***
С восходом солнца он уже совсем другой. Он уверенный в себе военный начальник, который собрал военнослужащих в кабинете и разложил перед ними карту города на столе. Собрание началось с самого утра. В руках у Чона красный маркер, и он, слушая мнения других, озвучивая и свое, выделяет красным те зоны, на которые с большой вероятностью нападет вражеская армия. Он внимательно слушает командира, который отчитывается ему о арсенале, количествах техники и солдат. Если брать в счет самолеты США, то получается неплохая сила, способная сражаться за Чхонджу. Это правда подпитывает веру. После окончания собрания, военные расходятся по своим делам. Чонгук идет в свой кабинет, перед этим послушав отчет у пограничников, что в случае появления северных у границы города, дадут сигнал. Он садится за стол и фокусируется на карте, исписанной красными надписями. На удивление, Чонгук себя хорошо чувствует. У него даже получилось поспать. Сидя правда, но все равно поспал. Он и не собирался засыпать, собираясь всю ночь посвятить Чимину и Чонмину, смотреть на ночное небо и, если упадет звезда, загадать одно сокровенное желание. Когда Чонгук открыл глаза, он понял, что уснул. Эта ночь прошла для него легко. Ни переживаний, ни страшных мыслей, словно никакой войны и расставания с семьей никогда и не было. Но опять же, Чон этой легкости не обрадовался: она его напугала. Ну просто не может быть, чтобы все так стало хорошо. Затишье перед бурей? Не исключено. Чонгук уверен, что сегодня-завтра северокорейцы совершат нападение. Он бросает взгляд на стрелку механических часов, они показывают десять. — Товарищ старший полковник, — входит в кабинет сержант, не забыв постучать в дверь, — разрешите обратиться. Чонгук кивает. — Тут американцы на истребителях прилетели, — он едва успевает договорить, как Чонгук срывается со своего места. — Где они? — Ожидают Вас, — быстрыми шагами следует он за Чоном. — Переводчик? — Он с ними. Чонгук выходит на улицу, сразу же садясь в ожидающий его внедорожник. Он трогается с места и берет направление на небольшую базу, расположенную чуть поодаль от штаба. Едут они недолго. Минут двадцать, и Чонгук с сержантом на месте. Он выходит с машины и тут же взглядом ищет иностранцев. Примерно десять американцев стоят в окружении корейских солдат, а подальше — истребители. Если честно, старший полковник рассчитывал на большее количество летательных аппаратов. Он хмурит брови и идет к ним. — Здравия желаю, старший полковник Чон, — отдают честь товарищи. А тот, что переводчик, на английском рассказывает приезжим про Чонгука. Американцы приветствуют его на своем языке, Чон отвечает тем же. — Спроси у них будут ли еще истребители, — обращается Чонгук к переводчику. Последний незамедлительно исполняет приказ. — Они говорят, что вторая поставка будет позже. С ними прибудет и продовольствие. — Понял, — он снова кивает им, как бы говоря спасибо, а потом оборачивается к сержанту, — дай команду, чтобы их накормили и подготовили все необходимое. Пусть немного отдохнут. Возьми под свой контроль. — Есть. Чонгук произносит позывной командира через рацию. — На приеме, — в тот же час приходит ответ. — Есть новости от пограничников? — Все чисто. Пока никого. Значит можно немного дать им отдохнуть. — Позаботься о том, чтобы всех солдат накормили продуктами, которые привезли с собой американцы. Сейчас я отправлю УАЗ-ик в штаб. Встреть его. И еще, не забывай каждые полчаса связываться с пограничниками, а после докладывать мне. — Вас понял. Чонгук еще разговаривает с иностранцами, интересуется какие страны согласились предоставить им свою помощь (41 из 50 стран поддержали идею помочь Южной Корее), внимательно слушает про то, что США собирается бомбить аэродром Пхеньяна, обсуждают их военные тактики, а после, сказав, что они еще встретятся, уезжает обратно в штаб. К тому времени, когда он приезжает, погода круто меняется. Ветра нет, ярко светит солнце и становится жарко. Чонгук правда не понимает. Отчего-же все так хорошо? Особенно то, что его сердце спокойно, оно равномерно отбивает свой ритм. Складывается такое ощущение, что в его жизни все хорошо. И было бы не столь печально, если бы это не было ложью. Чонгук по-прежнему без семьи. Сын с мужем где-то бродят, ищут его, нуждаются в нем, пытаются в каждом лице увидеть только его, родное, а он чувствует себя просто отлично. Где то беспокойство? Куда подевалась тревога? Почему же ему так легко, словно они находятся у него под боком? Он зарывается руками в волосы и трет лицо, спрашивая самого себя что с ним происходит. И ответ приходит. Только не в виде собственного голоса. — Чонгук! Дверь распахивается, ударяясь о стену, и появляется Чимин. Он подбегает к нему и крепко обнимает его за шею. А Чонгук происходящее понять не может. Это такая злая шутка, да? Мозг наверное тоже пошёл против него, выдумывая образ Чимина, которого нет рядом в реальности. Но какие же чувства наполняют его всего. Такие тёплые, родные и правильные. Сердце внутри поёт и танцует, в нем цветочки по-прежнему зацветают, воздух перестаёт быть ядовитым. — Я правда с тобой. Это не сон, реальность. Как же я скучал по тебе, — утыкаясь лбом в его грудь, говорит Чимин. Чонгук не отвечает, он прижимает его ещё сильнее, едва ли не впечатывает в себя и целует. Он целует Чимина. Правда настоящий. Реальный. Его вкус отчетливо ощущается на языке. Чонгук целует его со всей своей любовью, показывает как он скучал, как его не хватало, как без него его кости ломались, осыпаясь порошком, как каждый день без него давил на подсознание и ломал, ломал, ломал. Сейчас, когда он рядом с ним, у Чона все раны за раз затягиваются, трещины склеиваются, сломанные частички возобновляются, вера и надежда вспыхивают ярким огнем, они заводят какой-то механизм внутри него, взращивают уверенность. Чимин рядом — Чонгук продолжает жить. В пространство входит отец Чонгука с Чонмином и ещё каким-то ребёнком, но Чонгук реагирует только на своего сына. Он быстро идёт навстречу бегущему сыну и поднимает его на руки, зарываясь носом в шею. — Как же я скучал, — вдыхает пусть и не свежий, но любимый, только присущий детям аромат. Он берёт лицо сынишки в руки, целует в обе щеки, в ответ улыбается Чонмину и говорит о том, как сильно его любит. — Отец, — говорит старший полковник, с сыном на руках обняв старика. Чонсок улыбается, увидевшись с сыном. — Как вы тут все оказались? — Чонгук, позже, — устало кладет свою голову Чимин на его крепкое плечо. Когда муж его обнимает, Чимин чувствует, как покой заполняет его всего. Так хорошо, словно в Раю. — Я правда не могу поверить. — Отец, отец, с нами же еще Саран, — тараторит сынишка, указывая на девочку, стоящую в самом углу и, низко опустив голову, перебирающую края своего ободранного платья. Нижняя губа подрагивает, на глазках выступили слезки. У Чимина что-то колет в сердце. Это укол совести. Они оставили ее одну как ненужную. Совсем как чужую и обделенную. Такую маленькую и уже поломанную. — Саран, извини, прости пожалуйста, — Чимин подбегает к ней и крепко обнимает, утирая слезки, — иди ко мне, моя хорошая, — парень поднимает ее на руки, с болью слушая ее тихие всхлипы. Он поглаживает ее по спине и шепчет успокаивающие слова. Чимин прекрасно понимает ее внутреннее состояние, так как он и сам испытывал эти же чувства. Чувство одиночества, когда вокруг тебя столько людей. — Кто эта девочка, Чимин? — Чонгук, познакомься, — подходит к мужу и вытирает ее слезы, цепляя улыбку и смотря на реакцию мужчины, — Саран теперь часть нашей семьи. — Часть? — произносит он тем тоном, от которого что-то колючее пробегается по всему телу Чимина. Не этой реакции он ждал. Совсем не этой. — Именно, Чонгук, — говорит, не отрывая глаз с его, в тех, внутри которых уже плещутся негодование и явное недовольство. — Саран — отныне мой ребенок. Такой же, как и Чонмин, — по мере того, как он говорит, Чимин видит, как не радость расползается по лицу мужа, но говорить не перестаёт. — Ответственность за ее жизнь в наших руках. — Чимин, ты понимаешь что ты творишь? — вмиг сокращает дистанцию, сводя ее к минимуму, а Чимин на уровне инстинктов крепче прижимает к себе девочку. — Сейчас точно не то время, когда нужно заниматься благотворительностью. На улице война. Я не знаю как защитить вас двоих, а ты мне говоришь защищай ещё одну! Совершенно чужого человека! — Чонгук, давай поговорим потом. — Мы поговорим сейчас, — тон приобретает нотки старшего полковника, а не Чонгука, именно тех, которых Чимин так не любит, — отец, уведи детей пожалуйста. — Сын, ты только… — Чонсок перестаёт говорить под тяжелым взглядом сына. Пойти против он не может. Вот же она, та самая черта характера самого Чонсока. Получай теперь. Есть у них схожесть в виде вспыльчивости и злости, от которых отойти не так то просто. В порыве гнева контроль становится чуждым понятием, его вообще не существует. Власть над разумом полностью у гнева. И самое интересное то, что этому противиться невозможно. Чонсок знал, чего только семья не видела из-за своего характера, но ничего поделать не мог. Он мог разбить любые предметы, находившееся под рукой, скрипеть зубами от злости, громко кричать, бросаться колкими словами, внутренне зная, как они ранят похуже любой стрелы, также применить физическую силу, но ни в коем случае по отношению к семье. Из-за этих же психов его здоровье пошатнулось. Чонсок боится за Чимина. Чонгук не причинит ему физического вреда, ибо он тот же час отрубит себе руки, но сделать больно морально может. Его слова очень тяжелы. Они колюще-режущие, попадают в самое сердце. А сердце у Чимина совсем хрупкое. Ему так хочется увести парня, но против Чонгука он выступить не может. Это их семья. Вмешиваться он права не имеет. Он смотрит в глаза Чону, очень надеется, что в его взгляде тот уловил предупреждение быть осторожным, и, взяв с собой двоих детей, уходит. — Чонгук, — начинает было Чимин, но тот его резко прерывает. — Ты чем думал, Чимин? Давно Чонгук с ним так не разговаривал. Чимин уже и позабыл, как это бывает. — Что на тебя нашло? Зачем нужно было подбирать ту девчонку? У нас мало проблем или что, я не пойму. Принес с собой неизвестно кого и спокойно заключаешь, что она часть семьи. Незнакомую и чужеродную. А вдруг она чем-нибудь больна, заразна? Что если она причинит какой-то вред нашему сыну? Ты об этом думал? — повышает голос на последнем предложении. Чонгук правда зол, и то, что сделал Чимин, приводит его в ярость. Он правда не понимает. Сколько знал Чонгук, Чимин не дурен собой. Каждое решение он принимает, взвесив все за и против, он отмерит семь раз, прежде чем отрезать, но что же тогда произошло сейчас? — Она ребенок, Чонгук. Не стало тебе говорить такие вещи, — произносит Чимин как-то отстраненно. В его словах кроется чистой воды обида, сожаление и разочарованность, — ты ведь ничего не знаешь. Как ты можешь бросаться этими словами? Она осталась совсем одна. У нее никого нет. Мать взорвали на мосту на ее глазах. И ты смеешь говорить мне зачем я забрал ее к себе? — Не она одна такая на свете, Чимин! Не она одна потеряла родителя! Сотни детей теряют близких, некоторые из них погибают, тогда чего ты не собрал их всех? Сколько не пытайся, нет возможности помочь всем одновременно. Да и нужно ли помогать в это время? Можешь ли ты быть уверенным в том, что помогут и тебе? Что эта же девчонка завтра не сдаст тебя северокорейцам? — держит за локоть. — Чонгук, прекрати. — Ответь мне, Чимин! Ты уверен в ней? Знаешь кто она, откуда? Почему нет отца? Почему у нее есть лишь мать? Как ты можешь держать за руку и ставить в один ряд со своим сыном девчонку, что росла без отца? Без должного воспитания мужика! — Тогда зачем ты сейчас стоишь со мной? — срывается на крик Чимин, — зачем разговариваешь со мной? Зачем связал со мной жизнь? Я тоже сирота! Я тоже почти рос без отца! Значит и я ненадежен в твоих глазах, да? Ты такого обо мне мнения? — слезы бесконтрольно брызгают с глаз, воздуха катастрофически становится мало, а слова мужа эхом отдаются. Как понял Чимин, вся боль, что он испытывал ранее, оказывается далеко не боль. Вот же она. В словах родного и самого близкого тебе человека, в его таком мнении о тебе. Вы вместе почти целую жизнь, идете плечом к плечу, держитесь за руки, помогаете друг другу встать с колен, вместе камешек за камешком строите лестницу ввысь, чтобы оказаться на самой вершине, делите один хлеб, постель, вручаете друг другу сердце на хранение, души держите в ладонях, а потом их соединяете, они превращаются в одну сильную, саму чистую; становитесь одним целым, вас отныне разъединить нельзя, видите мир в ярких красках, и пусть что в реальности он только серый, стоите против всех, зная, что в любом случае вы вместе, что твоя рука будет покоиться в его, что его сердце отбивает ритм твоего, а твое — его, а оказалось, что на протяжении всего вашего пути он думает и продолжает думать, что ты ненадежный, ты дефектный, не нормальный, ты не вызываешь доверия, ты уже самый плохой человек на всем белом свете. А ты сам начинаешь задумываться: действительно, как тебя такого, большую часть своей жизни росшего без отца, земля-то носит? Как ты можешь дышать, ходить, прыгать, улыбаться и просто жить? Как вам таким вообще живется? Как для таких, как ты, находится место среди обычных людей? Чимин думает, пытается найти ответ на собственные вопросы, но не может. Он слышит, как ветер гуляет по кабинету, проникший через приоткрытую форточку, а потом проходит сквозь него, сквозь отверстие, что раньше носило название сердце. Парень смотрит на Чонгука глазами, полных слез, а потом проходит мимо, на ходу стирая капли. Он расфокусированным взглядом ищет место, где ему бы удалось спрятаться, в панике быстрее убегает, умоляет себя громко не всхлипывать, а потом с кем-то внезапно сталкивается и отшатывается. Это Саран. Девочка, которая слишком схожа с Чимином. — Не плачьте, пожалуйста, а то будете некрасивым. Мама тоже была некрасивой, когда она плакала. — П-почему она плакала? — немного заикается, пытаясь нормализовать свой охрипший голос. — Я у нее всегда спрашивала. Мама говорила, что ей тяжело. Я ее не понимала, на ее спине не было тяжелых вещей, в руках тоже не было ничего тяжелого, так почему она говорила, что ей тяжело? Вы знаете? — Она просто уставала, Саран. Без опоры и поддержки тяжело приходится в этом мире. И я чувствую, что начинаю уставать, — последние два предложения точно адресованы не девочке. Чимин на согнутых коленях обнимает Саран, а она просто стоит, представляя, что она обнимает свою маму. — Тот дяденька, — начинает Саран, отпуская руки, — он же отец Чонмина и ваш муж, да? — Да. — А откуда они берутся? — Кто? — не понимает вопроса ребенка Чимин. — Ну отцы и мужья. У меня вот нет отца, а у мамы не было мужа. Где их можно взять? Или их покупать нужно? Наверное, много денег надо, да? Поэтому мама не могла нам купить его. Я тоже хочу себе отца, чтобы быть как Чонмин. Что ответить на слова ребенка Чимин не знает. Он в растерянности. С ресниц на пол падает слеза, в глазах они снова начинают скапливаться, но девочка их вытирает. — Почему Вы снова плачете? Что-то болит? — обеспокоенно спрашивает она, осматривая Чимина в поисках царапинок и ранок, которые были у нее и из-за которых она тоже плакала. Только вот мама говорила, что из-за них плачут только маленькие, а Саран ведь не маленькая. Она большая и сильная. А папа Чонмина ведь большой! Или он плачет не из-за них? — Вот здесь болит, — указывает на левую часть груди. — Здесь? — кладет свою ручку на его сердце. — Теперь не болит, — улыбается он девочке, что округлила свои глазки. — Правда не болит? — Ни капельки. — Значит, я врач? — слишком удивленно. — Может быть, ты же меня вылечила. А ты хочешь стать врачом? — Не знаю. Но мне нравится помогать. Всем-всем: и людям, и животным, и даже комарам! Но они такие вредные, знаете! Всегда меня кусают. — Это потому что ты сладкая. А как ты помогаешь комарам? — Я их не убиваю. Просто дую на них, чтобы они не кусали меня и улетели. — Ты слишком добрая для этого мира, он не достоин тебя, — сам себе шепчет Чимин, с восторгом смотря на ребенка и грустно осознавая, что таких светлых внутри людей считают слабыми и не такими, какими должны быть. — Я тебя не брошу, Саран, слышишь? Никому не отдам, — и смотрит в ее детские глаза так искренне, держа ее маленькие ладони в своих. — Вы любите меня? — совершенно внезапно спрашивает Саран. Папа Чонмина так похож на маму. Он ее обнимает, прямо как мама обнимала ее, и разговаривает так же, улыбается ей. Мама всегда говорила Саран, что очень сильно любит, значит и папа Чонмина тоже ее любит? Ей бы очень хотелось этого. — Мама ушла, теперь меня никто не любит, — наклоняет голову и выпячивает нижнюю губу. Девочке хочется плакать. Чонмина вот его папа любит, а ее — никто, — я хочу, чтобы меня любили. Вы будете меня любить? — поднимает на парня глаза, полные слез, и в этот момент Чимин вновь взрывается слезами. — Я тебя уже люблю. Сильно-сильно, — прячет ее в своих объятиях и целует в мягкую щечку, параллельно стирая слезы, которые в последнее время стали его спутником. — Спасибо. Тогда и я Вас люблю. Сильно-сильно. Вот так, — и вновь его обнимает, только в разы крепче, чем в те разы. Тогда Саран обнимала хорошего дядю, а теперь обнимает того, кто ее любит. Прямо как мама. А Чимина переполняют эмоции. От переизбытка чувств он готов взорваться в сию минуту. Сердце не выдерживает такого количества тепла, что шлет ему эта маленькая девочка, которой так не хватало любви. И Чимин клянется, что окружит ее любовью и заботой, он не даст ей почувствовать отсутствие мамы, будет любить наравне с Чонмином, все сделает, чтобы она чувствовала себя счастливой. — Если я Вас люблю, как маму, и Вы любите меня, значит Вы мой папа? Это самое неожиданное. Чимин даже не понимает какой вопрос задала Саран, в голове прокручивая ее произнесенные слова. Это простое мышление ребенка. Конечно, в его понятии человек, которые любит его, это родитель. — А ты хочешь, чтобы я был твоим папой? — Хочу! Тогда Вы были бы папой Чонмина и моим. Круто, да? — Да, — улыбается парень, — круто. — Папа! Ты мой папа, а я твоя доча, — весело кричит она, такая радостная и счастливая. Чимин даже забывает, как дышать. Он висит в пространстве, смотрящий только на по-настоящему счастливое детское лицо. Саран вся светится изнутри. Детям-то много и не надо, оказывается. Достаточно того, что их любят, что они кому-то нужны, и они прогонят все проблемы, головой окунут в счастье.***
— Граница по-прежнему чиста, — звучит рация, что в своих руках держит Чонмин, который в свою очередь на руках у Чонгука. — Нажми-ка на эту кнопочку, — говорит ему отец, помогая сыну нажать на кнопку, и говорит командиру ответное «принято». — Принято, — повторяет его слово Чонмин и, запоминая, какую именно кнопку нажал его отец, разносит всем военным начальникам раз пять слово «принято». — Сынок, что ты делаешь? Быстро отдай отцу. Это не игрушка, — он пытается забрать у ребенка рацию, но тот такой верткий, что сделать это очень непросто, — правильно Чимин говорил, что я тебя разбаловал. — Нет. Я хороший мальчик, возьми пожалуйста, — дует губки Чонмин и возвращает вещь отцу. — Мое ты сокровище, — незамедлительно целует в лобик, — такой умный и хороший у меня. — Чонмин! Чонмин! — раздаются крики и в кабинет влетает девочка вместе с Чимином, который весь путь бежал за ней. — Смотри, это тоже мой папа! Чонмин с визгом слезает с Чонгука и бежит к Саран, обнимая сначала ее, а потом папу. Ребенок рад. Он Саран очень любит и совсем не против, чтобы Чимин был ее папой тоже. У всех должны быть родители. У Саран тоже. Если она рада, то и Чонмин тоже рад. — Дяденька, — обращается она к Чонгуку, который очень недоволен всей этой ситуацией. У него желваки играют и с ушей прет пар. Какой папа? Как Чимин может быть ей родителем? Что с ним не так? Чон думал, что после их короткого разговора (которого Чонгук в душе ненавидит и проклинает за брошенные слова), Чимин понял, что эту девочку в свою семью принимать он не собирается. — Вы мой отец? — спрашивает она, а Чонгук выпучивает глаза. Он? Отец? Этой чужой незнакомке? Той, что беспрерывно смотрит на него своими искрящимися глазами? — Нет, — коротко и холодно адресует девочке, а потом поднимает свой взгляд на мужа, — вечереет. Мне нужно идти. Вас накормят, отдохните. Я приду к тебе, когда ты уложишь всех спать. — Можешь не приходить. — Ты меня слышал, Чимин, — отвечает тем же тоном и выходит за дверь.***
Весь день Чимин сам не свой. Оно и понятно. Поведение Чонгука не даёт ему сделать нормальный вдох. Каждое его слово, каждый брошенный взгляд, тяжелый и злой, сжимают горло. Он и думать не может. Благо Чонсок забрал детей, ссылаясь на то, что покажет им воинскую часть, но оба они знают настоящую причину. Дед ведь тоже человек, он переживает за своих детей, ему тоже не приятна ссора Чонгука и Чимина, ему больно видеть их расстроенными, и как же жаль, что он не может им помочь. Увидев Чимина в столовой, кормящего детей, тот сразу понял, что Чонгук его глубоко ранил. И пусть Чимин не показывал своего состояния, улыбался, Чонсок видел чего стоит эта натянутая и вымученная улыбка. Чимин был ужасно напряженным, вмиг опустошенным. Он не знал, что такого ему сказал собственный сын, однако известно было одно — Чонгук яда в свои слова не пожалел. Идиот. Полностью перенявший эту отрицательную черту, идиот. Будет ведь жалеть, когда до него дойдёт осознание того, что он сделал самому родному человеку. Так и надо. Пусть все пройдёт, потом в один прекрасный день старик сам его отхлестает за Чимина, ибо нельзя обижать это светлое чудо. Его поступок Чонсок никак не осуждает. Каждый делает так, как велит на то сердце. А сердце у Чимина доброе. В нем так много доброты и милосердия, его душа просторна, чиста и непорочна. Смотря на таких людей, понимаешь, что мир оказывается не настолько сильно прогнил. У него есть шансы стать лучше. — Я заберу своих внуков, — говорит он парню за столом, с улыбкой наблюдая, как Чимин весь встрепенулся из-за последнего слова. Не внука, а внуков. Он принял Саран, как родную. Благодарность в глазах Чимина нельзя было описать. Она была необъятной. — Покажу, как раньше жил их дед, пройдусь по местности, вспомню молодость и завалю их своими скучными рассказами, — тихо посмеивается. — Если станут надоедать и вредничать, только скажите, я их заберу и уложу спать. — Пусть поспят со мной. — Они не дадут Вам нормально отдохнуть, да и Чонмин будет проситься ко мне и капать на нервы. — Не лишай меня такой возможности, пожалуйста. Всегда мечтал заснуть вместе с внуками, когда уже ушёл в отставку и ждал суженного Чонгука. Раньше я не верил словам стариков, когда те говорили, насколько сильно они любят своих внуков. А теперь понял, что это чистая правда. Любовь к внукам другая. Они занимают отдельное место. С ними хочется быть каждую минуту. Поэтому пока есть шанс, я хочу насладиться ими. Чимин согласился, решая, что без детей будет легче говорить с Чонгуком. Этого разговора не избежать. Парень очень хотел, чтобы ночь опускалась медленнее. Слова мужа до сих пор играют в ушах, заставляя течь слёзы, а предстоящий разговор о Саран вызывал сильную мигрень. Он вошёл в здание, где обычно спят солдаты, и направился в подготовленную для них просторную комнату. Судя по ее виду в целом понимаешь, что она предназначена для военного начальника, если не для генерала. Было опрятно и чисто, но Чимин чувствовал себя некомфортно здесь в одиночестве. Стены давили на него. Если снаружи он мог отвлекаться на что-то, то здесь мысли брали его в плен и ссора приобретала чей-то страшный облик и ставила на всю громкость колючие выражения Чонгука в его голове. Он думал, что сойдёт с ума. Обида не спешила отпускать, и слезы все так же стекали по щекам. Часы показывали половину двенадцатого. Чимин не спал, Чонгука все не было. Скорее, оно и к лучшему. Было бы хорошо, если бы он сегодня не пришел: Чимин до последнего желал отсрочить их серьезный разговор. Причины было на то две: злость на Чонгука была слишком велика, так, что не хотелось ни видеть его, ни слышать; он боялся. Но этому разговору было суждено состояться. Через приоткрытую форточку Чимин услышал копошение военных и голос своего мужа. Особо он не вслушивался в его речь, только прикрыл глаза и прижался к стенке поближе. Когда в комнату вошёл Чон, Чимин свернулся на пружинистой кровати и лежал лицом к стене. Старший полковник тяжело выдохнул и снял с себя верхнюю одежду. Включать свет не стал, решая, что так нравится Чимину, раз он изначально его не включил. — Посмотри на меня, — матрац прогнулся под его весом, а сам он сел чуть поодаль от Чимина, не решаясь прикоснуться к любимому, — ты ведь не спишь, я знаю, Чимин, посмотри на меня пожалуйста. — Разве тебе приятно находиться со мной? — остро и с шипением, — не слишком тяжко находиться в одной комнате с таким, как я? С таким же, как и Саран? — Прекрати, — слишком устало, — я знаю, я ранил тебя, хотя должен был залечивать все твои раны и не дать им появиться, помнишь? Я поклялся тебе в этом. — По всей видимости, ты не держишь своих клятв. — Мне очень жаль. Чимин молчит, не меняя своего положения. Сейчас он злится еще больше. Чонгука хочется прибить. — Я столько лишнего наговорил. Язык мой — враг мой. Я сказал это в порыве злости, Чимин, это никак не оправдывает меня, я знаю, но я испугался за тебя. За всех нас. Я не могу позволить, чтобы с тобой и Чонмином что-то случилось. В таком случае я и сам умру, мне жизнь без вас не нужна. Любую опасность я буду устранять, я… — Саран — не опасность, — разрывает его речь Чимин. — Откуда ты знаешь, Чимин? — Ну вот, мы опять ходим по кругу. Давай тогда вообще не разговаривать, — так хочется скинуть с себя одеяло, разорвать его в клочья и кричать. — До тебя все равно не доходит, что она всего лишь раненный ребенок, которого я хочу защитить. И я буду защищать ее, Чонгук, — твердо говорит, сканируя белую стену, — если надо будет, то в одиночку. Хотя с того момента, как я связал с тобой свою жизнь, я перестал быть одиноким, ибо мы всегда были вместе. На какой бы путь мы не встали, что бы мы не делали, мы были вдвоем. Мы держались за руки и шагали вперед. Но видимо, мне снова нужно будет знакомиться с одиночеством ближе, чем оно было. — Ты же знаешь, что я не позволю, — произносит мужчина, — твоя рука в моей, Чимин. И так будет всегда. — Сегодня днем ты ее отпустил. — За это я жру себя изнутри. Я так виноват перед тобой, я так обидел тебя. Хотя это ведь я, сука, должен защищать тебя, — севшим голосом хрипит Чонгук. Внутри у него хаос, там все горит и полыхает, сознание в отместку проигрывает его же слова, сказанные Чимину, вот только они не эхом отдаются в ушах, а страшными воплями. Откроет глаза, закроет — неважно — он видит только слезы его любимого. С таким наказанием он весь день. Уже на грани потери сил, самим собой сожранный, потерянный и разбитый. Дурак. Бестолочь. Как же он себя ненавидит, кто бы знал. До скрежета зубов, до хруста костей. — Посмотри на меня, пожалуйста. Дай взглянуть в твои глаза, родной, — произнес таким тоном, от которого можно умереть. — Умоляю, посмотри. Чимин встаёт. Поворачивается к нему и смотрит. Смотрит прямо в родные глаза со слезами на своих. — Прости, — прижимает парня к себе и холодными ладонями утирает его слёзы, не замечая, как плачет сам. Чонгук никогда не плачет, и тут плачет не он, а его сердце и душа. — Прости. — Чонгук, — Чимин только и может произнести надрывное, прежде чем разреветься и оказаться укрытым его тёплыми объятиями. Он сильнее жмётся к нему, так хочет забыться в его руках, спрятаться и уснуть. Чимин мочит его майку, взявшую запах его тела и пота, слезами, зная, как плачет и его муж. — Я ведь так боюсь потерять тебя, позволить чему-то с тобой произойти. С этим страхом я один на один, каждый день с ним встречаюсь, веду с ним свои бои, так боюсь, что однажды он победит. Я же тогда упаду, Чимин. Порошком осыплюсь. Я жить не смогу, зная, что позволил забрать тебя у меня. Я знаю каким бывает мир, какими бывают люди, вот и боюсь всего, что рядом с тобой. Даже самого себя боюсь. Сегодняшнее — тому подтверждение. Да, возможно, я псих и, поехавший крышей ублюдок, видящий угрозу там, где ее по сути нет, но я все делаю ради того, чтобы защитить тебя. Потому что я люблю тебя. До потери пульса люблю. Они сидят на чужой и не родной кровати, обнимая друг друга, проливая слёзы и шепчущие друг другу извинения и слова любви. Они откровенны так, как никогда. Их души на распашку, заходи и терзай. Сидят вдвоём, не замечая, как их любовь выходит на ещё высший уровень, как наступает на лестницу выше; она витает по комнате, она в каждом уголке, в каждой щели. В этой комнате пахнет чудесно, тепло так, словно прямо над тобой светит солнце, легко и спокойно, как будто ты очутился в Раю; до чего же уютно и тихо, когда искренняя и чистая любовь берет власть в свои руки. В этом спокойствии хочется остаться навсегда, прожить так всю свою жизнь, насладиться сполна и любить, любить, любить. — Я тебя правда очень люблю. — И я тебя очень люблю. Больше жизни. — Я больше не в силах смотреть на то, как ты плачешь. Я живу только, чтобы видеть как ты улыбаешься и светишься от счастья. Только скажи мне, ты правда уверен? Ты принял обдуманное решение? — Да, Чонгук. Я тщательно все обдумал. Я не могу оставить ее. — Раз ты полностью уверен, я не могу оставить тебя одного в твоём решении, — с выдохом, с умершей надеждой на то, что Чимин передумает оставлять девочку в их семье. Чонгук пока принять факт, что их семья стала больше на одного человека, не может. Просто не в его силах. — Все будет хорошо. Саран — прекрасный внутри человек. Ты в скором времени убедишься в этом, я тебе обещаю. Она не оставит тебя равнодушным. Ты полюбишь ее, как полюбил я и полюбил наш сын. — Я не могу обещать тебе этого, Чимин. Уйдёт много времени на то, чтобы я ее принял. Что ни говори, она мне чужая. Я… я не могу. — Сегодня она спросила у тебя будешь ли ты ее отцом, — потирается носом о его крепкую шею, не скрывая грустных ноток в своём голосе. — Я не могу стать им. Для меня это не просто. До тех пор, пока у меня не останется сомнений, что в будущем она может что-то сделать с нашей семьей. — Чонгук, не говори так. — При тебе не буду. — Пообещай мне, что она не будет чувствовать себя лишней и ненужной среди нас, — привстает, опирается одной рукой на матрац, другой обхватывает шею Чонгука и пристально смотрит в его глаза. — Как бы я ее не сторонился, этого делать я не буду. Не забывай, что я тоже человек с теми же чувствами. Я помню, что ей нужно тепло. — Я рад. Правда рад. А теперь поцелуй меня, — у Чимина глаза опухшие и красные, но это абсолютно не мешает Чонгуку вспыхнуть, как спичка. Он действует резче, чем ожидал Чимин, и впивается в его губы, такой голодный по нему и дико соскучившийся. Чонгук почти впечатывает его в себя, держит крепко-крепко и сминает его губы слишком остервенело и властно. Он показывает, как он скучал и изголодался. Чимин ему охотно поддаётся. Столько всего произошло за этот промежуток времени, что сейчас просто необходимо забыться в Чонгуке, в его сильных руках, что вскоре будут блуждать по всему телу, даря незабываемые ощущения, в поцелуях, которые он будет оставлять везде, где ему захочется, и шепотах о том, как он его сильно любит и никому не отдаст. Чонгук — его лекарство, он залечивает все раны, всю боль берет на себя, освобождает Чимина, чтобы он ничего плохого не чувствовал, дарит ему только тепло и любовь. А когда он целует, Чимин уже где-то за пределами Вселенной, он взлетает вверх до самого космоса и парит там же, как самый счастливый. Это ощущается так правильно и так нужно. — Как же скучал по тебе, Чимин. Так скучал, — параллельно с шепотами на ухо, укладывает мужа на спину и ложится сверху, но свой вес распределяет на локти. Отрывается от красных губ к не менее притягательной шее, едва ли волком не взвывая от ее мягкости. Он целует вкусную шею, с одного участка перемещается на другой, боится оставить не зацелованного места на ней, а ещё обдаёт горячим дыханием, чем вызывает у Чимина шумные выдохи. Он с закрытыми глазами теряется в своих ощущениях. — Чонгук, — слишком рвано и почти невнятно из-за родных любимых губ, продолжающих целовать каждый миллиметр его тела. — Да, родной мой, — успевает говорить между поцелуями. Но коротко. Он не хочет отвлекаться на что-то. Особенно, когда переходит на грудь. Перед этим нетерпеливо снимает с парня рубашку, отбрасывая ее куда-то в сторону. Под одеждой кожа Чимина горячая, как будто под ней не кровь, а лава. Впрочем, так и есть. Чонгук везде порождает лаву. Он целует его правую грудную клетку, а левую поглаживает рукой, то приближаясь к разбухшему соску, то отдаляясь. Делает это он нарочно, видя как Чимина почти подбрасывает на постели. — Ч-чонгук, — вперемешку со стоном. О том, как Чимин произносит его имя, нужно книгу написать. Вот только Чонгук ее никому не отдаст, читать кому-то ещё не даст, он сам ею наслаждаться будет. Однако Чонгук хочет послушать его ещё. Чимин умеет громко стонать его имя, забывая обо всем на свете. Пора дать своим ушам насладиться этим мелодичным голосом-стоном — он переходит на живот, особенный участок тела Чимина. Реакция мужа не заставляет себя долго ждать — Чимин забывает быть негромким и стонет. Он втягивает живот, пока губы Чона целуют его, скомкивает простыню в руках и не знает куда ему деться от накрывающих эмоций. Что-то до безумия приятное оббегает все тело от головы до пальцев ног. Чонгук не останавливается, он тянет его штаны пониже, открывая себе больше доступа к сладким участкам кожи на животе, обхватывает двумя руками его бёдра и присасывается к коже, точно как пиявка. — Ч-чонгук, — сбивчиво хрипит он, выгибаясь в спине, тем самым давая Чонгуку целовать его ещё больше. Последний в душе ликует, наслаждаясь его реакцией. Чимину хорошо — значит хорошо бьет по самолюбию. Но в его планах сделать ему ещё лучше. Так, чтобы он забыл себя, своё имя и взвывал от наслаждения, что может дарить только Чонгук. Эти мысли заводят ничуть не хуже, чем сбитое дыханье Чимина. — Сними их, Чонгук, — дергает ногами Чимин, пытаясь показать, как сейчас мешают собственные штаны. Мужчина выполняет его приказ незамедлительно, а после произносит, заставляя младшего открыть свои глаза: — Мне поможешь? Ты ведь любишь это делать. Чимин без слов с улыбкой тянется к брюкам мужа и спускает, все время смотря в его красивые глаза. К слову, он правда любит избавлять Чонгука от брюк, расстегивать ремень, не убирая своего взгляда, и звенеть бляшкой, ему это нравится. Освободив его от ткани, он принялся поглаживать напряженные бёдра мужчины, скользя пальчиками словно по маслу, а потом переместил руки на его плечи, проводя по предплечью и уводя руку дальше к груди, но недовольно выдохнул, понимая, что майка Чонгука не снята. Под усмешку Чонгука они ее снимают, и парень с удовольствием блуждает по накаченному телу руками и губами. Старшему приятны его касания, он даёт это знать, но Чимину хочется сделать ещё приятнее. Он умеет благодарить и отдавать столько же, сколько принимает, поэтому рука его снова идёт вниз к бёдрам, на пути успевая ногтем царапнуть твёрдый живот, на котором четко видна каждая мышца, и останавливается на его возбуждении. Плоть мужа твёрдая, горячая и большая. Почти не помещается в кулаке. Чимин двигает рукой по члену, сначала спокойно и осторожно, будто пробует впервые, а потом увереннее и опытнее. Он размазывает влажность по всей длине, делает круговые движения возле головки, меняет положение руки, ощутимо трет, добавляя интенсивности, потом замедляется, как будто ленится, и внимательно следит за выражением лица любимого. Тот дышит учащенно, что-то низко хрипит, не прерываясь с обожанием смотрит в чиминовы глаза, а потом положив свой лоб на чиминовский, закрывает глаза и тихонечко стонет. Правда тягаться с парнем он не может: Чимину в стонах равных нет. Чонгуку нравится делать Чимину хорошо, а Чимин любит делать хорошо ему, разве это не прекрасно? Это потрясающе. Чонгук целует его губы, используя язык, ласкает им его десны, соприкасается с его языком, сплетает их и одной рукой откидывает в сторону нижнее белье Чимина. Чимин по-прежнему обвивает ногами его поясницу, прижимаясь вплотную, дурея от того, что теперь между ними нет никакой одежды, между их телами даже воздух не просочится. Чонгук, одной рукой проверив, что муж его крепко держит руками и ногами, принимает сидячее положение, не разрывая поцелуя. Чимин оказывается сверху, сидя на нем, и улыбается ему в губы, сразу же почувствовав, как сильные руки окольцовывают тонкую талию и большие ладони сжимают задницу. Ему нравится. Дико нравится. Прижав Чимина к себе ещё ближе (куда ещё ближе?), он одной рукой приподнимает его, а второй касается сжатого колечка, после чего муж стонет ему прямо в рот. Чонгук влажными из-за смазки пальцами размазывает вязкую субстанцию по мягким половинкам, не забывая оттянуть и сильно сжать, из-за чего остаётся красный след. — Давай же, старший полковник, — определено отдаёт приказ Чимин, почерневшими глазами смотря на Чонгука. Яркое желание плещется в зрачках напротив, он весь горит этим желанием, и кто такой Чонгук, чтобы отказать ему? Он и сам на грани. Возбуждение давно бьет по мозгам. Мужчина вновь его приподнимает и погружается в дурманящую узость, из-за которой звёзды перед глазами. Он гортанно рычит, ибо как же хорошо, а Чимин, не убирая рук с его шеи, откидывает голову назад, закатывая глаза. Чонгук не медлит и тут же кусает подбородок. Смыкает челюсть, языком огладив кожу, а потом размыкает, носом проводя по линии челюсти. Он пока не двигается, позволяя мужу привыкнуть к этому чувству, хотя до чертиков хочет как сумасшедший вбиваться в его тело, не думая ни о чем, но забота к Чимину сильнее всего. Он помнит, что нельзя делать ему больно. — Хочу… — хрипит Чимин, возвращая голову на место, и кусает Чонгука за шею, — хочу, Чонгук. Старший начинает движение, помогая мужу опуститься и подняться. Ох уж это трение и чувство заполненности. Оба одновременно стонут, начиная сходить с ума от наслаждения. Так хорошо, господи. Так правильно. Чимин и сам двигается, стонет как вне себя, видит галактики, произносит только одно единственное имя, невнятно шепчет, что только его сильно любит, говорит, что ему неимоверно сладко, а Чонгук рычит ему в ухо, кусает за мочку, сжимает ягодицы, насаживает на себя, откровенно говоря балдеет, забывая буквально обо всем. С каждым разом он становится быстрее, нетерпеливее, жадным, чуть-чуть заступает за грубость, но Чимину только в радость. Они столько не виделись, были порознь, убивались по друг другу, скучали, что сейчас хочется забыть про осторожность и сожрать друг друга, испить до самого дна. Чонгук опять держит его одной рукой, помогая делать движения вверх-вниз, а другой берет член Чимина, чувствуя, как тот вздрогнул на руках и сжал внутри член, даря по истине прекрасные ощущения. — Чонгук, — в который раз хрипло произносит любимое имя, оттягивая каждую буковку. Чонгук сильнее сжимает орган и в такт своим толчкам проводит по небольшому стволу, точно зная, что доводит мужа до конца. Он и сам не далеко от него. Можно вообще кончить только от голоса Чимина. Как он все ещё держится, не знает. Но раз держится, нужно окунуть мужа в наивысшую точку наслаждения. Он кладёт его на спину, сам наваливается сверху, держит его обе ноги и остервенело вбивается в горячее тело, вслушиваясь в голос парня. Его хрипы-стоны невероятны. Записать бы на пластинку и слушать бы век через граммофон. Чимин себя не контролирует: ему слишком хорошо. Он не думает ни о чем, не вспоминает о том, что надо бы быть потише, парень просто всецело отдаётся ощущениям и Чонгуку. Его фрикции — то, что надо, идеальные, кружащие голову и дурманящие разум. Чимин от этих толчков умирает, заново возрождается, итак по кругу, пока не чувствует, как становится ближе к финишу. — Чонгук, — не разборчиво, но вполне разборчиво для Чона. — я близко. Я сейчас… — Да, моя любовь, — сбивчиво говорит Чонгук, не переставая быстро двигаться, и вбирает губы Чимина с желанием съесть его крик, который очень скоро вылетит с его уст. Он видит, как муж мотает головой туда-сюда, собирает простыню, его лицо меняет эмоции за долю секунды, рот открывается и закрывается, будто пытаясь словить воздух, как часто-часто поднимается его грудь, как живот особенно напрягается, и ещё шире разводит его ноги, ещё быстрее начинает вбиваться, а потом мгновенье, и накрывает пик. Сначала Чимина, а потом Чонгука. Первый вскрикивает от накрывшей волны, Чонгук как и хотел, съедает его, а потом достигает высшей точки и сам, чувствуя, как стенки колечка плотно сжимают его член. Чимин изливается с его именем на устах, а Чонгук с именем «Чимин». Мужчина ложится на него, голову укладывая на часто вздымающуюся грудь, под которой быстро и ради него бьется сердце, находя в себе силы легонько целовать его тело. Вот только на разговоры сил нет. Они слишком вымотанные и уставшие, но до чертиков счастливые. Спустя минут пять Чонгук меняет их местами и укладывает голову мужа на себя, укрыв местами влажным одеялом. Чимин кажется начинает сопеть, и к Чонгуку тоже в гости стучит сон. Но он вмиг покидает его, стоит Чону кое-о чем вспомнить. — Чимин? — М-м, — слишком сонно. — Я у тебя спрошу что-то, ответь мне честно. — Спрашивай. — Когда вы были одни, что с тобой произошло? Вот оно. Внезапное воспоминание. Из-за него ведь у Чона утром болело сердце и сам он чуть не умер от чудовищной боли. Ее отголоски все ещё присутствуют, они порождают мерзкий холод и пускают по венам. — Кто посмел тебя тронуть? То, что Чимин хотел забыть, как страшный кошмар, не отпускает. Оно снова настигло его, накрыло, как снежной лавиной. Он поклялся себе, что все забудет, унесёт это с собой в могилу, никому, кроме детей и Чонсока, не расскажет, никто кроме них не узнаёт, но как правильно поступить сейчас? Стоит ли врать Чонгуку? Стоит ли носить это чудовищное воспоминание у себя в сердце? — Не утаивай ничего от меня. Дело касается моего любимого, мужа, папы моего ребенка, я не буду бездействовать. А Чимин знает. Поэтому и боится открыть рот и начать говорить. Чонгуку сейчас нельзя отвлекаться. Если он узнает, через что именно прошёл Чимин, он раненным зверем начнёт рвать и метать и в первую очередь отправится к тому мужчине точно за его кровью. Но ему нельзя. Весь Чхонджу сейчас за ним. — Поставь себя на мое место, и ответы тут же найдутся.