***
Ноги еле держат Сынри, во всём теле огромная слабость, которая едва ли не валит его, однако каким-то образом он держится, не падает. В голове не утихает сирена, она орёт о том, что им останавливаться нельзя. Мужчина, которого они несут на себе, кажется, без сознания, но с его уст не перестают вырываться стоны-хрипы. Они добираются до врачей мучительно долго, и поэтому вероятность не дотащить его вовремя к тому, кто сможет оказать ему помощь, с каждым разом растёт. — Да где же эта ромашка?! — среди травы и множества растений цветка так и нет. Мужчины не пропускают взглядом ни одного цветка на протяжении всего пути от Инчхона. — Нам до Хонсона недолго осталось. Наверное, не будем ее искать, а сразу пойдем к врачам. — А если не успеем? Ты же видишь, он с ума сходит, — кидает взгляд на мужчину, ради которого они прикладывают немало усилий. — Успеем, — твердо говорит Сынри, пот которого до ниточки пропитал всю форму. Снимать верхнюю одежду нет времени. — Меня ноги еле несут, — честно признается один из них, тот, что идет позади. — Понимаю. Но надо потерпеть. Давайте ускоримся, как бы тяжело не было. Я боюсь, что мы его не донесем. — Главное, чтобы на Хонсон не напали, пока мы его донесем. — Командир Юн не для этого умер, — резче, чем хотелось бы, отвечает Ван, — пусть посидят в Инчхоне еще немного.***
Поезд прибывает в Инчхон рано утром, когда лучи солнца только-только разбавляют ночное небо розоватыми оттенками. Поезд громко гудит, а потом и останавливается, выпуская людей с Чхонджу на станцию. Приезжих мужчин встречают солдаты, вооруженные автоматами, и ставят в строй, которым командует какой-то старшина. — Шевелитесь! — неприятным громким голосом рявкает он, и солдаты подгоняют мужчин, что возмущаются и выражают свое недовольство. — Почему Вы так орете, господин военный? — стонет один мужик, держа руки на поясе, — мы даже толком проснуться не успели, а вы все вот так на нас. А нам еще воевать надо. Дайте отдохнуть, мы же… Старшина не дает ему возможности продолжить свои возмущения, в считанные секунды встав к тому вплотную и мощно ударив куда-то в ребра, отчего тот сгибается, но не падает на землю. Военный грубо хватает его за короткие волосы, подносит чужое ухо ко рту и шипит: — Отдохнешь на том свете, когда северяне пустят пулю тебе прямо в твой вонючий рот, — и пинает его под колени, а мужчина падает, собирая всю грязь на земле, пытаясь вобрать в себя глоток воздуха. Старшина слишком сильно ударил в ребра. — И так будет с каждым! Даже хуже! — бегает злыми глазами по всему строю, — а теперь слушайте мою команду. Равняйсь! Хвиин пропускает тот момент, когда поезд становится пустым. Она остается одна, прижатая к окну, даже не моргает, будто и не живая вовсе. — Эй, на выход! — слишком грубо тормошит ее за плечо какой-то солдат, кажется, забывая, что перед ним хрупкая девушка, а не рослый мужик. — Ты оглохла? Я сказал на выход! — Не трогай, — звучит другой голос, и этот машинально оборачивается, немного удивляется, когда видит своего товарища, идущего к ним. Глаза его будто налиты чернотой. — Но зачем она Вам? — выгибает бровь в вопросительном жесте, но ответа не следует. Стоящий напротив не занимает высокую должность, из-за которой задавать такие вопросы были бы равны смерти. — Не твое дело, — грубо отрезает он и даже не смотрит в его сторону, взгляд прикован лишь к той, которую он сломал этой ночью. — Иди, куда шел. Второй не имеет ни малейшего желания спорить, поэтому, усмехнувшись себе под нос, покидает вагон. Парень не сразу приближается к ней, стоит смотрит на неё, такую разбитую и сломленную. Чувствует ли он сожаление? Съедает ли оно его? Он раскаивается за проделанное? За то, что разбил кого-то (убил), думая, что имеет на это право? Нет. Ничего из перечисленного. Он совершенно не чувствует вины. Только почему-то хочет ее спрятать ото всех, чтобы никто не трогал и не видел. Странно? Однозначно. Хвиин не произносит ни слова, когда спустя какое-то время кошмар всей ее жизни берет ее на руки: он и слов ее не достоин. Зато она смотрит. Смотрит так, что от этого взгляда хочется вскрыться. Чон молчит, но насколько же громко вопят ее глаза. У парня от этого вопля перепонки лопаются, душа скручивается в тысячи узлов. Он слышит в голове ее истошные крики, истерику, видит градом льющиеся слезы, тонет в ее проклятиях, но так и не сожалеет. Даже изодранное юное девичье сердце, которое медленно отбивает свой бит в ее маленьких ладонях, не заставляет испытать его чувство стыда. Просто собственное сердце немного покалывает. Девушка не способна сопротивляться, когда парень с ней на руках идет куда-то в сторону. Будто тело парализовало. И ей бы отбиваться, нанести хоть какие-то удары, сделать хотя бы капельку больно, но вместо этого она проваливается в сон, туда, где ее никто не тронет и не потревожит. Хвиин будет в темноте, но в безопасности, пока будет спать. А спать она теперь хочет вечно.***
Ин Ха хоть и не показывала слез, не смогла стоять стойко и не подавать виду, что ей больно. Ни Хвиин, ни Хосок могли больше не вернуться. Если не повезёт, то его заберут на войну раньше, чем он найдёт сестру, а из Хвиин сделают… Превратят в ту, стать которой боится каждая девушка. Распрощались они прямо там же, на железнодорожном пути. Женщина ушла к Минсоку, а Хосок остался ждать следующего рейса. И ему было нелегко оставлять больную мать и брата в Чхонджу, а самому отправиться в Инчхон за младшей сестрой. Почти туда, откуда они бежали. Так глупо, ходить по кругу. Но ему плевать, пусть он сто раз будет так ходить, но сестру спасет. Не трудно догадаться, что происходит с девушками в окружении одних мужчин. Особенно в армии. Там, где царит дедовщина. С ними играют, терзают, ломают, втаптывают в грязь, пускают по кругу, а те постепенно превращаются в шлюх. И никому не важно, что им, не имеющих защиту, не оставили выбора. Так было всегда, будет еще столько же. Для девушек и омег это большой позор. Родители таких не выдерживали этой участи и умирали от горя. Хосок найдёт Хвиин и увезёт подальше ото всех. Она чище всех на свете, она не грешна, совсем не позорница. Брат зубами разорвёт глотки тех, кто посмел надругаться над ней, а потом будет просто рядом, поможет забыть произошедшее, как страшный сон. Они уедут. Туда, где их никто не знает, где посторонние не будут шептаться за их спинами и тыкать пальцами. Но сначала нужно дождаться поезда. А ходят они часто в связи с тем, что Инчхону грозит опасность. Указ о привлечении всех парней в возрасте от восемнадцати лет все больше и больше набирает обороты. Хосоку это на руку. Он с большим рвением отправляется в порт страны. Но в приоритете не защита страны, а сестры. Хосока кто-то толкает и попадает локтем прямо в рёбра. Он шипит и яростным взглядом впивается в мужчину, который сам едва ли не падает из-за всеобщей давки в вагоне. Вагон явно не рассчитан на такое количество людей, но что поделать, когда солдат крайне не хватает. Хосока из всех присутствующих отличает лишь то, что он по своей воле залез в поезд, а остальных заставили. Он не знает как добрался до Инчхона, почти всю дорогу стоявший с больными ногами и думающий, что в следующую минуту отбросит коньки. Пару человек обратили внимание на нездоровый цвет ног и отсутствие какой-либо обуви, но словом так и никто не обмолвился. Как только они прибыли, он постарался выйти из вагона едва ли не самым первым для того, чтобы иметь больше времени для поиска сестры. Оказавшись на улице он понимает, что его идея провальная: здесь много людей. Очень много. Чон не теряется, смотрит в обе стороны, в десятках лиц незнакомых людей надеется увидеть родное. Пока остальные выходят с вагона, он решает оббежать весь периметр и поискать Хвиин, пораспрашивать каждого. Как только парень ускоряется, ноги дают о себе знать, и он падает на землю, рухнув всем телом, но быстро встаёт, хоть и мучительно больно. Каждый его шаг равен ощущению будто сотни игл впиваются в стопу, судороги начинают тянуть ещё сильнее, однако имеет ли он право останавливаться? Хосок думает, что нет. Ему удаётся спросить о Хвиин лишь у двоих, прежде чем военный грубо хватает его и силой тащит в строй. Хосок ему не противится, все равно его нутро подсказывает, что сестры нет здесь, скорее ее отправили на майдан. И он туда пойдёт. Пусть только она его ждёт, пусть до его прихода ее никто не тронет. — Обуйте этого, — басит голос младшего сержанта, что указывает подчиненным на Хосока, одевающего военную форму и каску, — где обувь потерял? — а теперь обращается к самому Хосоку, морщинка на лбу которого не разглаживается с самого прибытия. — На войну торопился настолько, что за тапками не углядел, — даже глаз на него не поднимает, застегивая пуговицы старой формы, а через мгновенье чувствует, как за шкирку этой же самой формы его хватает мужчина. — Чтобы не сломать твои ребра меня останавливает только то, что ты не знаешь армейской дисциплины. Запомни, парень, впредь не разговаривай со мной в таком тоне, — вроде спокойно, но в то же время грубо произносит младший сержант, а потом отпускает край одежды из рук и, кинув на него странный взгляд, оставляет в покое. В воинскую часть они приехали давно, их накормили чем-то несуразным, но эта несуразность на вес золота для таких бедняков, как Хосок, напоили водой, в которой плавает всякая всячина, выдали одежду, распределили по ротам, но Хвиин он так и не увидел. Хосок тут же засомневался, что привезли их всех в одну воинскую часть, но расспросив присутствующих, получил ответ, что все транспортные пути с Чхонджу и других регионов ведут только сюда. Значит Хвиин точно рядом, он это чувствует. Солдат кидает пыльные и грязные берцы, которые мало того, что не по размеру, так ещё и воняют так, что хочется закрыть нос, и Хосок осмеливается задать ему вопрос: — Ты не видел никакую прибывшую девушку за последние два дня? — Нет, но даже если бы она здесь была, то естественно находилась бы под солдатами. Почему спрашиваешь? Только прибыл, а член уже штаны рвёт? — с усмешкой, — если увижу какую-нибудь девушку, скажу, не переживай, утолишь свой голод. У Чона кулаки хрустят, и как бы велико не было его желание зарядить этому по носу, он держит себя в руках. Только он успевает зашнуровать берцы, как звучит повелительный тон незнакомца. Прибывшие парни встают и выстраиваются в одну шеренгу: пришёл командир роты. — Я Ен Хэ, ваш командир. С этой минуты вы выполняете только мои команды и слушаетесь только меня. За неподчинение и ослушание буду жестко наказывать. Здесь вы солдаты, вы защитники, поэтому в ваших же интересах побыстрее привыкнуть к дисциплине, — произносит таким голосом, будто является самим генералом, — сегодня же вы будете воевать за наш порт, — и тут же добавляет, увидев округлённые глаза буквально каждого присутствующего, — стрелять из автомата не требует особого ума, а если захотите выжить, то перестреляете нахрен всех северян, не захотите — они перестреляют вас. И да, здесь не работает «каждый сам за себя», вы обязаны помогать друг другу. А сейчас живо к грузовику, вам выдадут оружие. Хосок и понять ничего не успел, как уже его ноги несут к машине. Впрочем, никто здесь ничего не понял, но все они понимают, что совсем скоро они окажутся на поле боя и будут воевать. Через несколько часов мимо них будут пролетать пули, взрываться гранаты и стрелять танки. Страшно? Не Хосоку. Страшно для него — не отыскать Хвиин. — Когда именно мы собираемся выступать? — спрашивает Хосок у выдающего автоматы. — Тяжело точно сказать. Все зависит от северных, — кидает оружие, а Чон ловко ловит его, но не изучает со всех сторон, как это делают большинство мужчин. — То есть мы можем и не выйти сегодня? — Нет, вас все равно выведут на поле боя. Будете готовиться и копать окопы. — Об этом я и спрашиваю, когда нас хотят вывести? — Быть может, через час. — Спасибо, — кивает ему головой Хосок и разворачивается, собираясь уходить, как резко останавливается и спрашивает, — ты случайно не видел здесь никакую девушку? — Нет. Зачем спросил? — бровь солдата выгибается, и Хосок понимает, что неправильно это: спрашивать у всех подряд про девушку. Он отмахивается от вопроса и шагает прочь. Проходит минут сорок, а то и больше, но о Хвиин все так же ничего не известно. Где же только он ее не искал. Хосок успевает даже немного опустить руки, но вовремя мысленно даёт себе пощечину. С чего это он решил, что можно сдаваться? Хосок садится прямо на землю, пытаясь хоть немного восстановить сбитое из-за бегов дыхание и помассировать ноги, которые точно скоро откажут. — Только приехал, а уже ноешь. Мы приехали первым же рейсом сюда, молчим же, — вокруг ведутся множество разговоров, но именно это предложение режет слух Чона. Он в сию секунду же поднимает опущенную голову и глазами находит говорящего. Немедля, он идёт к нему, а незнакомец разглядывает его с ног до головы и, не узнав в его лице знакомого, жестом спрашивает что случилось. — Извините, что прерываю, но я ненароком услышал о том, что среди вас есть прибывшие за день до меня. — Это так. — Хотел бы спросить, в поезде, на котором вы прибыли сюда, не было ли никакой девушки? Парни задумываются, а в этот момент Хосок умирает от нетерпения. Он так надеется, что они ему помогут в поиске сестры, ведь с каждой минутой надежда на то, что он найдёт ее, тухнет. Вот было бы здорово, если бы они не дали ей угаснуть. Но нет. Хосока расстраивает их ответ: — Нет. В моём вагоне были только мужчины, а когда все выходили с других вагонов, среди них не было никакой девушки. Хосок не показывает, как он расстроен, но поджимает губы и уходит, перед этим кивнув в знак благодарности. Как же так? Где же ему искать Хвиин? — Постой, — Хосок не уверен, что обращаются в его адрес, но что-то заставляет его обернуться на чьё-то обращение. — Чем могу помочь? — а в тоне ноль заинтересованности. — Ты только что спрашивал о девушке. В моём вагоне она была. — Что? — от удивления и неожиданности он не понимает, что выглядит минимум как болван с таким глупым вопросом, — ты уверен? — Ну да, — неодобрительно цокает, а у Хосока включается голова. — Ты знаешь где она? — едва ли не накидывается на парня, наверное чуть старше его самого, а тот боязливо отстраняется. — Нет, мне кажется, с вагона она так и не вышла. Я наблюдал за ней, так как мне было интересно почему она оказалась среди нас, к тому же у неё кажется болела нога, поэтому не видел ее, выходящую с поезда. Видимо, она осталась внутри. — Почему? — Ты ее знаешь? — щурит глаза. — Она моя сестра. Ее насильно увезли с Чхонджу. Я должен вернуть ее обратно, здесь ей не место, умоляю, помоги мне, братец. Ты ведь знаешь что-то ещё, расскажи, пожалуйста. Мне необходимо ее найти в кратчайшие сроки. Ты сам знаешь, что с ней могут сделать, — и сердце сжимается так сильно, что хочется плакать. Парень видит чужое беспокойство, то, как отчаянность постепенно укутывает его собой, и ему становится его жаль. Не от того, что он в тяжелой ситуации, а из-за своего же ответа, который, вероятнее всего, его сломает. — Я не уверен и правда хочу, чтобы это было лишь моей ужасной догадкой, но той ночью я слышал звуки со стороны конца вагона. Приглушённые и не похожие на обычные, понимаешь о чем я? — тише добавляет и следит за реакцией бедного брата. Хосок молчит. Усиленно подавляет в себе отчаянное рычание. Внешне он спокоен, если не брать в счёт скрежет зубов и хруст сжатых кулаков. — Я не имею ни малейшего желание пугать тебя, но так же и обнадеживать тебя, — он выдерживает паузу, а Хосок почти хочет придушить его за эту остановку, — ей не дал выйти с вагона один военный. Я вошёл в вагон, чтобы забрать забытый платок, и увидел, как он прогнал другого, потому что тот хотел вывести девушку из поезда. — Что было потом? — от хосоковского тона незнакомец заметно напрягается. — Я ушёл, так и не забрав свою вещь. Но он остался с ней, — парень успевает лишь договорить, как их диалог разрывает чужой громкий голос: — Третья рота, выдвигаемся! Третья рота — рота Хосока. О, как же ему хочется остановить время. Хвиин здесь, она с ним, только поискать надо чуть-чуть. Это придаёт ему уверенности, это служит ему толчком, но увы и ах, его так не вовремя забирают на майдан. Безысходность Хосока слишком велика, ее можно почувствовать. Хосок смотрит на командира роты, а ноги его несут совершенно в другую сторону. Он бежит. Не на войну: за сестрой. Можно ли его считать трусом, не способного защитить родину, сделавшим выбор не в пользу отчизны? Кто сказал, что нельзя. Пусть Хосок будет этим самым трусом, чем братом, не уберегший родного человека от темного мира. — Хвиин! Хвиин! — кричит так громко, насколько ему позволяют силы, озирается по сторонам, словно вне себя бежит то на одну сторону, то на другую, а потом резко прекращает свои действия. Он понимает, что все это пустая трата времени. Хвиин здесь, но не в десятках метров от него. Хосок начинает бежать к роте: позже, потом. Он начнёт искать сестру потом, после битвы. Так будет лучше. С результатом. Как только он встаёт в строй, Ен Хэ пинает его под коленом, а когда Хосок ожидаемо падает, бьет в грудь. — Я видел, щенок, что ты делал. Будучи солдатом ты имеешь право иметь сомнения на счёт защиты своей страны? — Никак нет, — с трудом произносит он, вставая на ноги, но из-за резкой боли в конечностях снова падает, на этот раз не сумев сдержать болезненный стон. — Такие, как ты, умирают первыми, — бросив осуждающий взгляд, проходит дальше, собираясь выводить роту, а Хосок говорит у себя в голове: «такие, как я, умирают, но это будет не завтра. И даже не послезавтра.» Солдаты запрыгивают в «уаз», готовясь в первый раз увидеться с войной. Не той, что человек ведёт внутри себя, а с участием оружий, коих человечество создало немерено количество, военных техник. До этой поры у Хосока война была и есть пострашнее — война с самим с собой, война за сегодняшний день, которому он не может позволить стать последнему, за завтрашний, где он снова проснётся в нищете и грязи и будет кости ломать, чтобы заработать на еду для семьи, поэтому этой он не боится. Пока автомат висит на его шее, он думает о том, что точно не умрет. Судьба не даст ему так просто уйти из жизни, она приготовила ему нечто выматывающее и разбивающее, поэтому вся напасть ещё впереди. Но Хосок готов ко всему, главное, чтобы его семья была рядом в полном составе. Мама, Хвиин, Минсок. Он их так любит. За них и в огонь, и в воду, только бы они жили. — Попей, — тычет в плечо незнакомый парень, протягивая воду, которую они вряд ли увидят следующие несколько часов, а может и дней, это уж как ситуация обострится. Хосок оглядывает солдата, а потом и остальных, которые уже попили, когда он ушёл в думки. Он болтает жестяной емкостью, проверяя насколько много воды. Ее мало, но утолить жажду вполне возможно. Он немедленно пьёт, а после вытирает губы. — Как тебя зовут? — Юнтэ. — Спасибо, Юнтэ, — со всей искренностью, — я помогу тебе, когда это будет нужно, — а после опускает голову обратно. — Не хочешь представиться? — спустя минуты две озвучивает тот самый Юнтэ. — Чон Хосок. — Рад знакомству, Чон Хосок, — с улыбкой бросает он и закрывает глаза.***
— Стреляй. Хосок будто одеревенел. Только голова и шея шевелятся, и то в отрицательном мотании. — Ты говорил, что поможешь мне. Стреляй. Чон ещё раз бросает взгляд на вывалившиеся внутренности товарища и осознаёт, что ему ничем не помочь. Он не выживет. Будет умирать постепенно, мучительно и долго, если ещё одна граната не взорвет его и тем самым не облегчит страдания. Юнтэ просит его о спасении. Просит избавить его от мук, а Хосок не хочет его убивать. Забирать чужие жизни страшно, разве он имеет на это право? — Не ты убьешь меня. Враги меня убили, а ты поможешь мне. Умоляю, сделай это. Почему ты не хочешь помочь мне?! Ты ведь говорил, что поможешь! Стреляй! Сделай этот чертов выстрел и облегчи мне мою участь! Я умру, а умереть хочу быстро. Ну же! Стреляй! Стреляй говорю, дерьма ты кусок! Стреляй, сукин ты сын, Чон Хосок! Стреляй! — его последний крик растворяется в шуме войны, как и звук выстрела с автомата Чона. Хосок не думал, что все произойдет именно так: все эти ужасы войны, сотни трупов, смерть знакомого. Нельзя сказать, что Хосок питает к нему какие-то дружеские чувства, но терять собрата все равно больно. Они едва знакомы, умерший предложил ему попить, а Чон его просто поблагодарил, вот и все. Однако, когда Юнтэ лежал на земле с порванным животом, Хосок понял, что ему не все равно на него. Он был в какой-то степени дорог для него. Жаль, что так получилось. Хосок смотрит на его закрытые навечно глаза, а после ложится на землю, отползая в укрытие. Он прыгает в окоп и продолжает стрелять в врагов. Не все пули находят свою цель. Чон стреляет мягко говоря не очень хорошо, но он, ослепленный ненавистью к противникам, пытается задеть пулей каждого. Парни из его роты погибают, не подготовленные ни физически, ни морально к таким масштабам. Их всех просто вытащили на растерзанье. Хосок целится, собираясь выстрелить, как его окоп взрывается, подбрасывая черную землю вверх на несколько метров. Он падает на спину и чувствует, как частицы земли попадают куда только возможно, как будто его хотят закопать заживо. Хосок продолжает лежать не в силах подняться. Судороги на ногах тянут еще сильнее. Силы медленно покидают его тело, губы перестают шевелиться. Он уходит в темноту. Он слишком устал. Все это тяжело терпеть и нести на себе. Хосок всегда себя переоценивал, думал, что справится с любыми трудностями, что сможет вытерпеть все, что преподнесет жизнь, а оказалось это ужасно трудно. Человек не все выносит, не все может терпеть. — Скотина ты слабая, — почти с рыком говорит военный, поднимая обмякшее тело за плечи. Тот, кого он тащит, далеко не легкий, несмотря на худощавое тело. — Вставай! Все вы слабаки, не знающие жизни армии, а потом ходи и спасай этих. Встал живо! — младший сержант сильно бьет по чужим щекам, приподнимая сползающую на лицо каску, и не перестает громко кричать, но звуки свистящих пуль и взрывов не дают его голосу звучать так сильно, как есть на самом деле. Хосока что-то выталкивает из бездны. Кажется, тонкие и мягкие руки Хвиин тянут его вверх, и он хватает их крепче, несказанно радуясь тому, что он ее наконец-то отыскал. Хосок открывает глаза, чтобы увидеть любимую сестренку и крепко обнять, но открывшиеся глаза сканируют чужое знакомое лицо. Он плохо слышит, но понимает, что тот, который предоставил ему берцы, что-то кричит. Хосоку хочется перевернуться и спрятать свое лицо в земле. Хвиин снова прошла мимо него. — Ты, твою мать, чего разлегся?! — терпение младшего сержанта кончается, и он, ни чуть не жалея, рывком дергает его за шею, заставляя смотреть на себя. — Я тебе говорю вставай! Пусть война закончится, а потом сдыхай! Дай нам родину освободить! — дает сильную пощечину, и только потом Чон будто приходит в себя. Он промаргивается пару раз, пытаясь как-то избавиться от головокружения и звона в ушах, и принимает попытки встать, игнорируя обостренную боль в ногах, которую неизвестно как можно игнорировать. — Бери оружие и гаси всех, кто причастен к тому, что ты чуть не ушел, — он хлопает его по спине, — тебе есть ради кого воевать? Хосок уверенно кивает. — Тогда тем более. Не умирай, пока их не увидишь, — последнее предложение оказывается не столь внятным, ведь брошено оно было тогда, когда младший сержант вылез из окопа и побежал к пулемету. В Чон Хосоке вспыхивает огонь. Такой, что он сам боится сгореть в нем, пламя которого стремительно увеличивается. Хосок снова берет автомат в руки и, затаив дыхание, стреляет. На этот раз все его пули достигают своих целей. — Отступаем! — подают сигнал южане по плану, и словно по щелчку солдаты смыкаются у порта. Хосок, пригнувшись, бежит назад, не забывая отстреливаться. Он останавливается, когда судорога не дает ему шевелить ногой, и быстрее растирает ногу, создавая трение. Сердце в этот момент бешено колотится, ибо он совсем не хочет словить пулю в этот момент. Неожиданно двое закидывают его руки себе на плечи и несут к ждущим солдат грузовиков. — Спасибо, — Хосок никогда не выглядел таким искренним, как сейчас. — Не стоит. Просто помоги и нам, когда мы окажемся в трудной ситуации. — Минут через десять войска северных будут у порта. Мы должны впустить их, а после окружить изнутри, не прекращая бой. Дождавшись паузы с их стороны, покидаем Инчхон и направляемся в Хонсон, Тэджон и Чхонджу. Вопросы? — говорит Ен Хэ и, не услышав ни одного вопроса, командует своей ротой.***
Хосок поправляет военную каску, облизывает грязные горькие губы и кидает гранату в северян. Взрывать их ему нравится больше, чем стрелять. С автоматом есть вероятность, что он промажет, а вот с гранатой не прогадает — они все умрут. — Вот где справедливость, а? — Ты о чем? — бросает Хосок в ответ одному из помогших ему. — Почти вся армия двинулась к Хонсону, а мы остались. Как приманка какая-то. Чувствую себя червяком на удочке. — Справимся, — уверенно говорит Чон. — Он правильно говорит, — подключается третий, — мы их окружили, дело осталось совсем за малым, а там они сами уже сдадутся, и мы на свободе, — мечтательно улыбается, вызвав улыбку у других. — По твоим словам можно подумать, что война это так легко, — смеется первый, но смеется он не от веселья — от тоски и отчаянности. Совсем не легко. Война невыносимо беспощадна, столько жизней парней и мужчин она забрала. А сколько еще заберет. — Ен Хэ такой странный человек, — речь мужчина обрывается из-за их стрельнувшего танка. Они убирают руки от ушей, автоматически накрывшие их от громкого шума, и продолжают бой, успевая разговаривать друг с другом. — Ведет себя так высокомерно, и это не тон начальника на подчиненными. Я видел командиров дугой роты, да, они строги и жестоки, но не как этот, возомнивший себя едва ли не королем этого мира. — И этот, даже имени его не знаю, младший сержант такой же. Хосок продолжает стрелять из-под укрытия, но мыслями он в том моменте, когда тот вернул его к жизни. Он помог ему два раза — Чон Хосок такое добро не забывает. — Где младший сержант? — раздается совсем рядом грозный и властный голос, и все трое синхронно разворачиваются, таращась на командира Ен Хэ. — Не видели, — отвечают они и думают, слышал ли он их речь про него или нет. Ен Хэ на отрицательный ответ сильнее хмурит брови и матерится себе под нос. — Найди его, — смотрит мужчина на Хосока, — Пусть срочно придет ко мне. Немедленно! Хосок обычно показывает свой характер в таких случаях, когда люди отчего-то видят в таких же людях мешок с дерьмом, с которым можно обращаться как душе угодно, но вот он уже значительно отдалился от своего местоположения и ищет этого младшего сержанта так отчаянно, как бы искал Хвиин. Его нигде нет, в голове проскальзывает мысль, что его, возможно, убили, но он быстро отмахивается от нее и продолжает поиски. Его нога ступает в те места, что крайне опасны для жизни, учитывая, что он все ближе подбирается к порту, внутри которого находятся северяне. Он успевает забросить еще одну гранату, через секунды две-три слыша, как она мощно взрывается. Хосок ползет, чтобы его не задела вражеская пуля, как глаза, в основном видящие только землю и краешек неба, замечают их машину, а рядом с ней младшего сержанта. Парень срывается к нему, пока не думая почему он здесь находится. Он громко кричит, но не машет руками, чтобы не привлечь лишнего внимания к своей персоне, и бежит с согнутой спиной, порыкивая из-за боли, которая черт знает сколько будет мучать его. Младший сержант замечает его, но не ждет, а начинает быстрее двигаться, готовясь запрыгнуть в машину и уехать. Хосока это удивляет, он недоумевает и даже злится, понимая, куда ведут его мысли. А когда в подтверждение его сомнений младший сержант заводит машину и двигается с места, взяв направление совершенно в другую сторону, Хосок осознает, что это чистой воды дезертирство. Его настолько прошибает гневом, что он ни секунды не медля стреляет в боковое зеркало машины. Военный транспорт тут же останавливается, и с него вылезает мужчина, не уступающий Хосоку в злости. — Какого хрена?! — тут же налетает на парня сержант. — Далеко собрался, трус? — Хосок скрипит зубами и бьет того в челюсть, сразу же получая удар в ответ. — Это не твое дело, щенок, — сержант бы еще подрался, показав солдату его место, но времени катастрофически мало. Он бьет его еще раз и бежит к машине. Хосок настолько ослеплен своей злостью, что позабыв о ноге и боевых действиях, бежит следом за ним и валит на землю, закрыв дверь с водительской стороны. Его взгляд чисто случайно проходится по заднему сиденью машины, и рот открывается едва ли не до земли от увиденного. В салоне дергается связанная Хвиин. Вот она. Его сестренка, такая убитая изнутри, избитая и зареванная. Хосок словно улетает из Вселенной. Он не тут. Это не его мир. Это не Хвиин. С ней не могли так жестоко обойтись. Хвиин полными глазами слез смотрит на него, и Чон понимает, что это реальность, это правда. Ну вот же она, рукой дотянись — достанешь, совсем рядом, найденная. Он открывает заднюю дверь, но ее тут же захлопывает сержант, а затем наносит удар по ребрам и еще по печени. Хосоку больно, но сейчас, когда он нашел Хвиин, ему нельзя сдаваться. Как и все это время нельзя было. Он звереет, чувствует в себе острое желание убить сержанта, и именно оно становится причиной того, что все его удары, нацеленные в военного, не достигают своих целей, а тот в свою очередь бьет Хосока сильно и метко. Никто из них не вспоминает про валяющийся автомат, и это, наверное, к лучшему. Оба валяются на земле, в крови, дерутся из последних сил, но отдавать друг другу девушку не хотят. Хосок бьется за сестру, а сержант… Он и сам не знает зачем, но ее он никому не отдаст. Сержант снова падает из-за удара Чона по икрам тяжелыми берцами и не может сдержать тон боли. Хосок пользуется этим, наносит еще один удар ногами по животу, а потом еще в нос, оставляя на нем разводы своей крови. Он оставляет его и хромает обратно к машине, на этот раз без каких-либо препятствий открывая дверь. — Хвиин, — выдыхает он как-то слабо, находясь на грани от того, чтобы не упасть. Он развязывает ей рот и крепко обнимает, напрочь позабыв о том, что позади идет война. — Хосок, прошу тебя, убегай скорее. Он ненормальный, Хосок. Он навредит тебе, — без умолка тараторит она, зная какую опасность может представить этот страшный человек. — Убежим вместе, — уверенно говорит старший брат, развязывая ее, как Хвиин истошно кричит его имя, а пуля попадает в спину. Чон тут же падает, кажется, делая последние вдохи. Девушка громко кричит, заливается слезами, брыкается, пытаясь освободить себя, всё зовет брата, а он лежит и не подает никаких признаков жизни. Для Хвиин мир окончательно тонет в черноте. Это было последней каплей. Теперь она просто сосуд с кровью и мышцами, не способна дальше жить и двигаться, не заинтересована в жизни. Брата она любила больше всех в своей жизни, а теперь его у нее забрали. Душу вырвали, а сердце порвали в клочья. — Сукин сын, — плюется кровью младший сержант, кидает автомат и затыкает ревущую девушку. Пользуется ее безысходным положением и вновь связывает, прошипев, чтобы она забыла о тех, кто раньше был в ее жизни. Он садится на водительское кресло и уезжает (сбегает).