Раскол

***

— Командир Им! — громко оповещает о своем приходе солдат, ища глазами нужного ему человека. Его голос будто бьётся о борта самолётов, возвращается назад и эхом гуляет по всему пространству. — Слушаю, — спустя несколько мгновений слышится в ответ, и пришедший бегает глазами в поисках командира. Он выпрыгивает из военного самолета, подправляя широкие брюки. — Что случилось, сержант? — Тебя генерал хотел видеть. Он хочет обсудить… — Хотел обсудить с тобой про вылет самолетов, — третий голос разрывает диалог, и двое парней тут же отдают честь пришедшему генералу. Ким Сокджин коротко кивает в приветствие и осматривает большое помещение, в котором хранится «крылатая» техника. К слову, эта база находится в двадцати километрах от города Сувон. — Я весь во внимании, товарищ генерал, — альфа становится более серьезнее; он даже очень рад этой теме, хоть какому-то движению с их стороны, касаемо летательных аппаратов. С тех пор, как он узнал о том, что американцы отправляют свои самолеты сюда, Джиан каждую минуту смотрел на дверь и ждал, что кто-нибудь из штаба явится. Ему было не по себе от того, что все участвовали в войне, а их команда нет. А теперь, собираясь вылетать, чтобы бомбить вражеские отряды, его душа на месте. — Американцы вылетели в сторону Инчхона, они будут биться с врагами там же. Ты и твоя команда будете у Сувона. — Почему Сувон? — Потому что я уверен, что коммунисты нападут одновременно и на Сувон. У них сил хватит, чтобы совершить двойной удар. — Вас понял, — коротко отвечает Джиан, уже предвкушая тот момент, когда он будет у штурвала и гасить врагов. Нельзя сказать, что альфа испытывает какую-то особенно-огромную любовь к самолётам. Летательные аппараты — не его смысл, не то, без чего он не может представить свою жизнь, а быть пилотом и командиром воздушных сил — не цель всей его жизни, не детская мечта, ставшая целью. Детство… Оно такое тусклое, темное, и оно сохранило бы свой цвет до самого конца, если бы не одно солнышко. Лучик, который своим светом отогревал всю его холодную жизнь. А потом снова стало холодно. Лучик забрали. Или он сам ушёл — неважно. В итоге он снова в темноте. В юношестве его просто забрали в армию, ведь особых амбиций и выдающихся склонностей к учебе у него не было. А куда еще девать необразованную и нежелающую учиться молодёжь. «Сила есть, ума не надо.» Физический труд в армии пригодится куда больше. Кажется, в этот момент он осознал какую роль играет образование. Это ведь свет, способный вытащить из вечной темени. Друг детства пытался поменять его мировоззрение, развивать его затаившиеся способности к учению, но он сам не захотел. Они даже поругались с ним. Он это хорошо помнит. Но его лучик на него не обиделся, лишь тихо вздохнул. Когда камаз, наполненный парнями, как и он, тронулся с места и взял своё направление, Джиан очень сильно пожалел. Надо было учиться. Нет, не чтобы быть образованным и поступить в колледж, покидая его пределы как профессионал, а чтобы остаться. Не рядом с ним, а хотя бы недалеко от него. А теперь он уезжает неизвестно куда и неизвестно когда вернётся. Но он вернётся. Ради него. — Ты ведь дождёшься меня? — крепко держа руки омеги в своих и смотря на него с надеждой в глазах, говорит Джиан. — Ты только вернись, — скатывающиеся слёзы не скрывает и плачет навзрыд, обнимая его за шею. Ему так хочется кричать на весь мир за несправедливость. Почему жизнь отбирает у него дорогих ему людей? Сначала отец, а теперь тот, чья душа с его душой связана. — Я обязательно вернусь и заберу тебя. Я окрепну, стану сильнее, завоюю ту жизнь, в которой ты будешь жить счастливо и беззаботно, и женюсь на тебе. Ты только верь в меня и жди. Обещай мне, Чимин. — Обещаю, Джиан. Я буду ждать тебя. Возвращайся поскорее. С тёплым чувством внутри, название которому любовь, Джиан отправился в далекий путь. Дорога заняла три дня и три ночи. Парни были ужасно измотаны, даже напуганы; их кормили, но еда не вызывала чувства счастья, ибо давали им засохшие лепешки и мало воды. Кто-то радовался и этому, ведь для многих хлеб в любом виде — непозволительная роскошь. Там им рассказали, что их везут на базу, где находятся самолеты страны. Почти никто не обрадовался, ведь они могут попрощаться с жизнью: их ждут беспощадные тренировки, побои, которые регулярно происходят в армии, и несчастные случаи, когда те будут за штурвалом. Самолёт — вещь опасная. А Джиан решил для себя, что приручит эту непонятно как летающую штуку, без крыльев как у птицы, словно дикого зверя. Для Чимина. Он будет лезть из кожи вон, совершать невозможное, станет лучшим пилотом, обретёт жизненный опыт и заберёт с собой омегу. Как и он обещал. Первые два года — невыносимая пытка, ад, но он терпит. Все ещё ради Чимина. Он истекал кровью, пачкал ею землю, потом заставлял кого-то ею истекать, больно падал, потом вставал, слышал треск собственных костей, потом ломал чужие, зализывал свои раны, рвал других, видел свою смерть, чувствовал её холод, не спал ночами, не ел сутками, терял сознание из-за морального и физического истощения, злился, когда начальники отчитывали его, как какого-то мальчишку, и материли, а потом в душе улыбался, когда они же его хвалили и ставили другим в пример. Джиан будто заново родился. Он обзавёлся несколькими друзьями, стал чаще веселиться, делать успехи, каждый из которых он посвящал лишь одному, что постоянно в мыслях. Когда у него появлялось немного свободного времени (чаще всего оно появлялось только ночью, когда все солдаты ложились спать), Джиан думал о Чимине. Он вспоминал о нем. Представлял его образ перед своими глазами. Дышал воспоминаниями, которые хранят в себе столько чудесных моментов. Как-то он написал ему письмо. Однако он не был уверен в том, что оно дойдёт до адресата, ведь Чимин уже должно быть покинул их детский дом и закончил школу. Джиан не знал о местонахождении омеги, и это его так огорчало. Но руки каким-то образом сами написали адрес детского дома, и парень подумал, что воспитатели наверняка знают где Чимин и отправят ему его письмо. Им сидел в столовой. Сидел и писал то, что чувствует его душа. Спать вообще не хотелось, потому что он был так возбуждён той мыслью, что его солнышко будет держать эту бумагу в своих руках и ощущать трепетную любовь Джиана к Чимину через прописанные буквы, возможно даже плакать в тех местах, где альфа по-особенному изложил свои мысли. Он представлял лицо Чимина, когда он читал бы письмо, и улыбался. На душе так спокойно и тепло. Эту легкость просто не объяснить словами. Проходит ещё год. Ответного письма от Чимина нет. Надежда тускнеет, но он все ещё верит. Чимин ждёт его, он ведь обещал. А обещания надо сдерживать. Это слова самого омеги. Нет, ну что же это он, всякое может случится. Это письмо могло вовсе не дойти до него. В пути всякое случается, вдруг оно где-то затерялось, его могло унести ветром, сотрудник его спутал или ещё что-то. Все нормально. Чимин его ждёт. Джиан не может дождаться того дня, когда его смогут отпустить на несколько дней. За три года он многому научился, вырос, стал совсем взрослым, превратился в настоящего мужчину, солдата, защитника, способного постоять не только за себя, но и за близких; его стали узнавать, как одного из лучших лётчиков, а они высоко ценились, так как их было совсем мало. Джиан никогда не считал себя способным человеком, даже сейчас, когда его все хвалят, он почему-то отказывается верить в свой успех. Ему кажется, что то, что он делает это не более чем обычные вещи, тогда почему же окружающие едва ли не возвышают его до небес? Или это он занижает собственные способности? Может быть. А может и нет. В любом случае, всё это он делает лишь для Чимина. Абсолютно всё. Только ради него он кровью расплачивается за каждый взлёт и положительный итог. Он и живёт, и дышит только для него. Ни капли для себя. Одним вечером парни разговорились. Джиан не знает как завязался разговор, в ходе которого они затронули личные темы, но разговаривать с ними не было неприятно. Скорее, правильно. Он сам по себе человек замкнутый, не разговорчивый (однако все эти качества испаряются, когда рядом Чимин), но и таким людям нужно как-то освобождать душу, поэтому он на удивление не испытывал никакого дискомфорта во время открытого общения с товарищами. — Вас ждёт кто-то? — этот вопрос, словно вылившееся ведро с ледяной водой прямо на голову. В груди становится тепло и холодно одновременно. Все мысли как всегда лишь о нём, поэтому он пропускает то, как ответили братья. — Сержант Им Джиан! — кричит солдат, и альфа возвращается на землю, — ты куда улетел, братец? — Извините, просто задумался, — отстранённо отвечает он. Продолжать беседу нет никакого желания. Хочется спрятаться. — Ну? — Что, ну? — переводит вопросительный взгляд на парней. — Тебя кто-то ждёт? — повторяет вопрос. — Не знаю, — Джиан боится собственного ответа, — я думаю, что да. Наверное. — Это твоя пара? Или родители? — Мой омега, — резко выпаливает он и чувствует, как теплоты становится больше от этого «мой» омега. — Если это и правда твой омега, значит он тебя дождётся, а если нет… — Он дал мне обещание, — Им даже морщится от последней части предложения, вырвавшейся из чужих уст. — Ну так чего ты паришься? Всё нормально будет, братец. До отпуска осталось совсем нечего. Уедешь и будешь ты со своим омегой. Жениться хочешь? — Хочу. Связать свою жизнь с его хочу. Детей от него хочу, признаваться в любви каждый день, целовать его перед сном и после пробуждения, встретить с ним старость хочу. Я хочу его всего. Но прошло столько времени. Я не знаю испытывает ли он те же чувства ко мне, что и я к нему. — Откуда такие мысли? — Год назад я написал ему письмо. Он так и не ответил. — Пиздец ты тупой, сержант, — смеются они, а Джиан на них удивленно таращится. — Выдумал себе всякую херню, теперь сидит и страдает. Подумай сам. Ты реально сделал себе проблему из ничего. Эта бумага могла просто не дойти, а ты уже разбросал вас обоих на два разных континента. А если твой омега тоже выдумал, что ты про него забыл? Хотя ты тут каждый божий день лишь о нём думаешь. Правда неприятно? Джиан кивает, отводя взгляд в сторону. — Ну вот. Теперь представь, как ему неприятно от того, что ты решил для себя, что он тебя больше не любит, в то время как он дни считает и ждёт твоего возвращения. Поэтому не страдай и больше работай, чтобы тебя пораньше отпустили. Той ночью Джиан больше не спит. Не получается да и не хочется. Он понимает, что он идиот. Дурень. Те парни правы. Он сам посеял себе сомнения, так еще и Чимина ранил. Того, кто с нетерпением его ждёт. Того, кто в свою душу не пускает зло и грязь. У альфы будто открылось второе дыхание. Отныне он будет работать еще усерднее и уедет к своему любимому.

***

Проходит чуть больше трёх лет с тех пор, как Джиан уехал, а Чимин остался его ждать. Долгие и мучительные годы кардинально поменяли Джиана. Он превратился в уверенного сильного мужчину, который своей аурой даёт понять, что человек он не из простых, с сильным духом и стальным характером. Альфа привлекателен, высок, широкоплечий, с чёрными волосами и мускулистым телом, которое можно разглядеть даже под военной формой. Тот Джиан совершенно не похож на нынешнего. Что снаружи, что изнутри. У него поменялись взгляды на жизнь, отношение к окружающим и к себе, вот только одно неизменно — любовь к Чимину. Для многих расстояние — помеха, разрушительная сила, однако для него это не так. Сотни километров и временная разлука не давали его огню погаснуть. С каждым днём его любовь только усиливалась. А сейчас он едет к нему. Летит на расправленных крыльях. Внутри у него шторм, органы смешались, а сердце готово взорваться от одной мысли, что он совсем скоро встретиться с омегой. Ему даже не верится, но умом он понимает, что их долгожданное воссоединение состоится. В голове тысячи мыслей, и каждая посвящена их встрече. Он предвкушает то, как обнимет его, вдохнёт любимый запах, посмотрит в глаза и признается в любви, после поцеловав. Чимин в ответ прошепчет о том, как скучал, и прижмётся к нему всем телом. Улыбка сама появляется на губах, и Джиан не знает, что ему делать с колотящимся сердцем. Главное бы не умереть от радости. Тогда Джиан умер не от радости. И вовсе не от счастья, встретившись с любовью всей его жизни. Он умер от того, что оказался совсем никому не нужным. Его никто не ждал. Никто не разделял с ним эту любовь, которая не давала серым краскам стать цветом его жизни. Джиан сначала даже не понял что с ним происходит. Вот он приехал в их детский дом, который стал тем местом, где зародилась их любовь, узнал, чем сейчас занимается Чимин (он как и ожидалось закончил школу на отлично, поступил в училище в другой город и пошёл вперёд к своей мечте — стать учителем), уехал в Сеул, туда, где он сейчас живёт и работает, Джиан находит школу, в которой он преподаёт, и просит людей позвать омегу. Пока он ждёт на улице, альфа нервно дёргает ногой, отрывая кожицу вокруг ногтей на руках. — Вечер добрый, — прозвучало где-то рядом, и Им словно очнулся ото сна. — Добрый, — отвечает он и смотрит на мужчину напротив. Он ему совершенно незнаком. — Чем-то могу помочь? — Всё в порядке, я обратил внимание на Ваши погоны, — кивает он на них, — Вы служили в военно-воздушных войсках, не так ли? — Верно, — в этот момент Джиан замечает чужие погоны, — Вы тоже военнослужащий. И званием выше. В таком случае, здравия желаю, товарищ… — внимательнее смотрит на погоны, — старший полковник. Я командир Им Джиан. — Здравия желаю, командир. Я старший полковник Чон Чонгук. Очень приятно с Вами познаком… — Да-да, старший полковник Чон Чонгук. Хватит уже к людям приставать, Чонгук, — нагло перебивает его речь чужой голос за спиной. Но он не чужой. Джиану он слишком знаком. Он резко оборачивается. — Вы немного поднадоели своими армейскими замашками, товарищ старший полковник, — со смехом говорит Чимин и тут же останавливается, как чем-то проткнутый. Его глаза широко распахиваются, а рот открывается от удивления. Чимина будто парализовало. А Джиан стоит и не может поверить в происходящее. Он любуется им, смотрит на него и влюбляется ещё сильнее. Ну какой же он красивый. Притягивает к себе, будто магнит, и не отпускает. Командир бросается к нему первым и сильно обнимает, теснее прижимая к себе. — Господи, Чимин, — шепчет он, проводя носом по шее и сжимая его в своих объятиях, словно змея, — как же я скучал, лучик, как же хотел быстрее встретить тебя. Теперь я здесь. Рядом с тобой, и никуда больше не уйду, солнышко. Я так любл… — Ты что творишь, подонок! — кричит Чонгук и рывком отдирает альфу от Чимина, успевая впечатать свой кулак в его лицо. Джиан, не ожидавший такого нападения, отлетает. Чонгук злой, как бык. Он подбегает к нему, поднимает того с земли за воротник, ударив по скуле, и прижимает к рядом стоящему дереву, оказывая давление на шею. — Чонгук! Отпусти его, — кричит Чимин, срываясь к обоим, однако альфа злобно рычит, чтобы он не подходил, и грозится задушить командира, сверкая гневными глазами. Люди в школе собираются возле окон и активно шепчутся, прикрывая рты от удивления. Чимин его не слушает и пытается убрать руки полковника от Джиана, сопровождая свои попытки твердыми словами, чтобы тот успокоился и отпустил его. Увидев омегу рядом, Джиан звереет. Он пинает Чонгука под коленями и, воспользовавшись моментом, когда тот с шипением падает, бьет в челюсть. Боль распространяется не только по телу Чонгука, но и Чимина. Он вскрикивает, не замечает, как слеза скатывается по щеке. — Да хватит уже! — кричит обессиленный Чимин, пытаясь достучаться до обоих, которые бьют друг друга по очереди и до крови. Оба дерутся по-мастерски, не жалея ни капли, не слыша криков омеги. Они зациклена лишь на том, чтобы побольше причинить физической боли друг другу. Учитель физкультуры и еще двое рабочих тут же подбегают и разъединяют их с большим трудом. Чимин облегченно вздыхает. — Еще раз прикоснешься к нему, убью тебя, сука! — с рыком говорит Чонгук, обращаясь к альфе. Рядом сразу же появляется омега и осматривает его раны, при этом не скрывая слез. Чонгук тяжело дышит и старается сильно не зажмуриваться от боли. — Чонгук, все хорошо, успокойся, — берет его руки, испачканные кровью, в свои, — сильно больно? — с болью смотрит на травмы и не знает, как сделать своему альфе легче. На скуле кожа становится синей, губа разбита, а с брови стекает кровь. Чимину тяжело видеть его таким. Возможно, для любого альфы это обычное дело, вот только у омеги душа разрывается. — Чимин, иди домой, — взгляд альфы сосредоточен лишь на командире, который в ответ метает в него молнии. — Нет, послушай меня, Чонгук, — берёт его лицо в руки и заставляет смотреть только на себя. — Ты сейчас должен уйти. — Что ты такое гов… — Не перебивай. Этот альфа мне знаком. Очень… хорошо знаком. Он не причинит мне вреда. Я должен с ним поговорить, Чонгук. — Чимин, я не понимаю. — Он мой друг, мы не виделись с ним столько времени, поэтому он и рванулся ко мне. У меня с ним отдельное прошлое, ты должен понять меня. Остальное я расскажу тебе позже. Пожалуйста, иди. Прошу тебя, Чонгук. У Чонгука всё воспламеняется внутри. Ревность подбирается к горлу и душит. Она такая жгучая, горькая, ядовитая и туманящая разум. Вспоминая, как чужой обнимал его омегу, словно любовь всей его жизни, как он отчаянно его сильнее прижимал к себе, желая больше никогда не отпускать и спрятать у себя, как уткнулся в шею, находя там своё место, Чонгука разрывает изнутри. Кулаки автоматически сильнее сжимаются и вновь готовятся встретиться с лицом этого альфы. Чонгук жаждет украсить его лицо синяками и кровью. Он готов бить его снова и снова за каждый вдох, разделённый вместе с Чимином, за то, что тронул того, кого Чон даже от самого себя оберегает, которого может касаться только он. Но умоляющий взгляд Чимина, полный слёз, не даёт совершить ему то, что он представляет у себя в голове. Отпускать Чимина к нему он до безумия не хочет. Как же? Как же он сможет бороться самим с собой? — Чонгук, — привстаёт на носочки и крепче обнимает за напряжённую шею, потираясь носом о его щеку. Успокаивает его, сам успокаивается. — Я буду ждать тебя за углом, — с выдохом, — буду ждать, слышишь? — Ты же веришь мне? — своими глазами в самую душу заглядывает. — Я бы не ушёл прямо сейчас, если бы не верил. — Спасибо, — шепчет он и поворачивается назад, собираясь сорваться к Джиану, вот только его там нет. Он с беспокойством крутит головой во все стороны, но друга нигде нет. Чимин кричит его имя, просит вернуться, убегает куда-то, думая, что он где-то поблизости, но Джиан не спешит выходить. Он ушёл. Не дал Чимину крепко обнять его спустя такого длительного отсутствия, сказать, как он скучал и попросить прощения. Чимин знает, что виноват. Он знал, что вина будет душить его, когда они встретятся, но не осознавал, что настолько сильно. Он боялся каждого дня потому, что думал, что он станет именно тем, когда Чимин не сможет посмотреть ему в глаза. Чимин даже думал о том, что было бы легче, если они никогда не увидятся, и пусть, что Пак сильно по нему соскучился. Их тёплые воспоминания до сих пор согревают сердце, но Чонгук греет его сильнее. Их встреча получилась такой неправильной, но Им всё же должен был выслушать его. Чимин должен был на коленях попросить прощения за разбитое сердце. — Чимин, — слышится позади голос Чонгука, который рванул за сорвавшимся омегой. — Он ушёл, — с обидой говорит Чимин, но понимает ли как он сам обидел Джиана? — Я так виноват перед ним. Я не сдержал своего обещания, Чонгук, — слёзы стекают по щекам, — не смог. Я не сдержал своего слова. Я сделал ему больно, а он ведь верил мне. Просто взял и сломал человека, Чонгук. Я его предал. Он ведь больше никогда не появится, я его больше никогда не увижу. Он не простит меня. Не простит. Чимин сильно плачет, и альфа даже теряется, ведь он никогда не видел его таким сломленным. Он обнимает его, укутывает словно тёплым одеялом и каждую слезинку вбирает в себя, прячет в себе. Ненависть к тому альфе всё увеличивается, он клянется, что найдёт его и будет заставлять глотать его же кровь за каждую пролитую слезу Чимина из-за него.

***

Джиан бродит в незнакомом ему месте, поднимает пыль своими берцами и смотрит просто в никуда. Внутри такая пустота, всепоглощающая, засасывающая в себя, топящая в себе. Джиан в ней захлёбывается, но руку вверх не тянет. Потому что её некому держать. Потому что Чимин его руку отпустил. Давно. Просто Джиан этого не видел и жил надеждой, которую он сам и выдумал. Хочется просто исчезнуть. Не быть и не жить. Но оказывается он и не жил вовсе. Перестал тогда, когда Чимин вычеркнул его из своей жизни, а всё происходящее до этого времени — просто иллюзия. Чимин его не ждал, ему не нужна его любовь. Он не любит Джиана, он любит другого. И пусть, что он сам не признавался, его любовь видна через его действия, трепетные взгляды. Даже, когда их разъединили, Чимин сперва побежал к нему, со слезами на глазах осматривая его раны, совсем не к Джиану, как это было в прошлом. Прошлое на то и прошлое. Джиану только там и место. В настоящем и будущем Чимина его нет. Это осознание давит бетонной плитой, вгоняя его под недр земли. Воздуха катастрофически не хватает, лёгкие превратились в фарш, смысл жизни куда-то улетел, но Им Джиан почему-то всё ещё жив. Он живой, но он не живёт. Так было до появления Чимина в его жизни, а теперь и после, когда его в ней нет. И навсегда. Он всё это делал зря. Мучал себя до потери сознания, столько раз падал, вставал, сжимая от боли зубы, сдирал ноги и руки в кровь, принимал все пули, которые протыкали его тело насквозь, терпел побои и унижения, посвящал всего себя такого сломанного лишь одному, а оказалось всё это впустую. Он ведь жил ради него, свою потрепанную жизнь посвятил ему, просыпался и засыпал только для него, а получилось, что впустую. Все его действия, поступки, жертвы и победы — ноль. Пустота. Джиан не понимает, что ему дальше делать. Сейчас он убежал потому, что видеть Чимина, который занят другим, и слышать его красивый голос, с которым он не будет просыпаться по утрам и засыпать ночами, невыносимо. Джиан просто не выдержит. Ему искренне жаль ту любовь к Чимину, которая сейчас осталась никому не нужной. Как же ему жаль, господи. Потратить столько лет, столько сил и самого себя, чтобы в итоге остаться без души и без сердца. Рассмеяться бы во все горло, а потом рвать свои волосы. Он чувствует себя таким глупым, обманутым и преданным, что внутренности начинают вылезать наружу. Он распадается на кусочки, ломается, и жаль, что нет того, кто его заново собрал бы потому, что он сам себя склеивать давно отказался, за это и поплатился. Всё правильно. И держать обиду на Чимина не надо. Любимых нужно прощать и пожелать, чтобы они были счастливы с теми, с кем не могли, так ведь? А он Чимина очень любит и будет любить односторонней, но такой искренней любовью. Командир спрячет её глубоко-глубоко и в моменты, когда жить будет горько и тяжело, будет разделять с ней одну боль, чтобы не свихнуться окончательно, с ней же улыбаться и нырять головой в воспоминания, где только он и Чимин. Но это всё будет потом, спустя несколько лет. Сейчас он не в состоянии здраво мыслить, поэтому будет ненавидеть свою любовь, которую он берёг в себе напрасно, зря и впустую. Джиан возвращается назад потерянный и без сердца. Он его выкинул, а Чимин, если оно ему нужно, подберёт и сохранит его у себя. Ведь оно всё равно только ему принадлежит, оно только ради него и билось. Солдаты не узнают своего товарища, этот командир какой-то другой, чужой и ужасно холодный. А каким еще должен быть человек без сердца, правда? Джиану больше не за что бороться, незачем вставать с постели ранним утром и ложиться спать. Он просто робот; делает то, что у него заложено страной. Ещё шесть лет он проводит в армии командиром. Не поднимается по званию и не опускается. Всё остановилось в тот момент, когда он осознал, что ему больше не для кого жить.

***

— Не кисни, Ван Ыну, — похлопывает по плечу приятель, — наоборот радуйся. Отдохнёшь и наберешься сил. На поле боя всегда успеют выкинуть. — Да не хочу я отдыхать, — огрызается. Эти утешения неимоверно бесят. — Биться за родину — вот мой отдых. Я хочу бороться. А ещё я братьев увидеть хочу, один Бог знает, где они и как они. — Двойняшки же? — Именно, — тень улыбки ложится на губы. Волей неволей улыбнёшься, стоит подумать о них. На деле, Ыну может узнать о них, но он дал обещание братьям, что не будет отвлекаться, пытаясь разузнать о их передвижениях. Те двое сказали, что давно не маленькие и смогут сами о себе позаботиться, и вообще, не стало брату за альфами как за маленькими носиться. Они солдаты, защитники своей страны в конце концов. Вот только полковник все равно переживает не потому, что не верит им, а потому, что очень сильно боится их потерять. Он ведь старше, оттого и переживает за них, чувствует ответственность. Что уж поделать, такая у него сильная любовь к родным. С самого детства. У них и семья была всегда сплоченной, что бы они не делали, всегда были вместе и едины. И последний кусок хлеба разделят на всех, и плачут вместе, и смеются. Ыну сейчас в подавленном состоянии: он не примет участие в походе на Инчхон. Такое распоряжение сверху, и против выступить нельзя никак. Но он понимает, что это решение правильное, ведь риск всегда есть, вот только он думает, что начальство разочаровалось в нем из-за того, что тот не сумел сохранить восточную часть Сеула. А ведь знает же, что спасти его не получилось бы в любом случае, но куда лучше шкнить самого себя, верно? К нему присоединяется Минхо, и следующие минуты они проводят в тишине.

***

— Я связался с нашими, — заходит внутрь дома товарищ Чонгука. Этот дом принадлежит хорошему другу старика Чона, с которым у него были близкие отношения в молодости. Время никого не щадит, он скончался, поэтому в доме осталась лишь его жена, которая с радостью приняла неожиданно пожаловавших гостей. — Что узнал? Где мой сын? — спрашивает Чонсок, а Чимин тут же вскакивает со своего места и с беспокойством смотрит на альфу. — Его отправили в Чхонджу. — Северяне уже туда добрались? — с округленными глазами произносит Чимин, не сумев спрятать дрожь в голосе. — Пока нет. Сам генерал вышел на Инчхон, а Ли отправился в Сувон. По идее, коммунисты должны совершить удар именно сюда, а если выиграют и захватят, то по логике двинутся к ближайшим городам Чхонджу, Тэджон и Хонсон. Получается, старшего полковника, полковника и генерала-майора отправили в эти города для подстраховки, — после слов солдата у Чимина сердце продолжает биться дальше. Он вновь дышит. — Правильно сделали, — поглаживает не сильно отросшую бороду Чон, будто задумывается о чем-то, а Чимин думает о том, что Чонгук сейчас там, откуда он ушел совсем недавно. Они могли встретиться, они были совсем рядом, близко-близко. Закон подлости? О, нет. Что-то в разы хуже. То, отчего Чимину хочется расцарапать себе лицо, рвать волосы, кричать что есть силы, крушить и реветь. Разве это справедливо? Они находились в одном гребанном городе, дышали одним воздухом, но разошлись в разные стороны, даже не подозревая, что ходят друг с другом. — Мы можем поехать к нему? — шепчет парень тихо, иначе дрожь его будет отчетливо слышна. А он хочет казаться сильным. Рядом дети, родственники, как тут можно выдать себя слабаком? Его муж — старший полковник, он солдат, защитник, Чимину просто нельзя быть размазней. — Мы это давно решили, — мягко улыбается ему отец, указывая на солдата, — я не мог иначе. Вам просто необходимо встретиться. Вижу ведь, как увядаете, словно цветок под палящим солнцем. — Спасибо… — Чай готов, — громко сообщает хозяйка дома, приглашая гостей в кухню, — а где малыши? — Они спят. — Нужно их разбудить. Впереди дорога, — говорит Чонсок, подготавливая свою трость. — Куда путь держите? — спрашивает женщина, наблюдая за тем, как омега идёт будить детей. — Обратно. В Чхонджу. У меня там сын. Нам надо увидеться, пока есть возможность. Я не зову беду, но всякое может случиться. Это война. Это жизнь. — Все правильно. Это жизнь, — с вдохом произносит, опуская взгляд на пол. Чонсок подходит ближе, берет ее дрожащие от старости ладони в свои и пристально смотрит. Он молча говорит ей не переживать за умершего мужа, ведь ничего теперь нельзя изменить. В наших силах только принять пусть и горькую, но реальность и плыть дальше по течению. А умереть можно всегда, и торопиться не надо. В один прекрасный момент она придёт и поведёт тебя за собой, крепко взяв за руку. Женщина слышит его немые слова, она кивает головой и зовёт их поесть. — Вы не хотите с нами? — усаживает сонных детей за стол Чимин. — Нет-нет, — смеётся она, — я из этого дома и шага не сделаю. Умру в нем же. Никто на это слов не добавляет. Они едят наспех приготовленную, но вкусную пищу, принимают заботливо еду, что женщина приготовила им в дорогу, долго прощаются и благодарят за все. Чимин ее крепко-крепко обнимает и говорит, что все будет хорошо. Не только ей, которая больше не видит смысла в жизни, но и себе. Чимин, с именем Чонгука на устах, и остальные выдвигаются в Чхонджу.

***

Хосок не знает, как он добрался до города. Дорога к нему казалась вечной и мучительной, которая выжала все соки, но в то же время будто все это произошло в одно мгновенье. Ноги, которыми было трудно пошевелить из-за судорог, привели его в Чхонджу, а сильный дождь сопроводил до самой границы. Колени вовсе не гнулись, они вот-вот не смогут больше выдержать вес тела, но каким-то образом Хосок дошёл. Едва теряющий сознание, еле дышащий и дико уставший и вымотанный, он донёс ослабшего брата до города. Минсок всю дорогу горел, прикоснись — обожжешься, бредил что-то и стонал. Хосок только и помнит, как он проверял его дыхание и шептал, что старший брат его сильно любит и доставит его к врачам. Братишка спал, а Хосок говорил, чтобы он не переставал его слышать. Внутри разрастался большой страх, что он может не успеть. А вдруг он принесёт младшего к врачам уже мёртвым? Сейчас Хосок разрывается на две части. Минсока забрали в лечебницу, а он ошивается рядом и не знает ждать врачей или сорваться к матери с сестрой. Ливень только прекратился, на улице дует прохладный ветер, а небо затянуто серыми тучами. Страшные мысли совсем не хотят покидать его голову. А если мама не выдержит и погибнет? Что если Хвиин останется калекой от переохлаждения? Он сам себя неважно чувствует, его знобит, но при этом щеки горят, а ноги будто стоят на иголках. Они посинели, кое в каких местах даже будто почернели, и когда бегающие туда-сюда врачи заявили, что ему необходимо незамедлительное лечение, он гаркнул на них, чтобы отстали от него и занялись младшим братом. Те уговаривать не стали, ведь помимо Хосока, есть столько людей, кому нужна помощь. Люди в белых халатах жутко уставшие, к ним всё привозят раненых солдат, количество которых только растет. Среди них есть и те, кому уже не помочь. Но если честно на них сейчас так плевать. Хосока волнует лишь его семья. Надо же как все сложилось. Снова жизнь в тупик загнала. Ничего нового. Чон скатывается по стенке на холодный пол. Не оттого, что устал, — ноги просто не держат. Он смотрит на них, удивляется их цвету и трогает. Холодные. Такие, словно кровь туда не поступает. Совсем ненормально. А еще судороги не прекращаются. Мышцы сводит так, что не скрипеть зубами от боли просто не получается. Но он и не думает просить помощи. Возможно, как-нибудь потом. Его здоровье подождет. Оно ничто по сравнению с родным гнездышком. Так проходит весь вечер, ночь и наступает утро следующего дня. Хосок открывает глаза, оглядывается по сторонам и понимает, что уснул. Вот же идиот. Он резко вскакивает и в следующую секунду держится за стены, чтобы не упасть от резкой боли в ногах. — Сука, — шипит он. — С Вами всё в порядке? — говорит кто-то, и Хосок поднимает на человека свои глаза, узнавая мед.брата, который находился в одной палате с братом. — Лучше не бывает. Скажите пожалуйста про состояние Чон Минсока, — говорит с натяжкой, — как он? Ему ничего не угрожает? — Ничего не угрожает. Температура спала совсем недавно. У него крепкий иммунитет, он легко отделался. Однако он сейчас слишком слаб. Но также Вы должны понимать, что долго держать его тут не можем. Сами видите, мест нет, — указывает он на коридоры, полные раненными. — Придет в себя, мы его сразу заберем. — Хорошо. Пройдемте со мной, Вы больны, сделаю хотя бы самое элементарное и отпущу. — Сами же говорите мест нет. Спасибо. Присмотрите за моим братишкой, пожалуйста. Я скоро вернусь, — не дожидаясь чужого ответа, убегает, едва ли не падая. С Минсоком все будет хорошо. Он срывается к матери с сестрой. Хосок этот город плохо знает. Он его вообще не знает. Он не запомнил те места, возле которых пробегал вместе с младшим на руках, поэтому сейчас бежит, не зная куда. Он спрашивает дорогу на выезд из города, но те люди оказываются не местными, а такими же беженцами. Чхонджу находится недалеко от Сеула, поэтому многие бежали сюда, чтобы убежать от вражеской армии еще дальше. Власти обещали защиту гражданам, но их словам мало кто верит. Куда ни глянь, везде толпа. А потом эта же самая толпа заходится в плаче женщин, у которых с силой забирают сыновей, мужей, отцов и братьев. Всех их забирают на войну. Прямо посреди улицы. Тех, кто не слушаются, бьют палками и всё равно забирают. — Вы что родину не хотите защитить, трусы ничтожные! — орёт командир, с брезгливостью смотря на тех, кто молит оставить их, не забирать на войну, а потом, громко матерясь, отбирает у рядового палку и сам начинает их лупить. — Хотите нас вытащить под пули, в то время, как сами будете прятаться в шатрах, да?! — кричит кто-то из толпы. — Чтобы взяли всех альф от восемнадцати до сорока лет! Убью, если оставите хоть одного! — обращается к солдатам командир, уходя в сторону. Хвиин, придерживая мать и постукивая зубами от холода, с болью смотрит на эту картину. У нее сердце кровью обливается, смотря на то, как рыдают матери и жёны, у которых армия забрала родных людей. Они плачут в голос потому, что скорее всего видят их в последний раз. Хвиин и Инхи представляют вместо их самих себя, и дышать становится неимоверно трудно. — Мама, Хосок… — С ним всё хорошо, — дрожащим голосом говорит она, — он должен быть в лечебнице, а туда они вряд ли сунутся. Пойдем, мы должны поторопиться. Я хочу увидеть своих сыновей. И они идут, придерживая друг друга, чтобы не свалиться с ног. Хотелось бы закрыть глаза, чтобы не видеть этот хаос, слезы, но им приходится смотреть на то, как разрывается чужая душа, слышать проклятья в сторону власти, рыдания и громкие обещания вернуться обратно тех, кого забрали. Этим двум приходится отталкивать от себя обессиленных и ревущих омег, которые словно потерялись в этой Вселенной. Им так хочется обнять их, как-то облегчить чужую боль, но они не могут, опасаясь, что эта же боль может коснуться и их. — Отпусти! Отпусти моего сына! — разрываясь, кричит омега, пытаясь вытащить свое дитя из кольца крепких рут солдата, который пошел против правил. — Ему всего пятнадцать! Ему нельзя! — Ничего страшного с твоим сыночком не случится! Здоровый, как бык! Наоборот ты гордиться должен, что сын твой страну защищать идет. Тащите его в поезд! — Нет! Оставь его, несчастный! Не имеешь права! Он несовершеннолетний! Оставь! Отпусти! — собственный крик его самого оглушает, он давится своими слезами, не различает ничего, не слышит и не видит, кроме ребенка, которого несправедливо пытаются забрать на беспощадное поле боя. — Почему ты идешь против правил? Оставь его, умоляю. Сжалься, прошу тебя, не забирай его, — солдат и не думает его слушать. Все эти слова будто вовсе адресованы не ему. — В четвертый вагон его. — Что… — на мгновенье теряет омега дар речи, наблюдая за тем, как сына насильно толкают в транспорт, уже набитый мужчинами, — нет-нет! Отпустите моего Наля! Ему пятнадцать лет, ему не положено уезжать! Сжальтесь, умоляю, оставьте ребенка! Его мольбы и рыдания не слышны на фоне таких же воплей остальных людей, но Хвиин его слышит так, будто он плачет через громкоговоритель прямо над ее ухом. Из-за состояния совершенно чужого ей человека у девушки сердце кровью обливается. Задает себе вопрос, почему? Кто он ей такой? Он не единственный кому здесь больно, у кого душа на части рвется. Так почему же она ощущает все, что он испытывает? Может быть потому, что у Хвиин тоже есть те, которых у нее могут забрать? Наверное. Скорее всего, она невольно представляет себя на месте этого омеги. — Мам, подожди, — тут же срывается куда-то, оставляя маму в шоке смотреть на ее сверкающие пятки и громко кричать ее имя. Хвиин бежит, проталкиваясь сквозь людей, и совершенно не думает ни о чем, кроме как вернуть подростка омеге. Несмотря на слабость она быстро добегает до поезда и судорожно ищет пацана, в несколько десятках лиц пытаясь отыскать именно его. Его можно найти среди толпы благодаря высокому росту и светлым волосам, которые встречаются довольно редко. Но его не видно. Она бегает глазами повсюду, взглядом прыгает с одного вагона на другой, подбегает к ним близко, насколько ей позволяют солдаты, но подростка найти так и не может. Да и вряд ли теперь найдет. Людей просто целая куча. В Хвиин что-то сдувается. Это надежда на то, что она вернет ребенка к его родителю. В носу что-то пощипывает, а взор на окружающую среду становится размытым из-за выступающей влаги. Поджав губы, она возвращается назад, как неожиданно для себя подняв голову, замечает мальчика, которого толкают в вагон. Девушка тут же встрепыхается и бежит вперед. Вокруг громкий гул, рыданья и шум. Хвиин протискивается сквозь людей, ее толкают, случайно больно задевают конечностями, она жмурится, тихо шипит, боится как бы такими резкими порывами из стороны в сторону ее мозг не вылетел из головы, но все равно пытается добраться до мальчика. А потом она падает, коротко вскрикнув. Острая боль тут же вспыхивает в лодыжке. Но ей некогда выть от страшной боли, иначе попросту останется затоптанной. С огромным трудом она встает на ноги и, прихрамывая, идет дальше. По щекам, кажется, катятся слезы, а возможно это пот. Боль в ноге заставляет течь слезы, но она старается не обращать на это внимание, что у нее просто не получается. Нижняя часть ноги ужасно опухла и ноет, из-за чего Хвиин из последних сил держится на ногах, распределяя вес на непострадавшую конечность. «Терпи» говорит она сама себе, а в ответ приходит собственное «не могу». «Терпи». — Наль, — кричит она, смотря на открытые окна вагона, в котором находится Наль, однако мальчик ее совсем не слышит. — Наль, — повторяет она еще громче. Хвиин боится подходить ближе и войти в транспорт. Сердце внутри стучит быстро-быстро, паника и страх подкрадываются к горлу, словно веревкой завязывают, лишают воздуха. Давка стала просто ужасно сильной, а вход в вагон еще ближе. Еще чуть-чуть, и Хвиин реально может больше не увидеть свою семью, ведь зайди в вагон, больше оттуда не вылезешь. А вдруг получится? Что если судьба, которая всю жизнь издевалась над ними, в этот раз будет благосклонна? Ничто не вечно, а значит, что их неудачи когда-нибудь закончатся. Что если это будет прямо сейчас? Она наступает на больную ногу и тут же стонет потому, что неимоверно больно. Больно-больно. Но ей надо спасти мальчика. Девушка протискивается сквозь мужчин, плачет, когда приходится наступать на ногу, но не думает останавливаться. Хвиин с всхлипами заходит внутрь поезда, почти сразу обнаруживает Наля, с испугом смотрящего на мужчин вокруг, и несется к нему со скоростью света. — Наль! — изо всех сил кричит она, и он оборачивается, ища глазами того, кто только что произнес его имя. Девушка крепко хватает его за руку, совсем не веря в происходящее, и говорит ему следовать за ней. Толпа движется вперед, возле выхода нет свободного места. Мальчик совсем растерян, капельки слез сверкают на его ресницах, и он не сразу делает то, что велит ему незнакомка. — Прошу тебя, быстрее, я отведу тебя к твоей маме. Идем же! — громко говорит из-за всеобщего шума и в паники смотрит на то, как их толкают назад, туда, откуда они пытаются убежать, а юноша никак не может вырваться из растерянности. Это нормально. Это состояние человека. Но как же оно совсем не нужно сейчас, когда каждая секунда на вес золота. — Иди вперед! — Хвиин не сдерживается, кричит на него злым голосом, наблюдая за тем, как шансы выйти отсюда превращаются в мизерные. Люди перекрыли все выходы, они стремительно толкают их вглубь вагона. Хвиин пропускает его вперед себя и с силой толкает, безуспешно прося людей расступиться и дать им дорогу. — Ах! — чуть ли не воет она, после того как кто-то случайно наступил ей на опухшую ногу. Она вот-вот упадет, согнулась, не зная как выпрямиться, и умоляет саму себя не падать, иначе ей придет конец. Умрет под ногами несчастных, которых заставили идти на войну. — Боже мой, — уже рыдает, попробовав наступить на ногу и сделать шаг. Идти она не может. Слишком больно. Эта боль разбегается по всему телу вспыхнувшей молнией и просто рвет изнутри. Никогда бы в жизни Хвиин не подумала, что упавший неправильно всем весом на ногу, может скулить и способен волосы выдирать из-за боли. Слезы водопадом падают по щекам то ли из-за жуткого дискомфорта, то ли из-за осознания того, что убежать она не сможет и судьба просто не может сделать для них что-то хорошее. Отчаяние накрывает с головой. — Беги, прошу тебя, беги. Неужели я зря за тобой шла? — всхлипывает, — делай что хочешь, но найди свою маму и уходите, а моя осталась и ждет, когда я вернусь, — по новой заливается слезами и стонет, когда она не без помощи людей делает почти два шага назад. — Я не оставлю тебя, — юноша подбегает к ней, еле удерживая равновесие из-за той тесноты, в которой они все находятся, — клади свои руки на мои плечи. Мы выйдем вместе. — Нет! — отталкивает его от себя, — иди к маме. Я справлюсь, не волнуйся, попытайся выйти из толпы. Ну же! Не стой как истукан! Беги! — Спасибо, — шепчет он ей, но Хвиин прекрасно его слышит и сквозь слезы улыбается, а потом она исчезает из поля зрения. Ее волокут мужчины, которых подгоняют спереди солдаты. Чон правда старается не потерять сознание из-за боли. Хотя было бы лучше, если бы она отключилась, ведь ей не придется думать о том, что теперь наверное больше не увидит семью, что ее ждет еле стоящая на ногах мать, там на ветру, в больнице лежит мертвый или живой Минсок, а старший брат нуждается в их поддержке. Неужели все так закончится? — Пропустите! — кричит, пытаясь выйти, стать ближе к выходу из этого душного места. В какой-то момент поток людей прекращается, что просто заставляет Хвиин висеть в пространстве. Она округленными глазами таращится на свободный проем и на одной ноге прыгает туда, успев обрадоваться такому исходу событий. Кое-как, через силу и просто мучительную боль, Чон добирается. Она делает шаг вперед, собираясь покинуть вагон, как перед ней вырастает вооруженный солдат. — Помогите мне спуститься пожалуйста. Нога болит, сама я не слезу, — просит она альфу, который буравит ее странным взглядом. Хвиин опускает глаза под таким напором. — Заходи обратно. Хвиин таращиться на него, от удивления приоткрыв рот. — Что? — Солдатам нужны женщины, — в его глазах сверкают недобрые пугающие огоньки, — еду готовить, стирать. — Нет, отойдите, мне надо идти, — Хвиин пытается одной ногой его обойти, но тот не дает. — Отпусти! Помогите! Я не хочу уезжать! — она срывается на крик, который должен привлечь внимание хотя бы одного неравнодушного человека. По крайней мере она надеется, что такие люди в нашем мире есть. — Заткнись ты! Живо пошла обратно, — шипит солдат, подходя впритык и схватив девушку поперек груди. — Нет! Не имеешь никакого права! Не было никакого приказа забирать девушек! Я буду жаловаться! Отпусти меня! — за все это время ни одна живая душа не подошла к ней. Всем, кажется, все равно. Это она одна дура, которая решилась помочь, а в итоге влипла сама. Но почему же так не справедливо? Вот же он выход, что стоил немалых слез и труда, сделай только шаг, и вернешься к маме, но до него дойти не дают. И нет никого, кто бы решился помочь. Обидно до слез. Ну почему так? Неужели в этой Вселенной и помогать никому теперь нельзя потому, что в итоге на дно пойдешь один? Тогда в чем же суть людей? Хвиин хочется кричать от обиды. Почему же всем так плевать? Почему все похоронили в себе чувство сострадания, милосердие и доброту? — Отпусти говорю! Отпусти! — так хочется прокричать отчаянное «помогите», однако есть ли в этом толк? Никто не готов протянуть руку помощи, никого ничего не волнует. Жаль. В этот самый момент в голове всплывает известная для всех фраза, что жизнь — это бумеранг. Только видимо для Хвиин это не так работает. Но она совершила этот поступок не ради того, чтобы сделанное добро ей вернулось назад, а по зову сердца, со всей искренностью, что у нее хранится в душе. Она помогла подростку потому, что хотела этого всем сердцем, хоть и собственноручно утопила себя. — Да ты заебала! — рявкает на нее солдат и бьет ее по лицу. Хвиин не выдерживает такого удара. Она падает, и снова на больную ногу. Громко стонет, сжимая кулаки с такой силой, что ногти едва ли не оставляют кровяные порезы на внутренней стороне ладони. Ей кажется, что ее нога сломалась пополам. Будто сломали, как какую-то палку. Слезы льются у нее кровавые. Парень бесцеремонно берет ее на руки и тащит обратно во внутрь вагона. Чон не имеет сил для сопротивления. Ей даже плакать больно. Эта боль отдается в самый мозг, и она думает, что вот-вот и внутри его напрочь разорвет. — Хвиин! — ее уши улавливают чужой голос, несмотря на звон внутри. Она наряду с солдатом крутят головой в стороны в поисках крикнувшего. Поезд в этот момент начинает трогаться, и девушка в панике пытается убрать руки парня и выйти, пока двери слабо начинают закрываться. — Отпусти меня! Мне надо выйти! — все ее попытки ожидаемо тщетны. — Хвиин! — снова кто-то зовет, заставляя девушку прекратить свои действия и сконцентрироваться на чужом голосе. Двери поезда полностью закрываются, прежде чем она видит Хосока. — Хосок! — она кричит в закрытую дверь и ползет к окну. Тот солдат ей не мешает. — Хосок, — не перестает произносить имя брата пока пытается добраться до открытого окна. Поезд потихоньку набирает скорость — Хвиин задыхается. Он увозит ее от брата. — Хосок! — девушка высовывает голову из окна, со слезами наблюдая за тем, как за ней бежит брат, проталкиваясь сквозь людей. — Хвиин! Нет, Хвиин! Попроси остановить поезд! — отчаяние так и плещется с его глаз, с его уст. Он хочет заплакать, но не может. Ему нельзя. Парень так долго их искал, в сотни лиц искал лишь родные, спрашивал каждого прохожего не видели ли они хромающую женщину и молодую девушку, почти скулил оттого, что не может их отыскать, а когда нашел, оказывается потерял. Вот же она, та неугомонная сестренка, руку протяни — достанешь, но на деле она так далеко. Кажется, что недосягаема. Поезд стабильно набирает скорость. Его не остановить. — Хосок, как Минсок? — кричит, чтобы он ее услышал, пока пытается догнать. Она замечает его болезненно-синего цвета ноги и тут же расспрашивает что с ним случилось. — Минсок в порядке, — отмахивается он, — чего ты стоишь? Иди и попроси остановить поезд. Тебя тут быть не должно, Хвиин! Их всех увозят на войну, понимаешь? На войну! — вмиг наполняется яростью. — Брат, остановись. Иди к маме, — ей так хочется сказать, чтобы он ее вытащил отсюда, спрятал и увел далеко-далеко, где никто не найдет и не достанет. Голос прорывается, он молит о помощи, но она собственный рот зашивает. Хосок как бы не старался ее спасти не сможет. Капкан захлопнулся — жертва осталась внутри. — Перестань бежать! — она кричит со всей силы, но в голосе отчетливо слышится боль и сожаление, — спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — Хвиин понижает голос и с улыбкой смотрит на старшего. Однако это не улыбка вовсе: какое-то растягивание губ наряду с чувством печали и опустошения. Хосоку от этой улыбки вместе с застывшими слезами сестренки, за которые он готов все города мира с землей сравнять, хочется вскрыться. Парень думал, что больнее быть не может, после того, как мама загибалась за ужин на его выпускной, как Минсок чуть не умер. Оказалось, что может. Ему очень больно. Больно за его принцессу, за тот цветочек, с которого он пылинки сдувает и бережет, за ту самую, за звонкий смех которой не жалко жизнь отдать. Эта девочка, что обожает, когда он ее балует, просит его оставить ее, говорит не беги за мной, останься с семьей, помоги им, а я сама о себе позабочусь. Как можно дышать при этом? — Со мной все будет хорошо. Правда. Знаешь же, что я себя в обиду не отдам, любого на лопатки положу, — смеется и тут же вытирает слезы, которые почему-то не хотят перестать течь, — мне главное переночевать, ночь здесь провести, а с восходом солнца я буду рваться к вам. Я от вас не отстану, знаешь же. А пока отдохните немного от приставучки меня. Но знай, что не надолго. — Я не хочу останавливаться. — Но надо, Хосок. Там мама стоит совсем одна, слабая и уставшая. Минсок один в больнице борется за свою жизнь. Ты нужен им больше, чем мне, брат. Я справлюсь. Ты просто верь мне. «Знал бы ты как я хочу, чтобы этот проклятый поезд сошел с рельс. Я так не хочу уезжать от вас, Хосок. Я хочу с вами остаться. Я боюсь. Очень боюсь того, что ждет меня впереди. Ведь там не будет вас. Ты не сможешь меня защитить, я буду совсем одна наедине с проделками этого мира. Помоги мне пожалуйста.» — внутри себя кричит. — Остановись. Ты не всемогущ, поезд все равно не остановится, так зачем попусту тратить свои силы? Побереги себя. Посмотри на свои ноги. Это ведь не нормально, Хосок. Вылечи их и потом приходи спасать меня. Хватит, Хосок. Не беги больше. И он останавливается. Смотрит в глаза сестренке, которая стремительно отдаляется от него. — Я люблю тебя, брат. — Не смей прощаться со мной! — кричит старший брат, — прибить готов. Не произноси ни слова, Хвиин. Всего несколько дней, и я заберу тебя. — Я очень верю в это, — себе шепчет и смотрит на него до тех пор, пока он не остается вдалеке и его станет не видно из-за большого расстояния. Однако Хвиин голову от окна не убирает, она так и остается смотреть в никуда. Нога ужасно болит, но боль от расставания с семьей куда больнее. В вагоне давящая тишина, никто не разговаривает, все молчат. Присутствие здесь людей выдают только тяжелые вдохи и выдохи. Осознание того, что она одна, давит бетонной плитой. Ей правда страшно, и она старается успокоить себя, но не получается. Она ведь еще совсем ребенок, которого так несправедливо оторвали от семьи. Адаптация дается совсем не просто. — Почему ты здесь, доченька? — прерывает чей-то незнакомый голос. Это мужчина сорока лет. Хвиин смотрит на него с гневом, которого она не прячет, и обратно смотрит в окно, сильно сжимая рамы. Почему они сейчас спрашивают? Зачем они вообще что-то ей говорят, после того, как все уже давно произошло. Почему же сейчас они выставляют себя добрыми и отзывчивыми? Им так нравится одевать и снимать маски? Когда Хвиин звала на помощь, ни один не соизволил протянуть руку помощи, никто даже слова не сказал. Все стали слепыми и глухими. Они ведь все люди, они дети одной планеты, разве они не должны помогать друг другу? Выяснилось, что нет. Хвиин помогла и оказалась в такой ситуации. Оказывается нужно стать глухой и слепой, не видеть и не слышать, как другие просят им помочь, ходить так, будто остальных не существует, их просто нет. Надо думать лишь о себе. А Хвиин этого правила не знала, за это и поплатилась ногой и тем, что сейчас одна среди мужиков едет в неизвестное место. Она клянется, что больше никому не поможет. Зачем это нужно? Понятие доброты и совести давно обесценились. Светлое внутри становится черным, и это к сожалению нормально. Мир меняется.