***
— Что ты со мной делаешь? — смотрит на огонь девушка. Здесь холодно. Ни тёплый военный тулуп, ни свет фар уазика, от которых всё же идёт малая часть тепла, ни костёр согреться не помогают. Скоро землю накроет снег, и Хвиин надеется, что её заодно тоже. Время так мчится и в то же время мучительно медленно идёт. Помнится, было лето, когда она в последний раз видела семью, а сейчас почти зима. Середина ноября. Все эти месяцы Чон в аду, ничего не меняется, секунды не проходят секундами, как это происходит в мире, а длятся вечность, но оказывается зима подкралась незаметно. Подумать только. Уже зима… Позади месяцы, полные мучений и боли, а сколько таких месяцев ждут её ещё. А может всё-таки осталось потерпеть всего день, неделю, месяц, год? Ничто не длится вечность, у всего есть конец, поэтому и её страдания не могут не иметь конца. Они могут закончиться всего по двум причинам. Хвиин видит два исхода: либо он умрёт, либо она. — Я же задала вопрос. Что ты со мной делаешь? — не отрывает взгляда от огня. — Не знаю, — отвечает сержант, точа нож. — Не знаешь? — теперь смотрит на него. — Ты больной! Ты не понимаешь, что ты творишь! Забрал меня, изнасиловал, сбежал с войны, убил моего брата, продолжаешь издеваться надо мной, даже не зная для чего я тебе нужна. Ты правда не в порядке, тебе нужно лечиться, ты псих! Убей меня, отпусти меня и сдохни сам, тварь! Таким людям, как ты, нельзя рождаться, нельзя жить! Прошу, убей меня, избавь меня от твоего существования. Ты ведь итак убийца, что тебе стоит убить и меня? Убей меня, иначе моя ненависть и проклятия убьют тебя раньше. Я проклинаю тебя каждый день, каждую минуту, я всем сердцем желаю тебе смерти. Такой мучительной, чтобы ты смог почувствовать, в какую боль меня бросил. Ты умрёшь, я это знаю. Пусть позже меня, но ты сдохнешь, как поганое существо. Родился ничтожеством, так и умрёшь. Пусть у тебя будет самая ужасная смерть за каждую мою слезу, за каждый раз, когда ты терзал моё тело и душу, за смерть Хосока, за мою жизнь, которую ты испортил! Я молюсь за это, я повторяю это проклятье всегда, и оно настигнет тебя. Я это обещаю, — на последнее предложение у девушки в лёгких буквально заканчивается воздух, и она, с измученным стоном, громко вдыхает. Её грудь вздымается, будто она бежала десять километров не останавливаясь. — У меня кончаются деньги. Надо что-то делать, — спокойно озвучивает он, а Хвиин, вновь вернув взгляд к огню, истерично смеётся. Он точно псих, только теперь и она превращается в больную. — Мы не можем столько бегать. Надо где-то остановиться, я не могу допустить того, чтобы замёрзла. С каждым днём всё холоднее. В этот момент у неё пропадают слёзы. Зато появляется мысль. Этой ночью Хвиин не выбирает быстро заснуть, чтобы хотя бы во сне не быть в этом ужасе, а взращивает в себе нечто, что вселяет надежду. Сержант её не трогает, он крепко спит, а она смотрит на него с отвращением и видит, как убивает его. Хвиин выбирает месть. И только потом желание освободить себя и вернуться к маме с братиком. Она засыпает лишь под утро. С начинающими вырастать крыльями. — Вставай. Хвиин открывает глаза, чувствует, как всё тело онемело от холода. Машина — это консервная банка, в ней такой же холод, что и на улице. Хвиин из бедной семьи, у них в доме зимой никогда не стояла жара, но такого холода в нём точно не было. Кончики пальцев рук и ног оледенели настолько, что больно. Накрытые сверху старые и вонючие куфайки и тулуп не спасают. Интересно, как этот проклятый не мерзнет? — Надень это на себя, — выдаёт тот, указывая взглядом на валенки, потертую шубу из барсука и теплые байковые штаны, в которых она точно утонет. — Быстрее. Надо ехать дальше. — Откуда это у тебя? — с искренним интересом спрашивает девушка, не понимая откуда могли взяться эти вещи, но сержант оставляет вопрос без ответа, садясь на водительское место. Хвиин сидит минуты две, таращась на вещи, а потом вздрагивает. — Ты убил… — Да, — резко отвечает он с раздражением. — Я сказал, одевайся быстрее! — Не надену! Ты, конченный ублюдок, что ты наделал? — кричит изо всех сил Хвиин, — ты правда думаешь, что я надену вещи человека, которого ты убил? Я лучше сама сдохну от холода, но даже прикасаться к ним не стану! — слёзы градом льются по лицу и больно обжигают замерзшую кожу, но Хвиин истерику не прекращает. Она не перестаёт кричать и метаться из стороны в сторону, не зная куда выместить накопленную ярость и страх. Этот сержант правда больной, он не понимает, что творит, он реальная угроза для жизни Хвиин, и теперь сейчас, когда она не хочет умирать, выбирая отомстить ему за всё, что он сделал, правда боится его. Он может и не понять, как за секунду свернёт ей шею. — Из-за тебя мы опоздаем. Прекрати истерику, — спокойно говорит этот, прямо смотря в глаза. — Больной, — всхлипывает девушка, — какой же ты больной. — Если ты не наденешь эти вещи, то мне придётся тебе помочь, — сверкает своими злыми глазами он. — Иди к чёрту! Я ничего не надену! Бей, ломай, кромсай, убей, но я не стану! — Как скажешь, — пожимает плечами тот и валит слабую Хвиин на себя, начиная одевать верхнюю одежду, будто бы и вовсе не ощущает её брыканий с ругательствами о том, какое же он дерьмо. Он обращается с ней грубо, больно выворачивает конечности, с силой надавливает на шею и точно оставляет по её телу синяки. — Попробуешь снять, я тебя убью, — серьёзно предупреждает её он, пытаясь завести двигатель машины. — Не убьёшь, — уверенно говорит Хвиин. — По какой-то причине я тебе нужна живой. — Тогда сделаю так больно, что ты будешь сама меня молить убить тебя. Хвиин замолкает и отворачивается к окну. Каждое его слово — правда, она верит всем его угрозам, потому что он психопат, он может причинить ей боль. А Хвиин нельзя позволить калечить себя, потому что ей нужно выжить и отомстить ему за всё, что он сделал с ней. Как бы ей не было ужасно сидеть в вещах умершего, она не может снять их с себя, ибо или замёрзнет насмерть, или сержант выполнит то, что он сказал. Ей кажется, что эти вещи пропитаны кровью, их даже выжать можно. Кровь умершего стекает по её телу, за собой оставляет не дорожки, а страшные порезы. Хвиин тихонько всхлипывает, льёт слезы и проклинает свою жизнь. А за окном машины и вправду зима. Она пришла, накрыла землю белым покрывалом и говорит девушке о том, что три с половиной месяца с момента объявления войны пролетели-чудовищно-долго-плелись. Хвиин наблюдает за тем, как голые деревья наклоняются из-за порыва холодного ветра, как едва видимый снег падает и как слабо светит солнце, и, кажется, успокаивается. Она прекращает плакать. Думает, что ей очень бы хотелось увидеть как этот снег растает и как Солнце вновь вернется греть людей своими лучами. Она бы смотрела на звезду, нежилась под её светом и сожалела о том, что старший брат этого застать так и не смог. Хосок любил тепло, любил свет и Солнце. Он часто выходил на крыльцо их дома ранним утром, когда небо только-только светлело, и наблюдал за восходом Солнца. Вечером же он провожал звезду и готовился встречать снова следующим утром. Осознавать, что Хосока больше нет, слишком тяжело. А когда причина его смерти сидит в метре от тебя — пушечный выстрел. Хвиин только из-за брата терпит, только чтобы отомстить живёт, не даёт себе себя убить. По щекам катятся слёзы, а в душе тоска по брату, к которому она больше никогда не вернётся. Обычно, у всего есть предел, всё когда-то кончается, всё меняется, вот только почему их страдания не сменяются не то чтобы счастьем, а хотя бы стабильностью? Почему вся их жизнь — это одни муки и ничего больше? Сколько ещё нужно обливаться слезами, ломать кости, терзать душу и сердце? Где же конец этой чёрной полосы? Кто ещё должен умереть? Кого еще нужно потерять? — Скоро мы будем в Пусане, — его ненавистный голос выдёргивает её от погружения в свои мысли. «Значит, Пусан станет твоим местом захоронения» — думает она, «хотя нет, тебя даже хоронить никто не будет». — Территория нашей республики сокращается, земли всё завоёвывают, а в Пусане пока царит безопасность. — Территория сокращается из-за таких трусов, как ты. Сами родину не защищаете и другим не даёте, убивая их, — с желчью произносит девушка, даже не поворачивая голову в его сторону. — Я не хотел убивать твоего брата, — спокойно продолжает он, — но если бы мне пришлось, то я бы повторил всё, потому что я не позволю, чтобы кто-то забрал тебя. — Ты не понимаешь, что ты творишь. Ты не можешь держать меня вечно возле себя. Ты сам не знаешь для чего я тебе. Ты не любишь меня, и даже если это так, то будь проклята такая любовь, я вскрою себе вены, чем позволю тебе любить меня, и я не понимаю, в чём твоя цель? Ты больной, ты не в своём уме, но даже у таких людей всегда есть свои мотивы, есть причины, есть оправдания, а этого у тебя нет. Так нельзя. Ты не человек, — вслух говорит сама себе Хвиин и насильно заставляет себя уснуть. Пусан, значит. Вот оно как. Ну что ж, встречай тогда, Пусан, двоих убийц: одного состоявшегося, другого — будущего. Будущий убийца убьёт убийцу, отомстит, а потом следом пойдёт на дно.***
— Брат, я влюбился. — Да ну! И кто же она? — спрашивает Ким Тан удивленно, слегла похлопав по плечу. Его лучший друг, Сокджин, невероятно красив и привлекателен, с его внешностью тяжело быть обделенным женским вниманием, однако он никогда не заикался о женщинах, даже и не думал об отношениях, и то, что он говорит о том, что влюбился, определённо вызывает удивление у него. — Херин, — улыбается Сокджин и будто бы уходит в себя, мечтательно смотря куда-то вдаль. — Она неземная, Тан. Такая светлая, искрящаяся, восхитительная, добрая, а её голос! Такой красивый, мелодичный, приятный. Её глаза… — Сокджин без умолку рассказывает о ней, как о чем-то божественном; он такой довольный и счастливый, и Тан бы улыбался с ним вместе, потому что это его брат, его друг, он счастлив, он безумно влюблён, но улыбаться не получается. Уголки губ опускаются. В груди неприятно. Больно. Жжется. Сокджин продолжает говорить, болтать без умолку, как до этого никогда не болтал, а Тан его не слышит. Ревность ему уши закрывает, «не слушай его» — говорит, — «он твоё забирает». Ей противостоять очень сложно, почти невозможно, ведь в её власти весь его разум. Тан весь трещинами покрывается, а потом практически ломается, осыпаясь пылью. Каждое глухое, едва слышное сокджиново слово о том, как он её любит, выбивает воздух. Ему бы закрыть уши ладонями, да только те не поддаются. Ким Тану тошно от собственного же состояния, мерзко от того, что он не может разделить эту радость с Кимом, противно, что он имя девушки, произнесённое с его уст, слышать не желает. Он не хочет слышать то, как он её любит, как между ними любовь зарождается и её узлы туже затягиваются, в то время как между им и Херин мосты разводятся. Это невыносимо больно. Как же так получилось, что любовь Сокджина оказалась сильнее, чем его? Как так вышло, что Херин выбрала его лучшего друга, а не его самого? — Мне нужно срочно идти, — бросает резко он, уходя. Сокджин и сказать ничего не успевает. Тан идет и параллельно противится своему нутру. Ну нельзя. Нельзя начинать ненавидеть друга и давиться собственной любовью, которую никто не принимает. Раз Херин не выбрала его, то нужно отпустить, значит, это не его человек, его любовь всей жизни еще не пришла, она только вышла в путь, идёт к нему навстречу. А если Херин и есть любовь всей его жизни? Что если тот, кого он считает лучшим другом, нагло отбирает её у него? — Если ты считаешь его своим другом, просто отойди в сторону и пожелай счастья. Не держи этот груз на душе. Тебе будет тяжело, — доносится справа. — Да, он его друг, однако почему ты должен уничтожать свою любовь? Почему ты должен задыхаться от своих чувств и уступать? Ты считаешь, что бороться за Херин будет несправедливо по отношению к Сокджину, а почему он так не считает? Почему же он о тебе не думает? — шепчут слева. Это было летом. Они с Сокджином молодые, только познающие вкус армейской жизни, зелёные совсем, неопытные парни, но до сумасшествия полны желанием жить и познавать всё вокруг. Так уж получилось, что попали друзья детства в одну часть по счастливой случайности или по велению самой судьбы. Их отношения — это что-то за пределами человеческого разума. Их дружба это не то, что мы привыкли слышать и видеть, она у них другая, будто бы не существующая вовсе, ведь таких трепета, заботы и верности нет на Земле. Этой искренности и доброжелательности друг к другу не отыскать нигде. Они — это щит, который использует один для защиты другого. Нет, они не плачут вместе, не едят с одной тарелки, не спят на одной подушке. Это тот особый уровень дружбы, когда боль первого всегда родная для второго, когда радость для одного — рай для другого. Между ними нет алчности, подлости и зависти. Они обрубают их с корнем, как только начинаются признаки появления этих качеств. Шагая по полю по такой жаре, друзья испытывают невыносимую жажду. Солнце и не думает быть менее жестоким, оно высасывает все силы. Тан всегда был врагом красной звезды. Он не любил солнечные дни, яркий свет, ему по душе темнота, которая не раздражает своим свечением и не мозолит глаза. Наверное поэтому, солнце направило свои лучи прямо в своё нелюбимое дитя. Ким Тану стало очень плохо, и как хорошо, что поблизости оказалось небольшое село, куда Сокджин его отнёс. Он тащил его на спине, истекающий потом и жутко уставший, а потом занёс в первый попавшийся дом. Встретили их пожилые мужчина с женщиной, что еле передвигали конечностями. Увидев солдат, они напугались, но позже поняли, что им необходима помощь. — Клади его сюда, — хрипит старик, поспешно направляясь на улицу, — я сейчас позову внучку, она поможет. В тот момент, когда домой заходит Херин, земля под ногами Сокджина исчезает, а стоило через какое-то время открыть глаза Тану и увидеть перед собой прекрасное создание, что лечило его, как он вместо того, чтобы проклинать светило, чуть ли не кричит слова благодарности о том, что лучи Солнца привели его к ней. С тех пор два друга по уши влюблены. Они раздельно ищут с ней встреч, находят причины, чтобы увидеться с ней и чувствуют себя по-настоящему счастливыми, не подозревая, что счастье каждого обернется печалью обоим. Тан вообще не спит этой ночью, в то время как Сокджин видит во сне Херин. Он сидит на земле, слушает шум ветра, пытаясь не слушать голосов справа и слева, которые таранят его мозг. Во рту у него соломинка, руки сцеплены на согнутых коленях, а взгляд устремлен в темную даль. Он так и сидит до утра, встретив рассвет, и ищет причин, чтобы заставить себя вернуться назад и держать себя в руках, когда увидит друга. — Что с тобой? — слишком внезапно слышится голос Сокджина, а потом и он сам садится рядом с нахмуренными бровями. — Почему ты не был ночью в казарме? — Спать не хотелось, — отмахивается он резко, и Сокджин решает дальше не напирать. — Друг, — говорит Тан и смотрит уставшими глазами на него, — твоя любовь взаимна? — Почему ты спросил? — Я тоже влюблён, но я не уверен в том, что это взаимно. Просто хочу спросить у тебя. — Кто же этот человек, укравший твоё сердце? — вмиг веселеет Ким, похлопывая того по плечу. — Просто ответь. — Да, — улыбается он, — моя любовь взаимна, брат. Она призналась мне вчера, и я сразу поделился своим счастьем с тобой. Херин любит меня. И миллионы стрел вонзаются в сердце Ким Тана.***
У Сокджина появляется та редкая минутка на отдых, которая позволяет его мозгу на малую часть отключиться, но и этот отдых забирает воспоминание, которое всё еще оставляет неприятный осадок на сердце. То, что Хан У Шик, генерал армии КНДР, его когда-то близкий и единственный друг, теперь не знает никто. Знал об этом генерал-лейтенант Ли, но и тот теперь не в живых. Сокджин иногда и сам себе говорит, что никогда не встречал никакого Хан У Шика, он его не знает, но зато хорошо знает Ким Тана, человека, который оказывается был влюблён в Херин и который сейчас заперт в ненавистном генерале вражеской армии. Ким Тан полностью поглощен У Шиком, его там не осталось. Недоразумения имеют свойство превращаться в глобальные катастрофы, которые рушат жизни. Сейчас никто не поверит в то, что Сокджин не знал о влюблённости в девушки, которую любил он, и так же не знал, что Ким Тан был у 38-й параллели в ту ночь. А он там был. Тяжело раненный и почти мёртвый; валялся под деревьями и готовился умирать с именем друга на устах, который оставил его здесь и который не пришёл, которого он проклинал. Того сломленного мальчишку забрали. Ему не дали умереть, насильно выхватили из Её рук и заставили жить с ненавистью к другу. В первое время он пытался наложить на себя руки несколько раз, самовольно приставлял дуло автомата к виску, потому что жить с осознанием того, что завтра ему нужно будет воевать против своих товарищей, — это конец всего света. Вчера только он пил с ними из одной кружки, с ними же учился армейской дисциплине, а уже завтра направит автомат и выстрелит. Как он потом будет ходить по земле? Как он сможет вообще после всего этого дышать? Да никогда! Он не сможет жить с таким большим грузом на душе, хоть и о самом Тане никто не подумал. «Никогда» говорите? Хах, а вот Ким Тан смог дальше жить. Его заставили. В один момент Ким Тан умер. Уснул ночью с мыслями о Сокджине, спрашивал его о предательстве и так не проснулся. Утром солдаты вместо него нашли Хан У Шика, который неожиданно выдал своё имя и заговорил за всё это время. Ни одна душа не знала о его происхождении, никто не знал откуда он, кто он такой, все приняли его как за недоразвитого парня, у которого не всё в порядке с головой и у которого обезображена почти вся внешность. У этого парня в глазах тьма непроглядная, а ненависть — его ведущая сила. Этот человек соткан из темноты, внутри него нет ни одного намёка на что-то светлое, он живёт и дышит только из-за мести. Чёрная сторона напрочь заглотила белую, полностью уничтожила и лишила человечности. Но этого парня нельзя винить. Не он выбрал мстить и убивать. Почему он должен мучаться и сводить счеты с жизнью в то время, как лучший друг его предал и убил? Почему он не может ответить тем же? Почему он не может поступить с Сокджином так же, как поступил он? Почему он не может обращаться к людям так, как они заслуживают? Почему жертвой оказался он? Эти сотни «почему?» и породили Хан У Шика. Человека, который не умрёт только из-за желания отомстить. Месть горит ярким пламенем, поднимает его с колен, бьёт по щекам и ведёт дальше, заставляет войну склонить голову перед его армией. Сокджин и не знал бы о том, что генерал вражеской армии когда-то его лучший друг, если бы тот не сказал всего одно слово на переговорах. Когда Сокджин это услышал, то не поверил, ибо этим выражением пользовались лишь они и никто другой об этом не знал. Он пытался заставить себя думать, что ему послышалось, ведь откуда враг может знать об этом слове? А потом он внимательно посмотрел ему в глаза и с ужасом увидел в зрачках напротив запертого навеки Ким Тана. В тот день Ким Сокджин не смог удержаться на ногах. Он едва ли не упал, вовремя опершись о край стола, и с искренним удивлением смотрел на ухмыляющегося Хан У Шика. Тот не сказал больше ничего и ушёл, оставив то единственное слово отбиваться эхом об стены переговорной комнаты. «Бражище». Брат и дружище. Сокджин на следующий день пытался с ним связаться, хотел с ним встречи, но тот непоколебимо отказывался и этим злил Мина. К слову, генерал не понимал, почему Тан так усиленно отказывался с ним увидеться. Тогда же Сокджин нарушил устав и перебрался за границы 38-й параллели только, чтобы поговорить с Ким Таном. В тот момент в его голове крутились миллион мыслей и вопросов. Его лучший друг, которого он считал погибшим, оказывается жив! Вот только, что он делает на посту генерала вражеской армии, — главный вопрос. — Судьба сама мне дарит подарки. Какой же удобный случай подвернулся. Ты сам сюда пришёл, тебя убить — раз плюнуть. — Ты гордый мужчина. Таким образом ты меня не убьёшь, я слишком хорошо тебя знаю, Тан, — спокойным тоном говорит Сокджин. — Зато оказывается я тебя совсем не знал, друг, — сплёвывает ему в ноги У Шик, брезгая называть его другом. — Столько лет я верил тебе, как себе, а ты вот как со мной. Но я не буду говорить об этом. В дерьме копошиться не хочу. Зачем ты сюда пришёл? Проваливай и готовь… — Я тебе клянусь, я не предавал тебя. Я и не думал… -… и готовься к войне, — продолжает своё предложение он. — Строй стены, глубже копай окопы, выводи всех своих солдат, потому что я обрушу на твою армию все свои силы. Твои солдаты будут сдыхать по щелчку, но вина за их смерть будет лежать не на мне, а на тебе. С каждой моей победой в битвах ты будешь познавать на вкус мою боль, ты мне поверь, я сделаю всё, чтобы тебе было больно, как было мне. А теперь проваливай. Сокджин хлопает глазами и неотрывно смотрит на человека, который когда-то был ему роднее родных. Сейчас же от него ничего не осталось. Этот человек твёрдо убежден в своей правоте, и его видения нельзя подправить, доказать обратное, переубедить. В глазах напротив нет глаз его лучшего друга, там огромные пятна ненависти и мести — их ничем не стереть. Мин Сокджин здесь же, в этом месте и в это время, навсегда прощается с Ким Таном, хоронит его и просит прощения за то, что убил в нём светлое. Он внимательно смотрит на Хан У Шика, запоминает врага, потому что отныне кошмары в его снах будут иметь его лицо. — Тебе помочь уйти? — кивает он на вооруженных солдат, что стоят неподалёку. Мин отрицательно вертит головой и уходит, чувствуя, как пустота заполняет до краев. — Кстати, слышал, что твой сын собирается пополнить ряды солдат, — бросает У Шик ему в спину, заставляя того замереть на месте, — похвально-похвально. Ты там получше приглядывай за ним, он ведь твой единственный сын как-никак. Сокджин вмиг оказывается рядом с ним, хватает того за грудки и со всей силы стряхивает, будто осевшую пыль на материи. — Я тебя выпотрошу, ничтожная ты тварь. Попробуй тронуть его, и я вслед за тобой выпущу тьму, я тебе обещаю. — Я бы с удовольствием на это посмотрел, — противно ухмыляется Хан, а Сокджин, грубо одёрнув его, скорее уходит. Если до этого момента в его нутре преобладало сожаление и вина за друга, которого он потерял, нашёл, а потом снова потерял, то сейчас его главной заботой является любой ценой отстранить сына от армии. С этой поры начинается Ад для Юнги. Сокджин возвращается почти побитым щенком, сломленным, едва ли не выпотрошенным, но с огромной целью защитить сына, плевать каким образом. Хан ему открыто угрожает расправой Юнги, и Сокджин верит каждому его слову, что он произнёс. Ибо этот человек будет ему мстить, а месть — то ради чего живёт сейчас У Шик. Он только дышит с целью сделать Сокджину больно, он спит и видит, как бывший лучший друг сгибается от боли, плюется кровью, а когда не спит, представляет то самое зрелище, где его месть наконец-то совершается.***
Всё собрание Юнги сидит красный, как помидор, а всё из-за того, что на него неотрывно смотрит Тэхен и ухмыляется, чего, кажется, замечают все присутствующие. Юнги под столом трет вспотевшие ладони друг о друга и не смотрит на полковника, что совсем скоро сделает в нём дыру. Он специально не смотрит на него в ответ, делает вид, что не замечает, якобы увлечённо слушая военного начальника, хоть и понимает, что его игра с треском провалена с самого начала. Тэхен нарочно это делает! Смущает и без того смущенного лейтенанта, который не может выкинуть из головы отголоски прошедшей ночи. Утром Юнги просыпается в тесных объятиях Тэхена, который ни на секунду его не отпускал, пока они спали. Мин балдеет от его дыхания в плечо и горячей груди, что крепко прижата к его спине. Он поглаживает его руки, обнимающие его талию, и улыбается. Такой счастливый и влюблённый. Юнги хочет повернуться, чтобы смотреть на лицо любимого, но сделать это получается не с первого раза, потому что хватка Тэхена слишком сильная. Юнги пытается повернуться осторожно, чтобы его не разбудить и себе не сделать больно, потому что низ живота побаливает, но не выходит. Парень долго ворочается, хмурится из-за боли, но принять другое положение всё никак не может. Вконец он психует и шикает на Тэхена, который спит не так уж и чутко, как он думал. — И как ты в армии живешь? — шепчет самому себе Юнги, пытаясь вырваться из его рук, — я тут полчаса на кровати чуть ли не танцую, кряхчу как бабка, а он не просыпается, — внезапно Юнги слишком громко ахает, ибо он сделал резкое движение, за которым внизу живота последовала вспышка боли. Тэхен тут же просыпается и обеспокоенно спрашивает у Юнги что с ним. — У меня всё болит, Тэ, — неожиданно даже для себя капризничает Юнги, нуждаясь в том, чтобы альфа его пожалел. В голове он делает пометку, что сегодня первый и последний раз, когда он так делает: он же не размазня какая-нибудь и уж точно не хрупкий омега. — Извини, — виновато шепчет полковник, нежно гладит его живот, проводит по ягодицам и, приподняв голову, целует в плечо. — Помоги мне повернуться. Тэхен делает не совсем так, как просил Юнги. Он, схватив его еще ближе и прижав к себе, максимально осторожно ложится на спину, а омегу укладывает на себя животом вниз, окольцевав его спину руками. — Так получше? — спрашивает он у младшего с надеждой в глазах. — Так не болит, — улыбается Юнги и целует его над верхней губой. — Люблю тебя, — говорит Ким и целует его, а омега откровенно наслаждается тем, что так удобно лежит на нём и получает свою дозу удовольствия. Пока целует, Тэхен перемещает руки с его спины на задницу и сжимает. — Вчерашняя ночь моя самая любимая из всех прожитых, я её никогда не забуду, — шепчет на ушко, пока прикусывает хрящик, — ты был таким открытым и податливым. От тебя у меня кружилась голова, от твоих стонов моя душа улетала. — Тэхен, — смущённо выдыхает омега. — Ты потрясающий, Юнги. Твоё лицо, когда я двигался в тебе, я навсегда сохраню в своей памяти, а то, как ты просил шире развести твои ноги я вечность буду прокручивать в голове. Ты не видел себя вчера со стороны, не понимаешь насколько крышесносно выглядел, а я всё это видел и был в восторге, — Юнги экстра резко соскакивает с него, забывая даже про боль, и второпях, надев штаны и рубашку, пулей вылетает. Тэхен остаётся громко хохотать, вспоминая то, каким омега был красным, пока неуклюже надевался. Почему-то именно в этот момент, на собрании, Юнги вспоминает об отрывках прошедшей ночи и краснеет еще сильнее. — Лейтенант Мин, — доносится голос мужчины, и Юнги отвечает, немного растерявшись. — С Вами всё в порядке? — Почему я должен быть не в порядке? — невозмутимо отвечает он. — Кажется, у Вас что-то со здоровьем. Вы слишком красный. — Можете не волноваться, я себя прекрасно чувствую. Продолжайте, — отмахивается Юнги и снова в упор не видит, как еще шире улыбается Тэхен. Юнги везёт, собрание длится недолго, поэтому он вылетает из зала и почти бегом направляется к себе, закрывшись изнутри. Только он успевает намочить лицо холодной водой, как в комнату влетает Тэхен, который снёс к чертям дверь, и прижимает удивлённого омегу к стене. — Ты чего? — только и успевает произнести Юнги, как его затыкают поцелуем. Противиться такому напору Тэхена для лейтенанта становится невозможным. Он цепляется за его плечи и охотно отвечает. — Наверное, кто-то видел, как ты пришёл ко мне, — говорит Юнги, но Ким снова его целует, не дав возможности договорить начатое. — Тэхен, подожди! Кто-то может узнать. — И? Я должен бояться? — выгибает бровь полковник, — ты забиваешь свою голову не тем, Юнги. Лучше дай мне тебя нормально поцеловать, — Тэхен снова наклоняется, чтобы его поцеловать, но омега достаточно сильно бьет в бок. Тэхен, улыбаясь, шипит и хватается за поврежденное место. — Ты, кажется, забыл, что я всё тот же лейтенант с скверным характером. Я не позволю тебе об этом забывать и думать, что я неженка, — ухмыляется Юнги и складывает руки на груди, не без удовольствия наблюдая за тем, как корчится от боли альфа. — Неженкой я могу быть только в постели, полковник, — тише добавляет Мин и уходит, зная, что Тэхен позволит ему уйти. Оказывается, он Тэхена не до конца знает. В следующую секунду старший перехватывает его на ходу, ловит его руки, сцепив за его спиной, и глубоко целует. Поцелуй длится недолго, Тэхен отстраняется от него и уходит, оставляя Юнги улыбаться.***
— Ты быстро поправляешься, — улыбается Чимину Хваса и присаживается рядом. — Рад слышать. Дети не замучили остальных? Точнее, одно дитя. Чонмин, — по-доброму закатывает глаза Чимин, — он не хулиганит? Хваса начинает смеяться. — Он такой непоседа. Постоянно в движении, всегда чем-то интересуется, что-то спрашивает, что-то разглядывает, очень активный мальчик. И поболтать любит. О-о-очень любит. — Этим он в Чонгука пошёл, — голос Чимина теплеет, а девушка в удивлении округляет глаза. — Старший полковник Чон ведь немногословен и всегда сдержанный, — вспоминает врач, — из него и слова не вытянешь. На работе он зачастую был серьезен и хмур, лишь иногда он мог смеяться, и то только с Тэхеном и Намджуном. А ещё на него даже посмотреть боишься, — признается она. — Ой, это он так выделывается. В окружении близких он становится самим собой. А когда он со мной, я часто устаю от его гиперактивности и болтовни. Уставал, — исправляется Чимин и грустно улыбается, — верю, что совсем скоро буду снова уставать. Так вот, — оживляется Чимин, — один раз он та-а-ак много болтал, что я не выдержал и просто ушёл в другую комнату, а тот следом пришёл ко мне и начал ластиться, совсем как котёнок. Эти альфы с виду только нагоняют жути, а на деле… — Вот вот. Знаешь, Намджун превращается в настоящего ребенка, когда начинает всего лишь чихать. Это катастрофа! А если наряду с чихом он один раз закашляет, то всё, — обречённо выдыхает Хваса, — значит не жить всем нам на белом свете. Намджун поднимает панику и хочет, чтобы все окружающие знали о его болезни и жалели его. — Все они — большие дети, стоит с любимыми оказаться, — улыбается Чимин, а в следующую секунду пристально смотрит на Хвасу. — Ты же знаешь о нём. Все вы знаете о Чонгуке, но мне не говорите, думая, что так будет для меня лучше, и это съедает меня изнутри. Скажи хотя бы одно, — делает паузу омега, пытаясь унять возникшую дрожь в голосе, — он… он жив? — Он жив, Чимин, — берёт его руки в свои и ближе пододвигается, смотря прямо в глаза, — я правда ничего больше сказать не могу, потому что не знаю, — девушке от своей лжи плохо становится. Она на мгновенье ставит себя на место Чимина и не понимает, как он держится, как не истерит и не разносит всё вокруг. Хваса всё видит, он на грани находится, вот-вот взорвётся, и только дети в нём силы сохраняют. Ради детей он держится, себя с колен поднимает и дальше к Чонгуку идёт. — Я рад, — вымученно улыбается он и, пока слёзы не брызнули с глаз, вежливо просит Хвасу оставить одного, ссылаясь на то, что хочет спать. Врач кивает, помогает ему лечь и, укрыв одеялом, выходит с комнаты. Как только дверь закрывается, Чимина прорывает на поток слёз. Он закрывает рот кончиком подушки, чтобы не было слышно его всхлипов, и тонет в своих слезах. Чимин думает о Чонгуке — пустота сжирать начинает. Она появляется в центре и дальше по всему телу расползается, параллельно страшные картинки в мозг передаёт. Чимин хочет к Чонгуку, он сильно соскучился, того мизерного времени, что они провели друг с другом, ничтожно мало, Чимин только-только начал заряжаться любимым, как жизнь их снова друг от друга отдалила. В голове только Чонгук-Чонгук-Чонгук, и Чимин даже рад этому. Раз мужа нет рядом, то пусть хотя бы сознание не покидает. А за дверью стоит Хваса, слушает приглушенные всхлипы и чувствует себя так паршиво, что вскрыться хочется. Она поджимает губы, трет лоб и поворачивается спиной к двери, собираясь уйти к себе, как застывает от увиденного. — Привет, — улыбается Намджун и идёт к ней навстречу. Хваса сначала грубо говоря тупит, таращась на него, а потом бежит к нему в объятия. Всегда сдержанная при посторонних девушка сейчас не обращает внимания на проходящих туда-сюда работников, не думает, что подумают люди, не боится, что они узнают об их отношениях. Оказывается, людское мнение такое ненужное и ничего незначащее, когда война забирает любимых и родных. Когда возможность разлучить тебя с твоими близкими находится у неё в руках, тебе становится неважным всё вокруг. Для тебя первостепенную роль играет ты и твои люди. Хваса поняла, что допустила большую ошибку. Она держала дистанцию с Намджуном, создавала барьер между собой и им, уничтожала время, когда они могли наслаждаться друг другом, боясь того, что окружающие начнут обвинять прежде всего её в служебном романе. Она очень сильно боялась осуждения, поэтому они могли тонуть в объятиях друг друга лишь ночью, когда была возможность спрятаться от людей. Когда они находились в разлуке, Хваса поняла, что плевать на всех их, пусть говорят и думают что хотят. Она готова была волосы себе повыдирать от осознания того, что все те моменты, которые она могла бы провести с Намджуном, но так и не провела из-за собственных загонов, могут больше никогда не появится. В этот миг с ног до головы укутывает сожаление, и против него ты не в силах бороться. — Как же я по тебе скучала, — крепко-крепко обнимает его. — Пусть это будет не сон. Умоляю, пусть это будет не сон. Иначе я выберу никогда не просыпаться. — Наконец-то это случилось. Я всё-таки дошёл до тебя, моя любовь, — в макушку целует, её подбородок приподнимает, смотрит на неё и говорит, что безумно любит. Хваса расцветает, начинает светиться изнутри и, встав на носочки, целует его в губы, прижимаясь теснее. И пусть хоть польются проклятия, начнутся шепоты и переговоры, косые взгляды — на всё плевать. Хваса теряла Намджуна на время, больше терять она не собирается.***
— Тебе точно не холодно? Хваса не может не закатить глаза на шестой по счёту один и тот же вопрос Намджуна. — Ну чего ты глаза закатываешь? Вдруг тебе холодно, а ты об этом не знаешь. Я не хочу, чтобы ты простудилась. — Спроси меня лучше о чём-нибудь другом, а то весь наш разговор состоится из «ты уверена, что тебе точно не холодно?». Итак по кругу. Последний раз говорю, товарищ военный, нет, не холодно! На мне две куртки, которые ты на меня нацепил. Я выгляжу такой толстой, бесит аж! — Ерунду несёшь, — фыркает Ким Вдоволь насладившись присутствием друг друга, они единогласно решают зайти к Чимину. Хваса не упускает попытку попросить его рассказать всю правду о Чонгуке, но Намджун отказывается, хоть и чувствует, что поступает неправильно. Лист Чонгука в нагрудном кармане будто бы разъедает его кожу, постоянно о себе напоминая, но Намджун не может поступить иначе. Перед тем, как некоторые военные Чхонджу были взяты в плен, Чонгук попросил Намджуна не говорить Чимину об этом, так как обещал как-нибудь вырваться оттуда. Намджун ему на слово поверил. Сначала раздаётся стук по двери, а потом Намджун с Хвасой входят в комнату, где как и всегда не шевелясь сидит Чимин, смотря в окно, а рядом спят дети. Омега сильно похудел, стал бледным, будто готовится умереть. Ким не может равнодушно к этому отнестись. Он самого Чимина пусть и не хорошо знает, но зато знает, как сильно он любит Чонгука. — Привет, — не громко произносит генерал-майор, чтобы не спугнуть его, и делает шаги дальше. Чимин поворачивает голову и, увидев его, подрывается, пытается встать с кровати, но забывает про свое ограниченное движение, и невольно шипит, потревожив пострадавшие части тела. Намджун с Хвасой подбегают к нему и помогают устроиться поудобнее. — Рад тебя видеть, Намджун. — Я тоже, Чимин. Как ты? — Я… держусь. Намджун, где Чонгук? — блестят глаза Чимина, — умоляю, скажи мне. Только теперь Намджун понимает Хвасу. Этот еле живущий омега так смотрит на него, с надеждой, с болью и усталостью одновременно, так как вообще можно его взгляд выдержать? Как вообще можно на него смотреть в ответ, когда у него кости сыпятся, и врать? А Хваса смогла. У неё внутри сердце сжималось до точки, но она стойко лгала. — Он… Чимин, с Чонгуком всё в порядке, — уводит свой взгляд в сторону генерал-майор, а Чимин продолжает смотреть прямо в его глаза, надеясь, что он всё-таки выдаст ему правду. Нет. Бесполезно. Обман продолжается, а ему надо будет терпеть. — И ты мне врёшь, — вздыхает омега, смотря на то, как собственные пальцы дрожат, — знаешь, что самое худшее? Мне приходится принимать всё это, держаться за этот обман, потому что больше мне цепляться не за что. Скажи мне вот что, Намджун, он хотя бы жив? — Да, — поднимает голову он, — можешь в этом быть уверен, — уверенность в голосе Намджуна придаёт немного уверенности и Чимину. Чонгук жив — Чимин видит пред собой завтра: яркое, счастливое. Дышать становится легче. Намного легче. Это замечают и Хваса с Намджуном, и совсем маленький груз будто падает с их плеч. — Как себя чувствуют дети? — хочет поговорить с Чимином Намджун, а тот охотно с ним делится с последними событиями. В Чимине огонь загорелся — он хочет жить. Он хочет не просто засыпать и просыпаться, ставя себе цель поставить двух детей на ноги, хотя сам сломанный на коленях стоит, он хочет смотреть на мир горящими глазами, вести беседы, общаться, улыбаться. — Вот так и Саран стала моим ребёнком, — заканчивает свой рассказ про девочку Чимин, — Чонгуку тяжело далось это решение, мы прошли через некоторые трудности, и я возможно понимаю его в какой-то степени, но в конечном итоге он её принял. Пусть и перед самым расставанием, — грустнеет парень, вспомнив последнюю встречу. — Я восхищен вами обоими, Чимин, — честно признаётся Намджун, а Хваса, обнимая его за плечо, в подтверждение кивает. — То, что вы сделали, не может не вызвать уважения. Это настоящий подвиг. Мой восторг взлетел до небес. — Перестань, Намджун, — смущённо отмахивается Чимин, а Ким решает больше не напирать, выражая свои искренние эмоции. — Чонмин от неё ни на шаг не отходит, — говорит Намджуну Хваса, улыбаясь. — Он всегда на чеку, всё время пытается защитить её от чего-либо, неважно погодные условия это или туда-сюда снующий персонал. А Саран в свою очередь считает своим долгом заботиться о нём. Они будто родные брат с сестрой. — Он так вырос, — с нежностью смотря на спящего мальчика, выдаёт генерал-майор, — я его видел-то в последний раз, даже не помню когда, но он так повзрослел. И он так похож на Чонгука, — неосознанно повышает он голос, — то, как он сейчас хмурится во сне, точная копия выражения лица Чонгука. Надо же! — Есть такое, — улыбается он, — как Тэхён? Где он сейчас? — Он сейчас в Тэгу. Второй половинкой обзавёлся, — Ким сам усмехается на этом моменте, а Чимин с большим интересом спрашивает о человеке, в которого влюблён один из лучших друзей его мужа. — Мин Юнги. — Чего? — одновременно произносят Чимин и Хваса. — Я лично с ним не знаком, но по рассказам Чонгука знаю, «какой», — меняется интонация, — он омега-лейтенант, — Чимин вновь возвращается к воспоминаниям, где Чонгук говорит ему о сыне генерала, и сам себе отрицательно качает головой, — да быть такого не может! — Вот-вот, — тоже не может поверить в это Хваса. — Клянусь, — расправляет две руки Намджун. Следующий час они проводят за разговором, где делятся друг с другом новостями. Почти перед самым уходом Намджуна и Хвасы просыпаются дети, и Ким немного болтает с детишками, познакомившись с девочкой. Чимин обоих прогоняет, зная, как им не терпится остаться наедине. Ему точно знакомо чувство тоски по любимому человеку.***
— Так вкусно пахнешь, — убирая длинные чёрные волосы девушки, Намджун открывает себе доступ к задней части шеи и проводит носом, заставив ее вздрогнуть и тяжело дышать. Намджун обхватывает ее талию одной, сам ещё ближе пододвигается, чтобы упереться грудью о ее спину, второй рукой играет с мягкими волосами и целует в затылок. Хваса откидывает голову на его плечо, его руку своей накрывает и прикрывает глаза, а Намджун захватывает больше пространства шеи для поцелуев. Когда на ее шее не остаётся не тронутого губами Кима места, мужчина не спеша снимает с ее плеч рубашку и тут же целует. Когда рубашка полностью снята, Намджун следом снимает бюстгальтер, отшвыривая неизвестно куда, и вплотную прижавшись к ее спине, сжимает мягкую грудь. Он поглаживает, оттягивает, немного пощипывает, а Хваса превращается в лужицу. Растекается в его руках и купается в наслаждении. — Я хочу видеть тебя, — со стоном говорит она, и Намджун поворачивает её к себе, тут же напористо целуя. Он целует жадно, жестко, так нетерпеливо, будто хочет высосать из неё душу, но так, как ей нравится. Намджун, не отрываясь от её губ, укладывает девушку на постель и вдавливает своим телом, почти сразу же чувствуя, как его торс оголяется. Хваса не церемонясь выкидывает вещи куда-то в сторону. Ким выпускает её губы и сразу же принимается целовать девичью грудь, довольно улыбаясь, когда его женщина так красиво стонет и выгибается. Он одной рукой гладит грудь, сжимает, губами целуя и слегка покусывая, а второй проводит по животу, спускаясь всё ниже. Она выгибается, тяжело дышит и пытается не сойти с ума от его действий. Намджун знает каждый участок, знает, где нужно надавить, поцеловать, поласкать, укусить, чтобы насладиться её стонами сполна. А на стоны Хваса не скупится. — Ох… Намджун, — тянет его имя врач, пока его рука бродит по внутренней стороне бедер, а язык ласкает грудь. Она автоматически сводит колени вместе, но Ким прикладывает силу и держит для себя её ноги разведёнными. — Наша разлука даёт о себе знать, — говорит Намджун, добравшись до её промежности, — совсем отвыкла от меня, такая чувствительная, даже погладить себя не даёшь, — улыбается. — Всё это слишком, Намджун, — сбито произносит она, откидывая голову, — мне так хорошо, что я задыхаюсь. Кажется, что ещё немного, и я улечу. — Я с тобой. — Без сомнений, — уверенно говорит она и тянется к нему, тут же целуя глубже. Она крепко держит его за шею, а он удобнее располагается, переносит вес на локти и снова раздвигает её ноги. Он плавно входит в её тело, она отрывается от его губ, только потому что откидывает голову назад и выгибается, как кошка, наряду с тягучим стоном, который пробуждает в Намджуне вулкан. — Не больно? — держит её талию и проводит губами по шее. — Терпимо. Пожалуйста, двигайся, — Хваса в подтверждении своих слов покрепче окольцовывает ногами его спину и, чуть подавшись вперед, целует его в область сердца. Намджун кивает, ведёт руками с талии до плеч, прижимает к себе, и, коснувшись лбом её лба, начинает движение. Он не срывается на бешеный ритм, не отпускает контроль, не вбивается в её тело, как оголодавшее животное, а ждёт пока её тихие стоны сменятся громкими и потерявшимися в наслаждении. Когда Хвасе действительно становится хорошо, Намджун со спокойной душой утоляет свой голод, ритмично вбивая её в железное изголовье кровати. Движения его быстрые, точные и местами грубоватые, но не настолько, чтобы ей стало больно. Хваса двигается ему навстречу и купается в чистейшем наслаждении вместе с Кимом. Пока толкается, Намджун не перестаёт её целовать, куда только его губы достают. Чаще всего он целует её губы, но прерывается на подбородок и на шею. — Я тебя люблю, — признаётся он и вновь спускается к груди, кусая, сжимая и лаская. Упругие полушария — его слабость, и он ничего с собой поделать не может. Каждый раз, когда он вбирает грудь в рот, Хваса вздрагивает, будто ток прошёлся по всему её телу. Прямо сейчас тело Хвасы — оголённый нерв. Тронь, и её разорвёт. — Я тебя люблю, — еле говорит она, практически ничего не соображая, кроме члена внутри. Она чувствует, как подходит к концу, и тянет руку, собираясь помочь себе быстрее достичь пика, но Намджун ловит её ладонь и подносит ко рту, оставив нежный поцелуй. Хваса возмущённо смотрит на него, кажется, даже обижаясь, но он усмехается и переворачивается, оказавшись на спине. Он дарит ей власть над собой, а Хваса с благодарностью принимает и, убрав мешающие пряди длинных волос, оставляет поцелуй на переносице. Намджун фиксирует руки на талии, а она начинает движение вверх-вниз, постепенно ускоряясь. Спустя пару минут Намджун сам вскидывает бёдра и теперь уже сам руководит процессом, после того, как Хваса призналась, что устала. Хваса буквально лежит на нём, имея способность лишь тихонечко стонать и шептать, что очень сильно его любит. — Намджун, — тянет последнюю гласную девушка, закатывая глаза, — я… я не могу, — слова получаются невнятными, местами проглоченными из-за наступающего оргазма, но Ким всё понимает, знает, какое наслаждение дарит своей королеве, а поэтому выкладывается по полной для того, чтобы дойти до крышесносного финала. А спустя пару секунд каждый из них видит фейерверки в глазах, чувствует сладкую истому, растекающееся по всему телу. Оба дышат в унисон, одновременно больше заглатывая воздуха и так же выпуская, несмотря на оборванное дыханье. Девушка уже полностью лежит на нем, не имея сил хотя бы лечь рядом, а Намджуну только в радость ощущать её вес на себе. Он аккуратно убирает слипшиеся волосы с её лица и нежно-нежно целует, не торопясь выходить из неё. — Сильно устала? — в самое ушко тихо говорит, сжимая в руках ягодицы своей женщины. — Я ещё хочу, Намджун. — У нас вся ночь впереди, душа. Я сделаю, всё, что захочешь.***
— Здравия желаю, товарищ полковник, — отдаёт честь вошедший солдат, — вызывали. — С тобой всё нормально? — Тэхён вообще не ожидал услышать от Юнги официальное обращение, — какой ещё товарищ полковник? — Расслабься, я просто пошутил, — ближе подходит лейтенант и улыбается, — зачем позвал? Уже одиннадцатый раз за сегодня. Все подозрительно косятся на меня каждый раз, когда ты меня вызываешь. Особенно этот старшина… — Сон? — называет его фамилию Тэхён, нахмурив брови, а Юнги кивает. — Значит я с ним разберусь ещё раз, — уверенно говорит Тэхён, а потом жалеет о сказанных словах, потому что Юнги округляет глаза и хмурится. Только что Ким сдал самого себя. — Что значит ещё раз? Тем вечером, когда явной войны ещё не было, Тэхён был очень злой. Он взваливал свою злость на то, что не выспался, хотя знал, что истинная причина кроется не в этом. Гнев в нём вспыхнул, подобно огню, когда он увидел старшину. Перед глазами тут же появилась сцена, где он и его дружок дрались с Юнги, оскорбляли его и унижали, хоть и прошло чуть больше четырёх дней с того события. Тэхён в тот вечер ушёл, не помог, не постоял за честь солдата-омеги, а все следующие дни заживо сжирал себя. Чувство вины душило его каждый раз, когда он видел, как Юнги усиленно изображал равнодушие и стойкость, в то время как его тело горело от полученных травм, а гнев кружил голову, когда видел, как этот Сон беззаботно дурачился и смеялся, отлежавшись в госпитали два дня. Тэхен знает, что Юнги может избить до смерти, но он его пожалел, поэтому тот так легко отделался. Тэхёну безумно хотелось сломать все его конечности, искромсать, изуродовать, сделать больно, но это точно не из-за какого-то лейтенанта. Себе он говорит, что желание навредить пробудилось в нём из-за подлых человеческих качеств старшины. С этим пониманием Киму легче дышать. А позднее будто сама судьба услышала его желание и предоставила такой замечательный шанс отомстить. — Здравия желаю, товарищ полковник, — нервно отдаёт неожиданно появившемуся полковнику честь старшина, как и другие солдаты, понимая, что они попались за нарушение устава. Они переглядываются между собой, мол, какого чёрта он здесь делает, его же тут никогда не было в такое время. — Все бегом марш в казарму, кроме старшины Сона, — отдаёт приказ Тэхён, а те немедленно выполняют. Сон смирно стоит, внутри себя не понимая, что хочет Ким Тэхён. А полковник смотрит на него и уже видит, как возвращает ему его же удары, которые он наносил лейтенанту, в стократном размере. Тэхён смотрит на него, будто что-то выжидает, а потом резко пинает того по коленям. Старшина падает, чувствует сильную боль, но снова принимает стойку смирно. Тэхён бьет его снова. Следующим утром среди солдат идёт активное обсуждение, пока они быстро собираются и заправляют свою постель. Речь о том, что старшина Сон лежит в больнице с тяжелыми травмами. Солдаты в шоке от того, что за такое не очень страшное нарушение — нахождение в зоне тренировочной площадки после 22:00, их товарищ получил сильное наказание. Они просто не знают, что Тэхёну просто подвернулся повод, чтобы избить его, и он отыгрался. Отыграется и ещё раз, если он заставляет некомфортно чувствовать Юнги. Тэхён всегда готов. — Да так, неважно, — отмахивается Тэхён, стараясь не замечать, как Юнги недоверчиво щурит глаза. — Вечером мы выедем в город. У моего знакомого есть тут дом, но он сейчас пустует. Он в нормальном состоянии. Можем там переночевать. — Зачем? Ещё и идти в чужой дом. — Потому что, — закатывает глаза Ким, — я не хочу, прячась от всех, словно я преступник какой-то, идти к тебе глубокой ночью и уходить в четыре часа утра, чтобы не дай Бог никто нас вдвоём не увидел. — Но мы не можем объявить о нас, Тэхён, — хмурится Юнги, а потом оказывается прижатым к груди альфы. — Именно поэтому я хочу, чтобы мы уехали. Всего лишь на одну ночь. Пожалуйста. Тебя слишком мало, — дышит запахом Юнги Тэхен, — возможно я странный сейчас, но мне тебя сильно не хватает. Я всё время ищу тебя глазами, всегда хочу держать твою руку и быть с тобой. Знаешь, я и сам немного в удивлении за своё поведение, но думаю, это именно то, что вытворяет любовь. Я будто подсел на тебя, как на самый дорогой и сильный наркотик. — Тэхён, — смотрит в его глаза Мин и утопает в искренности Кима. — И со мной любовь творит странные вещи. Посмотри на меня, я меняюсь на глазах, даже я сам себя не узнаю. Я стал чаще улыбаться, стоит мне просто представить тебя, витать где-то в облаках, а окружающие теперь задерживают на мне взгляд. Я тоже хочу быть с тобой и днём, и ночью, но я не могу себе этого позволить. Мы не можем этого позволить. Пока нельзя, — Юнги видит, как грустнеют глаза полковника, — но и не находиться рядом друг с другом нам тоже нельзя. Я без тебя будто задыхаюсь. Поэтому поехали сейчас, Тэхен, не хочу ждать вечера. Я как раз уладил свою работу. Но надо сделать так, чтобы этого никто не заметил. — Возьми с собой гражданскую одежду, езжай на машине в сторону города и жди меня на первом переулке. Я выеду за тобой через полчаса.***
После прибытия в город они оставляют машины на одной из главных улиц и решают немного пройтись, посмотреть как живёт город и его жители. Жизнь здесь идёт своим чередом, но упоминания о войне тут не игнорируются. На стенах висят самодельные плакаты, призывающие остановить войну, буквы которых стёрлись из-за снега, в кое-каких местах проходят сборы, где добровольцы отправляют армии продукты питания, теплую одежду, какие-то средства гигиены — у кого что есть, некоторые посреди улицы поют военные песни, несмотря на то, что на улице слишком холодно, а некоторые собирают вещи и уезжают подальше. — Всё равно душа неспокойна, — признается Юнги, — я нарушил правила, покинул штаб и прохлаждаюсь тут. Но с другой стороны, мне нравится проводить с тобой время и делать всё, что захочу, не беспокоясь о том, что кто-нибудь нас увидит. И опять же, я не могу расслабиться, зная, что фактически сбежал с работы. — Твой начальник тоже филонит, — усмехается Тэхён, имею ввиду себя, — я говорю себе, что сегодняшний поступок — необходимость для нас двоих. Ты сам знаешь, мы подходим к концу, и мне становится страшно от мыслей каким будет этот конец. Всё может перевернуться в один момент, — Тэхён внимательно смотрит в глаза Юнги. Юнги прекрасно всё понимает. Он тоже боится потерять Тэхёна. — А пока я хочу воспользоваться этой возможностью и побыть с тобой подольше. Знаешь, в последнее время я часто сожалею о времени до войны. В том плане, что мы могли столько времени быть вдвоём, не тратя его на вечные перепалки и ругань. Мы с тобой часто и очень сильно ругались, — с улыбкой вспоминает Ким. — Я ни о чём не жалею, — говорит Юнги, — если бы была возможность пройти всё заново, я бы прошёл. То, что было между нами, очень ценно для меня, потому что те отношения были искренними, они шли с самого сердца, в них не было фальши. Мы не нравились друг другу искренне. — И как только эта неприязнь превратилась в любовь? — сам себя спрашивает Тэхён, а Юнги счастливо улыбается, наклонив голову вниз. — Мир удивителен, правда? Люди удивительны, — смотрит на него Юнги, а Ким сильнее сжимает его ладонь в своей.***
Темнеть начало рано. Юнги не любит зиму. Холод и редкое появление солнца всегда наводит на него грусть и тоску. В этом году зима пришла слишком рано, будто объединяясь с войной против их всех. На часах, которые почему-то всё ещё работают, стрелка стоит на отметке «8», за окном ничего не видно и бушует буран. Юнги хмурит брови: бурана им точно не хватало. Он сидел возле окна и не чувствовал, как сквозь мелкие щели дует ветер, потому что на нём был накинут тэхёнов тулуп, пока сам альфа разжигал печь. Дом, в котором они остановились, отличался от тех, что в городе. Он был выполнен из дерева, одноэтажный и состоял из двух комнат. А ещё он стоял почти на отшибе, на окраине, где населения было мало. Когда они вошли внутрь, Юнги тут же сковало неприятное ощущение. Атмосфера этого дома не нравилась ему от слова совсем, но вида он не подал. Главное, что он тут с Тэхёном и им тут никто не помешает. Кроме бурана, который будто заглядывает им в маленькое окно и стучит. — Сейчас здесь будет тепло, — сказал Тэхён, наблюдая за разгорающимися дровами. Им повезло, что возле дома были оставленные хозяином пеньки, которых он быстро порубил. — Сейчас ты согреешься. — Мне не холодно, Тэхён, — ответил Юнги, с улыбкой наблюдая за действиями Тэхёна. — Это тебе холодно. Ты сидишь без верхней одежды. — У меня сердце горячее, — подмигнул он ему через плечо, а омега тихо рассмеялся. — Ну вот и всё, печь хорошо горит, — в подтверждение своих слов он закрывает дверцу и берёт в руки пустой эмалированный чайник. — Пойду наберу снега. Потом с тобой чай попьём. — Я тебе помогу, — встаёт со стула Юнги, игнорируя «на улице холодно, ты можешь заболеть, останься здесь». Тэхён лишь вздыхает и идёт к входной двери. Он слегка толкает её вперёд, но из-за бурана она всё равно сильно бьётся о стену. Непогода обрушает всю свою мощь на обоих. Потоки ветра очень сильные, а жесткий снег нещадно бьёт по лицу и попадает в глаза. Тэхён, одной рукой ведёт за собой Юнги, пытаясь укрыть его от бурана и потому что сугробы намело, а второй крепко держит чайник. — Давай не будем идти дальше. Набери здесь. Ты без тулупа, — Юнги правда беспокоится за него. Он сам стоит в двух тулупах и всё равно мёрзнет, а Тэхён вообще раздетый. Сейчас Мин жалеет о том, что сказал, что хотел бы попить горячего чая. Сейчас они могли бы сидеть под одеялом и слушать треск дров, прижавшись друг к другу. Тэхён зачерпывает снег в чайник и, набрав достаточное количество, не даёт Юнги идти первым, а вновь ведёт его за собой, чтобы ветер его меньше обдувал. Пока Тэхён ставит чайник на плиту печи, Юнги уходит в другую комнату и подготавливает пружинистую кровать, предварительно стряхнув все одеяла и подушки. Он брезгливый, на самом деле. — Тэхён, ты закончил? Пойдём скорее в кровать. — Ох, как же приятно слышать такое, — игриво произнёс он на ходу, а потом, встав ближе, обнял его за талию. — Я имел ввиду погреться, — цокает Юнги недовольно, но всё равно откидывает голову на плечо альфы, пока он целует его шею и руками водит по телу. — Ты замёрз, я тоже немного, давай под одеяло, — Тэхён чуть отстраняется от него и говорит «давай», а потом поднимает омегу на руки, улыбнувшись на лёгкое возмущение Мина. Он аккуратно кладёт его на постель, а следом ложится и сам, тут же сгребая его в свои объятия. Юнги моментально расслабляется в его руках, а странная скованность его отпускает. — Ты только не усни, — нежно гладит он по волосам Юнги. — Подождём, пока чайник закипит, выпьем чаю, а потом ляжем спать. — Я и не хочу спать, мне просто слишком хорошо в твоих руках, — Юнги довольно подставляет лицо под поцелую старшего. — Воевать дальше будет тяжело. Страшно думать о том, чем всё это закончится. — Не думай, Юнги. Я тоже стараюсь не думать. Мысли имеют свойство пугать больше, чем сама реальность. Ни о чём не думай, не надо. Всё будет так, как должно быть. Наша судьба расписана, поэтому никуда от неё не отвертишься. — Расскажи мне о том, как ты оказался в армии, — Тэхён не сразу отреагировал на просьбу Юнги. Он задумчиво молчал, пальцами поглаживая его ладонь, а лейтенант уже пожалел, что ляпнул такое. Он думал, что может развязать разговор, но судя по всему эта тема не очень приятна Тэхёну. — Если ты не хочешь говорить, то не надо. Поговорим о чём-нибудь др… — Я пришёл сюда после того, как убил его, — Юнги затихает, — ту тварь, который убил мою маму. Я был тогда подростком, мне некуда было бежать, я боялся, что меня найдут. Все те годы, до его убийства, я рос с целью отомстить. Мне нельзя было умирать, пока я его не убью, хотя я не ел неделями, спал на улице. Я своей цели достиг и думал, что мне можно было умирать. Но я не захотел, я хотел жить и добиться справедливости, достичь независимости в любом её виде. Поэтому я убежал в армию, потому что хотел дальше жить, да и идти мне больше некуда было. Я и сам не заметил, как мне нравилось быть солдатом и бороться за независимость. — Как же ты сумел сохранить в себе силы… Ты очень сильный человек, Тэхён. — Как и ты, — целует его в переносицу альфа, — потом я познакомился с Чонгуком, Намджуном, с тобой. Как-то так. — Слушай, — оживляется Юнги и кладёт подбородок на грудь Тэхёна. Он хочет перевести тему. — А что ты думал и испытывал, когда в первый раз увидел меня? — Восхищение, — честно признался Тэхён, на мгновенье возвращаясь в то время, когда увидел в армии вечно хмурого омегу, — я никогда этого не показывал, но я был восхищён тобой. Маленьким и очень вредным омегой, сила которого превосходит всех солдат в армии. Ты был очень красивым, несмотря на то, что всегда злился и раздражался, — Юнги ощутимо щипает его бок, а Тэхён тут же, поняв свою ошибку, исправляется, — то есть, ты и сейчас очень красивый, — Юнги одобрительно кивает и слушает его дальше. — Мне очень хотелось с тобой познакомиться, ты сильно меня интересовал, но на каждую мою попытку ты кидался шипами. Помню, как я просто поздоровался с тобой, а ты меня послал. Я тогда подумал, что ты много на себя берёшь. А потом я узнал, что ты сын генерала, и подумал, что омега, взгляд которого я боюсь пропустить, просто высокомерный. А теперь встречный вопрос, какого впечатления обо мне был ты? — Нуу, — тянет Юнги, а Тэхён щипает его за задницу, — ты мне сразу понравился. А потом начал сильно раздражать. Да так, что мне хотелось врезать тебе по твоему красивому лицу. — И врезал же. — Я извинился же тогда, — цокает Мин, — я не специально. — Да-да, конечно, ударить автоматом человека по яйцам, который вообще стоял за километр от тебя, получилось и вправду не специально, — ехидничает Тэхен, а Юнги, чуть поднявшись, ласково целует его в щёку. — Ну прости. — Кажется, чайник закипел. Пойдём, отведаешь наивкуснейшего чая в мире, сделанный руками самого сильного мужчины. — Ты вообще не знаешь, что такое скромность. На самом-то деле, Тэхён оказался полностью прав. Чай получился правда восхитительным, хоть и дело это не требует много ума. А запивать им лепёшки под треск еле разгорающихся деревьев — одно удовольствие. Они вкусно перекусывают и разговаривают на разные темы, забывая про время. — Что-то метель рано началась в этом году, — говорит Юнги и трется щекой о ладонь Тэхена, пока он второй гладит его живот. — Щекотно, — чуть жмурит глаза младший от приятных ощущений, а Тэхен целует его в нос. — И не говори, — соглашается с ним Ким, а ветер страшно завывает будто бы в подтверждение. Сила ветра настолько мощна, что Юнги кажется, что совсем чуть-чуть и они останутся без окна. В углу первой комнаты горит печь, но треск горящего дерева проигрывает на фоне громкого воя. Одинокая лампочка качается из стороны в сторону из-за проникающего в помещение сквозь небольшие щели окна бурана и издает не самый приятный звук. Нельзя сказать, что Юнги боится, но чувствует он себя некомфортно точно. Спасает только то, что он прижат к Тэхену вплотную. Полковник крепко его обнимает, гладит его тело и обдает шею горячим дыханием. До одури приятно. Внезапно шатающаяся лампочка перестает гореть, в следствии чего в доме теперь отсутствует какой-либо источник света (свет огня из печи недостаточно освещает), а Юнги невольно вздрагивает, обеспокоенно спрашивая Тэхена что случилось. — Тише-тише, трусишка. Буран видимо оборвал провода на улице, и поэтому нет электричества. — Сам ты трусишка, Тэхен, — недовольно отвечает Юнги, хотя напряженность никуда не уходит. Он не может успокоиться, тело будто скованно, эта какофония звуков держит его в напряжении, а отсутствие света добавляет еще большего дискомфорта. Юнги не хочет думать о том, что ему страшно. Это стыдно. — Не злись. И я с тобой, Юнги, — Тэхен чуть привстает и оказывается над омегой, расставив локти по бокам. — Расслабься, солнце. Я здесь, рядом и ничему не позволю навредить тебе. — Я не знаю, что на меня нашло, — честно признается Юнги, хоть и нелегко это делать. Он должен бояться лишь того, что его родину могут уничтожить, а не странной атмосферы в этом незнакомом доме. Как маленький ребенок, в самом деле. — Что-то мне неспокойно. — Я отвлеку тебя. Доверься мне, — басит Тэхен и целует его в губы. Юнги обхватывает его шею и сам целует напористее, позволяя старшему углубить поцелуй до поджимающихся пальчиков ног. Они целуются долго, жадно, местами грубо, до дрожи во всём теле и сбитого дыхания. Юнги будто свечка: плавится, когда альфа задерживает свои ладони на одном из участков его тела. Несмотря на то, что в доме прохладно, а одеяло не греет, как надо, тело Тэхёна горячее лавы. Сколько бы Тэхён не прижимал его к себе, Юнги не мог нормально согреться, а сейчас сам откидывает одеяло куда-то на пол из-за жара. Поцелуи и касания Кима создали настоящий пожар. Очень жарко. Буран ни на минуту не стих, даже наоборот. Потоки ветра воют, как в страшной истории, связанной с нечистью, лампочка продолжает издавать скрип, темнота в помещении будоражит сознание, заставляя его вырисовывать какие-то силуэты, но всё это превращается в ноль, когда Тэхён трётся о его бедро, параллельно целуя его лицо, шею и грудь. Юнги ничего не заботит, кроме Тэхёна одного. Он неосознанно шире раздвигает ноги, поджимая колени ближе к груди, а альфа теперь имитирует толчки, низким тоном говоря про то, как Юнги сносит ему крышу. — Тэхён, давай же, — шумно выдыхает Юнги, втягивая живот, когда Тэхён оставляет там поцелуй. — Что? — не отрывается от своего занятия он, продолжая целовать впалый живот. Юнги начинает громко вдыхать и выдыхать, выгибая спину. — Я хочу, как положено, — берёт его лицо в руки Юнги и тянет на себя, смотря ему прямо в глаза, такого любимого, родного и горячего. Юнги буквально тонет в любви к нему. Он его так сильно любит, что дыхание сбивается. Тэхён это знает. — Сделай это, Тэхён. Ким снова целует его в губы, но коротко. Он сдирает одежду с обоих и плавно входит, наблюдая за тем, как закрываются глаза парня и открывается рот, чтобы заглотить больше воздуха. Юнги такой красивый, божественный и прекрасный, и от осознания того, что этот потрясающий парень лежит сейчас под ним и стонет его имя, кругом идёт голова. А Юнги проводит по его мускулистому телу, будто обжигается, когда трогает выпуклые и сильные мышцы, и сильнее выгибается, понимая, с каким умопомрачительным мужчиной он занимается любовью и владеет его сердцем и душой. — Так приятно, — еле понятно говорит Мин, не зная куда деться от наслаждения. Он крутит головой во все стороны, сжимает простынь в руках, сползает с подушки и прячет лицо в ладони, в то время, как Тэхён переходит на резкие движения и крепко держит его за бёдра. По поджарому телу скатываются капли пота. Полковник меняет темп, немного затихая, лишь для того, чтобы продлить это удовольствие, а потом снова двигается быстро и с силой. Тэхён знает, какой ритм выбрать, когда замедлиться, когда толкаться в Юнги жестче, чтобы он потерял связь с этим миром и улетел в пространство космоса, с собой забрав альфу. Он перестаёт двигаться, выходит из тесноты и улыбкой отвечает на немой вопрос в глазах Юнги. Тэхён бегло целует его в губы, а потом аккуратно переворачивает его на живот. Альфа ложится на него полностью, но вес распределяет на руки, согнув их в локтях. Он касается своим лбом его затылка и входит, не видя, как закатывает свои глаза омега. Такое положение их тел Юнги определённо нравится. Заполненность чувствуется по-особенному и вес Тэхёна действует на него по другому. Мысль о том, что он, всегда гордый, сильный и стальной, сейчас лежит под альфой и позволяет творить ему со своим телом всё, что угодно, взрывает в нём вулканы. А Тэхён и вправду распоряжается его телом, как хочет, заставляя Юнги каждую секунду громко стонать от взрыва эмоций покусывать его жилистые руки. Лёгкие укусы заводят Тэхёна ещё больше, поэтому он сильнее увеличивает амплитуду движений. Юнги хватает пару-тройку толчков, чтобы громко застонать и задрожать всем телом, чувствуя, как что-то горячее внутри проходится по всему телу. Следом за ним, достигает пика и Тэхён. — Я тебя не раздавил? — Тэхён боится, что мог полностью навалиться на него, когда его голова толком не соображала. — Нет, не вставай пожалуйста, — всё ещё часто дыша говорит Юнги и одной рукой давит на спину Тэхёна, заставляя его плотно лечь на себя. Тэхен упирается кончиками локтей на кровать, а руками крепче обнимает омегу, целуя его за ухом. — Вот бы продлить этот момент на вечность, — подставляет себя под поцелуи полковника Юнги. — Не было бы никакой войны, опасности и смертей. А я бы не вылезал из постели вместе с тобой. — Ну да, конечно, полковник Мин, — смеётся Тэхён, — нам ли обоим не знать, как ты без своей работы жить не можешь. — Всю романтику испортил, — цокает Юнги и закатывает глаза на тэхёновское «ты знаешь слово романтика?». — Почему ты говоришь про мою работу, пока я голый лежу под тобой? — пытается лечь на спину Мин, то Тэхён не даёт, сжимая его ягодицы. — Понял принял, лейтенант Мин, про работу ни слова.