец, — без стука входит в кабинет парень, но тут же осекается, увидев рядом с родителем генерала-майора. Две пары глаз сразу переводят взгляд на него. — Извините, что помешал, я зайду позже. — Нет, всё в порядке, я как раз собирался уходить, — произносит Намджун. Генерал Мин недовольным взглядом смотрит на сына, а потом переключается на Кима: — Тщательно рассмотри этот вариант, — говорит он как-то скрытно, не разглашая все подробности при сыне. — Вас понял. Доброй ночи, — встаёт с кресла Намджун, поправляя форму. — Ты домой? — спрашивает у него неформально Юнги, зная, что отец не закатит скандал из-за такого обращения. По крайней мере не при посторонних. Поначалу он отчитывал его, говорил, что позорит его тем, что сын не знает, что такое воспитанность, и позволяет себе так невежливо обращаться к людям, занимающих высокую должность и старших по возрасту, но Юнги даже не брал во внимание его слова. В итоге генерал смирился с тем, что его слова, как горох о стену. Намджун смотрит ему в глаза, а Юнги ухмыляется. Тот специально спросил. Знает ведь, что Ким не пойдёт домой, пока не посетит одно местечко. А подразнить его до жути хочется. — Нет, — сухо бросает он и собирается уйти прочь, как Мин снова его добивает. — Не забудь заскочить в мед.пункт, тебя надо подлатать, нельзя пренебрегать здоровьем. Как раз доктор находится там, — снова ухмылка. — Спасибо за заботу, так и сделаю, — сдержанно отвечает ему генерал-майор, хотя так и хочется сказать что-нибудь колкое, ставя этого оборзевшего на место. Но он не будет уподобляться этому ребёнку. — Намджун, ступай, — спасает он его от своего сына. Тот вновь прощается с ними и уходит. — Чего тебе надо? — незаинтересованно бросает отец, устало откидываясь на спинку кресла. — Я о маме переживаю… — тихо начинает Юнги, как Сокджин его мигом перебивает громким «Надо же! Ты вспомнил, что у тебя есть мать?». Парень закрывает на это глаза, продолжая свою речь: — Сходи домой на одну ночь, дай ей убедиться, что мы живы-здоровы, — произносит он ещё тише, не зная куда деть свои глаза. Говорить о таком ему даётся нелегко: внутри что-то сжимает, а живот сводит от мерзкого ощущения, что зовётся беспокойством. — Она уже похоронила нас, наверное, от нас ведь ни слуху, ни духу. — Если бы ты действительно переживал, сам проведал бы мать, которая с ума сходит от переживаний. За все эти годы ты так и не соизволил прийти в родительский дом и хотя бы попросить прощения! — сквозь зубы цедит генерал, глазами полными гнева смотря на омегу. — Всего одна ночь, — надломлено шепчет он, пропуская мимо ушей последнее предложение родителя. — Умоляю, проведай её, скажи ей прямо в глаза, что мы здоровы. Убеди её в этом, пусть она не переживает. Я… я слышал, как она плакала по телефону, — голос срывается, а Юнги вновь возвращается в пережитое, где плачущий голос матери полосует душу. Он не знает, как тогда смог удержаться на ногах и не согнуться пополам от вины, которая душит его каждый день, каждую минуту. А когда перед глазами предстала картинка, где слёзы омывают лицо мамы и как она всхлипывает, держась за сердце, Юнги задыхался. И сейчас задыхается. — Что ты за сын такой, — горько усмехается Сокджин, даже не удостаивая Юнги взглядом. — У тебя хватает наглости просить, чтобы после пережитого и спустя столько времени я, как ни в чём не бывало, пошёл домой? — Проведи хотя бы эту ночь с ней, прошу, отец… — Пошёл вон! — сжимая ладонь в кулак, стальным голосом говорит старший Мин. — Отец… — Я сказал вон! — кричит он во весь голос, вкладывая всё своё разочарование и обиду. Сдерживать себя очень трудно, кулак так и просится пройтись по челюсти сына. А Юнги уходит. Движется к двери, не разрешая слезам заполнить глаза. Не здесь. Не в присутствии отца. Он уходит с такой же исполосованной душой, так же задыхаясь. Срывается на бег, чтобы непробиваемого лейтенанта Мин Юнги никто не увидел в таком состоянии. Нельзя ломать свой выстроенный образ. Все, каждый находящийся здесь, знают лейтенанта, как бессердечного и стального человека, у которого нет эмоций, кроме злости и раздражённости, и камень вместо сердца. Его боятся: одного острого взгляда вполне хватает; не осмеливаются заговорить с ним, говорят, что он монстр, обозлённый на весь мир, но при этом уважают, как преданного своей родине солдата. Юнги всё устраивает. Порой он настолько въедается в свою роль, что и забывает какой он настоящий. Но стоит вспомнить о семье, как весь собранный годами образ ломается. Путь Юнги к тому, что он имеет сейчас, стоил слёз, истерик, скандалов, обмороков матери и нервных срывов отца, а самое главное — развод родителей. Каждый раз, когда кто-либо обращается ему с «Лейтенант Мин» и хвалит за успехи, он задумывается: а стоит ли это заслуженное звание развода матери и отца? Нужно было становиться причиной их разрыва, чтобы в итоге реализовать свою мечту — служить родине? Юнги не знает. И с каждым днём всё больше и больше сомневается. У Мин Сокджина и Мин Херин долгое время не было детей, сколько бы они ни пытались, всё бестолку. Девушка впала в депрессию, с истерикой просила мужа, чтобы он развёлся с ней, той, которая не может подарить ему наследников, и женился на другом человеке. Сокджин всячески поддерживал её, говорил, что безумно любит только её (не врал), утешал, как мог, но Херин не поддавалась. Они ругались почти каждый день, стены их дома сохранили в себе их скандалы, каждая их попытка поговорить спокойно терпела крах. Сокджин нарочно стал задерживаться на работе, заваливал себя делами, старался приходить домой поздно ночью, когда изнеможенная истериками девушка спала. В одно время скандалы прекратились, Херин перестала плакать. Это начало радовать альфу, вот только зря: теперь она замкнулась в себе, перестала разговаривать, есть, пить. Жена увядала на глазах Сокджина, а он не знал как ей помочь. Когда Мин решил обратиться к врачу, не сумев видеть, как Херин с каждым днём становилась похожей на зомби, судьба, видимо, решила сжалиться над супружеской парой, что вместе прошли через огонь и воду. В одно воскресное утро, когда Мин был освобождён от работы, по дому раздался радостный крик. Сокджин испугался не на шутку и побежал на голос жены, как неожиданно она с визгом повисла на нём, обнимая крепко-крепко за шею. Его воротник домашней одежды был намочен слезами, а в руках из-за рыданий дрожала жена. «Я беременна!» — сказала она тогда с глазами, полных слёз счастья. Мир для Сокджина в тот момент, кажется, перевернулся. Радость кружила голову, но не оттого, что у них будет малыш, а потому что боль в красивых глазах его жены ушла. Теперь он мог видеть прежнюю её: счастливую, сияющую, живую. Вернулись те счастливые времена, когда дома вновь стало пахнуть радостью, смехом и уютом. Сокджин каждый день торопился оказаться в объятиях Херин, что дарили тепло и поддержку. Всю беременность он ухаживал за ней, как за ребёнком, окружал своей заботой и любовью, выполнял любую её прихоть (даже не озвученную), притворно возмущался, когда та не выдержав такой опеки, просила его перестать так бегать за ней. Ночами он прижимал её к себе, шептал на ухо, что безмерно любит, и гладил, целовал растущий живот. В скором времени периметр родительной палаты наполнил плач новорождённого младенца. Запыхавшийся Сокджин сразу же ворвался в палату, как вдруг остановился. Он не моргающими глазами смотрит на жену и сына, который громко плачет на её часто вздымающейся груди, сохраняет в себе этот момент. Губы растягиваются в улыбке. Что чувствовали в этот момент новоиспечённые родители? Счастье. Самое настоящее. И ничего больше не надо. — Поздравляем! — радостно говорят ему врачи, а новоиспеченный папа ничего не слышит. В ушах только плач его ребёнка и тихие всхлипы Херин. Он делает шаги вперёд, встаёт возле кровати и целует жену в лоб, после заглядывая в такие же счастливые глаза и прошептав тихо-тихо «спасибо». Девушка в ответ шепчет «люблю» и улыбается, смотря на своё чадо. — Какой маленький, — с любовью произносит он, не решаясь подойти ближе. — Омега. — Это ведь прекрасно, — не лжёт он. — Всегда хотел, чтобы первым был омега. — Возьми его на руки, — говорит Херин, пытаясь передать ребёнка в руки мужа. У того растерянность расползается на лице, руки стали дрожать. Сокджин боится. Боится сделать что-то не так, тем самым причинив вред его сокровищу. А вдруг он его уронит? Или сильно сожмёт? — Не бойся, любимый, — вселяет в него уверенность жена. Тот кивает и тихонько тянет свои руки, приказывая им не дрожать, и в следующую секунду внутри что-то взрывается. В его руках лежит целый мир, самое родное, дорогое. Его частичка, его сын. Он такой невесомый, не чувствуется в его крепких руках, но уже дарит то тепло, которое ни с чем сравнить нельзя. В теле поселяется какая-то лёгкость, спокойствие, вся Вселенная становится неважной, и всё это благодаря маленькому человечку, что внимательно смотрит отцу в глаза. Малыш даже не шевелится, изучает начитанным взглядом лицо напротив, чувствует, что это самый важный человек в его жизни, тот, который посвятит всего себя именно ему. А Сокджин на атомы распадается, тает от этой особой связи между ними, но тут же собирает себя по крупицам и уже мир к его ногам бросает, ту же самую Вселенную дарит. Он всё для него сделает, выстроит непробиваемые стены от уронов жизни, будет беречь, как самое сокровенное, что есть на всём белом свете, никому не даст в обиду, даже себе, оторвёт руки тем, кто попытается навредить ему, сожрёт, ни частички не оставит. Сокджин превратится в дракона, цербера, хоть в кого угодно, но до последнего вздоха будет защищать своего ребёнка. — Посмотрите-ка, перестал плакать, — умиляясь с этой картины, с улыбкой выдаёт врач-акушер. — Вот так вот, — обращается к улыбающейся маме, — носи их девять месяцев, ночами не спи, а они папиными сыночками становятся, — все начинают смеяться, что-то говоря о несправедливости, а для альфы существует только его дитя. Как и он для младенца. — Он так внимательно смотрит на тебя, даже не отрывается, — с восторгом произносит она, ни капельки не ревнуя. При виде такого немого общения мужа и сына, она мысленно молится и благодарит Всевышнего за то, что вложил им в руки такое неземное счастье. Только бы оно никогда их не покидало. Годы летят. Юнги растёт прекрасным омегой, который радует людской глаз своей красотой и добротой. Сокджин притворно ругается, говорит, что оторвёт ноги каждому альфе, посмевшего проводить омегу до дома, а Юнги смеётся, успокаивает отца тем, что ни один на свете мужчина не сравнится с ним, и обнимает. Отношения отца и сына всё те же, как и в родительной палате, даже стали ещё крепче. Херин так же ослеплена счастьем, но иногда отшучивается, что она лишняя, за что получает оба злых взгляда: Юнги и Сокджина. Детей у них больше не было, женщина немного расстраивалась, но Сокджин говорил, что им один Юнги хватает, который стоит десятерых детей, да и альфу повысили в звании, времени у него было в обрез. По характеру Юнги был очень буйным. Несмотря на то, что тот единственный ребёнок в семье, избалованным он не был, но зато упёртый, как баран, и всегда добивался своего: без разницы, громким плачем или глазами, как у щеночка. Родители постоянно спорят о том, в кого из них пошёл Юнги. Первая ссора омеги с родителями произошла, когда тому едва исполнилось семнадцать. — Ты с ума сошёл? Чего ты потерял в армии? — не прекращала свою истерику мать. Голос её охрип и порывался вовсе исчезнуть из-за битого часа криков. Вот только ни её крики, ни взмахи руками не останавливали парня от принятого решения. — Мам, я тебе говорил, я хочу защищать родину. — Так защищай её, но не среди военных, — агрессивно выплёвывает слова Сокджин, изрядно уставший от скандала, который никак не прекращался. — Нет. Я хочу служить. Юнги и вправду очень хочет. Хочет защищать свою землю и её граждан. Хочет называться солдатом. Хочет быть, как его отец. Юнги не дурак, он прекрасно понимал, что отцу не хватает альфы. Однажды, в возрасте тринадцати лет, Юнги под нескончаемые мольбы просился наведаться в полигон, про который он подслушал из разговора отца и какого-то альфы в мундирах, когда последний посетил их дом в целях срочно обсудить что-то с генералом Мином. Юнги упрашивал его неделями, вместо «доброго утра/доброй ночи» говорил «ну возьми меня с собой, я хочу посмотреть», просил вместо подарка на день рождение один визит в рабочее место отца, надоедал с просьбой как мог. Сокджин, сдавшись, с горем пополам согласился его взять с собой под возмущение жены о том, что омегам там делать нечего и нужно уметь говорить ребёнку твёрдое «нет». На положительный ответ его просьбы Юнги счастливо визгнул и крепко обнял, безостановочно повторяя «я люблю тебя». Пред глазами Юнги открылся вид на военный полигон, что подразумевал собой огромный участок для боевых учений. Открытое пространство заполняли сотни солдат, огромное количество каких-то военных техник и припасов. Никто не шатался без дела, исключительно все были заняты своими делами — эта суета привлекала омегу. Глаза не успевали останавливаться на чём-то одном: абсолютно каждая вещь вызывала большой интерес. Родись он альфой, не задумываясь отправился бы служить. Но это не так, он — омега. А омегам здесь делать нечего. — Отец, я хочу посмотреть поближе, — сказал он тогда, увидев альфу примерно его возраста неподалёку от стрелковых полков. Мальчуган учился держать ружьё под наставления своего, по всей видимости, отца, занимающего высокую должность. Он тоже хотел собственными руками повторить то, что делал тот пацан. Юнги повторил ещё раз, но майор не спешил подавать голос, чем и удивил сына. Когда сын перевёл взгляд на Сокджина, увидел, как он не отрываясь смотрел на мужчину с ребёнком. Глаза альфы были какими-то грустными. Юнги не понимал почему, но от взгляда отца стало не по себе. Юнги решает озвучить своё желание в третий раз, но громче, чем в предыдущие разы, чтобы услышал Сокджин. — Нельзя. Пора уходить, Юнги. Проходит достаточное количество времени после визита в армейский полигон, вот только тот грустный взгляд отца не спешил покидать голову омеги. Юнги, кажется, начинает понимать. И понимание это пугает его. Омега. Не альфа. С возрастом Юнги начинает ненавидеть себя. Почему он родился омегой? Почему родился тем, кем Сокджин не может похвастаться перед своими друзьями? Чем старше он становится, тем яснее замечает те же грустные взгляды отца, направленные на альф-подростков. Сокджину нужен сын-альфа, которого у него нет и не будет. Вместо него есть бесполезный омега. Ночами Юнги плачет в подушку, не сумев смириться со своим предназначением. Ему быть бы альфой, ходить бы с отцом на полигоны да позволять бы родителю говорить коллегам, что сын готовится пополнить ряды солдат и стать таким же, как он. Вот только это самое «бы» так мешает. Окончательно Юнги ломается, когда коллеги отца снова приходит к ним в дом. Но именно в тот вечер, стоя за дверью кабинета отца, младший Мин выбрал свой путь, хотя душа от боли сжималась. — Слышал, твой сын идёт служить, — вспоминая обсуждение товарищей, в которое он особо не прислушивался, с улыбкой начинает Мин. — Искренне рад за тебя. Прими мои поздравления. — Спасибо, — сдержанно благодарит его друг и пытается перевести тему, как его перебивает другой. — Жаль, что не все наделены таким счастьем, — и смотрит на Мина косым взглядом. — Мне дарован прекрасный сын, о чём ты? — не понимает (понимает) его Сокджин. — О том, что у тебя нет продолжителя твоего дела. Кто пойдёт по твоим стопам? Кто выполнит долг перед родиной? — Не обязательно, чтобы дети военных продолжали их путь, — отвечает спокойно Сокджин. — Да, у меня сын-омега, но это не мешает ему стать профессионалом своего дела и приносить пользу своей стране. Он не станет солдатом, и это не значит, что он не сможет защитить своё отечество. Главное, чтобы в его сердце была любовь к родной земле, и неважно военный он или нет. Не это ли счастье — знать, что твой ребёнок человек с большой буквы? — Обманывай себя дальше, — усмехается приятель. — Ты соврёшь, если скажешь, что не хочешь видеть, как твой ребёнок надевает военную форму, с ладонью у виска отдаёт честь родине и приносит присягу, что ценой жизни будет защищать государство и граждан. Не это ли выполненный долг альфы? — Долг перед чем? — хмурится Сокджин. — Перед самим собой. Что ты оставляешь свою частичку, который будет защищать отчизну после тебя. Сокджин больше ничего не говорит. Он устал от этих бессмысленных споров, от которых он никак не может избавиться. Каждый раз этот мужчина пытается задеть Мина тем, что у него нет сына-альфы, и если поначалу он затыкал его колким «что толку, что у тебя есть альфа? Который не ставит тебя ни во что и только позорит твоё имя», то сейчас даже не пытается возразить, как говорится «дурака учить — решетом воду носить». Вот только в Юнги всё рухнуло. В душе лишь пыль и пепел. Что-то до безумия холодное и мерзкое разлилось внутри, заполняя каждый сосуд. Не альфа. Не тот. Совсем не тот — светится перед глазами, а в ушах насмешки чужих людей. Почему Сокджин должен терпеть это? Из-за Юнги? Из-за него непутёвого? Пора остановить это. Ради отца. Тот вечер стал отправной точкой. Столько скандалов было в тот день — страшно даже вспоминать: крики, слёзы, звук чего-то ломающегося, снова крики, глухие рыдания, всхлипы, а потом — тишина. Такая пугающая, наводящая лишь страхи и плохие мысли. Родители смирились. Скрепя сердцем, но смирились. Думали, были уверены, что Юнги отступит, сам будет просить забрать его обратно, посмотрит, как живут люди в армии, и прибежит. Там альфы то с трудом держатся, какая речь может идти об омегах? Сокджин точно знал, видя и испытывая на собственной шкуре все испытания, которые проходят солдаты, что Юнги там долго не протянет: он омега, а таких как он не жалеют, добиваясь их ухода с армии. И снова причина та же: омегам здесь не место. Проходит год после ухода на службу омеги, но почему-то порог их дома не переступает его нога. Как и последующий год. О Юнги мать узнаёт лишь от коротких рассказов мужа и несколько писем, написанных его рукой, но это так чертовски мало. Она хочет видеть его лицо каждый день, вдыхать его аромат. Херин с ума сходит по сыну, просит мужа вернуть его, пусть даже силой, но Юнги не приходит. «Вдруг, они его там избивают? Мучают! Он ведь омега!» — вперемешку со слезами воет женщина, получая от мужа в ответ сухое: «Кто кого ещё избивает». — Ты ведь можешь, у тебя есть силы, ты генерал, верни его домой! Он глупый ребёнок, не понимает во что превращает свою жизнь! Умоляю, верни. — Я пытался, до сих пор это делаю. Прошу всех не щадить его, не давать поблажек, его избили до потери сознания даже за мизерную ошибку! Но он держится, всеми силами цепляется за место в армии. Я… я не могу так больше мучать его. Именно с этих слов начинается их ежедневная ругань. На этот раз всё зашло слишком далеко. Херин пыталась вернуть его, а Сокджин давно не пытается. Толк? Юнги от своего не отступает, к великому сожалению, делает успехи наряду с кровью во рту и синяками по всему телу. Люди вокруг начинают шептаться, удивляться омеге, что превосходит даже крепких альф, и в кои то веки нахваливая Юнги его отцу. Его приход действительно стал самой обсуждаемой темой среди военных, с него не сводят глаз, постоянно держат под своим прицелом, собственно, а почему бы и не поудивляться? Почему бы и не обсудить сына-омегу генерала? Почему бы и не искренне порадоваться (или с завистью злиться) за него и не ставить его упорность в пример другим? Почему бы не восхищаться им, кто плюнул на пол и пошёл служить? Говорят, осторожнее с желаниями? Верно. Сокджин это на собственном опыте познал. Врать ни к чему, он хотел, чтобы вот так однажды его поздравляли с взлётом его ребёнка, ставили в пример, равнялись, но сейчас это всё к черту не нужно. Да, ему говорят, что он воспитал прекрасного солдата, что, должно быть, Мин безумно горд за Юнги, но все эти слова Сокджин хотел бы превратить в пустоту и никогда не слышать. Всё, что он хочет, — это вернуть сына домой из этого места, что не обернётся для ничем хорошим. Сокджин боится за своё чадо. Безумно боится. Желания имеют свойство всё рушить. К примеру, семью.