***
— Генерал-лейтенант… — И я не справляюсь, Намджун, — бесцветно бросает Ли, обрывая его речь, — истребители были последним рубежом. От силы час, и войска войдут внутрь города. Мало нам было мощных танков, так ещё и эти машины заполнили всё небо. У тебя, я уверен, положение не лучше. — Так точно, — желваками играет и сильнее сжимает кулаки, в следствии чего раздаётся негромкий характерный звук. — Из арсенала у нас осталось… ничего. Нет никаких средств, чтобы хоть как-то оказывать сопротивление. Да я даже своих солдат вывести не могу, потому что с неба на них падают бомбы! У меня задние границы практически голые. Как тут, твою мать, можно сохранять оборону?! — Я подумывал о наших пилотах, они могли бы дать хоть какой-то отпор и уничтожить вражеские самолёты. Но нет должного количества техники. — Знаете, товарищ Ли, нужно срочно говорить с Нагилем, — зло выплёвывает слова Ким, — пусть он делает, что хочет, хоть, сука, пусть вешается, но он должен вновь связаться с Америкой. Без подкрепления мы тут подохнем все нахрен к чёртовой матери!***
— Мам, залезай ко мне на спину, — говорит Хосок, сев на корточки, чтобы женщина смогла без труда забраться на него. — Может, мне на шею сесть? — посмеивается она, не спеша ничего делать, — или давай мы все втроём повиснем на тебе для полной радости, а? — Было бы у меня шесть рук, я так и сделал бы, — без намёка на шутку и серьёзно отвечает альфа, — мам, забирайся же. Инхи, шумно выдохнув, обходит сына, даже не смотря в его сторону, и идёт вперёд, кидая детям «идёмте скорее. Такими темпами мы никогда не доберёмся до города». — Какая же она вредная, — хмуря брови, шипит себе под нос Хосок и встаёт с корточек. Минсок бежит к маме, а Хвиин смотрит на брата и с якобы озадаченным лицом говорит: — Случайно, не знаешь кого она напоминает? А, подожди, не говори, я знаю. Тебя, — и уходит следом, тихо посмеиваясь, на сто процентов зная, что старший брат бесится. Бесить его — её любимое дело. Кажется, это её предназначение. Видеть, как этот вредный альфа краснеет от злости из-за неё, — картина на миллион. С самого детства она нарочно провоцировала его, злила, заставляла психовать, а потом сама смеялась. Мама говорила ей, что она энергетический вампир, который питается злостью родного брата, и теперь в это начинает верить сама Хвиин. Ну, а что, она ведь не виновата, что ей нравится его злить. Это приносит поистине огромное удовольствие. Помнится, когда Хосок сидел сам по себе, никого не трогая, она подбежала и укусила его в макушку, при этом вырвав несколько волос с его головы. Крики Хосока, наверное, слышал весь их городок. Весь дом тогда был перевёрнут. Хвиин, смеясь во весь голос, убегала от него, а Хосок, гоняясь за ней, орал, что ни одного волоска на её тупой голове не оставит. Даже просьбы матери прекратить этот детский сад не помогли успокоить брата и сестру. — У тебя был седой волос! Я его и вырвала, старик! Я для тебя хорошо сделала, между прочим! — А у тебя вся голова седая. Сейчас я их вырву, бабка старая! Если Хвиин говорила с шуткой, то парень ни капельки не шутил. Эту девчонку хотелось прибить, отомстить за все её проделки, из-за которых страдал Хосок. Раздражала она его неимоверно. Ведёт себя, как ребёнок, и не хочет взрослеть. Даже Минсок по сравнению с ней посерьёзнее будет. Житья Хосоку не было с ней. От неё даже не отдохнуть: пристаёт ведь, как липучка. Иногда Хосок был рад, что у него была работа, ведь хоть на какое-то время можно не находиться рядом с сестрой. А однажды она опозорила его перед омегами! Как-то Хосок, будучи подростком, позвал гулять мальчишку, который ему безумно нравился, но не обращал на него внимания из-за бедности. Погулять с ним омега согласился, ибо он сказал, что покажет удивительное место, которое он никогда в своей жизни не видел, (он вышел из кожи вон, с пеной у рта рассказывал насколько потрясающе выглядит то заветное место, у него даже выступил пот), но с условием что он пойдёт не один, а со своими друзьями. Хосок, конечно, хотел, чтобы они были лишь вдвоём, но, что поделать, нацепив обворожительную улыбку, часто закивал. И всё было хорошо, они собрались в назначенном месте вместе с друзьями омеги и собрались идти, как неожиданно появилась Хвиин, лицо которой было испачкано грязью, а одёжка зашитая-перешитая. Лицо Чона нужно было видеть, и будь у девочки фотоаппарат, она бы не упустила возможности запечатлеть его удивлённо-злое лицо. — А куда вы собрались? — спрашивает она, хоть и ей всё известно. — Хвиин, иди домой, маме помощь нужна, — с натянутой улыбкой прошипел он. — Неа, не нужна. Я всё сделала, — гордо произносит сестрёнка, — так куда вы идёте? — задаёт вопрос уже трём омегам. — Хосок покажет нам удивительно-прекрасное место, — тот, за кем бегает Хосок, слово в слово процитировал описание. — Он ведёт вас к болоту что ли? — со смехом говорит она. — Болото? — с возмущением спрашивает мальчик, уставившись на Хосока, у которого глаза вылезли из своих орбит. — К-конечно, нет! Хвиин просто… — Оно самое! Нет, удивительно оно тем, что вонь несёт за километр, а цвет вызывает тошноту, но с «прекрасно» ты конечно перегнул, любимый брат. Ну ладно идите, может понравится. Кстати, любимый брат, ты свою голову помыл? — Хвиин подходит ближе и внюхивается в его волосы, — представляете, вчера мама у него столько вшей нашла! А гнид там сколько! Мама не горюй! Его вши и к нам ведь перешли, местожительство они любят менять, твари. Кстати слышала, что им больше по душе чистые головушки, вот, например, как у вас, — кивает она на омег, и у тех, кажется, дёрнулся глаз, — ай, чешется! — и, зажмурив глаза, начинает чесать голову, закрывая глаза якобы от сильного зуда, а когда открывает, тех омег уже и след простыл, а с ушей и носа брата идёт пар. — Ой, мне, кажется, нужно срочно помочь маме! — она подорвалась с места, убегая домой, думая, что бешеный брат гонится за ней, но Хосок стоял на своём месте, гневно скрипя зубами и играя желваками. Если он сложит её в гармошку, мама с Минсоком сильно будут злиться? На самом деле любили они друг друга настолько же, насколько злили. Они об этом оба знали. Их любовь слишком крепка, а чтобы её немного разнообразить они играют в кошки-мышки. Инхи каждый раз, когда они ссорились, говорила о том, как годовалый Хосок не отходил от сестрёнки (он ведь сам маленький ещё, чтобы понимать, что эта крохотная девочка — та, которую он будет прятать за своей спиной и защищать, но малыш ни на секунду не оставлял её; он мог просто держать в руках деревянную игрушку и сидеть рядом, даже засыпал он вместе с ней. Как ни странно, он ни капельки не ревновал родителей к Хвиин. Когда малышка начинала кряхтеть, Хосок, пошатываясь, едва ли не падая из-за того, что не мог стойко держаться на ногах, шёл к родителям и размахивая ручками, давал понять, что нужно идти к Хвиин), а Хвиин переставала орать только тогда, когда могла чувствовать присутствие брата. Впрочем, всё детство Хосок и Хвиин были не разлей вода, просто сейчас они балуются. Хосок защищает сестру, как голодный волк свою добычу, а она в свою очередь заботиться о нём. — А нас будут там кормить? — спрашивает Минсок, идя вприпрыжку. — Наверное, сынок. — Будешь червяков кушать, — зловеще улыбается Хосок, посматривая на младшего. — Вместе с Хосоком, — не остаётся Хвиин. — Мне кажется или какая-то крыса пищит? — обращается он к маме и брату. — Урод. — Жаба болотная. — Успокойтесь, — хмурится женщина, а потом разглядывает местность, которую окружают большое количество граждан, — осталось совсем немного идти. — А что потом будет? — серьёзно спрашивает Хвиин, — не идём ли мы в лапы врагов? Может, стоило остаться дома? — Нет, — отрезает брат, — в нашем городке оставаться небезопасно. Если армия красных войдёт в страну, такие места жительства, как наше, первым делом будут уничтожены. Но и нельзя сказать, что и в городе мы будем в безопасности. Нас везде будет подстерегать опасность. — Но мы ведь вместе, — тепло произносит девушка и смотрит в глаза старшего. — Мы вместе, — повторяет Хосок и не скрывает короткую улыбку. Хвиин улыбается ему в ответ, смотря теплым взглядом, и в ту же секунду меняет эмоции. — Мам, сегодня, наверное, снег пойдёт. — Почему? — сдерживая смех, спрашивает женщина. — Наша Тучка улыбнулась! — прикрикивает она и срывается на бег, прежде дав брату хороший подзатыльник. Хосок не может оставаться в стороне.***
— Здравия желаю! — отдаёт честь майор, который командует здешним батальоном, приветствуя Ким Тэхёна. — Здравия желаю, — так же отдаёт ему честь полковник и входит внутрь штаба. — Доложить о подготовке. Насколько большой у нас арсенал? В штаб заходит Юнги и коротко здоровается с майором и остальными, после садясь по левую сторону от Тэхёна. Справа сидит майор. — Как только поступило объявление о начале войны, мы укрепили войска. Наши солдаты расположились на 10 км дальше, чтобы в случае вторжения вражеской армии… — 10 км слишком много, — перебивает говорящего Юнги, чем нарекает на себя злобный взгляд Кима. — Вы лишены воспитания элементарной вежливости и этики, лейтенант Мин? — Ни в коем случае, полковник Ким, — спокойно отвечает ему Юнги, а потом переводит свой взгляд на майора, — Извините, что перебиваю, — в его голосе можно отчетливо услышать особую интонацию, — но 10 км слишком много. Во-первых, уйдет время, чтобы они смогли сообщить нам, во-вторых, северяне вполне могут уничтожить их всех, и тогда и мы не сможем вовремя прийти им на помощь, и сами можем оказаться в не совсем хорошей ситуации. Пока не слишком поздно, нужно их отозвать назад. Нечего им там делать. — Что значит «нечего», лейтенант? — возмущается майор, — Думаете, я просто так их отправил туда? Если коммунисты сунутся в эту территорию, наши солдаты окажут им сопротивление, тем самым выигрывая для нас время. — А если танки и истребители выйдут одновременно, они тоже окажут сопротивление? — кривит рот омега, произнося с грубостью. — Они не выйдут одновременно, — отвечает вместо майора Тэхён, — использовать такие силы на один только участок — глупо. — Хорошо, полковник, — кивает головой лейтенант, — пусть они выйдут не вместе, а отдельно, но даже в таком случае, выстоят ли наши солдаты против такой силы? Зачем нам пустые жертвы? — Территория, которую мы защищаем, не большая, поэтому коммунисты не отправят сюда большое количество своих отрядов. — Не будьте таким уверенным. Нельзя забывать то, что они вполне могут сделать мощную атаку, чтобы не тратить много времени и поскорее подобраться ближе к столице. Все они задумываются. Каждый по-своему прав. — Тогда сделаем так, — говорит полковник, — мы устроем засаду. Оставим им «сюрпризы».***
Солнце светит ослепительно ярко в этот день, его лучики то и дело щекочат лицо, заставляя жмуриться. Слух приятно ласкают негромкое щебетание птиц, стрекот кузнечиков, шелест листьев, и всё бы хорошо, если бы не осознание того, что совсем скоро вся эта спокойная атмосфера погибнет в тёмной и мрачной войне, что убивает всё живое. Война — словно чёрно-серые тучи, несущиеся со скоростью ветра, которые с каждом разом всё больше поглощают собой чистое небо. В этих тучах молния, мощностью тысячу ватт, сверкает, гром долбит и торнадо бушует. Всё здесь чертовски агрессивное, злое, такое уничтожающее. С каждым приближением туч, сердце срывается на бешеный ритм и играет очень громко, будто бы фоновое музыкальное сопровождение. Этого не бояться невозможно. И ведь маленькая надежда на то, что появится маленькая радуга, что хотя бы немножко осветит этот мрак, не умирает. Она остаётся жить. В каждом. В абсолютно каждом человеке. Неважно северянин он, южанин, американец или японец. Джунки смотрит прямо перед собой, вглядывается во что-то, лицо ладонью прикрывает, чтобы лучше видеть, наверное среди деревьев папу ищет. Он всегда приходит, когда альфе тяжело на душе. Папа поднимает его с колен, отряхивает грязь, по волосам гладит, по лицу нежно проводит своими гладкими руками, что весь мир, словно в колыбели качают, и улыбается. Этим жестом он вдыхает в него новую жизнь, забирает весь негатив и подталкивает к новым вершинам, которые Джунки должен самостоятельно преодолеть. Его тело в ссадинах, в порезах, на ногах волдыри лопаются, тело ломит, будто по нему проехался танк Т-34, но он идёт. Он продолжает преодолевать испытания, которые забирают частички его жизни, но при этом дарят бесценный опыт. И вот он идёт, идёт, кажется еще чуть-чуть и всё это останется позади, но вырастает новая преграда, имя которой «война». Как бы он не пытался пройти через неё, не получается. Ему войну не одолеть. Папа очень сильно ему нужен. Он на грани потери сил, а его всё нет и нет. Неужели он думает, что Джунки справится один? Вот только он так не думает. Они сидят чёрт знает какой час среди кустов и деревьев, не зная, что их ждёт дальше. Неуверенность в своих действиях очень сильно гложет, она посылает всё новые и новые порции страхов, которые ослабляют боевой дух. Солдаты понимают, что так нельзя, что нужно взращивать в себе и в других уверенность на удачное завершение предстоящей стычки, да только не получается. В груди сердце громко бьётся, а пот льётся ручьем (то ли от жары, то ли от страха). Что если их уничтожат одной сильной волной? За свою жизнь страшно, за семью, которые молятся о их благополучном возвращении, страшно, за родину страшно. Время тянется так мучительно долго. Уж лучше произошло бы всё быстро, чем вот так есть себя заживо. Мыслей в голове так много, они действительно убивают. А вдруг их план не сработает? Вдруг решение начальников было неверным, и они погибнут зря? Почему папа не приходит к Джунки? — Господи, сделай так, чтобы проклятые северяне пошли этим путём и сдохли все до единого к чертовой матери, — полушепотом произносит один из товарищей. Всего их пять человек, включая Джунки. — Думаешь, он тебя услышит? — усмехается один, не разговаривая выше среднего тона и параллельно бегая глазами по периметру. — Услышит, — ещё тише произносит он, больше отвечая самому себе, — обязательно услышит. Бог любит своих рабов и не оставит их в беде. — Что ты там мямлишь? — Да так, говорю, устал сидеть. Задница вся мокрая уже. — И не только задница. Эй, Ли Джунки, ты ведь из взвода Мин Юнги, — обращается к нему парень, — пока сидим, расскажи, какой он человек. — Человек, как человек, — нехотя отвечает он, всё ещё надеясь, что появится мама и разгонит все его переживания. — Ну это понятно, что не динозавр. Он реально такой каменный, как его описывают? Омега ведь всё-таки. — Не думаю, что слово «каменный» описывает его. Ему больше подходит «непробиваемый», — образ лейтенанта тут же вырисовывается перед глазами, и Ли даже отвлекается от своих мыслей, — он очень сильный человек, товарищи. Ну, морально. А хотя нет, и физически он тоже силён, — непрошенная улыбка растягивает губы, — лейтенант любого на лопатки положить сумеет. — Не верю, — цокает солдат, а Джунки смотрит на него, как на того, кто сказал, что два плюс два — пять. — Хорошо, вот вернёмся, лично на собственном опыте удостоверишься правду я сказал или нет. — А вот и стимул вернуться назад живыми! — едва ли не восклицает еще один, у которого заметно поднялось настроение. — Да тихо ты! — шипят на него все четверо, а потом, переглянувшись между собой, тихо смеются себе в кулаки, стараясь не издать ни единого звука. — Пока сидим, хочу послушать ваше мнение, как вы думаете правильно ли мы поступили? — Это сложно сказать, — отвечает Джунки, прерываясь на тихий выдох, — действия северян никак нельзя предугадать. Мы в любом случае в жопе, товарищи, — тихо посмеивается он, вот только смеяться не хочется совсем. — Нас только Америка спасти может, — произносит кто-то из парней. — Не скажи, — мотает головой самый молчаливый и старший, Дэён, — не факт, что они втянутся в это. — Да и если втянутся, это не значит, что мы выиграем, — дополняет его слова Ли. — Идут, — обеспокоенно шепчет солдат, всё чаще и чаще выглядывая из-под кустов. Сразу же после его слов парни подрываются и отползают чуть дальше, почти утыкаясь лицом в землю. — Четвертый, четвертый, — приглушенно говорит в рацию Дэен, — коммунисты здесь. Будьте готовы, — в ответ ему не отвечают, ибо лишний шум не нужен. Тот, кто должен был его услышать, услышал. — Вызывай машину, — не отрывая глаз от надвигающегося танка, тихо говорит ему Дэён. — Девятый, девятый, гони сюда свой железный монстр, пока мы тут заодно с ними не взорвались, — и отключается, — выдвигаемся назад, братья. Мы должны успеть до того, как взрывчатки взорвутся. — Останемся отстреливаться? — Никак нет. Думай, что говоришь, — ругается Дэён на Ли Джунки, — сейчас по одному взрывы пойдут, думаешь они пойдут дальше? Эти суки сейчас обойдут это место и нарвутся прямо на нашу армию. — А если не обойдут? — Джунки, заткнись! — психует Дэён, — а куда тогда по-твоему они должны съебат… — раздаётся взрыв, из-за которого речь прерывается, а следом за ним вспыхивает огонь, поглотивший груду металла, что раньше назывался танком. — Пошла жара, — усмехается парень, наблюдая за оранжево-красным процессом, — так вам и надо, твари. Чтобы все до единого горели в огне. — Полетели назад, пташки, — улыбаясь, говорит Дэён, и парни, наклоняясь едва ли не до земли, бегут в то место, где их должен поджидать внедорожник. За спиной раздаются взрывы, которых северяне не могут миновать. Чёрный густой дым поднимается вверх, а из-за треска огня и запаха лесные обитатели вылезают из своих укрытий и находят более безопасное место. — За нами, блять, хвост! — кричит один из солдат, вовремя повернувший голову назад. — Бежим! — кричит еще один и встаёт во весь рост, собираясь убежать, но он и ускориться не успевает, как замертво падает на землю, подбитый вражеской пулей. Громкий крик Дэёна, что хранит в себе «Не вставай!», так и остаётся не услышанным глупым солдатом. Дэён с сожалением смотрит на товарища, но это затягивается лишь на мгновенье, ибо им нельзя задерживаться. Они четверо в опасности. — Направляйтесь к деревьям. Помните, что мы должны добраться до машины живыми. Как можно скорее. Пулевая очередь продолжается. Материи издают мгновенные звуки и врезаются в деревья. Солдаты не понимают откуда они летят. Спина у всех ужасно ноет, как и ноги, из-за согнутого положения, но они продолжают бежать дальше. Листья, ветки, колючки лезут в глаза, царапают лицо, в следствии чего появляются дорожки крови, а запах дыма заставляет кашлять и лить слёзы. — Чего они добиваются? — не понимает Джунки. — Хер его знает, — бросает Дэён, отвлекаясь на взрывы, которые почему-то не прекращаются, — Я не понимаю их поведения. Почему они продолжают наступать дальше, если тут всё напичкано взрывчатками? — А если… — будто по сценарию взрывная и автоматная очередь прекращаются. У них в глазах читается большое непонимание обстоятельств. Вражеские техники возвращаются назад. — Быстрее к машине!***
— Первый, первый, — говорит в рацию Дэён. — На приёме, — отвечает ему Тэхён. — Мы едем. — Без потерь? — Одна, — тише добавляет он, а потом продолжает, — те будут обходить. Готовьтесь, скоро они прибудут. Мы тоже в пути. Дэён отключает рацию и откидывает голову на сиденье, на секунду прикрывая глаза. В машине тишина не прерывается.***
— Без потерь? — говорит полковник, а Юнги сосредотачивается на ответе, который в следующую секунду Дэен произнесет через рацию. Кулаки непроизвольно сильнее сжимаются, а внутри что-то сводит — лейтенант переживает. — Одна, — Юнги вздрагивает. Неприятное чувство растекается по всему телу. «Джунки» тут же высвечивается перед глазами. Дэён продолжает ещё что-то говорить, вот только Мин его не слышит. Все его мысли посвящены его ученику, о котором неизвестно жив он или нет. Про его смерть говорил сержант или нет. Юнги нужны ответы. Хотя бы какие-то подсказки на то, что с Джунки ничего не произошло. Юнги не в силах мыслить здраво и объективно. Ему хочется плакать. Просто плакать из-за паршивого состояния в душе, от которого он не может избавиться. — Возьмите под свой контроль боевую самооборону, как только появятся первые танки, выводите гранатометчиков. До самого последнего наши солдаты не должны выбираться из-под укрытия, ведите бой отдалённо. — Так точно. — Что с передним периметром? — Там есть солдаты, но основную силу мы забрали, так как больше коммунисты в ту сторону не сунутся из-за взрывчаток. — Хорошо. Приступить к исполнению. — Есть! — одновременно произносят майор с двумя командирами, и Юнги возвращается на Землю, бегая по площади растерянными глазами. — Так точно, — заикаясь, говорит он, и направляется к выходу, как Тэхён окликает его. — Лейтенант, прошу Вас задержаться. Юнги возвращается на своё место, внимательно смотря на Кима. — Мой взвод на готове. Если… — С Ли ничего не случится, — прерывает его Тэхён. Он знает причину растерянности лейтенанта. Точно также знает, как он беспокоится о своём ученике. — Этот парень не из тех, кто не будет бороться за свою жизнь. Он не даст себе умереть, пока ты ему не прикажешь. Юнги закусывает губу и отводит взгляд. Он себе ни за что не признается, но ему стало легче. Наверное, вот она, та поддержка, которую он искал, чтобы не потеряться в пучине собственных мыслей, которые всё затягивают на дно. Слова Ким Тэхёна не могут быть сто процентной правдой, но они хотя бы дарят хоть какую-ту надежду, за которую омега будет цепляться до того, как собственными глазами убедится, что с Джунки всё в порядке. — Тебе нельзя падать духом, лейтенант. Не сейчас. Да и никогда. Война только-только набирает свои обороты. У тебя родина в опасности. Ты должен её защищать, поэтому живо собрался и пошёл выполнять приказ! — Есть, — встаёт со своего места он, преодолевая желание не уходить с штаба. Здесь ему хорошо. Здесь ему спокойно. Почему-то… — Я не понял, — хмурит брови Тэхён, — ты когда у нас в улитку превратился? — А Вы когда у нас стали обращаться ко мне на «ты»? — лейтенант отдаёт честь и, улыбаясь, уходит. Улыбку от полковника он не прячет. Полковник же думает, что ему гораздо больше идёт носить улыбку на губах, нежели язвить и пререкаться. Улыбка у него очень красивая. Она живая.***
— Полковник Ким готовится к атаке. По их плану северные должны нарваться прямо на них, — докладывает солдат генералу. — Нужно знать о всём там происходящим. Если наши начнут проигрывать, мы должны немедленно их отозвать назад. Ты должен докладывать мне обо всём, что там творится. Абсолютно обо всём. «Докладывай мне о Юнги». — в мыслях говорит ему генерал. — Так точно. Когда Юнги видит Джунки перед собой, когда он удостоверяется в его целости и сохранности, он едва ли на землю не падает. На колени. Он готов молиться небесам или кому-то там еще, сложить ладони в молебном жесте, за то, что его ученик живой, за то, что он не лежит под слоем земли, которую подорвала вражеская бомба. Он испытывает что-то странное у себя в груди, и ему хочется ринуться в его сторону, обнять сильно и разреветься, повторяя, что он жив. Наверное, это то, что испытывают все родители? Старшие братья, сёстры? Возможно. Сокджин ведь тоже испытывает такое чувство сейчас, не правда ли? Юнги, кажется, начинает его понимать. Омега с ним жестоко обходится, оказывается. — Товарищ полковник, — слезает с машины Дэён, прямиком направляясь к Киму. — Их всё ещё нет, — хмурится Тэхён. — Меня это и напрягает. Они должны быть здесь максимум как полчаса. — Дэён, на сколько вы растянули мины? — спрашивает полковник, и Дэён понимает почему он его задал. — На километр. Но ведь они не могут преодолеть такое расстояние. Там каждый метр напичкан бомбой. Они запросто потеряют всю технику. — А если они без техники? — озвучивает свою мысль Юнги, задумчиво глядя вдаль. — Так танки с машинами ведь были, — теряется Дэён, а потом резко замолкает. До него доходит. Осознание приходит. — Нам нужно к передней границе! Срочно! Вот только поздно: — Первый! Первый! — играет рация Тэхёна, передавая голос военнослужащего, который остался у главных врат наряду с несколькими взводами, — на нас напали!***
Когда полковник оказывается на передних вратах, всё уже разрушено. Их солдаты лежат на земле, укутанные пеплом и порохом, а вражеские отряды вторглись в территорию, добивая последних. Слышны лишь свисты пуль, что протыкают человеческую плоть, тем самым обрывая их жизнь. Солдаты отстреливаются, метают гранаты, которые хоть и убивают северян, но не дают ощутимого эффекта, они даже не успевают перезаряжать свои оружия, как один за другим оказываются в объятиях родной земли, которая поглотит их в себе. — Полковник Ким, дальше нам нельзя! — кричит Дэён, не зная какое решение примет Тэхён: прикажет вернуться в столицу или помочь солдатам, которые уже обречены на верную смерть. — Им не помочь. Даже если мы всем составом ринемся туда. — Самолёты. Прозвучал тяжелый голос. Окружающие в недоумении бросают на него взгляды, не понимая о чём говорит полковник. При том произнесённое слово прозвучало с ярко-выраженной горечью. — Им и не надо проходить через путь, который набит минами. Коммунисты прибыли сюда на самолётах. Мы не учли этот момент. Я не учёл. Действительно. Теперь ответы становятся ясными. Понятно как северяне оказались тут, когда должны были быть на задних вратах. Поэтому и танков здесь нет. Глупцы. — Что делать? — спрашивает Юнги. И вопрос его искренний, он правда не знает что делать. Лейтенант в замешательстве, в растерянности. — Я настаиваю на том, чтобы мы не отправлялись туда и не отправляли им помощь, — снова говорит Дэён, пытаясь убедить каждого в своей правоте, — эту землю и солдат никак не защитить. В порыве сохранить их, мы можем потерять всё. А нам ещё всю страну оберегать. Неужели мы пожертвуем кораблём, чтобы спасти полупенсовый канат? Тэхён, не отрывая взгляда от картинки впереди него, что режет ножом его тело и душу, подносит рацию ко рту.***
Идти семейство Чон устало. Солнце беспощадно бьёт своими лучами, словно наотмашь, воздух сухой и кругом стоит пыль, что приводит к затруднению дыхания. Люди плачут от бессилия, от усталости и от своей беспомощности. И только одно не даёт им остаться на этом пути — когда-нибудь эта дорога всё равно закончиться и город распахнет свои объятия, которые неизвестно убьют или наоборот сохранят. — Мама! — пугается Хосок из-за того, что женщина едва ли не падает на землю. Он тут же реагирует и придерживает за плечи. — Всё хорошо, я пыталась разглядеть Ха Ру, вот и споткнулась, — улыбается она и идёт дальше. Хосок недовольно поджимает губы и идёт следом. Все они знают, что Инхи не споткнулась и что она ни за что на свете не согласится взобраться на спину Хосока. Её здоровье очень шаткое, но что они могут поделать, если мать такая упрямая? Чон безумно бесится. Его раздражает абсолютно всё. Его вся эта Вселенная раздражает. Начиная от погоды и заканчивая характером Инхи. Он глотает свою беспомощность и плетется за матерью и сестрой с братом. — Мам, может быть передохнём? — Я не устала, — пытается звучать бодро женщина, и каждый из детей делает вид, что они не заметили нотки усталости и слабости в её голосе. — Я устала, — врёт и не врёт Хвиин. Боль в ногах и пояснице ощущаются ярче, но сил идти дальше в себе она нашла бы. Просто маме нужно отдохнуть. Себя она жалеть не будет, а ради детей готова на всё. — Умаялась страшно. Давайте отдохнём минуточек десять. — Выйдем из толпы, — Хосок направляет семью в сторону так, чтобы можно было спокойно и без происшествий выбиться из огромного потока людей, и успевает незаметно подмигнуть сестре. Они уходят в сторону не слишком далеко, но так, чтобы их было не заметно среди деревьев. Минсок с громким аханьем валится на землю, покрытую растениями, закрыв глаза, а девушка помогает маме присесть на упавшее гнилое дерево. Хосок снимает с себя груз и едва сдерживается, чтобы не застонать от облегчения. Он кладёт вещи на землю и разминает спину, пока Хвиин поит водой остальных. Её у них осталось немного. — Сынок, попей водички, — протягивает кувшин с водой Инхи, и Хосок не может отказаться. Он приближает материю ближе к губам и наклоняет так, чтобы его лица не было видно. Воду он так и не пьёт. Не из-за того, что не хочет. Хочет. Во рту настоящая Сахара, но Чон давно привык не думать о себе. Чем он выпьет, лучше оставит побольше семье. А себе можно и позволить сдохнуть от обезвоживания. Чего уж там. Чон делает пустой глоток, вытирает якобы влажные губы и кладёт кувшин с водой обратно. Потом падает на землю рядом с Минсоком и жмурит глаза из-за светящего солнца. Сейчас большая огненная звезда светит не столь ярко и беспощадно, как это было тремя часами ранее. Потихоньку вечереет, а это значит, что скоро наступит долгожданная прохлада. — Может, поспим? — подаёт голос самый младший, приятно располагаясь под деревом. — Можно, — кивает Хосок, смотря на шевелящиеся листья над своей головой. Сначала он не обращает на них особого внимания, а потом понимает, что шевелятся они из-за ветра, которого не было. — Но не более часа, — Хосок спать не будет, он будет наблюдать за частотой их колебания.