Раскол

1950 год, июнь.

— Ну почему ты не застёгиваешь рукава? — с обречённым стоном выдаёт девушка, злобно зыркая на парня. — Не хочу.       Вот так просто. Без эмоций. Лицо парня не выдаёт ничего, кроме безразличности. Это злит. — Ты не будешь позорить нас на своём выпускном в таком ужасном виде, — шипит она и, дёргаясь, застёгивает пуговицы на рукавах только купленной рубашки, сопровождая каждое своё действие раздражением. — Не показывай мне свой характер, — грубо говорит он, хмуря брови. — Если порвёшь её, убью.       И она затихает. Старший брат прав. Испортить эту белоснежную шёлковую рубашку нельзя ни при каких обстоятельствах. Она даже не дышит на новую вещь брата. Боится испачкать своим дыханием одежду, ради которой они всей семьёй пахали в сарае у богача, убирая навоз и стрижа шерсть баранов, получив за чёрную работу лишь жалкие гроши, сумма которых не хватит и на четверть рубашки. Спорить они не стали, попрощались и молча ушли, иначе за спор хозяин мог отобрать заработанные деньги и избить их, чтобы больше не смели открывать свой рот. Но это ещё не всё: они ели в день лишь раз, чтобы как можно больше сэкономить. Была бы их воля, не ели бы вообще, но больной матери и младшему брату нужна еда. Хотя, можно ли назвать сухие крупы, смоченные и склеенные водой в небольшой шарик, едой? В их случае, да.       Хосок с ума сходил от злости. Всё нутро наполнялось ею. Хотелось голову пробить от осознания того, что семья шла на такие жертвы ради какой-то чёртовой рубашки и брюк, которые он оденет лишь на полчаса. Ради него. Когда он узнал, что мать собиралась купить ему одежду на выпускной, разозлился. Какая тут одежда на выпускной, когда они подыхали от голода? Он кричал на всех, просил одуматься и не забивать голову ерундой, повторяя, что ему всё равно в чём пойдёт в этот чёртов день. Он вообще может даже не идти туда. Мать не отступала, говорила, что ей хочется видеть своего старшего сына в красивом наряде, чтобы он не был хуже других выпускников и провёл свой праздник достойно, а не в лохмотьях, которые даже и скотники не носят. Младшая сестра поддержала мать, аргументируя тем, что ей тоже хотелось бы хвастаться своим подружкам красивым братом в красивых одеяниях. Тогда у Хосока отказали тормоза. Он рвал и метал, переворачивал их старый дом вверх дном, орал во всё горло, что не нужна ему никакая одежда, стоящая дороже, чем все они, вместе взятые, швырял вещи в стены, калечил всё, что попадалось ему под руку, агрессивно рычал, словно бешеный зверь. Именно в тот день женщина горько заплакала, впервые показывая свои слёзы детям. До этого она строго запрещала себе расклеиваться перед детьми, показывать свою слабость, чтобы они были уверены в том, что их мать — сильный человек и ни за что на свете не позволит причинить им вред, а сейчас держать себя в цепях отчего-то никак не получалось. Плакала она беззвучно, прикрывая рот ладошкой и низко опустив голову. Испариться бы на время и в одиночестве реветь во весь голос.       Увидев прозрачные капли на морщинистых щеках матери, земля под ногами Хосока начала расходиться, обнажая красные огни того проклятого места. Оно хочет поглотить его за грех, который он совершил, став причиной горьких слёз матери. Хосок и не против, он попросит самые мучительные пытки для себя, вот только кто о семье позаботится? Кто их судьбу в своих руках таскать будет? Кто будет бороться за их жизни до последнего вдоха? Никто. — Прости, — обнимает он женщину, внутренне клянется, что за каждую её слезинку будет в огне гореть. — Умоляю, прости, — Хосоку бы всё богатство мира маме подарить, а он только боль дарит родному человеку, что заменил ему абсолютно всех. — Прости меня, мам, — в заплаканные глаза смотрит и своих слёз не скрывает. — Позволь мне хоть что-то хорошее сделать для тебя, — всхлипывая, произносит она, держа в руках лицо сына. Хосок хочет возразить со словами, что она только своим существованием заменяет им Рай, но она мотает головой, не давая начать. — Я тебя никогда не о чём не просила, верно? — Хосок кивает. — Так выполни мою первую просьбу — позволь всем нам купить для тебя одежду. Для нас, — взглядом обводит дочь и пятилетнего сына, — нет ничего лучше, чем делать что-либо во благо тебе. Ты наш кормилец, наша надежда, тот, кто всё время тащит нас за собой, — альфа снова хочет возразить, но она не позволяет. — Не перебивай меня, сынок. Ты повзрослел слишком рано, попрощался со своим детством ради нас, не спал, днями и ночами пытаясь заработать нам на горсть крупы, отказался от мечты учиться в другом городе, потому что сами бы мы не выжили. Так дай же нам шанс отблагодарить тебя, — плачет, перемещая руки на воротник оборванной кофты Хосока. — Позволь купить тебе красивую одежду. Это — самое большое, что мы можем для тебя сделать, — плачет сильно, пряча лицо в груди альфы. В стороне так же заливаются слезами Хвиин и маленький Минсок. — Идите сюда, — зовёт их альфа и в следующую заключает их в свои широкие объятия, вдыхая запах счастья. Запах семьи.       Вот так они больше двух месяцев не знали ни сна, ни отдыха, стараясь быстрее накопить. Уставали абсолютно все. Больше всех тяжело приходилось матери: состояние здоровья во многом мешало и выматывало. Хосок не мог спокойно смотреть на то, как она плотно смыкает губы, не давая стону боли вырваться наружу. Всё чаще он задумывался над тем, что зря он дал своё согласие. Мама с каждым днём всё больше увядает, и всё ради кого? Хочется снова сойти с ума, и пусть лучше он прольёт слёзы матери, чем заставит её так сильно уставать, ставя под риск её здоровье. — А ну, покрутись, — с улыбкой просит Хвиин, заканчивая с пуговицами. — Ты издеваешься? — психует он, — я желаю сжечь эту дрянь, а ты просишь меня покривляться. — У мамы замечательный вкус. Она так хорошо смотрится на тебе, — игнорирует сказанное братом и озвучивает правду. — Ты похож на принца. — Хвиин, — с нажимом произносит он, как замечает хромающую маму. — Сынок… — с восторгом шепчет она, бегая глазами по сыну и тут же утирая слезу. — Мам, клянусь, я её сниму и никуда не пойду, если ты будешь плакать. — Нет-нет, — спешно вытирает капельки и, взяв сына за обе руки, осматривает с каждой стороны. — Господи, какой ты красивый.       Парень закатывает глаза, всем своим видом выдавая своё недовольство. Они и вправду над ним издеваются. — Ты, словно настоящий принц! — с эмоциями восклицает женщина, а Хосок сильно выгибает бровь и поджимает губы. — Я только что сказала то же самое, — смеётся Хвиин и подзывает самого младшего посмотреть на красивого выпускника, что будто магнитом притягивает к себе взгляды. Хосок чертовски красив. А дорогая одежда лишь добавляет шарма. — Хён, ты так круто выглядишь. Все подумают, что ты не из нашей семьи, а какой-нибудь богатой, — шутит Минсок, вот только Хосоку ни капли не смешно. Он выдыхает через рот, берёт младшего брата на руки и серьёзно говорит: — Мы и так богатые, Минсок-а. Самые богатые во всей Вселенной. Потому что мы вместе и есть друг у друга, понял? — младший кивает. — А ещё мы богаты потому, что в наших сердцах живёт доброта и человечность. Те люди, у которых мешками набиты деньги, на самом деле так бедны. Бедными их делает то, как они обращаются с другими людьми. Они почему-то ставят себя выше других. Почему? Из-за своего материального состояния. Вот только мы все равны, солнышко. Поэтому не думай, что из-за отсутствия вкусной еды, большого дома и красивой одежды мы бедны. — Я понял, — серьёзно щебечет ребёнок и, усвоив урок от старшего брата, который иногда достаёт со своими нравоучениями, просится на землю со словами «я не маленький, отпусти». — Ну что, все готовы? — на позитиве спрашивает детей женщина. — Тогда вперёд! Давайте запомним этот день, когда наша Тучка заканчивает школу! — её смех подхватывают все, светясь изнутри, кроме одной персоны, который тут же даёт о себе знать: — Ну мам, перестань меня так называть! Стыдно же!

***

— Ну, чета Чон, примите мои поздравления! — искренне поздравляет их соседка и близкая подруга Инхи. — Все так громко хлопали, когда вызвали Хосока, и все так восторженно смотрели на него. — Конечно. Куда они денутся, если не посмотрят? Мой брат очень красив и умён, знаете ли, — гордо смотрит она на брата и поправляет идеально сидящую на нём рубашку. Губы каждого растягиваются в улыбке. — Верно-верно. Хосок-а, ты так сильно вырос, вот уже и школу закончил. Уже и жениться пора, а? — задевает локтем подругу и подмигивает парню, на чьих губах расползается смущённая улыбка. — Ну нет уж, рано ему ещё. Я не собираюсь его никому отдавать, — снова отвечает Хвиин, сильнее обнимая парня за бок. — Ты что, хочешь мне его вечно холостым оставить? — шутливо злится Инхи и слабо бьёт дочку. — Ну почему вечно? В лет сорок женится, — обидчиво потирает якобы больное место. — Тогда и ты замуж не выйдешь, — ухмыляется ей Хосок. — Это ещё почему? — Минсок не даст, я ведь прав, малой? — Конечно, — кивает младший, что сидит на шее у брата. — Я ни одного альфу к сестре не подпущу, так и знай. — Господи, мои дети хотят оставить меня без внуков, — выдыхает Инхи, вызывая у всех ещё одну порцию веселья. — Ха Ра, приходи к нам сегодня на ужин. Вместе отпразднуем. — Нет, спасибо, проведите это время сами. Я позже к вам зайду, угощу своим пирогом, который я приготовлю в честь нашего мальчика. А теперь идите домой и отдохните. Не каждый день сын школу заканчивает.

***

— Разрешите обратиться. — Выкладывай, — смотрит на подошедшего солдата Сокджин, и остальные сидящие тоже переводят на парня свои взгляды, внимательно слушая. — Всё в привычном виде, товарищ генерал, чужих войск нет, — по штабу проносятся облегчённые выдохи. Напряжение спало, в телах витает чувство лёгкости. — Хорошо, свободен, — приказывает генерал, и тот уходит. — Это даёт по истине большую надежду, — произносит один из майоров. — Я бы не был так уверен, — озвучивает своё мнение полковник, вызывая заинтересованность других. Юнги перестаёт вертеть ручку в своих руках. — Они могут пригнать на границу армию и технику за считанные минуты. Поэтому пока пустая граница, — все уловили выделенное слово, — не должна нас успокаивать. Тем более, те не тупые, естественно, на всеобщее обозрение свою армию выставлять не будут. Возможно, они где-то её прячут. Даже ближе, чем мы предполагаем. Снабжение оружием от СССР заставляет думать иначе. — Это ничего не решает, — откладывает ручку подальше от себя лейтенант и внимательно смотрит на полковника. — Любому государству необходимо оружие, тем более, они — молодая страна, как и мы. Помощь с оружием совершенно не сеет никаких сомнений, — добавляет Юнги, не понимая по какой причине Ким так решил. — У Шик придёт к власти, нам ли не знать о его жажде править страной, ради неё он развяжет войну, и тогда мы все прогнёмся под ним, сдыхая от тоталитаризма или от пуль. — Я вас услышал, — басит генерал и обводит взглядом всех сидящих за длинным столом. — Наши разведчики будут продолжать следить за ними, — разминает затёкшую шею Сокджин, делая круговые вращения. — Время обеда, — поглядывает он на часы. — Все свободны.       Присутствовавшие на собрании, лица по одному покидают военный штаб. Тэхён в сопровождении Чонгука и Намджуна направляется в столовую и пилит худую спину омеги злым взглядом, что не остаётся без внимания друзей. Чон и Ким перекидываются взглядами и одновременно закатывают глаза. Представление начинается. — В следующий раз постарайтесь не перебивать меня, лейтенант Мин, — бросает он в спину, впереди идущему, омеге. Тот останавливается, окидывает его безразличным взглядом и, нацепив еле видную ухмылку, слушает чужую речь: — Пока будете верить в сказки, война большими шагами будет подходить всё ближе и накроет всех нас мощной волной. Очнитесь, товарищ лейтенант, — с каменным выражением лица произносит Ким, словно отчитывает Юнги. Это ещё громко сказано: Тэхён для омеги — последний человек, кто будет его отчитывать, как провинившегося мальчишку. Старший полковник с генерал-майором уходят вперёд. Быть свидетелями их очередной перепалки вообще не хочется. Лейтенант делает шаг чуть вперёд, въедается своими карими глазами в его и чётко выговаривает каждую букву: — Пока будете внушать себе и всем вокруг этот бред, шизофрения будет подходить всё ближе и накроет Вас мощной волной, товарищ полковник, — отвечает ему той же монетой Мин и, очаровательно улыбнувшись, шагает прочь. Тэхён стоит на одном месте, играя желваками и сжимая кулаки до хруста, а потом догоняет товарищей. — И? Успокоилась душа поэта? — дразнит его Чонгук, ставя на поднос тушёную рыбу и чашку вареного риса, и подходит к следующему столу, набитому напитками. — Я его убить хочу, — сквозь зубы цедит Ким, наблюдая за тем, как лейтенант берёт в руки тарелку, тщательно рассматривает содержимое посуды, принюхивается, и, сморщив нос, кладёт её на место. «Он еще и еду выбирает» — проносится в мыслях. — Он тебя снова уделал, — констатирует факт Намджун и направляется с подносом в руках к единственному свободному столу. Он занимает место, раскладывает приборы и начинает есть, не обращая внимания на раздражённое лицо Тэхёна. Через минуту к нему подсаживается Чон, а следом и Тэхён. — Скорее бы он свалил отсюда, меня в дрожь бросает, стоит мне увидеть его, — ничего нового с его уст — всё та же пластинка, только альфы не спешат поддерживать монолог друга, наслаждаясь вкусной едой. — Так это же любовь, — пожимает плечами Намджун и давится, получая не слабый удар в плечо. — Ляпнул не то, понял, принял.       Нет, это точно не любовь. Чистой воды неприязнь — единственное чувство, которое альфа испытывает к нему. Ну и немного уважения. Как к военнослужащему, к нему никаких претензий нет, но как человек — Юнги невыносимо раздражает. — Ты, как маленький ребёнок, Тэхён, — держит ложку в руке Чонгук, — не надоело тебе в детские игры играть? — Послушай, я не… — Не возразите, если присяду? — для галочки спрашивает подошедший Юнги и присаживается рядом с Чоном. — Возразим, — скрывает свою раздражённость Тэхён, отвечая легко и непринуждённо, словно говорит о погоде. — Как жаль, что меня это не волнует, — невозмутимо говорит Мин и принимается за еду, перед этим обязательно протерев столовые приборы собственной салфеткой и удостоверившись в том, что они теперь точно чистые. Последнее действие омеги вызывает смешок у альф, кроме Кима. Его угрюмое лицо не сменяется другими эмоциями.       Больше они с Тэхёном не разговаривают (скорее, не грызутся), Юнги даже глазом не ведёт на открытое недовольство полковника, которое он и не думает скрывать, лишь спокойно пару раз отвечает на вопросы альф исключительно по работе. Они никогда не разговаривают на другие темы просто так. Не с Юнги. Тот не заинтересован в общении с другими. Обед они проводят в тишине. — Чего не ешь? — кивает на нетронутую еду друга Намджун. — Аппетит пропал, — выговаривает он и недобрыми глазами зыркает в сторону омеги. — Я бы предложил Вам пересесть, но все столы заняты, — медленно жует лейтенант. — Пересесть? Мне? — Ну не мне же, — цокает, — из всех нас только Вы заставляете человека чувствовать себя паршиво своей кислой миной. — А моё предназначение не делать Вас счастливым, лейтенант Мин. И да, раз уж Вы не понимаете намёков, то я скажу прямо в лицо: мой аппетит пропал именно из-за вашего присутствия. — Не зря я всё-таки живу, — усмехается Юнги и встаёт из-за стола, ставя использованную посуду обратно на поднос. — Спасибо за компанию. Выражаю отдельную благодарность Вам, товарищ Ким Тэхён. Я поел с наслаждением, благодаря Вам. Наверное, теперь всегда будем есть вместе, — и, подмигнув, уходит. — И вы ещё спрашиваете, почему он меня бесит? — недоумевает Тэхён, указывая рукой на только ушедшего парня. — Брось ты, — вытирает рот салфеткой Намджун, — да, его характер не из лёгких, но в целом он неплохой парень. — Ему одиноко среди нас, вот он и разбрасывается колючками, — поддерживает друга Чонгук. — Вот и валил бы тогда домой. — Зачем? Солдат он способный. Он верно служит своей родине, никого не трогает, — на последних словах альфы взрываются смехом. — Ну ладно, ладно, трогает, ещё как трогает. Но он ведь не со зла. — Ага, ещё скажи, что он — сама невинность, — смотрит на Чонгука Тэхён. — Прикрытый Дьяволом, — гогочет Намджун. — Ну что, встаём? Работы много. — Подождите, я есть хочу, — спешно отвечает полковник и набивает рот остывшей едой.

***

— Взвод, равняйсь! — все, кроме правофлангового, поворачивают голову направо. — Смирно! — подаёт команду Юнги, по которой все военнослужащие быстро ставят голову прямо. — Взвод, по порядку — рассчитайсь! — сразу после слов лейтенанта каждый военнослужащий, начиная с правого фланга, по очереди быстро поворачивает голову к стоящему слева от него военнослужащему, называет свой номер и быстро ставит голову прямо; левофланговый голову не поворачивает. — Пятнадцатый! Расчёт окончен! — произносит последний, делая шаг вперёд от общей линии и принимая исходное положение. — Взвод, на первый и второй — расчитайсь! — солдаты кричат «первый», «второй», и так до конца. — Первые на месте, вторые шаг назад, с одной шеренги в две шеренги, — растягивает последнюю букву, — становись! — взвод выполняет команду, становясь по двое, а последний занимает место посередине в самом конце. — Направо! — чётко командует Мин, скрепив руки за спиной в замок. — Вперёд шагом марш! — тут же по открытому пространству разносится синхронный звук от строевого шага, который ласкает слух Юнги. Их синхронные шаги так идентичны с его битом сердца. — Правое плечо вперёд! — ведёт их он в сторону тренировочного полигона, находясь позади. Шагая, Юнги не отказывает себе посмотреть на солнце и на чистое голубое небо, что в скором времени разбавится розово-оранжевыми оттенками. То зрелище всегда нравилось омеге, он находил эту картину невероятно красивой и завораживающей. И никакие художники мира не сравняется с тем, что рисует сама природа.       Дело близится к вечеру. Нужно потренировать взвод, которым он управляет. Это лишь на словах «взвод», на самом деле эти парни являются для Юнги нечто большим, они занимают своё место в его сердце. Они для него, словно младшие братья, которых нужно вести за собой и учить всему хорошему. Хоть Мин и грубо относится к ним, изматывая их тренировками до потери сознания и наказывая за каждую ошибку, к ним он испытывает особую, он не побоится сказать это слово, любовь. Как только он пришёл к этой должности, ему было поручено управлять шестым взводом, который не менялся все эти годы. Его парни прекрасны обучены, каждый превосходит друг друга, Юнги научил их всему, что знает сам, показал, что в свой страх и неуверенность нужно плевать, а за победу биться до последнего вдоха. Юнги соврёт, если скажет, что не испытывает гордость за своих ребят, когда те показывают лучшие результаты и упоминают его имя, как самого лучшего учителя. Конечно же, он тщательно скрывает свои эмоции, даже не хвалит, лишь сухо кивает головой, но всё говорит своими глазами: и гордится, и радуется, и шепчет «молодцы», что залетает в самую душу парней. Но безразличие со стороны Юнги никак не обижает их, оно только подталкивает их к новым вершинам. — Взвод, на месте шагом марш! — Отставить. Раз, два. — Налево! — Начнём с полосы препятствий, — смотрит на каждого, — всё, как обычно, но подземного лаза не будет: не буду вас утомлять к концу дня. Однако завтра проходить полосу будете два раза, — поднимает указательный пальц вверх, — по моей команде начинаете. Естественно, работать будете на время. Далее идёт метание гранат, а потом стрельба с упором лёжа в движущиеся мишени, после чего обратно вернетесь на старт. Вопросы есть? — Никак нет! — Тогда приступить к выполнению. — Есть, товарищ лейтенант, — в голос произносят солдаты и разбегаются, готовясь.       Юнги смотрит на военных, что стоят на каждом месте препятствия и, собственно, контролирующих весь процесс. Те кивают, и Мин отдаёт приказ начинать, после которого парни срываются вперёд, а рядом стоящий помощник засекает время. Солдаты бегут быстро, вдыхая и выдыхая воздух правильно, как их учил Юнги; кто-то вырывается вперёд, а кто-то нарочно не выжимает из себя все соки, бережа силы, чтобы использовать их ближе к концу и прибежать первым. Благо солнце не светит так ярко, как в обед, что немного облегчает им путь. Сначала они проходят через горизонтальное бревно, находящееся на двухметровом окопе, а потом бегут к гладкому палисаду, через который они перелазят. Прыгнув на землю, стремятся к проволочному заграждению, который они оставляют позади. Юнги наблюдает за каждым и краешек обеих губ чуть растягивает: после жёстких обучений те спокойно справляются с этим делом. Его парни молодцы, что не говори. Альфы завершают змейку и бегут к большому полю метать гранаты. Каждому солдату по пять гранат. Возле каждого стол, на поверхности которого покоятся тяжёлые материи, и военнослужащий, наблюдающий за солдатом. Юнги зорким взглядом смотрит на то, как воздух рассекают десятки гранат. Зрелище пугающее. Юнги не любит эту часть тренировки, но без неё никак. Ему всегда кажется, что летят не гранаты, что до этого были в руках у его взвода, а бомбы, что превратят его тело в фарш. Это напоминает войну. Солдаты быстро заканчивают со вторым испытанием. Они переходят к третьему, самому сложному — вращающиеся и двигающиеся из стороны в сторону мишени, в которых попасть стоя нелегко, не говоря уже о лежачей позиции. Те достают свои автоматы, всё время висящие на плечах, и заряжают его, готовясь к выстрелу. Им дано лишь три попытки. Ни один раз не попадут хотя бы в «шестерку» — провалят задание и разочаруют Мин Юнги, чего делать категорически нельзя. Нет, даже страх за ошибку не так страшен, как печаль в его глазах.       Джунки, самый юный среди них, дышит обрывисто и дрожащими руками заряжает пушку. Страх сковывает всё тело. В голове слышится голос Юнги: «Убейте свои страхи, иначе они убьют вас». Юнец так и сделает. Нельзя проиграть. Не в этой жизни Он прикрывает глаза, выдыхает, выпускает из головы всё лишнее и сосредотачивается только на мишенях, которые он должен проткнуть своими пулями. Только он, автомат и мишень. Больше никого нет. Правую ладонь фиксирует на крючке, а левую на цевье. Носками берц вскапывает землю и ёрзает на животе, ища удобное положение. Закрывает один глаз, прицеливаясь. Не дышит. Пуля попадает в «восьмёрку» — плохо. Он может лучше. Гораздо лучше.       Джунки плотно смыкает губы, издавая еле слышный скрип зубов, и снова принимается совершить выстрел. Отметка в «девять» — не есть хорошо. Позор. Нужна «десятка». Остался последний шанс. Всего один раз. На фоне — звук других выстрелов. Джунки его не слышит. Джунки мир не слышит. Джунки себя не слышит. Он слышит лишь свист последней пули, что молниеносно вырывается на волю, оставляя в автомате пустоту. На «десять» зияет дыра. Джунки смог. Но нет времени тормозить. Каждая секунда безумно важна. Он отбрасывает автомат и со скоростью ветра возвращается назад. Не один. Рядом бежит товарищ, который тоже стремится прибежать первым. Конкуренция — вещь очень важная. Именно она заставляет вырабатывать больше сил, насилуя моторчик организма, и разжигает внутри огонь, что ведёт к победе.       Лёгкие горят, сжимаются, высыхают — всё одновременно. Воздуха катастрофически не хватает. Джунки задыхается, судорожно ловя кислород ртом, чередуя это действие носом, но немного сбросить скорости себе не разрешает: бегущий Исыль очень выносливый, с каждой секундой он вырывается вперёд на десять сантиметров. Джунки даже ног не чувствует, они сами бегут, несут его к финишу. Но не так быстро, как Исыля. Тот обгоняет на три метра. Целых три метра, что кажутся километрами. А потом и они превращаются в пять, семь, десять.       Всё. Джунки замедляет бег, едва не падая ничком на землю. Исыль значительно обогнал его. Он проиграл. Смысл бежать дальше, если он всё равно не перейдёт финишную черту первым? Зачем пытать себя и мучить, если результат уже известен? Альфа окончательно опускает руки. Юнги хмурит брови, заметив, как тот остановился. — Какого хрена ты сдался, если можешь всё исправить? — шепчет себе под нос и ждёт, пока тот станет бежать. Но Джунки просто сидит, опустив голову, даже не пытаясь встать. — Идиота кусок. Слабак. Я возлагал на тебя большие надежды, — Юнги на него больше не смотрит.       Взор перед глазами мутнеет, Джунки не может видеть чёткую картинку. В ушах громкий звон, смешанный с ритмом сердца, который заставляет прижать обе ладони к ушам и зажмуриться. Джунки оседает на колени, сжимая сухую землю в пальцах. Болит. Болит. Болит. Перед глазами всплывает отчётливый образ его папы. Джунки промаргивается, трёт грязными руками глаза, но силуэт не уходит. Да, ошибки быть не может, это родное лицо. — П-папа? — Вставай, сынок, — ласково шепчет фантом, улыбаясь. — Ты должен бежать, родной. Ты должен быть сильным. Не поздно всё поменять. Вставай же, — и всё: перед глазами ничего нет, кроме вида на полигон. Он так и сидит, не в силах понять произошедшее, а когда до него доходит, что папа спустился к нему с небес, чтобы поднять, новый прилив сил и энергии растекается по венам. У альфы открывается новое дыхание — папа вдохнул в него новую жизнь. Он встаёт с колен и начинает бежать. Бежит, бежит, бежит, размахивая двумя руками. Дурак. Слабак! Беги быстрей! Ты должен быть первым! Ради папы. Быстрее! — кричит ему второе Я.       Джунки смотрит вперёд — большое расстояние разделяет его от товарища. Он превратит эти метры в ноль. Надо лишь бежать. И он бежит, не жалея себя и свой организм. Только бы сердце не разорвало — остальное ерунда. Капилляры в глазах лопаются, разбавляя белок красными тоненькими нитями, которые приобретают форму, будто бы веток. Пот течёт в три ручья, проникая под одежду, оседая на ней мокрыми пятнами. Снова слышен звук его часто бьющегося красного сгустка, вдыхания и выдыхания и то, как он наступает на землю и отталкивается от её поверхности, заметно сокращая дистанцию между Исылем. Бежит не Джунки, бежит гепард, иначе каким способом можно объяснить его быстроту и силу? Мистика какая-то.       Когда их расстояние уменьшается до вытянутой руки, Джунки звереет. Глаза его наливаются кровью, взгляд превращается в хищный, а рот открывается на манеру рычания. Тот, словно ужаленный, вырывается вперёд и… всё.       Джунки пересёк черту первым. Это он понимает не сразу, пока военные не окликают его и не кричат, чтобы он остановился. Он хлопает глазами, оборачивается назад и видит, как лейтенант остался позади. Невероятно. У него настолько отказали тормоза? — Рядовой Ли, ко мне! — командует один из военных, обращаясь к Джунки. Он кивает и направляется к начальнику, чувствуя, как горло дерёт от сухости. К тому времени остальные пытаются нормализовать дыхание, держась за грудь. Не на столь далеко он оторвался от них. — Твои показания весьма хороши, как и показания других, — указывает пальцем на цифры альфа. — Возможно, результаты были бы ещё лучше, не остановись ты на полпути, — строже произносит он, смотря тому в глаза, а Джунки не знает куда ему податься. — Извините, — бесцветно выдаёт он, — я свободен? — Да, можешь идти, — отвечает на его вопрос военнослужащий и отвлекается на других солдат, желающих посмотреть и сравнить с другими свои результаты.       Джунки направляется к Юнги. И с каждым шагом страх посмотреть в его глаза возрастает, что конечности начинают дрожать. И к глубочайшему сожалению, уничтожить он его не в силах. Как он взглянет ему в глаза? Как отреагирует Юнги? Разочарованно посмотрит или пошлёт куда подальше? А может, оставит без сна в качестве наказания? Или убьёт своим молчаньем? Как же ему хочется узнать наперед ответы на свои вопросы, тогда не ломал бы голову. — Лейтенант Мин… — язык заплетается, тело бросает в дрожь, а Джунки не знает, как начать. Но надо. — Я… — Ты проиграл, рядовой Ли, — выплёвывает Юнги, даже не посмотрев в его сторону. Он смотрит куда-то вдаль, сцепив руки за спиной. — То, что ты пришёл первым, никак тебя не оправдывает. Не смей думать, что ты выиграл, позволив себе опустить руки, стоило увидеть, как кто-то обгоняет тебя. Ты просто сдулся. Это удел слабых и неуверенных в себе. Разве такими я вас воспитывал? — а теперь поворачивает голову и смотрит на него, не получая ответного контакта. — Я знаю ответ, но хочу услышать твой. Почему ты остановился?       Джунки боялся этого вопроса. Что ответить, когда попросту не знаешь? — Я не знаю.       Сказать правду. — Я столько времени с вами. Так неужели до сих пор не научил, что бороться надо до самого конца? — хмыкает Юнги, — неужели я настолько плохой учитель? — не вопрос, скорее утверждение. — Ни при каких обстоятельствах ты не должен сдаваться! Плевать, оторваны у тебя все конечности или кости вылезли наружу — борись до последнего вдоха. А что сделал ты? Просто решил всё бросить потому, что, видите ли, его другой обогнал! Скажи мне, что ты тогда делаешь здесь, среди нас? На кой черт стране сдались такие слабые воины? Зачем мирным гражданам верить в тебя, если ты сам в себя не веришь? — шипит лейтенант, — Какого хера я держу у себя труса и никак не могу научить? — Я не трус! — выкрикивает Джунки, чем даже удивляет Юнги. Первый дышит через нос, хрустя крепко сжатыми кулаками. Видимо, этот упрёк подействовал на него, как красная тряпка для быка. Что ж, теперь Мин будет знать куда давить. — Так докажи мне это, — укоризненно выговаривает он и уходит, чтобы отдать команду возвращаться. Стемнело. Парням нужен отдых.

***

      Быть врачом нелегко. Особенно, когда оказываешь помощь людям в форме. Это… волнительно. Правда, всего лишь поначалу. В первый раз ты думаешь, что они готовы растерзать тебя за то, что ты не так глянул в их сторону, а оказалось, что вовсе нет. Нечаянно подышать в их сторону вполне достаточно, чтобы оказаться покалеченным, хах.       Девушке нравится тут работать, хотя она безумно боялась, когда её отправили в военный штаб по распределению. Всё-таки, круглосуточно находиться в обществе сильных и грозных мужчин — дело не из лёгких. С военными и общение другое нужно: не так, как мы привыкли в повседневной жизни. Находясь в этом месте, боишься сделать что-то не так, думая, что за это накажут, но всё это только стереотипы. Военные люди такие же, как все, просто на их плечи возложена огромная ответственность, что не позволяет им спокойно жить, как остальные граждане. Они всегда готовы прийти на помощь, подсказать кое-какие вещи, но не в коем случае напугать. Хотя, всё же некоторые пугают своими нахмуренными бровями и вечно каменными лицами. (Она их до сих пор боится и старается обходить стороной, как говорится, бережёного Бог бережёт)       На деле, эти военные такие неженки, словно тепличные растения. Не все, конечно, но таких предостаточно. Она каждый раз еле сдерживает смех, увидев, как от вида шпателя мужчин передёргивает. Про шприц вообще стоит промолчать. И главное, боятся все: и рядовые, и генералы. Вот они, защитники. Как дети малые. Но это только в пределах госпиталя. В других местах они превращаются в церберов. — Не устала? — резко разносится грубый голос по периметру, и девушка вздрагивает, быстро оборачиваясь. — Напугал, да? Извини, я не хотел. — Всё в порядке, — улыбается она, поправляя головной убор на голове. — Как твоё самочувствие? — Я чувствую себя просто отлично, благодаря твоим целебным рукам, — не задумываясь отвечает Намджун, сокращая небольшую дистанцию между ними. Он делает маленькие шаги вперёд, не отрываясь от пленительных глаз, что зовут за собою. — Не стоит, я всего лишь выполняю свою работу, — слишком банально. Но, а как по-другому ответить то? Задумываться, чтобы подбирать слова для своего ответа, — не вариант. С каждым наступлением мужчины следует шаг назад девушки. Доктор впивается взглядом в пол, не решаясь посмотреть прямо. — Я скучал, — хрипит низким голосом Ким, прижимая её к стене. Одну руку он фиксирует по правую сторону от её лица, а левой держит за стройную талию, посылая миллионы мурашек по девичьему телу. Та не спешит поднимать глаз, смущаясь от таких действий генерал-майора, словно всё это происходит впервые, а не почти каждый вечер. — Всё время думал о тебе, — мурлычет он ей в ухо, втягивая носом её вкусный запах. Проводит губами по щеке, а потом переходит на вторую, всё сильнее придавливая девушку своим телом в стену. Между ними даже воздух не просочится. — Так хотел тебя поскорее увидеть, — на шею переходит, касаясь мягкой кожи губами. Хваса неосознанно открывает ему больше доступа, откидывая голову назад. Намджун незамедлительно пользуется этим, ртом втягивая мягкие ткани, что напоминают ему бархат, которого хочется бесконечно касаться и касаться. Ким чувствует себя зависимым, помешанным на этой девушке. — Нам… Намджун, — обрывисто шепчет она, не открывая глаз. Слишком хорошо от прикосновений Намджуна. Так, что она начинает терять голову. Так нельзя. — Подожди. Нас могут увид…       Поздно. Её губы в плену Намджуна. Он целует её с нетерпением, сминает сладкие губы, позволяет себе немного покусать, ухмыляется в поцелуй, когда девушка отвечает, но не с таким напором, как он. Мужчина начинает двигать губами требовательнее, жёстче, и ничего поделать он с собой не может: Хваса сносит ему крышу. — Намджун, — кладёт ладонь на его крепкую грудь в попытках немного отстраниться, но тот не поддаётся, продолжая целовать. Хваса решает схитрить: резко прекращает двигать губами, чем заставляет Намджуна открыть глаза, и округляет свои, смотря куда-то позади его спины. — Здравствуйте, — наигранно встревоженно произносит она, и Ким сразу же отстраняется, оборачиваясь назад. Никого нет. — Ты обманула, — расстроенно тянет он, а девушка не сдерживает смеха из-за обиженно-детского лица напротив. Намджун смотрит на неё, словно ребёнок, у которого отобрали конфету. Если бы она его не знала, то сделала бы всё, чтобы он так не расстраивался, но альфа тот ещё актёр. Хваса не будет поддаваться его уловкам. — Нечего заниматься непристойными вещами, — Намджун закатывает глаза, — на рабочем месте. — Хочешь, выйдем на улицу, и тогда мы спокойно можем продолжить начатое, — воодушевляется он, — ты меня оторвала от моего любимого занятия. — Нет, — уходит девушка к столу, положить бумаги в отдельную папку на завязках. — Мне работать надо, да и тебе нужно дорабатывать рабочие часы, — стрелка часов показывает половину шестого вечера. — Я слышала, все собираются в тренировочном штабе, — вспоминает она слова другого врача. — Верно, — кивает Намджун и садится на стул, вытягивая ноги и скрестив между собой, — мы решили отвлечься от дел и разомнуть мышцы, ну или просто понаблюдать, расслабляясь. Всем нам нужна физическая разрядка. Пойдёшь? — с надеждой на положительный ответ. — Я бы очень хотела посмотреть на тебя, но впустят ли меня? Даже простых солдат там не будет, вряд ли врачу… — Я приду за тобой, — прерывает генерал-майор чужую речь уверенным тоном. — Намджун, что же скажут другие? Вдруг, твоим начальникам не понравится моё присутствие, да и не только начальникам. Мой визит туда вместе с тобой станет новой обсуждаемой темой. За себя я не боюсь, всё это отразится на тебе. Тебя осудят за роман со мной, — делает паузу, отводя глаза и якобы вчитываясь в бумажки, — на работе. — Барышня, Вы слишком много думаете, — посмеивается альфа, — во-первых, ты пойдёшь со мной, а кто посмеет не впустить человека, пришедшего с генералом-майором? Во-вторых, простой приход в штаб вместе не подразумевает никакой роман. Это вообще ничего не подразумевает. Вдруг, ты захотела научиться боевым навыкам, а я решил взять тебя с собой на первый урок, например. Придумать можно всё, что угодно. Хотя, я скажу тебе сразу, никто свою голову морочить не будет, у всех своих забот хватает, так что вряд ли они будут думать про твой визит. — Хорошо, но давай немного опоздаем? Я всё равно хочу, чтобы нас видело как можно меньше людей, — покусывает губы Хваса. Слова Намджуна успокоили, но не до конца. Девушка безумно боится людского мнения. Человеческий мозг способен выдумывать разные вещи. — Ладно, — на его щеках красуются ямочки, что появлялись, когда тот тянет уголки губ. Хваса очень любит на них смотреть и поэтому как можно чаще заставляет его улыбаться, рассказывая шутки или просто смеша своими выходками. Намджун встаёт со стула и направляется на выход, чмокнув её в лоб. — В 8 будь готова.

***

      Юнги скучным взглядом окидывает всех военнослужащих, перемещая глаза с права налево. Они мерились силами друг с другом на ковре, кто-то разговаривал, затрагивая и политику, и жаркий климат, а кто-то, как он, просто сидел и наблюдал за происходящим в тишине. Юнги эти сборы не нравятся. Ради них он попусту тратит своё время, а ведь мог бы снова безуспешно просить отца наведаться домой и в конце поссориться, уходя со слезами и с печалью на душе. Лучше уж так, чем бестолку прохлаждаться. Парень бы и не приходил сюда, но так он покажет своё неуважение. Прикрытие работой, из-за которой якобы времени в обрез, не поможет: о таких собраниях заранее дают знать, и, соответственно, к этому времени у тебя никаких забот быть не должно.       Юнги хочет, чтобы это время, которое он тратит просто чтобы посидеть на стуле, быстрее закончилось. Ему бы помахать кулаками да подраться, вот только никто с ним не выходит. Он ведь омега, мать твою. А какому альфе гордость позволит тягаться с омегой? Хотя Мин считает, что это всего лишь блеф. Вдруг, альфы бояться проиграть омеге? Наверное, так и есть.       Он поворачивает голову и улыбается, увидев доктора и генерала-майора вместе. Припозднились они однако. Мин Юнги понимает, что им тяжело прятаться ото всех и скрывать свои отношения. Он всегда знал и видел химию между этими двумя, стоило их взглядам столкнуться. Юнги всё ещё отчетливо помнит ту рожу Намджуна, стоит ему увидеть нового доктора. Уже тогда всё было написано на его лбу. Тот всё время ошивался возле госпиталя, находил тысячи причин, чтобы оказаться рядом с Хвасой. Стоило капельке крови выступить, на всех скоростях бежал к ней. Даже калечил себя сам, чтобы был аргумент посетить доктора. Однажды Намджун стал крутиться вокруг Юнги. Лейтенант прекрасно понимал его действия, но делал вид, что Кима не существует: он не мог себе отказать посмотреть на его жалкие попытки выйти с ним на общение, которое никогда между ними не было. К слову, Юнги и Хваса свалились на его голову, и как же он бедный мучался, не зная как начать разговор с омегами. Хвасу он пока перестал обхаживать и полностью принялся за Юнги. Начал здороваться с ним первым, улыбаясь во весь рот, без причин проверял его взвод, без конца и края устраивал им тренировки, якобы взглянуть на то, чему их научил Мин, начал спрашивать не нужна ли ему помощь, как ему живётся в армии будучи омегой, не пристают ли к нему другие альфы, говорил, что он всегда может к нему обращаться за помощью, занимал лейтенанту место за обедом, просил повара накладывать больше еды в порции омеги, даже отвечал на колкие фразы Тэхёна вместо него — Юнги на всё это относился равнодушно, пусть и ему хотелось рассмеяться от действий взрослого мужчины. Что бы Намджун не делал, Юнги на контакт не шёл, смотря на него как на идиота. Как-то ему всё это надоело, и он решил пойти напролом. — Слушай, ты ведь омега, скажи мне, что вы любите? Какие жесты альф вам нравятся? — с волнением смотрел на него Намджун, словно младший решит его судьбу, а Юнги тогда громко и от души рассмеялся. — Долго же ты думал, — снова смеётся, вспоминая все намджуновы попытки, и не может никак перестать. — Но все твои выходки я оценил. Особенно, когда ты заткнул нашего полковника Ким Тэхёна. Мне его охуевшее лицо безумно понравилось. — Мин Юнги, — с нажимом произнёс Намджун. — Просто признайся ей, — закатывает он глаза, — но не напугай. Пусть она знает про твои чувства. Только не смей нажимать на неё и заставлять испытывать то же, что и ты. Просто подожди. Если твоя любовь взаимна, то она даст тебе знать. — А если не взаимна? — вмиг расстраивается он. — Значит не судьба, — пожимает плечами, видя, как тот окончательно раскисает. — Да всё хорошо будет, чего нос повесил? У неё есть к тебе интерес, это по её глазам видно.       Сейчас они встречаются, а Ким Намджун теперь даже в его сторону не смотрит. Вот же гад. А раньше как бегал перед ним. Люди — существа неблагодарные. Нет бы ради приличия обеды ему в кабинет таскать, а тот ведёт себя так, словно его не существует. Помогай вот так всем. — Старший полковник Чон! — орёт на всё помещение один из сержантов, — я вызываю Вас на бой! — и следует всеобщий возглас и протяжное «у-у-у». Даже Юнги выгибает бровь, косясь на того. Ничего себе смелость. — Запасайся бинтами, сержант Квон, — налегке бросает ему Чонгук и снимает с себя форму, как всегда оставаясь в белой свободной футболке, за тканью которой крепкое и мускулистое тело. Он поправляет брюки болотного цвета, получше заправляет в них футболку и идёт к ковру, на котором его ожидает довольный парень. Сержант Квон неплохой парень, с хорошим чувством юмора и, судя по его желанию побороться с Чоном, хорошо наделён смелостью. Чонгук надеется, что он уверен в своих силах и заставит старшего полковника признать его как достойного солдата. — Если ты проиграешь ему, то я тебя не знаю, — кричит ему в спину Тэхён, посмеиваясь и вызывая также у остальных добрый смех. — Мы будем с тобой знакомы тысячу лет, полковник, — не оборачиваясь, отвечает другу Чонгук и подмигивает Квону. — Готов поваляться на полу, боец? — его ступни чувствуют мягкость ковра — сейчас начнётся бой. — Готов, но не валяться, — с короткой улыбкой тянет парень, а в глазах огонь, который замечает Чонгук. — Тогда постарайся, — бросает он и резко нападает, сбивая с ног, неожидавшего такой быстрой атаки, сержанта. Толпа наблюдающих торжественно гудит. До этого борющиеся или занятые своими делами военнослужащие внимательно наблюдают за ними, стараясь не упустить каждое действие Чона. Последний зарекомендовал себя, как непобедимого, оттого и разжигает интересы многих.       Чонгук, широко расставив ноги, перекидывает вес с одной на другую, держа обе руки на уровне груди и подпрыгивая, и ждёт, пока тот встанет на ноги. Как только сержант выпрямляется, Чонгук снова атакует, совершая выпад вперёд и занося ногу для удара с поворота, однако вовремя среагировавший парень уворачивается от удара. Чонгук улыбается: реакция Квона неплохая. Но это мало говорит о способностях. Квон принимает боевую стойку, согнув ноги в коленях и выставляя левое плечо вперёд, и ходит по кругу, не отрывая глаз от лица напротив и думая, как ему правильно совершить нападение. Он кидается ему в ноги, но делает обманный манёвр, хватаясь за бок мужчины, и, делая подножку, валит его на ковёр. Чонгук, не дав ему успеть навалиться на себя, спешно поднимается на ноги и делает проход между его ног, перекидывая его через поясницу на пол. Он успевает снова улыбнуться, покусывая кончик языка: Квон сделал манёвр и использовал хитрость, что очень хорошо годится в бою.       Молодой парень пытается выбраться из-под захвата старшего, чтобы контролировать чужие движения, однако у него совершенно не выходит: Чонгук попросту не позволяет ему подмять себя, ногами сковывая все движения. Квон решает перекинуть его через себя, но тот быстро опускает пятую точку на пол, давит одной ногой на шею Квона, другой на бёдра и тянет тому руку, немного выворачивая. Чонгук заблокировал ему все выходы. — Я думала, что сержант уже выиграет, — тихо шепчет Намджуну побледневшая девушка, сильнее сжимая его ладонь. От всех этих приёмов, которые способны забрать человеческую жизнь, ей не по себе. — Чонгук не отдаст победу кому-то другому так быстро. Он её вообще не отдаёт, — пальцами поглаживая её ладонь, отвечает Ким, .       Нехватка воздуха и боль в руке не дают сосредоточиться сержанту, в голове каша, но он всё равно обдумывает, как ему исправить ситуацию. Он ёрзает, с помощью ноги пытается как-то хотя бы перевернуться на бок, но понимает, что все пути перекрыты. Тем временем нога давит всё сильнее и сильнее, не пропуская кислород в лёгкие, а руку больно выворачивают. Квон начинает сходить с ума от боли. Чонгук ведь не убьёт его?       Силы покидают его тело разом, и он чувствует пустоту внутри себя. Надо прекратить это. Он бьёт ладонью по ковру, закатывая глаза. Сержант чувствует, как рука немеет, а внутренности жжёт из-за нехватки воздуха. Их бой длился ничтожно мало, но Чонгук показал, что за считанные минуты можно заставить соперника метаться по полу от боли. Он действительно достойный боец. Такому даже проиграть не стыдно. С таким, как он, иметь возможность побороться — уже победа.       Чонгук ослабляет крепкую хватку, выпрямляясь в коленях, а Квон ртом ловит так необходимый воздух, не спеша подниматься. — Ты молодец, сержант. В тебе есть потенциал, — подаёт ему руку, не обращая внимания на громкое улюлюканье. Тот незамедлительно хватает вытянутую ладонь и встаёт, едва не падая из-за мутноты в глазах. — Если будешь развивать свои способности, сможешь положить меня на лопатки. — Аминь, — сквозь боль смеётся парень. — Спасибо, что поборолись со мной. Я получил огромный опыт. Чонгук дарит ему улыбку, и тот, пожав ему руку и поклонившись, уходит. В следующую секунду он направляется к друзьям. — Извините, мы знакомы? — обращается он к Тэхёну, хмуря брови. — Не подкалывай, — цокает друг, — я всегда уверен в тебе, просто пошутить хотелось. — Это было завораживающе, — смущённо выдаёт девушка, стоя немного позади Намджуна. — Но и казалось, что вот-вот и человек распрощается с жизнью. — Это только на первый взгляд. Мы всегда контролируем свои действия. — Намджун, как я понимаю, сегодня ты просто наблюдающий, — взглядом указывает он на Хвасу, — Доктор поседеет, если увидит, как ты дерёшься. — Это точно, — хохочет Намджун, — я рискую вообще забыть что такое тренировочный бой, — шутит он и сильнее прижимает к себе хихикающую девушку. Юнги наблюдает за смеющимися друзьями и ловит себя на мысли, что, возможно, он бы тоже хотел так шутить. Кажется, это круто. Не думать о других вещах, а просто наслаждаться приятной компанией и весёлым времясопровождением. Но он никогда так делать не будет, оттого и тоска заполняет каждую клеточку. Юнги живёт не той жизнью, чтобы смеяться над приколами друзей, ему просто нельзя. Ему дозволено лишь ухмыляться и усмехаться, смотря на всех с пренебрежением и неприязнью. Но эту роль выбрал сам — он её будет играть до конца. Пока Юнги ушёл в мысли, не сводя своего взгляда, он не сразу замечает, что полковник внимательно смотрит на него. Смутившись, он переводит взгляд, а потом покидает помещение под прицелом карих глаз.       Время девятый час, надо бы начать подготовку ко сну. И всё равно, что он не сможет сомкнуть глаз до самого утра, думая о своей жизни. Ему достаточно лишь лежать в тёплой постели, давая отдых своему телу, по которому оно так грезит. Он берёт направление к себе. Сегодня заходить к отцу совсем не хочется. — Лейтенант Мин, — останавливает его чей-то голос и заставляет обернуться к его источнику. — Чем обязан, старшина Сон? — без малейшего интереса выдаёт Юнги, показывая своё безразличие ко всему, что происходит. Состояние итак какое-то паршивое, и разговаривать с этим завистником, который не упускает возможности его задеть, тем более нет желания. С таким же выражением лица окидывает взглядом его напарника. Эти оба — одного поля ягоды. Не удивительно, что ошиваются вместе. — Да ничем, просто вдруг интересно стало, зачем ты ходишь сюда, если всё равно просиживаешь свой зад на стуле, — ядом брызгается, кривя губы. — Если ты остановил меня только из-за этого, я пошёл, — показательно зевает он, не прикрывая рот, и обратно разворачивается, шагая вперёд. — Что, с жалкой омегой никто не хочет драться, да? — пройденный этап. Юнги не обращает внимания. — Или генерал написал табличку, чтобы к его сынку не подходили? — ничего нового. Сону самому не надоедает повторяться? Или у него низкий уровень развития? Скорее всего, именно так. — А может ты насосал генералу-лейтенанту за свою неприкосновенность, — делает акцент на последнем слове и сплёвывает на землю, — вот и тебя никто на спарринги не вызывает, а это такой позор для любого солдата.       А вот это уже что-то новенькое. Юнги останавливается. Ладони превращаются в кулаки. Причём здесь пожилой господин Ли, который с самого первого дня относился к нему как к солдату, а не как к омеге.       Генерал-лейтенант Ли — прекрасный человек, мудрости которого можно позавидовать. Юнги им по-настоящему восхищается. В первые годы, когда Сокджин изнурял сына бесконечными тяжёлыми тренировками, ни капли не жалея, и ругался с ним, чтобы тот бросил армию, Ли был единственным, кто не отделял его от всеобщей толпы только из-за того, что он омега. Юнги готов был кричать ему слова благодарности за понимание, которого он так и не дождался от остальных. Генерал-лейтенант был тем, кто хвалил, ругал, указывая на ошибки, и просто оказывал поддержку. Благодаря ему его вера в себя крепла и росла. Юнги мог легко просить у него совета — их отношения чем-то напоминали отца и сына. Но отец у него один, которого он так безумно любит и который отказывается его понимать. Старик Ли является для него опорой, и Мин не может позволять другим оскорблять его. — Я смотрю, ты фантазировать научился, а, старшина? — ухмыляется он, делая шаги навстречу к альфе, а на самом деле зубы зубами точит, чтобы разорвать на части. — Или рядовые нагнули тебя, и поэтому у тебя поехала крыша? — Да как ты смеешь! — моментально приходит в ярость старшина, подходя к лейтенанту впритык. — Думаешь, если раздвигаешь ноги перед генералом-лейтенантом, то можешь говорить всё, что в голову взбредет? Шлюха! — кулак Юнги встречается с его челюстью. Тот падает на землю, не сумев сдержать равновесия. — Сукин сын, — шипит второй и кидается на него, но Юнги ловко блокирует удары и скручивая тому руки позади, пинает прямо в задницу. И второй целуется с твёрдой землёй. — Ну, будете давать сдачи? Ведь вы так позорно валяетесь на земле. Стыдоба-то какая! Получить пиздюлей от омеги! Уверен, ваша гордость ноет, — нарочно провоцирует их Юнги на драку: кулаки ужасно чешутся, хочется сбросить всё напряжение и костяшки содрать до крови. — Тебя, гнилого, касаться даже не хочется, — с отвращением цедит Сон, потирая ладони от пыли. Второй убийственно смотрит. — Ох, не зря же я сосал, оказывается! — наигранно восклицает Юнги, активно размахивая руками. Он морщит нос. Боже, даже звучит это отвратительно. — Тогда, пожалуй, я продолжу пиздить вас, не боясь, что вы дадите ответку. У меня неприкосновенность же, — Юнги сам со своих слов смеётся. — Сука, да ты… — продолжить начатое у старшины не выходит: Юнги со всего размаху бьёт тому в солнечное сплетение, даря волну боли, что заставляет задыхаться, и в живот. Естественно, стойко стоять на ногах у альфы не получается. Пока ещё один альфа тормозит, с шоком смотря на товарища, Юнги наносит удар каменной подошвой своих берцов ему под колени, отчего тот со стоном падает на землю, и локтем бьёт в нос. — Пошутили, и хватит, товарищи, — разминает мышцы, — я требую у вас извинений за ложные оскорбления в мой адрес и господина Ли. В противном случае, одной неделей в больнице вы не отделаетесь. А эти извинения я получу в любом случае. Каким путём — зависит от вас. Либо живыми и здоровыми, либо покалеченными и с переломами. В последних словах можете не сомневаться. Я дрался очень давно, а вы можете мне помочь наверстать упущенное за это долгое время. Итак, мне ждать извинений? — Да пошёл ты нахуй, — с рыком поднимается Сон, налетая на Юнги с кулаками, последний умело уворачивается, но совершенно не ожидает удара со спины. Те решили напасть вдвоём одновременно. — Мы тебя так разукрасим, что мать родная не узнает, — говорит тот, а Юнги усмехается. Мама его всё равно не узнает, уже, наверное, и забыла как выглядит сын. — Так что же получается, моя неприкосновенность не работает? — Юнги удаётся язвить, хоть и сжимает зубы от боли.       Тэхён достаточно далеко отходит от штаба, где почти нет людей, чтобы прикурить и дать разгорячённому от физических нагрузок телу остыть. Он боролся с многими, оттого и усталость витает в его теле. Если бы рядом был Чонгук, что уже ушёл домой, то непременно сказал бы «Усталость у тебя только от побед». Тэхён тянет уголок губ. Он чиркает спичкой и подносит сигарету к губам. Затягивается и выпускает дым, прикрывая глаза и расслабляясь. Вот только с последним проблема. Расслабиться у него не получается: где-то рядом раздаются странные звуки, схожие на стоны и хрипы. Полковник бегает глазами по площади, но ничего привлекающего внимания не видит. Он снова прислушивается, пытаясь понять с какой стороны идут эти звуки, и начинает идти на источник. Про сигарету забывает из-за интереса, что появился из-за чьих-то голосов. Чем дальше он делает шаги, тем быстрее понимает, что это людские.       Какого же было его удивление, когда взору его глаз представился Мин Юнги и двое старшин, что наносят ему удары с двух сторон, которые лейтенант не все блокирует. Тот бьёт в ответ, но альф двое: Юнги в тяжёлом положении. Смотря на омегу, в Тэхёне разжигается ярость. Какого чёрта этот омега делает? На кой чёрт вляпался в драку, из которой он маловероятно выйдет невредимым? То, что он делает, — не смелость. Ею даже не пахнет. Чистой воды глупость. Голова на плечах есть, так почему не думает о том, что каким бы сильным омега не был с альфой не сравнится. А тут их двое. Идиот. Просто идиот. Тэхён знает, что ему обидно, из-за того, что он силами ни с кем помереться не может, поэтому и, скорее всего, затеял эту драку сам, желая кому-то доказать, что он умеет драться и ничем не уступает. Чувство несправедливости, которое так ему знакомо. «Внутренности» этого чувства разные, но альфа его понимает.       Однако Мин должен быть умнее. Он пацан мозговитый, так неужели не додумался просто плевать на всех с высока? Зачем он гонится за людскими мнениями? Почему делает их важными для себя? Каждый его поступок, выходки, колкие слова — это всё для других. Чтобы другие поняли, какой он преданный солдат, несмотря на то, что он не альфа. Ради признания других, что он тоже достойно и с честью может исполнять долг перед родиной и защищать граждан. Не для самого себя. Так зачем же тогда жить не для себя, а ради остальных?       Альфа замечает, что взгляд лейтенанта прикован к нему. Он получает удары, сильнее бьёт в ответ, катается по земле, тех размазывает по её поверхности, проливает чужую кровь, свою слизывает, но глаза его смотрят на Кима, которого ночью среди деревьев сложно увидеть. Но Юнги видит. Он всей своей душой кричит «Смотри, я дерусь не хуже, чем альфа. Я ничем не уступаю!», но Тэхён не видит его грустное «помоги». А может, сам Юнги это не показывает, закапывая куда-то глубоко-глубоко. А может этого вообще нет.       Тэхён уходит. Просто оборачивается назад, откуда пришёл, и шагает, вновь закуривая. А почему, собственно, он не должен уходить? Помогать? Зачем? Чтобы не нарушать порядок? Я вас умоляю, в армии дракам есть место всегда, они происходят регулярно, неважно кто ты — рядовой или выше по званию. В этом нет ничего необычного. У драк причина есть всегда — кто-то провинился, надо ставить на место. Или словами, или силой. Правда, есть отличие в том, что это омега. Ну и пусть. Юнги ведь сам хотел доказать, что все они равны, — пусть доказывает. Да и никто они друг другу, чтобы вмешиваться в личные дела. Помогать — тем более. Юнги для Тэхёна никто, лишь омега, который безумно выбешивает лишь одним своим существованием. Их ничего не связывает, кроме одного долга. Всё правильно. Незачем контактировать с незнакомым. А Мин Юнги для Тэхёна — незнакомец. И плевать, что он всё время находиться в его окружении.       Они друг друга не знают. И знать не желают.       Юнги смотрит на опустевшее место и в следующую минуту кусает от боли собственную губу. На лице красная дорожка из крови рисует узоры, а на теле расцветают десятки синяков. Пора бы перестать издеваться над собой и позволять уродовать своё тело багровыми пятнами, что позже сменятся уродливо-жёлтым цветом. Альфы тоже устали, и покалечены они не меньше, если не больше. Но ненависти в них, кажется, предостаточно. Она движет ими и не даёт слечь.       Юнги устал драться. Надо заканчивать и ставить точку. Он пинает одного прямо в пах, выигрывая для себя немного времени, пока тот отвлекается на острую боль, и, словив не прицеленный удар альфы, бьёт в глаз, на мгновенье лишая того бдительности, а после перекидывает через себя на землю, коленями фиксируя его туловище и выворачивая руку под неестественным углом. Юнги сам едва держится из-за ломоты в теле и боли, которую он так ярко ощущает, но не отказывает себе послушать его жалкие стоны. Второй кидается на него, но лейтенант быстро выставляет другого как щит, волоча его по земле, и делает тому подножку, из-за которой он ничком падает на землю прямо возле своего приятеля. Юнги двумя руками берёт их за шкирки, словно животных, и стукает их лбами, отчего разносится глухой звук. Те двое болезненно шипят, не в силах открыть глаза из-за яркой вспышки боли. Перед глазами летят искры, и звон в ушах играет всё громче и громче. Пока один прислоняет голову к согнутым рукам, покоящимся на поверхности сухой земли, а второй принимает позу эмбриона, чуть ли не касаясь повреждённым лбом колен, Юнги выдыхает и утирает кровь, дорожки которой берут своё начало с раны на скуле и с брови. Блять, придётся завтра красоваться перед всеми с пластырями на лице. Спасибо этим ублюдкам, ну и себе. Он тоже виноват, раз позволил пустить свою кровь. — Извиняйся, — поднимает он лицо альфы за волосы. — Да пошёл т… — Юнги впечатывает кулак в его нос, и с него тут же бежит кровь. — Извиняйся, если не хочешь стыдиться своего лица, старшина. Я могу сделать так, что ни один омега не подойдёт к тебе. До конца жизни будешь холостяком, — ни капли не лжёт Мин. Он без всяких проблем может осуществить сказанное. Особенно сейчас, когда злость бурлит и кипит. Не дождавшись нужных ему слов, бьёт в левый глаз, бросив сухое «я предупредил». Готовится замахнуться для последовательного удара, но: — Изв… — прерывается на глухое рычание, — извини. — Мне не нравится. Не искренне ты произнёс. Говори с чувствами, — Юнги улавливает копошение второго и придавливает его ногой к земле, обрубая все его надежды встать и отомстить, хоть и больно невыносимо. — Сукин ты сын, — злобно шипит Сон, чувствуя, как челюсть наполняется красной жидкостью, конечно же, из-за лейтенанта. Каждый участок тела невероятно ноет и болит, пульс сердца ощущается слишком ярко, оттого и ещё паршивее, эта сумасводящая боль не торопится отпускать, а кости будто бы осыпались, как порошок, и смешались вместе с внутренностями. И этот Мин Юнги ведь не собирается останавливаться, он будто только-только распаляться начинает, и от этого страшно. Этот безбашенный ведь может и мокрого места от него не оставить, пока не добьётся своего. Зачем старшине так рисковать своим здоровьем? Пару слов могут остановить это мученье. Да и, если быть откровенно честным с самим собой, альфа понимает, что всё, что он произнёс, — ложь. Но, а что поделать, если хочется задеть его за живое, поковыряться. Омеги не должны служить и тем более превосходить альф. Это не правильно! Почему омега носит звание лейтенанта, о котором он может только мечтать? Почему омега дерётся, как хорошо обученный альфа? Зачем омега заставляет стыдиться его, альфу, за свою никчёмность? — Я… приношу свои извинения. Я совершил огромную ошибку, — с запинаниями произносит он, выдавая свою злость, — и очень о ней жалею. Мне не следовало так говорить, — сжимает зубы Сон, хрустя кулаками. Бесит. Раздражает. Даже сейчас он унижается перед какой-то шлюхастой (плевать на всё, он всё равно будет так его называть) омегой.       Юнги поджимает губы и молча переключается на другого, точно так же поднимая за копну волос. Он и посмотреть ему в лицо не успевает, как тот начинает тараторить без умолку: — Простите! Я поступил ужасно, говоря такие вещи про Вас, и очень раскаиваюсь. Такого больше не повторится! Примите мои извинения.       Юнги сухо усмехается, встаёт с колен, а потом передумывает и пинает того по рёбрам, отчего тот едва не взвывает. — Я получил ваши извинения, хоть и прекрасно знаю, что они прозвучали не искренне, — брезгливо оглядывает он их покалеченные тела сверху вниз, — мне ваша искренность и не нужна. Если выкинете ещё раз подобное, ваше состояние здоровья будет хуже, чем сейчас. Хотя куда ещё хуже, думаете вы, но не в этом суть. Зависть — дело плохое. Из-за неё вы придумали легенду о том, что я сплю с начальниками за свой пост. Про то, что всё сыпится мне с небес, из-за того, что я сын генерала, и говорить нет смысла, — Юнги чувствует ломающую слабость, что не даёт стойко держаться на ногах. Надо закругляться. — Так вот, если вас задевает, что омега превосходит вас, альф, то ройтесь в себе и только. Потому что это только ваша вина, что у вас недостаточный и, быть может, низкий уровень. А то, что вы оскорбляете меня и других за заслуженные почести, говорит о том, что вы ничтожно слабы, — всё. Юнги устал. Надо домой. Он бы ещё сказал всё, что думает, но тратить слова и энергию не хочется от слова совсем. Стоять на ногах стоит ему огромных усилий. Все повреждения дают о себе знать. Лейтенант уходит. — И кстати, со мной не выходят драться, потому что слишком боятся проиграть и быть избитыми, как вы сейчас, — не оборачиваясь, говорит он и ухмыляется, слыша тихий мат позади себя. Пока шагает, прикрывает глаза и жмурится, а потом со стоном останавливается, согнув колени и уместив на них свои ладони. Терпеть эту боль становится всё тяжелей, даже невыносимо. Хочется лечь прямо тут, на улице, где ни живой души, и надолго уснуть, а потом проснуться тогда, когда всё заживёт. Но мысленно бьёт себя по щекам и заставляет идти дальше. Чем быстрее он дойдёт до своего «дома», тем лучше для него самого же. У себя он разрешит себе расклеиться, скулить от ломоты в теле и кусать подушку от боли и обиды на всех одновременно.       Его шаги получаются маленькими, ноги еле-еле передвигаются, но хотя бы так. Он даже не задирает голову вверх, чтобы посмотреть на ночное небо, как он любит: любое шевеление стоит новой порции боли. Юнги резко останавливается, чем удивляет даже себя. Он оборачивается и вертит головой в разные стороны, неизвестно во что вглядываясь. Пусто. Никого и ничего. Боковым зрением он замечает какое-то движение и мигом переводит взгляд в то место. Ветка дерева покачнулась. Из-за ветра, наверное, что усилился к ночи. Пожав плечами, идёт дальше, пытаясь избавиться от странного чувства, что кто-то наблюдает за ним. Ерунда какая-то. Стало быть, старшина его сильно ударил, вот и он с ума сходит.

***

      Когда Чонгук подъезжает к дому, что находится далековато от его работы, замечает, что почти во всём доме выключен свет. Странно. Время десять часов, обычно Чонмин в это время не спит. Может, случилось что-то? Альфа хмурится из-за своих мыслей и хлопает дверью своего старенького служебного внедорожника «ГАЗ 67». Он быстро открывает ключами дом (Чимин всегда запирается изнутри в ночное время) и переступает порог, проходя дальше и снимая обувь. Дома подозрительно тихо, даже не играет музыка с граммофона, которую муж и сын очень любят слушать в абсолютно любое время суток. — Чимин? — зовёт мужа альфа, но ответа не следует. — Чонмин? Вы где? — а это начинает напрягать. Что, чёрт возьми, происходит? Почему его не выбегают встречать родные люди? Почему так тихо, словно дома, кроме него, никого нет? Альфа проходит мимо гостиной, но и там никого. — Чимин! — громче повторяет он. — Чонгук, тише! — вылезает откуда-то супруг, чем и пугает, и радует своим появлением Чонгука. — Ты Чонмина разбудишь, — бубнит он и идёт к мужу, раскрывая руки для объятий, словно маленький ребёнок. В общем, всё так и есть. Этот человек бывает таким капризным, что может переплюнуть их малыша.       После рождения их первенца, появления которого они так трепетно ждали, Чимин очень изменился: он резко повзрослел. В одном месте перестало играть детство, у Чимина поменялись взгляды на жизнь, он о многом начал задумываться и вести себя более серьёзнее. Та капризность ушла, вместо неё пришла ответственность: за их дитя, за мужа, за их очаг, что он теперь должен оберегать. Всё своё время новоиспечённый папа посвящал Чонмину, за исключением готовки и уборки. В первое время было особенно тяжело, ведь он сам ещё по сути ребёнок, о том, как нужно заботиться и растить детей он не знал. Чонгук по-прежнему пропадал на работе, и все дела были взвалены на Чимина. Мужа он не смел обвинять, потому что понимал, что Чонгук — кормилец и тот, кто содержит семью, а на что им жить, если тот не будет работать? Да и работа у него слишком ответственная. Но, оставаясь с новорожденным ребёнком, которого мучали колики, Чимин чуть ли не взвывал от своего бессилия и не лез на стены. Малыш не прекращал плакать, сколько бы папа его не успокаивал, не покачивал в своих руках, прижимая животиком к себе, думая, что так сможет помочь ему. Чимин плакал вместе с ребёнком, не зная, чем ему помочь и как облегчить боль. Он уже готов был ехать в больницу, но хорошо, что зашёл к соседке за помощью. Та быстро завела их к себе в дом и начала копаться в своих настойках, при этом ругая омегу, что не пришёл к ней раньше. Отыскав настойку из укропа, она напоила им, измученного криками, малыша и приложила к его животику горячую ткань, укачивая на руках. Спустя десять минут Чонмин наконец-то заснул, а заплаканный и обессиленный Чимин тихо выдохнул. Всё хорошо. Его маленький ангел больше не мучается. С тех пор у Чимина ухудшалось внутреннее состояние. Вся эта рутина стала безумно давить на него, вгоняя под недра земли. Он уже знал, как ухаживать за ребёнком, научился многим вещам, благодаря той женщине, что периодически навещала их, предлагая свою помощь, и в моментах, когда Чонмин спал, отлучался, чтобы приготовить обед и постирать бельё. Но его ментальное здоровье пошатнулось. Он просто потерял интерес ко всему. Чонгук видел, как ему приходится тяжело, поэтому дарил ему поддержку, которая омеге так необходима, вставал по ночам, не трогая итак уставшего мужа, бродя с сыном на руках по всему дому, пока он не уснёт. По утрам альфа вставал безумно не выспавшимся, но всё равно сильно торопился домой после работы, ведь дома его ждёт маленький принц, что реагирует на появление отца взмахами ногами и руками, и любимый человек, которому надо помочь.       Когда Чонмину исполнилось шесть месяцев, Чонгука невозможно было выпроводить на работу. Тот всё не мог попрощаться до вечера с сыном, который показывал ему свою беззубую улыбку и дарил довольное кряхтение. Чимин, целуя его в щеку, с ребёнком на руках насильно толкал его за дверь и говорил, что они будут его ждать. Чонгук желал, чтобы время на работе протекало чертовски быстро: хочется как можно быстрее оказаться в тепле.       Чимин же расцвёл. Точнее, на него так влияет маленький альфа, что взмахом своих пушистых ресниц и искрящимися глазками окунает его в счастье. Стоит Чонмину только посмотреть на папу, как последний взлетал на седьмое небо. Чимин по сей день шепчет ему слова благодарности. Теперь ему только в радость посвящать всего себя малышу, запоминать каждое его движение, ловить ту самую улыбку и вдыхать его райский запах. Чимин спокойно справляется и с бытовыми делами. Он научился распределять своё время, чтобы и сварить вкусный обед, и убрать в доме, и постирать грязную одежду, больше всего которой составляют вещи Чонмина, и дать себе отдохнуть, чтобы выглядеть свежо и бодро. Уделять внимание мужу у него получается лишь ночью, когда рядом сопит их маленький комочек счастья, но альфе и этого хватает. Когда Луна берёт свою власть в ночное время, Чонгук сполна наслаждается омегой, чувствуя его кожей, под кожей, вдыхает его умопомрачительный аромат, собой заменяет ему воздух, делит одно дыханье на двоих, заставляет табун мурашек пробежаться по омежьему телу и любит, любит, любит. — Мы скучали, — говорит он ему куда-то в сердце, сильнее обнимая руками. — Чонмин целый день ждал тебя, но уснул. — Почему так рано? Он ведь обычно ложится только к двенадцати, — Чонгук наслаждается мужем, оставляя поцелуи на его макушке. Как же хорошо до безумия. Ещё бы сюда их сыночка, и Чонгуку больше ничего не надо. — Он не спал сегодня после обеда, заигрался с соседскими детьми, а потом помогал мне. — Наверное, стоит переходить на этот режим. Детям нужно ложиться пораньше, — отстраняется он слегка от омеги, взяв его лицо в свои руки и игриво взглянув, — чтобы дать больше времени родителям, — тише и медленно произносит альфа, чем смущает (о, господи) Чимина. Крепкие руки с талии двигаются выше, чуть ниже, задирают лёгкую рубаху и пробираются к горячей коже, тут же чувствуя ответную реакцию тела омеги. Чимин прикрывает глаза и учащенно дышит, подставляясь под ласки своего альфы. — Я приготовил ужин, — тянет он, не открывая век, — тебе надо поесть. Ты голодный. — Я прямо сейчас утоляю свой голод, Чимин, — низко хрипит он и целует в губы, сразу же превращая поцелуй в глубокий и чувственный. Он крепче прижимает стройное тело к своему, руками бродит по мягкой коже, сжимает ягодицы и почти низко стонет ему в губы от нахлынувшего желания, что сладкой негой растекается по всему организму. Чимин хватается за широкие плечи, отвечает с таким же напором, пальцами спускается к груди, к животу, очерчивает каждую мышцу, и, открыв глаза, низко стонет. Чонгук в одной футболке, что так хорошо выделяет его накаченное красивое тело. Чимин эту картину обожает. Тело Чонгука просто сводит с ума. Эти плечи, широкая спина, крепкая шея и грудь, отчётливо выделяющиеся кубики пресса, накаченные бёдра. Как он всё ещё не сошёл с ума от такого божества? Его муж такой красивый, желанный, распалённый, только его. Парень хочет почувствовать всю его силу, превосходство, желание, любовь. Как можно быстрее. — Чонгук… — скулит он, потираясь своим телом о его, — родной мой, я… сделай что-нибудь, прошу, — Чимин не может полностью озвучить свои желания, которые сносят голову, но это действует на Чона даже лучше, чем все те пошлые словечки. Он подхватывает его под ягодицы, заставляет обвить свой торс и, продолжая целовать, несёт в спальню, что охвачена полумраком. Альфа опускает мужа на заправленную и прохладную постель, как самый дорогой бриллиант, и нависает над ним, вжимая младшего своим телом в простыни. Чимин хочет почувствовать жар его кожи своей, но футболка не даёт, поэтому он, хныча, снимает мешающую вещь с Чонгука, а затем помогает мужу снять и с себя одежду. Когда Чимин получает желаемое, его потряхивает на кровати: о это невероятное ощущение касания двух тел без чёртовой ткани. Чонгук от губ переходит к шее, оставляя бледно-красные пятна, к ключице, к груди, втягивая две горошины поочерёдно, из-за чего Чимин выгибается и поджимает пальцы на ногах, собирая в руках белые простыни. — Чонгук, — закусывает губу, чтобы его было не так громко слышно, и вплетает свои пальцы в его тёмные волосы. — Луноликий мой, — шепчет на ухо Чон, покусывая. — Любимый, — к другому переходит, — как же я тебя люблю, — тихо-тихо, посылая заряды тока по всему телу.       Чимин умирает от этих шептаний на ухо, разжигается в десять раз больше, мечется по кровати, губами его ключиц касается, шумными вздохами и поглаживаниями ответное «люблю» посылает, что долетает и прямо красным горит у мужчины перед глазами.       Эта ночь сохранит в себе столько «люблю», искренних и чистых чувств, что не опорочены другими, слияние не только их тел, но и душ, что связаны друг с другом навеки, а Луна, лучи которой пробираются в комнату, станет свидетелем их огромной и сильной любви.

***

      Крепко стиснув зубы до характерного скрежета, Юнги лицом зарывается в подушку и проклинает всё вокруг. Все тело ужасно болит, он не знает как ему лечь и какую позу принять, чтобы было менее больнее. Но ложится на живот, упрямо терпит боль и бесится, что из-за простой драки так убивается. Были дела и похуже. Кажется, Юнги теряет хватку. От этого злость ещё больше появляется. Но всё это такие пустяки на фоне другого, что вызывает по истине огромную агрессию, которая срывает все внутренности и затягивает в один безобразный комок. Юнги вертится, давно не обращая на ломоту в теле, сильнее сжимает в руках тонкое одеяло, представляя совершенно другое вместо него.       По каким причинам перед глазами стоит образ полковника он не знает. Юнги так отчётливо видит его очертание в темноте, среди деревьев, ветки которых будто хотели дотянуться до него. На деле, в тот момент сложно было что-то разглядеть, но он разглядел, да так, будто Тэхёна осветили со всех сторон, включая сотни лампочек. Почему его лицо не уходит из головы? Юнги переворачивается с бока на бок, пытается занять свои мысли чем-то другим, например, думать о тех двух старшин, но Ким в его подсознании не даёт доступа другим вещам и занимает всё пространство лишь собой.       Какого чёрта?       Опять же, вина тех альф, скорее всего, кто хорошенько попал по голове, сместив его мозги. А какая ещё может быть причина? Юнги, матерясь и прихрамывая, выбирается на улицу, вдыхая свежий воздух. Холодно до мурашек да ветер тело словно мечом пронизывает, но надо выветрить этого Тэхёна из своей головы. Он просто стоит, смотря куда-то сквозь, и не двигается. Через минут так пятнадцать заходит в комнату и идёт к пружинистой кровати, укутываясь одеялом с головы до ног. Юнги замёрз, а в постели так тепло, что он успевает обрадоваться, что сможет наконец-таки заснуть без лишних думок, но не тут то было: образ Кима собирается по пазлам. Мин больше не психует, не злится — думает о нём. Сон ведь всё равно никак не идет.       Он думает о том, почему тот просто ушёл — молча, без разборок и ругани. И самое главное, почему не разнял их? Юнги бы и ему врезал, если бы он попытался это сделать, но порассуждать надо. Ким Тэхён — огромный борец за справедливость; все его слова и поступки кричат об этом. Даже когда тот с кем-то борется, принимает вызовы не всех военных, только тех, с которыми его силы будут равны. «Всё должно быть по-честному» эти слова много раз вырываются с его уст неважно где и когда. Юнги в чём-то даже согласен с ним, но знает, что не было этой справедливости с каменного века и не будет. Так почему же Тэхён молча наблюдал за несправедливостью? Не положил ей конец, когда нужно было уничтожить? Двое альф против омеги — это не честно, как бы Юнги не отпирался. Он со спокойной душой стоял и смотрел на их драку? Или, быть может, тот был вовсе не он? Нет, это Тэхён. Его карие глаза Мин ни с кем не перепутает. Тогда просто почему? Потому что Юнги ему так противен? Наверное, вот она, причина. И теперь многое даёт своё объяснение. Когда дело касается неприятных тебе людей, ты не спешишь им помогать, просто неосознанно, а может и осознанно, наблюдаешь, как они тонут в проблемах, и это нормально для любого человека. Юнги Тэхёна понимает. У того не было причин вмешиваться в дела постороннего и малоприятного человека, какая бы несправедливость, одно упоминание которой душу выворачивает, там не царила. Тэхён просто не захотел помочь. Всё правильно. Всё верно.       Юнги лежит на кровати с каким-то неприятным и тяжёлым осадком на сердце. Он привычно долго не уснёт, размышляя о произошедшем, будет ходить по комнате, сидеть, лежать, стоять вместе с полковником, который не спешит покидать его изнутри, и только тогда, когда до подъёма останется два часа, заснёт под особую колыбельную незнакомца.

***

      Хосок, положив одну руку под шею, внимательно рассматривает сияющие точки, что рассыпаны на чёрном фоне. Одни из них движутся, даже летят с быстрой скоростью в неизвестном направлении, других можно даже вообще не заметить из-за бледного света. Звёзды чем-то напоминают ему людей. Часто альфа сравнивает себя с ними: он идёт, движется, бежит, как бы жизнь беспощадно не валила его с ног, а иногда его свет пропадает, он тухнет, так, что его никто не замечает. Это нормально — это жизнь. Вот только угасать себе отныне Хосок не позволяет. Ему нельзя. Ему своим светом нужно семье путь освещать, греть, давать надежду.       Сейчас все спят, утомлённые весёлым времясопровождением друг с другом. Вот только альфе спать совсем не хочется.       В честь Хосока пятьдесятилетняя Инхи и Хвиин накрыли на стол, ставя на его поверхность откуда-то раздобытые лепёшки, четыре кукурузы, что облиты каким-то сиропом, небольшую чашку вареного риса, одну тарелку кимчи, немного овощей (маленький репчатый лук, морковь и два помидора), которых женщина обжарила на чугунной сковороде и заправила соусом, и кувшин с макголи*. Хосок сидел с открытым ртом, пока те расставляли деревянную посуду. — Откуда? — На лавке семьи Пак, сынок, — с улыбкой отвечает женщина, разливая напиток по деревянным стопкам. Хвиин ушла звать Минсока, что ковырялся в песке, строя замки. — На какие деньги, мам? — с мрачным лицом спрашивает он. — Они дали просто так, — не поднимая глаз, — за то, что ты закончил школу. Передали свои поздравления. — Они самые жадные люди, из всех кого я встречал. Они глотку себе перережут, чем кому-то что-то отдадут просто так. Не обманывай меня, мам. Откуда ты взяла деньги? — медленно вскипает Хосок, боясь услышать ответ. Вся еда, что стоит сейчас у них на столе на улице, стоит столько, сколько они бы не заработали за целый год. Эти вкусности они видят раз в год, и то когда богачи раздают еду беднякам, празднуя свои праздники.       Инхи мнётся, не выдерживая пронзительного взгляда сына, в руках теребит чашку и не знает, что ей сказать. Она знает, что её слова выведут Хосока из себя, знает, что, возможно, он перевернёт этот, еле стоящий на гнилых ножках, стол и уйдёт, не появляясь дома до следующего дня. Она хочет провести этот вечер со своими детьми спокойно и тихо, а не с паршивым настроением, которое будет у каждого члена семьи. — Хосок, это… неважно. Сегодня для нас большой праздник. Прошу тебя, давай проведём его спокойно. К тому же, Минсок давно просил кимчи, поэтому… — Мама, откуда ты взяла деньги? — по слогам выговаривает психующий альфа. Это давление пугает. — Я согласилась отработать за всё это, — выдохнув, произносит женщина, точно зная, как сильно разозлится старший сын. Но злость его будет вполне обоснованной. Она поднимает на него свои глаза и встречается с тяжёлым взглядом напротив. Уж лучше бы орал и разрушал всё вокруг, чем смотрел таким взглядом. Хосок одними глазами передаёт все те эмоции и чувства, которые режут Инхи без ножа. А на дне зрачков сына боль и сожаление.       Хосок поджимает губы, встаёт со своего места и обнимает мать, своими крепкими объятиями договаривая их немой разговор. Она обнимает сильнее, пальцами сжимая ткань его одежды. — Я умереть хочу, мам, — хрипит он ей в макушку, чувствуя, как её хватка усилилась, — но не смотреть, как ты мучаешься ради меня, ради нас всех. Если бы я только знал всё наперёд, ни за что не пошёл бы в эту грёбанную школу, — Хосок в уме сжёг её, стёр с лица земли, а слово «выпускной» превратил в ноль. — Сначала те вещи, теперь эта еда… — Когда у тебя будут свои дети, ты поймёшь, что всё это — вовсе не мученье, а счастье для любого родителя. Делать что-то для вас — Рай для меня, сынок. Да и покормить вас один раз в год едой, которую некоторые брезгают есть, считая помоями, — дело невеликое. — Ты ведь знаешь, что не будешь знать ни сна, ни отдыха, пытаясь отплатить им всё, что стоит на столе, — стоит только подумать об этом, как кровь начинает кипеть. — Ничего страшного, мои дети имеют право поесть кимчи с рисом, а не то, что мы всегда едим. Я ради вас на всё пойду, Хосок-а, всё сделаю, лишь бы вы были счастливы. — Мы итак счастливы, ведь у нас есть ты, — ни капли не лжёт альфа. — Я знаю, родной, — поглаживает его щеку женщина, — а теперь пообещай мне, что не будешь сидеть с каменным лицом и портить всем нам настроение. На столе столько вкусностей, давайте поедим с настроением и запомним твой выпускной, как самый лучший день. Благодаря твоему окончанию мы все вкусно поедим впервые за долгое время. Теперь неизвестно когда сможем так поесть, — с грустью выдаёт она, но мигом цепляет улыбку, ведь не время вешать нос. Хосок отвечает ей тихое «обещаю» и мысленно клянётся, что наступит день, когда они спокойно могут позволить себе поесть то, что стоит перед глазами, не думая, где достать деньги.       Под стрекот кузнечиков и шевеление ветвей, семья громко смеётся и наслаждается угощениями, что дарит такое большое счастье. Хвиин в наслаждении закатывает глаза от вкуса кимчи, а Минсок замарал им всё лицо, чем и вызвал очередной смех старших. Они болтают буквально обо всём, много шутят, радуются тёплой ночной погоде и просто мысленно говорят друг другу «спасибо». За то, что вместе, за то, что дышут. У Хвиин полностью развязался язык из-за выпитого алкоголя, а Инхи и Хосок, пользуясь её состоянием, начали расспрашивать её про парней. Последний же к еде почти не притрагивался, зная, как за каждый кусочек, за каждую крошку мать будет в поте лица и боли в теле пахать-пахать-пахать. Хосок ей работать ни за что не даст — он сам пойдёт вместо неё.       Когда Минсок вырубился из-за усталости, а девушка из-за выпитого макголи прямо на столе, они решили, что надо идти спать. Хосок отнёс сестру и брата в дом, помог матери убрать со стола, долго обнимал её и пожелал спокойной ночи, а потом и сам уместился на крыльце, сюда же постелив бамбуковый «матрац».       Устав наблюдать за звёздами и думая, как же скорее отдать долг за еду, Хосок потихоньку начинает засыпать, убаюканным шептанием природы, как внезапно просыпается от громкого карканья вороны где-то совсем рядом. Та залетела в дом через окно. Он вскакивает со своего места, бежит домой и выгоняет её с открытого окна. Птица, каркая, улетает к деревьям, взмахивая чёрными крыльями. Благо, никто из домашних не проснулся. Но Хосок хмурится, и что-то скручивает живот. Он поднимает глаза к небу, что-то шепчет и обратно идёт к «постели», надеясь, что ничего не хорошее не произойдёт. Аминь.

Залетевшая в окно, ворона сулит серьёзную беду.

* макголи — корейский традиционный напиток, сделанный из риса.