Пазлы

      – Зачем только построили этот ненужный дом? Он закрывает нам весь закат, – нахмурившись и убрав прядь волос за ухо, процедила девушка с яркими зелеными глазами. Она всматривалась в загороженное зданием небо, боясь взглянуть на лицо своего друга.       – Точно, – задумчиво согласился рядом стоящий парень. – Зачем? – он провел своей теплой ладонью по плечу девушки, словно подготавливая ее к какому-то важному разговору.       – Нужно спуститься, посмотрим внизу, – будто ничего не замечая, в своих мыслях, протянула та.       – Не обязательно. Я могу просто представить этот закат. По твоим словам, – парень пронзил ее глубоким взглядом.       – Хочешь, чтобы я придумала? – немного беззастенчиво спросила зеленоглазая и впилась уверенным взором в собеседника. Она делала так, когда боялась – поступала иррационально ожидаемым от нее действиям.       – Почему бы и нет? У тебя отличное воображение. Воображение художницы, – подчеркнул парень, слегка улыбнувшись.       – Которая чуть не провалила экзамен! – вспыхнула девушка. – Этот мужчина… Я его где-то видела. Он разбудил меня, я чуть не опозорилась. Отвратительно, – она хлопнула себя ладонью по лбу.       Прошла долгая минута, которая затянула желудок в узел от неловкости. Солнечное тепло расходилось последними волнами, словно дарило воздушные поцелуи, виновато тлея на лицах.       – Эвон… я задолжал тебе кучу всего: от любви… до зонта, которым ты спасла меня от дождя, – голос, похожий на трель птиц, расслоил молчание.       – Мне не нужна твоя… любовь, – они оба так старательно обходили это слово, что повторяли в этот вечер его еще много раз, – если она не настоящая. Я тебе говорила, – улыбнулась девушка немного горько, но тут же, поняв это, искоренила. – Потерпи еще немного. Я чувствую, что я вот-вот перестану к тебе что-либо испытывать. Мне же просто не в кого было влюбиться, вот ты и попался под руку, – устремившись глазами вдаль, куда-то на далекие дома, заселенные какими-то людьми, у которых своя уникальная жизнь, прохрипела Эвон.       – Это мой монолог, не твой, – парень потрепал девушку по голове.       – Тогда не оставляй этих чертовых пауз, которые я стремлюсь заполнить.       – Я хотел позвать тебя в ресторан… – кажется, это совсем не то, что он хотел сказать.       – Что?       – В китайский ресторан, ты любишь азиатскую еду, – снова это слово из черного списка? – Ты справилась с экзаменами все-таки, нужно отметить.       Молодой человек поник где-то внутри, и желваки на его лице на пару секунд задергались, выдавая волнение. Он вовремя отвернулся от Эвон, чтобы она не смогла рассмотреть эту противную эмоцию, которую он не мог терпеть, и постарался думать о красках, в какие она смогла бы обличить этот августовский закат.       – И это было так важно, что мы пропустили кое-что действительно важное? – вздохнула зеленоглазая. – Ты неисправим. Постоянно ограничиваешь в удовольствии!       Переглянувшись, они оба засмеялись, пока не столкнулись лбами на балконе, на котором стояли.       Занавес рухнул – за одно маленькое, невесомое и сыпучее мгновение солнце исчезло вовсе, словно небо просто закрыло глаза, и два силуэта тоже, как всегда бегущие вперед кадры в кино, отстранились от окон.       – Завари мне хотя бы чай, Леджер-дурак.       Босыми ногами она коснулась мокрой травы после дождя, волоча за собой сумку-холодильник. Утренний ветер ласково подгонял ее к морю и рассказывал, как дела у неба. Никогда нельзя предугадать, как тебя встретит стихия.       Подобравшись к песку, Эвон мягко улыбнулась, словно поприветствовав море, и достала письмо, которое читала уже сотню раз и помнила наизусть, из кармана джинсовой куртки. «Нужно его заламинировать» – подумала девушка, снова вглядываясь в ставший совсем уж потрепанным листок бумаги, который носит под сердцем, во внутреннем кармане.       «Здравствуй. Привет. Доброе утро или добрый день. Или доброй ночи. С днем рождения, если сегодня 22 января. Или просто я люблю тебя, хоть мы и не знакомы.       Я не смогу получить от тебя ответное письмо, даже если у тебя найдется желание мне его послать.       Но грусти не надо давать власть, поэтому, если ты не возражаешь, конечно, я расскажу немного о себе.       Мой любимый цвет – кобальт, потому что он таит в себе силу и энергию, которые я отыскать не смогла. Он возрождает во мне те частички, которые я оставила за порогом места, где сейчас обитаю, вселяет твердость, но так же и говорит мне с надрывом: «Ты не справилась».       Моя любимая песня – The Road To Hell Криса Ри. Мне кажется, мы с ней похожи. Я слушала ее так долго в последнее время, что она уже живет во мне, словно дополнительный внутренний орган. У меня было много времени, но мало прав, чтобы дать себе хоть один шанс на что-то большее, чем ожидание своей очереди в приобретающем яркость водовороте смертей, и эта песня скрашивала мое падение.       Вот о чем я говорю – ни в коем случае нельзя допускать печаль до себя, она забирает твои мысли и адаптирует их под себя, мешает радоваться, ворует твой голос. Я в этом почти профессионал, я знаю ее наизусть… или она меня?       Из еды мне нравится тако со свежей говядиной и не очень острым луком (но это как случай подвернется), мексиканцы умеют порадовать вкусной едой. Это не то, что наши надоедливые стереотипные круассаны да лягушачьи лапки.       Моя любимая погода – чашка молочного улуна по утрам. Я уже давно не вникаю в настроение Всевышнего и не разбираю времена года, я заточена в своем доме-палате и просто слежу за меняющейся картинкой, да и не помню, чтобы мне когда-нибудь больше нравился дождь, нежели солнце, и наоборот. Многое, почти всё перестает хоть что-то значить, когда тоска наступает на горло или болезнь плутает в мозгу.       Можно сказать, я скучновата. Для самой себя тем более. Я часто жалею себя, мне так говорит мой лечащий врач. Я полностью с ним согласилась бы, если бы помнила «приступы жалости». Но он говорит, что только в одном я не права – что ищу причины в прошлом, когда они во мне, всегда со мной, что вчера, что сегодня, что уже завтра.       Если я сообщаю тебе об этом, значит, он ни разу не ошибся, и я так и не решилась это признать.       Наши судьбы сложны, каждый человек носит в себе либо грехи, либо надежды, и это тяготит на дно, а не возносит вверх, к солнцу, под теплом которого распускается любовь. В полночь, когда искусственный свет заменяет естественный, я особенно крепко это понимаю – под солнцем рождается любовь. Доказательства были повсюду и раньше, когда я была намного моложе, но сейчас, в этот самый момент, я знаю точно, потому что есть ты, потому что однажды ты появилась.       Знаешь, женщина может разлюбить мужчину, но отвернуться от мужчины, от которого у нее появился ребенок сложно, – во многих случаях у дитя его глаза. Забавный факт, для некоторых женщин грустный, неприятный, но это сугубо их дело, ребенок ни в жизни не должен переставать от этого быть любимым.       Мне было так интересно, что нравится тебе, чего ты сторонишься, каким видишь этот мир, почему так, а не так, о чем думаешь, глядя на распускающиеся весной почки на деревьях или на то, как убывает луна. Мы ведь все выбираем и наделяем особенностью какие-то вещи и явления. Я слышала твой смех, когда тебе было семь, и видела, как ты глубоко задумалась в девять лет. Мне так не терпелось примкнуть к твоему белоснежному тельцу, так хотелось, чтобы ты просто мне улыбнулась, знала, что это я. Но я ничего не сделала, не смогла бы сделать. Оставив тебя однажды, я подписала договор с самой собой. Что было бы, если бы я сжала твою ручонку в своей? Мое слабое сердце сразу разбилось бы на миллионы осколков, я бы исчезла на твоих глазах. И ты бы точно не назвала меня мамой, это и правильно, потому что роль моя быть кукушкой.       Меня непросто простить, и я не знаю, сможешь ли ты это сделать вместо Всевышнего, который наверняка отправит меня в ад за мой главный грех.       Эвон, дорогая, любимая, прости меня. Я смотрю на тебя на фотографиях, которые мне присылает Аим, и ты тоже будто бы смотришь на меня с них. И у тебя его зеленые глаза.       Так много я бы хотела тебе сказать. Но скоро я совсем-совсем забуду тебя. Перестану узнавать даже себя в зеркале, уйду в темноту. Я молилась и до сих пор молюсь об одном – чтобы ты была здорова и счастлива.       Я бесконечно люблю тебя и хочу, чтобы ты не боялась слушать свое сердце.       Если хочешь меня проведать – ступай к морю, оно никогда не обманывает, всегда отвечает на вопросы и относит в лучшие места на земле.

Твоя мама по имени Флави Жаме искренне и навсегда»

      Эвон оставила легкую улыбку последним строчкам и подалась чуть ближе к воде, чтобы новая волна успела догнать ее стопы. Ей нравилось бывать одной в пустых, безлюдных местах, наедине с природными массивами и свежестью, исходящей от воды. Море успокаивало и разговаривало с девушкой, гладило по пальцам ног, придавало уверенности и теперь соединяло со светлым образом таинственной фигуры, которая всегда пряталась на глубине.       Вместе с отцом они переехали из неугомонной Ниццы в маленькую деревушку Вёль-Ле-Роз на одно лето в 2014 году, но Аим по каким-то причинам захотел остаться здесь подольше – уже пятое лето сменяет пятую весну, как он проживает тут. Совсем недавно его дочь узнала настоящие побуждения к длительному переезду и всё то, что раньше смотрело на нее из темных коридоров призраками нерассказанных секретов. Несмотря на то, что отцовский дом находился в этом живописном и укромном месте, Эвон училась и жила у бабушки в Париже, где напоролась на первую любовь и с семнадцати лет только и делала, что склеивала свое разбитое, непринятое сердце пластырями.       Но в определенной последовательности событий непременно таится карта, по которой обычно добираются до тайных кладов с сокровищами. Одной из остановок было пробуждение таланта: в самый туманный день в году, когда даже шоколадная и сигаретная диеты не помогают вылечить безответные чувства, Эвон разрисовала белую стену своей комнаты, обличив ощущения в картину, что получилось просто прекрасно и стало увлекать куда больше, чем парень с закрытой душой. Мелькающие видения просились выйти из подсознания девушки и находили себе пристанище на бумаге, позже – на холстах, а там и на предметах одежды, мебели или телах друзей.       Послышались чьи-то шаги и шелест хозяйственных сумок. Эвон обернулась с опаской – он ли это, но тут же пропустила облегченный выдох и приветливо улыбнулась:       – Пришел…       – Куда же деваться от тебя, мое тисовое дерево! – Аим, очень бодрый и светящийся, положил сумки на камни и расстелил покрывало для себя и Эвон. – Так и простудиться не далеко, если сидеть на голой гальке. Не дури и ступай к Мистеру Джонсу.       – Господи… Серьезно, Мистер Джонс? Мне же даже не десять… – скривилась девушка и отпрянула от отца.       – Правда? Одиннадцать, значит?       – Папа! – Эвон бросила в отца пачкой сухофруктов и не переставала качать головой с угрожающе наставленным кулаком. – Кто, видимо, точно не взрослеет - так это ты. Первый на очереди повторно пуститься в дошкольные годы.       – В кого у меня такая упрямая дочь? Даже не хочет возвращаться в детские воспоминания… – деланно поникнув, произнес Аим.       – Как же хорошо, что через неделю я снова начинаю учиться. С тобой я чувствую себя маленькой и неумелой, ага, – девушка разбирает содержимое сумок отца. – Я приехала не просто развеяться или набраться вдохновения перед новым периодом, я в первую очередь хочу поговорить.       – Да-а-а… – потупив взгляд на камни, лежавшие повсюду, мужчина медленно кивал головой и о чем-то крепко задумался.       Эвон, уже знавшая свои вопросы к отцу наизусть, тоже несколько запнулась и бежала по закоулкам своей памяти, чтобы найти их связку заново. За то некоторое время, что мужчина и его дочь молчали, вблизи них летали чайки, звонко крича и в некоем смысле мешая.       – Скучаешь по ней, да?       Аим посмотрел на дочь немного вопросительно, немного отстраненно и опасливо.       – Бабушка рассказала о Флави… о маме, – быстро поправилась девушка.       – Ясно.       – Она передала ее письмо для меня. Я почти уничтожила его… – отец изумленно уставился на Эвон. – так много раз я его читала. Оно не заменит того навсегда ушедшего времени, но на немного это письмо уносит меня к ней, к ее чувствам и пальцам, которые прикасались к этой бумаге, но которых я никогда не смогу вспомнить, потому что не знаю ни как они выглядели, ни их на себе. Не помню ее объятий. Ты тоже поспособствовал тому, чтобы я этого не знала? – с мокрыми глазами, слезы в каких подгонял местами острый ветер, девушка упрямо смотрела на мужчину, впившегося взглядом в прибывающие волны.       – Не могу ответить наверняка. Наверное… Я просто принял ее путь, даже не выбор. Не смог привязать к нам, не хотел, – мужчина поднес ладонь к руке девушки. – Ты обязана позлиться, пройти через это. Но не сей в себе обиду, ненависть или гнев.       – Прошло уже полтора года, как я знаю многое, я не могла раньше представить наш разговор. Во мне уже зарождались и умирали, а потом снова и снова все эти гнусные чувства! И теперь-то я понимаю, почему ты был таким: оберегающим меня все время, сбегающим из Ниццы, еле улыбающимся тем летом 2014-го и постоянно скрывающим от меня такой пласт своей и моей тоже жизней. Так сложно любить кого-то, кто по-настоящему не знал, что такое любовь? – утренняя встреча накалялась, голос зеленоглазой сорвался на вопли.       – Прости… меня, свою маму… Я в замешательстве… Столько лет я хранил в себе эту комнату другой жизни, прошлого, перебирая воспоминания, словно бусины на подвесках, что сейчас не могу собрать их в одном месте, чтобы ответить на твой вопрос, и на будущие в том числе, – что-то болезненно надрывалось внутри этого человека. – Это тяжело и сложно, одним словом, ты застала меня врасплох – «мозговой штурм», да? – улыбнулся Аим, что означало его способ борьбы со стрессом. Он налил в небольшую чашку молока и медленно выпил его, пытаясь успокоиться.       – Значит, ты намеривался хранить эту «комнату» втайне от меня еще двадцать лет? Пока я сама не стану больной этой чертовой болезнью? – Эвон приподнялась на коленях, вырастая.       – Я не хотел тебя ранить…       – Зато самому тебе очень нравится жить в своих шрамах! – угрюмо усмехнулась девушка. – Но ты молодец. Девятнадцать лет скрывать такое бельмо в глазу сложно, почти не реально, а у тебя получилось, – прочистив горло и переменив тон, она продолжила. – Великий кинорежиссер Обье, я могу наградить вас за самую искусную маску хранителя тайн!       Впившись взглядом в отца, дочь пыталась сдержать рыдания. Проверив свои вещи, она отвернулась от мужчины и впопыхах надела обувь.       – В общем-то, тогда всё. Я завтра уеду к бабушке, чтобы быстрее забыть этот разговор.       Отец Эвон лишь кивал, но ей было не до его состояния и чувств. Кажется, Аима душили необъяснимая беспомощность и печаль, какие поджидали своего часа за углом скал. Ворвавшись вместе со скачком адреналина, они славно друг другу улыбнулись и обняли мужчину, как по старинке.       Девушка плакала по дороге в дом, спеша закрыться в своей обители, ее волосы парили в воздухе против ветра, а сумка-холодильник еле успевала за ней, так и не открытая для утреннего завтрака у воды. Облака сгустились и, схватившись за руки, приготовились к обильному поливу нормандской земли. Мужчина покидал камни в ускоряющиеся вместе с ветром волны и так же скрылся от всезнающего моря, медленно шагая прочь.