Раскол

***

— Чонгук, прошу тебя, послушай меня! Не заставляй меня жалеть о том, что я тебе все рассказал! Не уходи! — Как ты можешь просить меня о таком? — едва ли не взвывает Чонгук, — моего омегу тронули, понимаешь? Тебя посмели тронуть и навредить, чуть не изнасиловали! И ты говоришь остаться в стороне? Нет, даже слушать не стану, — сам себе качает головой он, — я убью его, — а в словах то, что запросто может стать правдой. То, на что Чон способен. — Ты никуда не пойдёшь! — дергает его за руку парень, — его жизнь накажет, а тебе нужно думать о народе, о нас! — Хорошо, можешь не говорить где он, я все равно узнаю, — Чон будто и не слышал последнего предложения, а Чимин всерьез начинает бояться. Чонгука не остановить. Он сейчас не думает ни о чем, кроме того ублюдка. В голове лишь картинки крови. Перед глазами мигает красным, а в ушах играет сирена. Ладони сами превращаются в кулаки, кровь внутри закипает, и челюсти плотно смыкаются. Чонгуку хочется рвать. Чонгук идет убивать. — Разве тебе неважно, что я жив? Что я с тобой? — тихо бросает Чимин ему в спину, замерев на месте, — твоя темная сторона настолько сильна, что ей плевать на меня? — Плевать? — делает вид, что не расслышал это слово Чон, — Чимин, я на грани сейчас, не выводи еще больше прошу. — Тебе правда станет легче, сломав его? — Да! — Ты же сам знаешь, что врешь. Убив его, ты убьешь себя. Эту смерть нельзя будет сравнить с той, что на войне. Ты не такой, Чонгук. Ты потеряешься, а я не хочу тебя терять, — Чимин и не замечает, как слеза скатывается по щеке, и как он делает шаги к нему, остановившемуся у самого выхода. Чон сутулится, плечи подрагивают, а грудь тяжело вздымается. Кажется вот-вот, и упадет. Но омега ведь не позволит, крепко ухватив за руку. — Не надо, Чонгук, — так тихо, так жалобно и без каких-либо сил на споры, — я не хочу, чтобы тебе было больно. — А я хочу, чтобы было больно тому, кто сделал больно тебе, — смотрит на мужа и тут же стирает его слезы, — мне уже больно. Как представлю, что он сделал с тобой… я правда хочу убить его. Мне жизненно необходимо хотя бы сломать ему кости. — Ты же сам потом убиваться будешь. В тебе нет убийцы. — Убийца есть в каждом из нас. Чтобы быть им необязательно убивать только людей, — выдерживает паузу Чонгук, а после понуро продолжает, — у меня сейчас руки чешутся, я хочу сделать ему больно. Это желание съедает меня. Ты должен понять меня, знать, что сейчас со мной творится. — Понимаю, поэтому и держу тебя. Не иди никуда, родной. Тебе это не надо. Сейчас ты дико зол, но потом когда гнев отступит, ты поймешь какую ошибку совершил, а исправить будет нельзя. Посмотри на меня. Я живой, я целый, я здоровый. Я стою сейчас перед тобой и держу твои руки. А теперь представь, что меня нет, что я умер. Что было бы тогда, м? Чонгук даже представлять не хочет, резко замотав головой, мол, не смей такого произносить. Ибо больно. Темно и страшно. — Тогда почему ты настолько разрываешься? Я же живой, никем не тронутый, все еще и навсегда принадлежащий лишь тебе. Разве это не важнее? — Всего на свете, — тихо отвечает Чонгук, прислонившись подбородком ко лбу парня. — Мы вместе, Чонгук, и так будет всегда. Просто не уходи и будь рядом. А о нем не думай. Считай его жизнь уже наказала, сделав такой тварью. Не отпускай мою руку, хорошо? — Ни за что.

***

Тэхену снится сон. Тот самый, каждую ночь стучащий в его дверь, хорошо запоминаемый, что и не отличишь проделки подсознания это или истина, и проклятый Тэхеном. Во сне он снова в родной деревушке, все в своём же доме. Ничего не меняется. Отрывки из далекого детства не стираются, они напоминают о себе через ночные видения, и грустное не то, что воспоминания его не покидают, а то, что Тэхен ими живет. Он без них не может, благодаря им он сам же отвечает на свои вопросы, которые появляются тогда, когда Ким думает о содеянном. Плохом, но человеческом. Тэхен не спит, он знает, что видит сон, знает какие картинки сейчас появятся, но заставить себя открыть глаза он не может. — Не трогай! Не бей! Не бей, пожалуйста! — собственный детский голос эхом отдаётся, пережитые эмоции заполняют его, они делают больно, сквозь закрытые глаза катятся слёзы, а крик в ушах становится ещё громче. — Не бей, не бей, мне больно! Ты не имеешь права! Прекрати! — удары он чувствует, как в реальности. После них кости болят, пошевелиться невозможно; предыдущие побои ещё даже не зажили, а тут бьют сверху. Там, в своём подсознании, его все ещё бьет человек, делает больнее душе, чем телу. Тэхен помимо боли испытывает обиду и злость, такую, что не перестаёт расти, а только увеличивается в объемах; подросток из-за неё круто меняется. В будущем именно она станет причиной тому, как он будет видеть мир. Тэхен все-таки отрывается ото сна. Его грудь часто вздымается, со лба стекает пот, а во рту ужасно сухо. Он облизывает губы, принимает сидячее положение и зарывается пятерней в волосы, громко выдохнув, тем самым нарушив полную тишину. Полковник бросает взгляд на окно и идёт на улицу. Голова разрывается, но чистый воздух совсем не освежает голову. Тэхен маленькими шагами идёт дальше, сжираемый тенями прошлого, которые его никак не отпустят. Спасибо им за то, что Ким слишком остро реагирует на тоталитаризм и полный контроль над чем-либо, неважно Родина это или он сам. Человек растёт, развивается дальше, идёт вперёд, вот только отголоски прошедшего всегда будут сопутствовать, как бы ты не пытался от них избавиться. Вот и Тэхен, уже взрослый и сильный мужчина, по сей день тащит своё прошлое на себе. Оно мешает, рушит изнутри, терзает душу и не исчезает. Оно с ним и в настоящем, и в будущем. Тэхен боролся долго. А потом просто смирился. Так легче. Сны, которые не просто сны, а бывшая реальность его жизни, стали в порядке вещей. Тэхен научился с ними спать и с ними же просыпаться. Он всегда просыпается в слезах. Быть может от физической боли, которой хоть и сейчас нет, не даёт забыть о себе, а может от того, что ему жалко самого себя, подростка, разрушаемого чужим давлением. Тэхен теперь привык. Привык к тому, что тяжесть на душе не исчезает, и от этого больно. И нет никого рядом, кто мог бы хотя бы на немного заглушить эту боль. Но ничего страшного. Тэхен не отчаивается, странным образом все ещё как-то держится. Он выходит на улице в белой легкой рубахе, которую даже не застегнул, позволяя ей немного разлетаться, и в чёрных широких штанах. Глубоко вдыхает ночной воздух и идёт, куда его ноги ведут. Тело покрывается мурашками, надо бы вернуться и накинуть на себя что-то или хотя бы застегнуть пуговицы, но Киму совершенно не хочется шевелиться. Слёзы на его щеках засыхают, но красные нити вен в глазах не уходят. Полковник уходит подальше от штаба, туда, где нет никого, но не покидает пределы армии, и присаживается на какой-то большой камень, больше похожий на плиту. Живность ночью активничает больше, поэтому слышны стрекот, жужжание и другие звуки насекомых; они не раздражают. Даже наоборот успокаивают. Тэхен закрывает глаза и просто… просто дышит. Думает о себе, о своей жизни, почему все складывается именно таким образом, что было бы случись все иначе? Все люди так думают. Ким уходит в мысли настолько, что совершенно не замечает чужого присутствия. Подошедший не спешит заявлять о себе, не беспокоит, не разрушает тишину, только стоит тихонько позади и по-своему поддерживает, бросать его и уходить не хочет. Хочет быть с ним, не оставлять одного, как когда-то он его не оставил. Юнги ведь тогда сильно злился. Он думал, что справится сам потому, что нет в этом мире никакого доверия, не надо открывать душу и кому-то показывать себя, ждать помощи, поддержки и тепла, а тут неожиданно появился Тэхен и остался. Не ушёл, не оставил, а зачем-то помог. Оказывается, люди не всегда справляются в одиночку. Им нужна помощь, нужна чья-то рука, за которую можно ухватиться, нужна опора. Тэхен это Юнги показал. — Почему ты здесь? — спрашивает Тэхен. — Не знаю, — не торопится лейтенант, — но уходить не хочу. — Разве я тебя прогоняю? — А ты бы смог? — Задай ты мне этот вопрос раньше, я бы ответил, что да. Смог бы. — А сейчас? — А сейчас просто не хочу. Останься. Я устал. Юнги садится рядом на камень. — Тебе не холодно? — подмечает расстегнутую рубашку. — Теперь нет. — Поспи. Ты не отдыхаешь, — указывает он на свои колени и смотрит вдаль. Полковник ничего не произносит, только смотрит на профиль Мина и спустя минуту кладёт голову на его бёдра, тут же прикрыв глаза. Лежать на твёрдой поверхности больно и неудобно, но веки будто приклеиваются и умиротворенность растекается по всему телу. В голове пустота, там нет ни мыслей, ни отрывков сна, ни повторяющихся голосов. Спокойно. Тепло. Хорошо. Утром доходит весть о том, что Сувон проиграл. Кончина старика Ли послужила нехилым ударом. Безусловно, все они знают, что Смерть стоит позади каждого, но надежда ведь до последнего покоится в душе, а потом становится слишком больно, когда она исчезает и забирает с собой веру на чудо и волшебство, в которых люди хотят верить и думать, что оно произойдёт с ними. Так ведь не всегда бывает. Покойный генерал-лейтенант был для каждого неким родителем и наставником, который всегда подскажет и выслушает. Особенно для Юнги он превратился в того самого, рядом с которым витало тепло. В его присутствии пахло семьей. Мин перестал чувствовать этот запах в юношестве, когда ушёл в армию, думал, что не почувствует теперь никогда, но старый и добрый Ли напомнил ему о нем. Если бы не он, Юнги сейчас не был бы тем, кем является, натворил бы тучу ошибок и просто окончательно в себе запутался бы. Поначалу он не хотел принимать его, все бесился, что старик лезет к нему с советами и постоянно улыбается, хвалит, когда от родного отца не услышишь ни одного хорошего слова, и говорит, что сильнее Мин Юнги человека не встречал. Один раз омега резко высказался, но мужчина не обиделся, только грустно улыбнулся, тяжело вздохнул и сказал, что он всегда может прийти к нему и просто посидеть рядом, когда другие будут все давить и давить. Юнги к нему пришёл. Далеко не с первого раза, с сомнениями и неопределенностью. — Разрешите просто посидеть, а потом я уйду, — сгорая от стыда, пробормотал омега, ибо в его понятии это неправильно — искать и просить у кого-то помощи. — Если я начну свою старую речь, ты не устанешь? — сам с себя смеётся он, чистя берцы. — Нет. — Знаешь, нелегко терпеть все эти взгляды и разговоры, когда все, кому не лень, следят за тобой, тыкают пальцем и говорят, что тебе, омеге, здесь не место. — Прошу, давайте не об этом. — … и я всегда удивляюсь, думая откуда же ты находишь в себе столько сил, — пропускает мимо ушей его просьбу, — можешь поделиться их источником? Я бы тоже хотел иметь такой дух и уверенность. — Перестаньте. Сила говорите? Да какая же тут сила. Я ведь такой слабак на деле, всегда опозоренный и обсуждаемый. Все смотрят на меня, как на грязь, с отвращением, пренебрежением, будто я сделал плохо им, убил их близких, но я ведь просто сам по себе. Я просто пришёл служить своей родине. Почему всем им так важно знать почему я это делаю? Как я это делаю? Зачем им всем я? — Юнги прорывает, — неужели вся эта ненависть льётся только из-за того, что я омега? Неужели мир настолько помешан на половой принадлежности? Разве любовь к родной земле не важна? Она не играет никакой роли? Каждый человек солдат, буквально каждый из живых, все мы что-то защищаем, готовы жертвовать своей жизнью, только бы сохранить, уберечь то, что нам дорого, так почему же я не могу защищать своё? — Ты все перевернул, сынок, а людям это не нравится, — он кладёт ботинок подальше, вытирает руки платком и смотрит на вмиг уменьшенного в размерах Юнги. Тот опустошенный такой, уставший и измученный. Сожранный людьми. И вроде он не обращает на них внимания, живет только для себя, но все равно страдает от них. — Все они сбивают с пути, роняют меня, кидаются, и знаете, иногда я чувствую, что больше не могу терпеть это. Меня чужим мнением или взглядом не сломаешь, это я буду ломать их. Буду идти вперёд, истекать кровью, исчезать в ранах и синяках, но я на них не посмотрю, потому что знаю, что увижу лишь осуждение. Но это нелегко. Я не всегда справляюсь. Потом я говорю себе, что я только один, и вроде собираюсь идти дальше, как чувствую, что хочу взяться за чью-то руку. И снова ломаюсь. Мне кажется, я теряюсь оттого, что не знаю что мне делать. И в один день нахожу себя и снова ставлю на ноги. Все это по кругу. Я не могу научиться, привыкнуть к тому, что не нужно думать о других и пытаться хоть как-то… как-то быть с ними на одной волне. Просто разговаривать, шутить и смеяться, — по щеке скатывается слеза, и Юнги будто просыпается. Он резко ее вытирает рукой и говорит: — извините за мои сопли. Я не должен был. — Стало легко? — Не знаю, — пожимает плечами он, шмыгая носом, — я хочу попросить Вас кое о чем. Забудьте пожалуйста то, что только что видели и слышали. Я слегка забылся. — Хорошо. Пожалуй, я не буду ничего говорить, хотя я хочу по сто раз повторять, что окружающие не могут принять разрушенные тобой стереотипы, проще говоря правила и не привыкшие к такому они ломают тебя, убеждают тебя, что ты неправилен в своих действиях. Я правда хочу поговорить с тобой, но не хочу, чтобы ты расстраивался. Просто знай, что есть в армии один старик генерал-лейтенант, который всегда будет поддерживать тебя и быть рядом. Он с тобой от начала и до конца. Этот старпер восхищён тобой, он преклоняется пред твоей силой и немного завидует твоим родителям, а ещё ты ему как родной сын, внук. — Я… мне… спасибо, дядюшка Ли, — Юнги с трудом находит слова, эмоции его переполняют, — я совершенно не умею выражать чувства, но правда… спасибо. Большое спасибо. Жаль, что мой родной отец меня не понимает так, как Вы… — О, нет, — качает мужчина головой, — здесь я с тобой не соглашусь. Наверняка, ты сейчас не хочешь слышать о том, как он тебя любит и пытается оградить от плохих вещей. — Не хочу, — по-детски хмурит брови омега, а старик старается не засмеяться от его милого поведения. Такой ребёнок. — Мне правда больно видеть то, как ты неправильно принимаешь его действия, но ты не виноват. Незнание порождает ошибочные мнения. Когда-нибудь ты узнаешь, почему он так поступает, — вздыхает он. — О чем Вы? — Как бы я не хотел, рассказать не могу. Я не могу нарушить обещание, — и видя, как Юнги собирается задать очередной вопрос, он спешит его перебить: — не спрашивай, пожалуйста, ничего. Я не смогу сказать. Прости. Ли умер, а Юнги пустеет изнутри. Его гибель выбивает весь воздух. Верить в это совсем не хочется, но Мин никогда не был из тех, кто сторонится реальности. Он в тишине прощается со своим учителем, тем самым, с которым можно было чувствовать тепло, шепчет, что никогда его не забудет и навсегда сохранит в сердце, как важного человека в его жизни. Вот как бывает, совершенно чужой человек, а почти ближе всех близких. Юнги желает ему обрести покой, пусть его душа будет спокойна. Он герой, а о них помнят. В Юнги бушует тревога. Сувон захватили, а значит, что теперь те обрушат всю силу на Инчхон. Там генерал всей армии. Там его отец. Если поначалу он сдержанно отнёсся к тому, что Сокджин будет контролировать одну из горячих точек страны, то сейчас он безумно боится. — Тэхен, мне нужно поговорить с тобой, — ураганом врывается к нему лейтенант, напрочь позабыв о рабочей обстановке. — Что случилось? — Тэхен немного пугается, ибо видеть такого Юнги большая редкость. — Мне нужно в Инчхон. — Нет. — Я у тебя не спрашивал, — тут же хмурит брови, — Сувон они разгромили, ясен пень, что теперь они пойдут на Инчхон. «Там мой папа. Я не хочу оставлять его одного. Я хочу к нему» — внутренним голосом кричит. — Мне повторить слово «нет»? — Да что с тобой! Я тебя ставлю в известность. Нравится это тебе или нет, но я отправляюсь в тот край, — зло выговаривает лейтенант и разворачивается дабы уйти, но Тэхен в считанные секунды встает с места и ловит того за руку, разворачивая к себе и неосознанно прижимая почти вплотную. — Хочешь закончить так же, как Ли? — сквозь стиснутые зубы, — хочешь погеройствовать и умереть? А может самого себя убить? — Не смей, — впивается в тэхеновы глаза злым взглядом, — даже произносить что-либо о нем не смей. Он поступил не как трус, а как герой, — на этом предложении Тэхен коротко усмехается, — отпусти меня, полковник. — Руку отпущу, но в Инчхон нет, — ледяным тоном произносит Ким, — запомни мои слова, лейтенант, ты без моего разрешения Тэджон не покинешь. Да и вряд ли ты отдалишься от меня. Без меня и шага не сделаешь. Я не позволю. — Ты, кажется, заигрался. Я тебе говорил однажды, скажу еще раз: кончай выполнять приказы моего отца. Он сам одной ногой в могиле. — И я повторю тебе еще раз: генерал здесь не причем. Я не отпущу тебя, — Тэхен снижает тон на спокойный, но уверенности и твердости в его словах не становится меньше, — делай, что хочешь, дерись, злись, кричи, но ты будешь со мной, Юнги. От себя я тебе уйти не дам. Так теперь будет всегда. За Юнги говорят его глаза: он боится. Тэхен тоже боится. Лучше бояться вместе, а потом победить страх. Вместе, держась за руки и подпирая друг другу плечо. Это определенно нечто странное для обоих, неизведанное и будто совсем не для них, но нельзя все время стоять на месте, нужно идти дальше, позволить себе утонуть в чувствах и познать, попробовать на вкус ту самую непобедимую силу — любовь. Она может убить: физически, морально, заживо; она больно жжется, крушит кости, переворачивает душу, весь мир, дарит неописуемые ощущения, окунает в счастье, делает человека стойким, так почему бы ее не попробовать? Почему бы не узнать какой болючей она бывает, какой силой она наделяет? — Я боюсь за него. Чем больше война разрастается, тем больше разрастается и моя тревога. Ты же видишь насколько сильна вражеская армия. От Инчхона может и ничего не остаться. Я начал сдаваться, потерял надежду на то, что найду маму, теперь и теряю на то, что отец вернется живым. — Он генерал, Юнги, не забывай. Он себя так просто убить не даст. На его плечах целая страна, он не может вот так умереть, — Тэхен полностью прижимает его к себе, и, слыша стук сердца альфы, Мин немного успокаивается. Его руки поднимаются, и он позволяет себе окольцевать ими талию Кима.

***

— Всего двадцать шесть лет, а уже такие морщины. Хватит хмуриться. — Отвали, полковник, — беззлобно хмыкает Юнги, делая последний глоток горячего чая. Он ставит пустую кружку на стол слишком сильно, отчего звук оббегает весь периметр столовой. К слову, в помещении они одни, а на дворе ночь. — Я в свои годы и то выгляжу моложе тебя. — Очень рад за тебя. Радуйся, что у тебя нет отца, которого могут убить в любую минуту. Который принял решение отправиться воевать в открытую и с которым у тебя пропасть размером с бесконечность. — У меня его и никогда не было, — почти шепчет Тэхен, неосознанно уводя взгляд куда-то в никуда. Его лицо не искажается в боли, голос не дрожит, а слёзы не застилают взор. Он просто произносит с абсолютным безразличием и равнодушием, но именно это почему-то делает больно Юнги. Он соединяет ладони и начинает теребить пальцы, срывая заусеницы. — Тэхен, прости, — спустя две минуты молчания говорит он, — я сильно переживаю за него и не совсем понимаю, что делаю. Впервые. Впервые Мин Юнги так поступает. Он бы сказал, что не узнаёт сам себя, что не знает, что на него нашло, но это ведь не так. Юнги понимает, что настоящий он, которого парень так прятал глубоко в себе, закапывал его тысячами слоями масок и личностей, сейчас тихонько вырывается. Прячущийся Юнги заботливый, он принимает свои ошибки, не боится признаваться в них, думает о других больше, чем о себе, и никогда не причиняет другим боль. Этот Юнги давно не выходил наружу, а Юнги, созданный для защиты ото всех, слишком долго играл. Ему пора отдохнуть. — Я не хотел задеть тебя. Я не знал. Извини. — Да в порядке все. Я его никогда не видел, поэтому я ничего не испытываю, — барабанит пальцами по столу, а Юнги следит за его движениями. — Ты… ты рос без родителей? — Мама была. Юнги произносит какое-то непонятное «м-м-м», тихонько качает головой и смотрит на кружку перед собой, ибо занять себя больше нечем. Между ними висит неловкая тишина, и каждый справляется с ней как может. Юнги хочет поддержать Тэхена, ведь судя по его молчаливости и потерянным взглядом, он не совсем в порядке, но как начать не знает. Парень давно не разделял чужую тоску и сейчас чувствует себя неуверенно. — Мама была хорошей женщиной. Любила людей, любила Бога, любила мир. Вот только она в любви своей задохнулась. Видимо, настолько отдавалась и терялась, что ее никто не любил в ответ. — Что с ней произошло? — крайне осторожно спрашивает лейтенант, смотря в глаза Тэхена, но тот не смотрит в ответ, предпочитая смотреть в сторону. Ким не спешит с ответом, и омега понимает, что зря спросил. Невооруженным глазом видно, как Тэхену неприятен этот вопрос. Дурак. — Извини… опять. Мне не стоило спрашивать. Если хочешь, я могу оставить тебя одного. А у самого в голове проносится: «Я не хочу уходить! Я не хочу тебя бросать. Не сейчас. Наверное уже никогда. «. Тэхен все также молчит, и Юнги принимает это за ответ на свой заданный вопрос: он привстает и отодвигает стул, собираясь уходить. — Я не хочу, чтобы ты уходил. Почему ты думаешь за меня? — наконец смотрит ему в глаза полковник. — Когда меня спрашивают о моей семье, я не хочу никого видеть возле себя. Я подумал, ты тоже, — обратно садится на стул и чувствует себя не очень, когда пара глаз напротив прожигает его. — Правда, теперь есть одно исключение, — смотрит на Тэхена и понимает, как его одолевает странное чувство. Понимание того, что этим исключением является Ким Тэхен, не заставляет его кровь кипеть и бурлить. Тэхен не из тех, кого он не хочет видеть. Когда он успел подобраться так близко? Неужели события пробежали мимо них так молниеносно, что сейчас им тяжело друг без друга? — Именно поэтому я не хочу, чтобы ты уходил. Ты мне нужен, — несколько месяцев назад Тэхен бы умер, чем произнес эти слова, ибо кто-кто, а Мин ему точно не нужен. Жизнь умеет удивлять. И превращать чужого человека в того, кто вполне может заменить весь мир. — Я правда не люблю говорить об этом, но также мне важно делиться с кем-то, иначе я разорвусь. Мама была единственной, кто был со мной, как и я у нее. Мы были вдвоем против всех, а потом вдруг я стал бороться в одиночку, — полковник прерывается на паузу, а лейтенант терпеливо ждет. — Маму убили. И лавина боли обрушивается одним мощным разом. Тэхен возвращается туда, откуда он постоянно убегает. — В тот день я возвращался со школы. Заходя во двор нашего дома, я услышал крики. То были мамины крики. Не во все горло, чтобы кто-то пришел на помощь, а сдержанные, как это бывает, когда из последних сил пытаешься не разорвать горло от острой боли. Я тут же побежал внутрь, где каждая комната была разгромлена. В самой последней была мама. Она получала побои. Пыталась сопротивляться, но что она по сравнению с здоровым амбалом, который не знал, что трогать женщин нельзя. Когда я кинулся к маме, она лежала на полу и была вся в крови. Я едва узнал ее. Ее красивое лицо было изуродовано кровью, синяками, а глаза опухли от ударов настолько сильно, что она не могла видеть меня. Судя по отекам, которые обезобразили почти всю ее верхнюю часть лица, он начал бить ее задолго до моего прихода. Я был ребенком, я испугался собственной матери и отшатнулся назад, отполз ближе к двери. Тот ублюдок даже внимание на меня не обратил, рывком подняв ее за воротник ее одежды. Голова мамы безвольно свисала, пока тот что-то шипел про долги и деньги. А потом он снова ее ударил. Мама рухнула без сил. Я истошно закричал и вновь бросился к ней. Я все еще боялся ее лица, ведь она была похожа на какого-то монстра, но я понимал, что она моя мама и ей очень больно. Она прошептала мне, чтобы я уходил, потратив последние силы на хриплый и полный боли шепот, но я не мог. Я заплакал и тряс ее за руку, прося встать. Я громко кричал, захлебывался и давился слезами, не прекращал держать ее за руку и дергать, а мама в это время уже не дышала, — Тэхен прокашливается в кулак и прочищает горло, — ее убил мужчина, у которого мы арендовали дом. Он был не честен с нами, приходил за деньгами, когда ему вздумается, повышал цену и всячески издевался, упрекая маму тем, что она не выходит из церкви и сошла с ума от любви к религии. Мама всегда учила меня молитвам, рассказывала о важности религии и особенно о грехах, которые не прощаются, но она не была сумасшедшей. Она была обычной женщиной. Я не понимал почему тот мужчина так не переносил ее. Только потом я понял, что он был влюблен в нее, а она ему отказала в его любви. Этот мерзавец превратил нас в своих рабов, мы жили хуже собаки, у которой нет хозяина, были дни, когда он заселял в наш дом своих друзей, а нас отправлял ночевать в свинарник холодными ночами. Из-за него тогда мама заболела и вылечиться не смогла. Мы мерзли, мама отдавала свою одежду, чтобы я не замерз, мы голодали, мама искала любые способы, чтобы покормить меня маленькой чашкой риса, мы воняли, не мылись месяцами, мама не спала ночью и работала, чтобы на утро добыть нам ведерко воды, но мы никогда не отчаивались. Но в один миг мне это надоело. Я подрос тогда, уже что-то понимал и начал отвечать на издевки со стороны того ублюдка. Я мужчина, а мужчина обязан защищать своих близких. Но ему это не понравилось, он отыгрался на маме за мою смелость. Он при мне ударил ее и кричал, что у рабов, как мы, не может быть рта. У нас нет права голоса, мнения, головы, и что вообще мы обречены выполнять чужие приказы и жить, повинуясь только ему. А я не хотел этого, я хотел свободы, но жестоко поплатился за это болью самого дорогого мне человека. Я и сейчас этого хочу, пытаюсь бороться, но, кажется, поплачусь еще больше, еще больнее. Я родился зависимым, рос зависимым, но умереть хочу независимым. Свободным. С крыльями. Юнги игнорирует катящиеся слезы, встает со стула и обнимает Тэхена сзади, своей влажной щекой прижимаясь к его. Его тэхеновская боль душит хуже своей. Через что же он прошел. Через что же придется еще пройти. Но Юнги будет идти с ним вместе, держась за руки. — После смерти мамы у меня ничего не осталось. Только молитвы, которые я помню наизусть, заповеди, запреты, грехи. Они всегда у меня в голове, я храню их, ведь это то, чему меня учила мама. Ее наставления для меня закон. Одно из таких — нельзя совершать самоубийство. Такое не прощается. Никем. Как бы тяжело не было, какие бы трудности не свалились на голову, надо жить. Да, есть моменты, когда смысл жизни утерян, его отобрали, существовать просто незачем, выходов из тупиков нет, паутина никак не распутывается, а наоборот заворачивает в кокон, ты одинок, тебя некому спасти, ты сам не хочешь спасаться, ты просто не хочешь жить, зачем-то просыпаться и снова засыпать с грузом, но тебе дали жизнь. Ты родился, ты пришел на этот свет, у тебя есть какая-то функция, ты уже победитель, просто не ломайся, не потухай, борись. Только не лишай себя жизни. Все это временно, все пройдет, нет ничего вечного. Пережди, походи, подумай, анализируй, закройся в себе, но не убивай себя. Не надо. После этого будет тяжело. Я верю в потусторонний мир, я верю в жизнь после смерти, а там мы расплатимся за все наши поступки, ведь бумеранг может не сработать при жизни. В моей религии самоубийство большой грех. Я никого не принуждаю верить в это, каждый хозяин своей жизни, у каждого есть голова на плечах, но я стараюсь ограждать людей от этого. Я хочу их спасти. — Поэтому ты сказал про генерала-лейтенанта Ли тогда, — шмыгает носом Юнги, ни разу не отстранившись от Тэхена. — Да, но я не имею права его осуждать, обсуждать. Тогда я поступил неправильно, сказав таким образом. Мне за это стыдно. Он сделал многое для всех нас, он хороший человек с добрым сердцем, я верю, что его душа обретет покой. Я просто боялся потерять тебя. Испугался, что ты уйдешь, — накрывает его ладонь, что сжимает шею, своей и поворачивается к нему. Смотрит в глаза напротив, в уголках которых есть слезы, стирает их своими пальцами и встает, а Юнги своих глаз от его ни на секунду не убирает. — Не плачь. Это мое прошлое, и мне стало легче, потому что я выговорился. Больше всего меня волнует мое настоящее и будущее. Юнги, я… — Тэхен возвышается над ним, берет в руки его лицо и мнется, не зная как правильно выразиться, — я хочу, чтобы ты был со мной сейчас и навсегда. Возможно, так говорить в какой-то степени неправильно и рано, ведь стены между нами стояли слишком долгое время, но я хочу их сломать до последнего камешка. Ты… Ты хочешь сломать их вместе со мной? — Я уже их ломаю, Тэхен. Ким улыбается коротко, а в душе у него зацвели цветы. Он наклоняется, не отрывая глаз от него, и совсем невесомо целует в губы. Тэхен не уверен в своих действиях, он боится. Правильно ли он поступает? Он имеет право целовать его, прикасаться после всего, что было? Неизвестно. Но Юнги его не отталкивает.

***

Утром народ разбудил голос, оповещающий о том, что главный порт страны был захвачен северокорейской армией. Граждане снова поникли, опуская голову вниз и задирая вверх. Кто-то из них горько заплакал прямо на улице, понимая, что их близкие, кто защищал Инчхон, больше никогда к ним не вернутся. Эта новость застала врасплох каждого: кого-то дома через радио, кого-то из чужих уст, а кого-то на улице через громкоговоритель. Все повторяется. День, когда точно также сообщили о начале войны еще в июне, снова вернулся. — Пусть эта война побыстрее закончится. Пусть смерти прекратятся. Пусть ушедшие защищать родину скорее вернутся, каждый к тем, кто их сильно ждет, — прошептал кто-то, закрыв глаза и задернув голову к небу.

***

— Почему его взяли так быстро?! — Чонгук теряется, он от удивления едва ли не теряет дар речи, а вскоре удивление заменяет злость и гнев, — как Инчхон перешел в их руки так быстро! — Я не знаю, — не поднимает своих глаз докладывающий. — Что с генералом? Почему от Мина нет никаких новостей? — Это пока тоже неизвестно. Чонгук дергается, чтобы подойти к говорящему солдату вплотную и ударить его кулаком за то, что ничего не знает, но за руку старшего полковника держит его отец. — Свободен, — говорит Чонсок, все так же опираясь на трость, а Чонгук с заглушенным рыком отворачивается назад, шумно выдохнув. — Я правда не понимаю. Генерал сам со своей армией отправился в Инчхон, значит бой за порт как минимум должен был идти дня три, а как максимум Инчхон должен оставаться у нас! А кажется, что они за него и не боролись, просто отдали порт и ушли. Так еще и о генерале ничего не известно. Что если он там погиб? — а самому такое представить страшно. — Нужно ждать новостей. Больше выхода я не вижу. — Сейчас они посидят дня три-четыре, а потом пойдут дальше. Первым нападут на Хонсон, а там и на нас. И теперь уверенности, что я защищу этот город, у меня вообще нет. Если Инчхон не смог выстоять и дня с целой армией, что говорить о нас? — Начинай готовить свою армию. Если новостей от Сокджина так и не будет, значит нужно действовать. Тебе нужно будет связаться с Намджуном, потому что на него пойдут первыми, и распределить армию генерала на равные части. Готовиться надо к худшему, сын. — Я тебя понял, отец. Сегодня же с Чимином и детьми вы отправляетесь в Пусан, — твердо говорит Чонгук. — Свою семью отправь с надежным человеком, а я останусь с тобой. На этот раз ситуация слишком тяжелая, ты можешь не выжить. — Именно поэтому ты уедешь с ними, отец. Зная, что моя семья будет с тобой, я могу быть полностью спокоен. Для меня нет ничего важнее моей семьи. — Чимин не переживет очередную разлуку с тобой. Возможно, окончательную, — последнее слово старик говорит тише, с отчаянностью. Чонгук ничего не отвечает, поджимает губы и уходит, чувствуя как внутри он ломается. На душе тяжело, грудную клетку что-то протыкает, в ней образовывается дыра, а потом в ней ковыряются, причиняя океан боли. Пока Чон идет к Чимину, в голове вырисовываются картинки, где он умирает, а его Вселенная и его мир — Чимин и Чонмин остаются совсем одни, лишенные тепла Чонгука. Себя ему ни капельки не жалко, Чонгук столько раз ходил на краю обрыва, умереть ему не страшно, но страшно за родное гнездышко. Кто же позаботится о них, спрячет и укроет, если Чонгук уйдет? С этими мыслями он не понимает, как значительно отдалился от штаба и уже приехал в город. Сегодня Чимин захотел выйти в город с детьми, потому что малышам стало скучно среди солдат и оружий. Да и омеге самому тоже. Чхонджу маленький город, здесь мало чего интересного, поэтому Чонгук прямиком поехал в парк, где растут много деревьев и цветов, и не ошибся. Тут гуляет его семья. Дети бегают, кажется играют в догонялки, а Чимин сидит на деревянном табурете и улыбается. Такие счастливые. Чонгук все бы отдал за их счастье. А он и отдаст. Он стоит, смотря на них, любуется, каждую эмоцию сохраняет, в себя как губка впитывает, потому что сегодняшний день — последний день, когда он их видит. Последний день перед их предстоящей встречей. Да, так звучит правильнее и не столь печально, но не исключено, что с капелькой лжи. — Отец! — громко кричит Чонмин, заметив родителя, и бежит к нему, запрыгивая ему на руки как обезьяна. Чонгук ловит его и целует в щечку, сильнее прижимая маленькое тельце к себе поближе. Он вдыхает его детский запах и насыщает легкие им же. Пусть аромат его сына останется в нем подольше. Саран бежит за Чонмином, но останавливается перед Чонгуком. Улыбка с ее лица спадает. Девочка молча наблюдает за тем, как Чон балует своего сына и целует везде, куда его губы попадают. И, стоя позади нее, у Чимина сердце кровью обливается. Ребенок близок к любви, которую он хочет, но параллельно далек от нее. Он быстрыми шагами идет к ней, но прирастает к земле, остановленный неожиданным поведением Чонгука. Заметив грустный взгляд девочки, Чонгук лишь на секунду поставил Чонмина на ее место. Больно? Больно. Она ведь тоже ребенок, такой же как и его сын, только потерявшая родителей и ищущая любовь. Но в то же время совершенно чужая и неизвестная. Это то, что останавливает Чонгука. А потом он смотрит ей в глаза и в них же тонет. Глаза у нее искренние, чистые-чистые, а сколько же в этом взгляде надежды и веры. Вправе ли Чонгук отбирать у нее надежду на любовь? Он наклоняется, все также держа сына на руках, садится на корточки и второй рукой тянется к ней, как Саран делает шаг назад и неуверенно поджимает губки. — Не бойся, — произносит он, а Саран не перестает на него смотреть. — Я тебя не обижу. Теперь буду защищать. Иди сюда, — девочка не спешит подходить, поэтому Чон сам подходит ближе и берет на руки, — мы с тобой постараемся стать друзьями, да? — улыбается ей. Девочка улыбается в ответ. — Чонгук, — говорит Чимин и обнимает его, обнимая и двух деток. — Спасибо, — шепчет на ухо, чувствуя себя самым счастливым. Чонгук целует мужа в лоб и по одному отпускает детей на землю, со смехом наблюдая за тем, как они тут же уносятся бегать и скакать. Он выпрямляется, смотрит на радостного парня и понимает, что станет причиной того, что сейчас эта радость испарится. — Чимин, вы сегодня уезжаете в Пусан.

***

Юнги в своей боли захлебывается, Тэхен пытается взять его за руку, но парень сам не тянет ее вверх и выбирает падать на дно. Он Тэхена не слышит, слушать о том, что генерал может быть жив, не хочет, вместо этого выбирает верить в самое ужасное, что может произойти с его отцом, и сам себя сжирает изнутри. «Я его потерял» шепчет Юнги и заливается слезами. «Так и не обнял.» Тэхен с облегчением выдыхает, когда видит внедорожник, на котором омега уехал, когда узнал об Инчхоне, и пулей вылетает с машины, убегая его искать. Здесь неподалёку есть обрыв, и полковник не долго думая направляется туда, ибо Юнги тот, кто любит идти рука об рука с опасностью. Он ничуть не удивляется, когда видит, как тот сидит на самом краю, свесив ноги вниз и опустив голову вниз. Тэхен подходит ближе, садится рядом и молча обнимает, укутав парня своими объятиями как одеялом, а Юнги начинает плакать в голос, сильнее прижимаясь к полковнику. — Не убегай от меня, дай мне тебе помочь, — нашептывает ему Тэхен, поглаживая по спине. — Тэхен, я его больше не увижу, — заикается. — Прекрати говорить эту ерунду. Нет никаких новостей, он может прятаться или в худшем случае его взяли в плен. Твой отец — генерал, Юнги. Его убить не так просто. — Вот именно, он генерал! Они сделают все, чтобы его убить. Ты знаешь какая мощная у них армия. Чего только их танки стоят. От отца… от отца может и ничего не остаться. — Хорошо. Считай, что Мин Сокджина больше нет. Пусть будет так. Но ты не имеешь права сдаваться. Не этому ли ты учил своих солдат? Бороться до самого конца. А сейчас посмотри на себя. Убегаешь, плачешь и прячешься в своей боли, не желая оттуда выходить. За тобой — страна. Ее народ надеется на тебя. Северокорейцы двинутся дальше, нападут на Тэджон, а кто же будет их останавливать? Кто защитит мирных жителей? Кто защитит твою мать? — Моя мать мертва! — Потому что сдался? — спокойным тоном спрашивает Ким. — Ты ее, живую и ждущую тебя, похоронил в своей голове, только потому что сдался? Когда ты успел превратиться в слабака, Юнги? Неужели ты ушел служить, разбив свою семью, чтобы в итоге потухнуть? Столько натерпелся, прошел сквозь такие унижения, оскорбления зря? А главное, Ким Херин слоняется по стране одна не за что? Ее жертвы и мучения были напрасны? Ответь, Юнги! Юнги не отвечает. Закрывает лицо руками. Способен только плакать. Внутри в области груди дерёт. Тэхен будто бы нашёл оголенный нерв и давит на него, заставляя парня валяться по полу от боли. Но иначе никак. Мин правда сдувается и бороться больше не хочет. Его силы исчезают, желание ничего не делать и просто потеряться в пространстве удваивается. Он себя не узнаёт. Этот Юнги, который сидит перед Тэхеном, до ужаса слаб и ничтожен; он собственноручно сажает себя в клетку, а ключи выбрасывает на дно Марианской впадины. Куда же подевалось его рвение идти до самого конца? Где его цель вернуть семью? Почему он выбрал верить в смерть родителей? Почему, Юнги? Почему? — Я не знаю. — Нельзя, чтобы твоё незнание убило твою веру, нельзя ломаться раньше времени. — Тэхен вновь притягивает его к себе и обнимает, — Ты — солдат. В первую очередь ты защитник своей страны, а потом чей-то сын. Этот путь ты выбрал сам, сворачивать с него слишком поздно. — Я понял о чем ты. Нам нужно защищать Тэджон. И мы защитим его. Вместе, — Юнги сильнее сжимает тэхенову ладонь, но тоска по отцу все никак не отпустит.

***

Почти два месяца лета завершены. Они выдались весьма трудными для всех. Что только не произошло за эти шестьдесят дней, все перевернулось вверх дном, все дни слились в один мучительный и бесконечный. С самого начала августа южнокорейский народ снова потерпел крах. Инчхон перешел к вражеским войскам. Как и это ожидалось. Как и планировалось. Не коммунистами — армией Южной Кореи. — Товарищ генерал, они идут на Инчхон, — докладывает солдат, Сокджин и Намджун переглядываются. — Отряд генерала-майора Ким Намджуна на месте? — Так точно. Во главе с командиром Юном они готовы. — Разрешаю моей армии выдвинуться в Хонсон. К моменту вторжения врагов, они должны покинуть Инчхон. Также как только вся армия северян окажется внутри порта, пусть гранатометчики начнут свою работу незамедлительно. Наша цель задержать их в Инчхоне. — Вас понял. Разрешите идти. — Ступай. — Генерал, разрешите задать вопрос, — говорит Намджун. Мин кивает. — Что если командир Юн не справится с задачей? Что если он погибнет быстрее? — Значит, У Шику суждено умереть только от моей руки, — твердо отвечает Сокджин и думает, что делать дальше. Но не получается, так как все мысли лишь о Хане, который по его предчувствию не умрет в Инчхоне. Судьба, наверное, встретит их лицом к лицу, и один из двоих обязательно умрет. Вопрос лишь во времени. — Генерал, простите мне мою грубость, но почему Вы решили лично отправиться в Инчхон? Если с Вами что-то случится… — Не случится. Я не поеду в Инчхон, Намджун. Намджун непонимающе смотрит на Сокджина. — У Шику нужен я. И только потом Инчхон, — Сокджин пропадает в воспоминаниях почти тридцатилетней давности, но вовремя самостоятельно возвращает себя в реальность, — считай, что наш порт будет приятным бонусом для них, если я там буду находиться. Для него это как убить двух зайцев одним выстрелом. — Тогда зачем Вы… — Намджун не до конца понимает происходящего, паззл не собирается, однако кое-какие предположения вырисовываются в голове. — Нам нужно хоть немного выиграть время. Хотя бы до тех пор, пока нам поступят продовольствие и оружие. Я думаю, что первым делом они нападут на Сувон, а потом на Инчхон. Я хочу задержать их армию там. Не могу сказать, что этот способ сработает на ура и даст нам больше времени на подготовку, но это хоть что-то. Мы закроем их внутри Инчхона. Больше вариантов нет. Мы должны чем-то жертвовать. И главное, надо попытаться убить Хана. — Инчхон в любом случае уйдёт, — начинает понимать генерала Намджун, но не понимает о Хан У Шике. — Верно, поэтому десятую часть своей дивизии ты отправишь в Инчхон, моя армия будет в Хонсоне. Нам просто достаточно показать то, что якобы Инчхон будет биться, и то, что там буду я. — У Вас своё прошлое с У Шиком? — Да, — как-то резко говорит Сокджин, явно не имея желания говорить об этом, — о том, что я рассказал тебе, не знает никто. — Даже… — Даже мой сын. Чонгуку с Тэхеном я тоже не сказал, но это не значит, что я им не доверяю. Знаешь ведь, у стен есть уши и глаза, среди нас много разведчиков с севера. Я не могу так рисковать. Чтобы этот план стал реальностью, о нем должно знать мизерное количество человек. — Вас понял. Это был план Сокджина. Когда он созрел в его голове, он не рассчитывал на то, что У Шик погибнет там, но попытка не пытка. Его смерть подкосит армию северных, а главное, облегчит душу Мина, которая хранит в себе события прошлых лет.