Пазлы

      Эвон появилась на свет вместе с вылетевшей из уст ее отца фразой «Croire à son etoile»*, когда солнце то выходило из-за облаков, то снова исчезало за ними, словно моргает.       Мать девочки на второй день после ее рождения устремилась к воде «охлаждать разум», будто бы ничего серьезного не случилось, но на самом-то деле в жизни женщины произошло кое-что чрезвычайно весомое – освобождение. Для Флави Обье беременность была пыткой, тоской и потерей красоты, потому что с подросткового возраста она считала себя манекенщицей, являясь таковой всю свою сознательную жизнь. Женщина мечтала о продолжительной славе и овациях, о крупных модельных контрактах, о поклонниках, увивающихся за ней мошкарой в лунном свечении и находящих ее загорелое лицо желанным, но на деле же, еще не достигнув поставленных целей, оказалась в один день в положении, а позже располневшей, печальной и холодной ко всему живому. Так случается, когда вживаешься в свою придуманную роль, забывая или не зная о своем подлинном предназначении. Но эта причина никогда не являлась единственной и главной, истина крылась глубоко и долго не была озвучена.       С мужем их свела игривая случайность – они столкнулись, как волна и берег, летом 1999 года на рынке Кур Салейа в Ницце, прославленном, прежде всего, цветочными композициями. Флави отправилась за свежими фруктами, а молодой человек с приветливым видом, стоя за ней в очереди, подглядел за размерами покупок девушки и посоветовал ей поменьше беречь фигуру и купить больше продуктов, иначе она упадет в обморок от всех тех ароматов, что парят вокруг. Она в ответ посоветовала не баловаться вином, чтобы у него было поменьше смелости выуживать из-за пазухи свои советы для малознакомых дам, но больше добавить не смогла ничего, потому что Аим Обье был неотразим, как ее любимое созвездие Волосы Вероники. Он предстал перед ней тем странным днем, когда она сама вынырнула из похмелья и плохо себя чувствовала, чтобы рационально мыслить. Парень в смешной гавайской рубашке понял ее колкость как вызов, как знак, как подмигивание, после которого уже не можешь оторвать взгляда, потому что ожидаешь подвоха. Шагая за ней попятам, он не смог оставить ей шанс избежать их дальнейшего романа, и так случилось, что Аим еще при первой волне взаимодействия отпечатался на сердце Флави – она не успела определить, почему и что же делать, поэтому что-то решило за нее не ускользать от знакомства. Обычно так берег не может убежать от моря.       Они болтали друг о друге, сидя на горячей лавочке, много шутя и смеясь, потягивая газированную воду из одной бутылки, но каждый из своей трубочки. Аим убирал солнце с лица девушки своей ладонью и широко улыбался, уже рассчитывая, что снова и снова будет защищать ее и от всего другого. Он смотрел на нее, будто под микроскопом, и это не было тактичным, но смущало разве что только его самого.       В первой их встрече, казалось, не было исключительности. Они нашлись, словно об этом договорившись. На прощание он подарил ей букет фиолетовых гортензий, которые приобрел еще на площади, но все время держал в своей продуктовой сумке, выражая свое желание понять светловолосого ангела, как он обличил ее в своей памяти, а она поделилась с ним своим любимым местом, где ежедневно бродит в вечерней прохладе. Он всегда будет оставлять за собой вместо словесного прощания цветок или камень – будь то лунный или агат с тайным значением не из побуждения играть, а чтобы привнести смысл в пустую жизнь на лазурном берегу, потому как ему казалось, что не люди живут на этой удивительной земле, а сгустки гордости и тщеславия сорняками окутали эти места.       Флави искрилась во внимании и нежности, словно чистое звездное небо, – настолько сильно любовь объяла ее. Она питалась чувствами Аима, жила в них и тонула, чтобы не потерять себя. Кажется, она никогда никого не любила. Кажется, она никогда не любила саму себя, да и не знала.       Средиземное море не раз подглядывало за их разговорами, поцелуями и прогулками вдоль берега. Остывший песок они вместе с обувью приносили в свои апартаменты, а на утро просто-напросто не успевали вытряхнуть, и каждый из них так и ходил первые полчаса нового дня с теми самыми песчинками, что невольно сбежали с пустующего пляжа.       Никто из них двоих ни разу не ревновал друг друга, они не знали громких ссор или странных вопросов. Вдвоем они имели большой круг общения, в который входили прекрасные и нелицеприятные люди одновременно, и первой причиной было богатство, а второй – слабость, и ни одного дня не ощущали скуки за тот первый год, когда их чувства еще не были изношены до дыр.       Возлюбленные задумывали не завтра, так однажды точно покинуть Францию, если не Евразию в целом, но на решительные действия так и не отчаялись. В то апрельское утро, в какое Флави узнала, что ждет ребенка, она проплакала целые сутки, а Аим, поначалу счастливый, засел за вином и мыслями, изменившись из всегда хохочущего в печального и закрытого человека.       Для беременной женщины нахождение в летнюю пору на Французской Ривьере было счастьем. Но печаль, что жила в сердце будущей матери Эвон, разрасталась с каждой минутой, создавая кратеры, которые со временем нельзя будет никак залатать, неважно где и с кем в дальнейшем она окажется.       Пара долго не знала, кто у них будет – мальчик или девочка. Аим всячески фантазировал, какое имя сложено лучше – Вивьен, Эвон либо Татин для девочки или Лазар, Фабьен, Мишель, Дайодор, Эдмонд либо Жером для мальчика. Мужских имен, казавшимися ему звучными и знаменательными было на три больше, чем женских. Потому он взял это за знак и предопределил, – точно родится парень, который будет так же красив, как его мать, и настолько же весел, как его отец. Но, впервые не так поняв себя же, он увидел и узнал в новой жизни, в маленьком тельце девочку и рассудил, что она будет не Вивьен и не Татин, а Эвон, что значит «тисовое дерево» – дерево смерти и бессмертия. Он чувствовал, как и во многие разы, кроме этой оплошности с гаданием пола ребенка, что в этот мир пришел особенный человек, и солнце тоже поспособствовало в этом.       С февральским настроением в жизнь двух человек нагрянул кризис – Флави заключила в себе послеродовая депрессия и зачатки более серьезной проблемы, и она уехала на лечение то ли в Лион, то ли в Париж, всегда перемещаясь, а Аим переживал три проблемы одновременно: воспитание ребенка без матери, проблемы в отношениях с любимой женщиной, переживания о здоровье жены и будущем ребенка.       Аим и его мама занимались улыбающейся Эвон, в то время как Флави в большинстве случаев пила антидепрессанты и не знала, как растет ее ребенок. В какие-то особенно тяжелые зимние вечера она поглядывала на себя в зеркало и мечтала вернуть все назад и никогда не оборачиваться на того прекрасного юношу в яркой рубашке, потому что осознавала кое-что в себе, отзывавшееся болью в груди, – она недостойна быть матерью. Флави пыталась вылечиться от безнадежности, что возникла еще на озаренной солнцем площади с цветами и продуктами. Она с самого детства боялась обрести любовь, которую не заслуживает и которую впоследствии обрела, не обнажившись полностью. Ее проблемы, как те песчинки с пустого ночью пляжа, накапливались, только не в обуви, а в ее голове, которую не так просто почистить, нежели туфли. Она ощущала, что испортила жизнь своим двум близким людям – мужу и ребенку, но не смогла ничего изменить. В конце концов, женщина в одном точно была непростительно виновна – она не дала шанс самой себе. Но время не возвращается назад, и солнце не перестает светить в дни, когда хоть одному живому существу невыносимо плохо. Она не знала, куда себя девать, как носить эту сложность на душе: ребенок, которому она боялась передать психологическое заболевание, – хорею Гентингтона – наверняка никогда не поймет причины ее поступков.       Родители Флави оберегали дочь и тщательно следили за ее жизнью, и она всегда тосковала без доли свободы. В какой-то миг, когда в ее подростковом организме бушевали гормоны, она не стерпела контроля над собой и переехала в Ниццу, чтобы жить иначе. В семнадцать лет она уже строила образы успешного человека и примеряла их на себя, словно новые джемперы. Но все, что уже успело случиться в ее недолгой жизни, не закаляло девушку, а только препятствовало и сжимало в узких тисках.       В один день, за несколько месяцев до первой встречи с будущим мужем, Флави сразу узнала несколько известий: ее мама больна, болезнь прогрессирует, и сердце всячески подводит женщину, а еще, что помимо кровных уз, хорея уже сидит в организме у девушки и ждет своего часа, и изменить это невозможно. Девушке уже было двадцать четыре года, а это значило, что не сегодня-завтра на пороге дома ее будут ждать первые симптомы. Болезнь проявляется медленно и незаметно на первых порах, но то, что она остается с человеком до конца – совершенно точно; то, что она передастся по наследству рожденному ребенку – вполне вероятно.       На тридцатом месяце от роду Эвон не знала, как выглядит ее мать. Фотографии не оставили бы должного впечатления, да и Флави перестала бывать перед камерой, потому что, как недавняя манекенщица, она не желала быть запечатленной ни на одном кадре, ни в том состоянии, в котором она находилась, ни вообще, начиная со дня появления округлого живота. Сама женщина уже и не знала, когда заживет нормальной жизнью. Эвон, несмотря на этот разительный пробел в общении со вторым родителем, не была несчастна, наоборот – ее отец был хорошим человеком, и сосредоточил любовь и силы на ребенке. Некогда было горевать, да и не с кем – в своей дочери Аим видел успокоение и желание жить. Возможно, считал он, иногда людям стоит встретиться хотя бы для того, чтобы зародилась новая жизнь.       По истечении времени конфликты, которые нельзя было избежать, решались в сухой переписке, но не в судах и не у психотерапевтов. Аим не успевал беспокоиться о некогда самом любимом человеке в его жизни, и бывали такие дни, когда он невольно ощущал себя вдовцом, у которого пропала жена, потому что от прежней жизни остались лишь воспоминания и пепел.       Аим узнал о болезни, какая тревожит его жену от ее тети в случайном телефонном звонке по случаю третьего дня рождения дочери, и не стал приносить еще большие потрясения Флави, беспокоя ее и врываясь туда, где она захотела остаться. Он стал посылать ей цветы вместе с письмами, в которые помещал маленькие фотографии Эвон. Дочери он рассказывал о светловолосом ангеле, ее маме, какой, по легенде, проживает в горах, чтобы набраться мудрости от богов и вернуться в семью, поделившись знаниями, потому что это наивысшая цель – передать своему ребенку исключительный опыт. Но чуда не произошло – Флави с каждым годом становилось все хуже, она не стремилась к солнцу, как цветы, какие получала от мужа, она просто угасала, не в силах захотеть жить иначе. Она свыклась со всем, что предстояло вынести, и улыбалась только во сне, где видела то время, которое они вместе с Аимом тратили друг на друга. Пару раз, в 2008 и 2010 годах она приезжала и смотрела на дочку издалека, уже приготовившись к худшим последствием своего нежелания бороться за лучшую жизнь. Во многом она просто боялась, что так будет сложнее оставлять семью, и ни разу не обняла Эвон, а нестареющий будто мужчина стал сильно чужим и очень далеким, как и все то время в неумирающем прошлом.       Упорхнув из жизней всех тех, кому когда-то удалось встретить на своем пути эту русоволосую девушку, мать Эвон скрылась от мира за горстями промозглой земли. Легенда о светловолосом ангеле осталась витать в облаках. Девочке со знаменательным именем не представилось возможности рассказать, как она его ждала.       Муссон – это ветер, возникающий на границе материка и океана. В художественной палитре это один из оттенков серого. Серый – это негатив. Во Франции серый – это раскаяние. В понимании Флави раскаяние – это мольба о помощи, признание в непростительных деяниях и глубокая рана, шрам от которой остается навсегда.       Несмотря ни на что, дочь у этих двух людей вышла такой благоразумной, что, узнав всю историю отношений своих родителей только лишь в восемнадцать лет от бабушки по отцовской линии, посудила, что настоящая любовь обошла стороной Флави, и всегда жила в Аиме, но они не были созданы друг для друга. Как пазлы они были из разных наборов.