Крабат. Новая мельница чисто мелет

Мертен улыбается и порою даже хохочет, а Кубо болтает – должно быть, и остальные изменились, так или иначе, и сам Крабат тоже? Когда успели они все принять как должное то, что Юро больше не дурень? Даже Андруш перестал над ним посмеиваться – все рискованные его шуточки теперь про Мертена, который как заново родившийся вообще не принимает их близко к сердцу, да про Лобоша с Витко, которые терпят на правах младших, да про самого Крабата – и Крабат не хочет признаваться, что иногда они его задевают. По крайней мере, думает он, не стоит Андрушу издевательски низко кланяться, отправляясь на какую-нибудь работу, или прибавлять к этому в адрес Крабата, когда тот просит, например, почистить снег на дворе: «Я буду послушен тебе, господин мельник, во всем!» Крабат вовсе не находит это смешным. Юро очень деликатен, поддерживая достаток на мельнице своим искусством, по крайней мере, ни разу это не выглядит нарочитым, просто чуть дольше хватает того и чуть дольше сего, и в том ларе, гляди-ка, еще с полмешка овса, как же мы могли забыть? Вот и каша, живем! Определенно, мельница дотянет до ледохода. Он уже не за горами, и Крабату иногда кажется, что, просыпаясь среди ночи, он слышит не только сопение спящих, не только легкий скрип мельницы на покое, но и тихий раздумчивый голос внутри толщи льда: хрусть или повременить? или сегодня хрусть? Этот голос – предвестник весны. Нынче Крабат просыпается тоже, но, кажется, не от звуков, а от их отсутствия. Он не понимает, что его встревожило, но все же поднимается, стараясь не потревожить Запевщицу, и тихо выходит. Мельница молчит, верно, все спят, и он уже совсем хочет вернуться под одеяло, как вдруг в глаза ему бросается полоса света под кухонной дверью. Крабат тихо подходит: дверь притворена неплотно, и, прильнув к щели, он видит, что на кухонном столе горит толстая свеча. Свеча новая, и она прогорела совсем мало. Почему-то он примечает это первым делом, и даже чуть не принимается высчитывать, сколько времени она уж горит. И только потом смотрит на сидящих вокруг стола. Спиной к нему сидит Юро, лица его не видать. Справа у края стола – Андруш, он виден Крабату в пол-оборота, слева Ханцо, его фигура заслонена немного головой и плечами Юро, а прямо напротив двери за столом, лицом к нему - Мертен и Кубо. Если эти двое взглянут внимательно, то, кажется, легко увидят блестящий крабатов глаз, смотрящий на них из двери. Больше в кухне никого нет, ни Витко с Лобошем, ни Евы. -… решился-то? – говорит Кубо. – Мне и в голову не приходило, за столько лет. - Мне тоже, - прибавляет Ханцо. - Да он нас всех застращал, ясное дело, - это произносит Юро. – Я сам первые пару лет думал, что то, что случается… ну, в новый год, это и есть кара тем, кто ослушался и без спросу полез в Непреложник. Тем более и Гонза, и Томаш, они могли, оба. Но когда погиб Иржи, я впервые засомневался… - Иржи – это, выходит, тот, от которого мне одежа досталась? – перебивает Андруш. - Нет, от Иржи досталась Ханцо. От Гонзы – Мертену, от Томаша – Кубо, а Ханцо ведь пришел третьим из новичков. - А мне чья же перепала? – Андруш явственно нервничает, и Крабат вдруг очень хорошо его понимает. А мне-то, думает он. Что ж я ни разу не поинтересовался – на мне-то была чья. - Тебе ни от кого. Все новое было. - Почему? Крабат замечает, что Мертен и Кубо смотрят на Андруша немного странно. Или это просто тени от свечки так легли? - А на что тебе сдалась бы девчачья одежда, - говорит Юро бесцветно. - Девчачья? – взвивается Андруш. Он вообще говорит довольно громко, и никто не обращает на это внимания. Вдруг до него доходит: - Вы хотите сказать, что среди учеников первого набора была девчонка? - Ну а что тут такого, - говорит Кубо, а Мертен мрачнеет и чуть наклоняет голову. – Девчонка как девчонка, как мы все, не хуже нас училась. - Но разве девчонка может быть… колдуном? - Колдуном – вряд ли, - Юро еле слышно усмехается. – Колдуньей – да. - Как… как ее звали? - спрашивает Андруш. - Ката. Катержинка, - выговаривает Мертен. Андрушу, кажется, впервые за все время, что Крабат его знает, изменяет способность высмеять все на свете. - И вы, - цедит он, обводя парней взглядом, - и вы все не попытались ее спасти? Мертен снова понуро опускает голову, но Кубо и Ханцо смотрят прямо, и Юро повторяет, с нажимом: - Она была как мы все, Андруш. И точно так же могла погибнуть… или уцелеть. И прежде чем Андруш успевает что-то добавить, говорит: - Но сейчас у нас речь не про Катержинку. Вы спросили про первый случай, что я заглянул в Корактор, и это и впрямь важно. Сейчас расскажу. Я сказал, что сомнения взяли меня после гибели Иржи, но я носился с ними, как курица с яйцом, еще долго. А потом так вышло, что зимой, где-то в конце четвертого года, когда Мастер был в отлучке, у меня разболелся зуб. Так дергал нестерпимо, хоть на стенку лезь. А мы никакого заклинания от зубов пока не проходили. Ну я и решился… На сердце у Крабата вдруг стремительно теплеет. Юро пытался, понимает он мгновенно. Пытался спасти эту девушку, и, зная, кому на сей раз уготована злая судьба, рискнул всем – и даже нарушил самый страшный запрет Мастера. - В общем, потопал я среди ночи в черную комнату. Увидал бы меня кто в тот момент, сам, наверное, с испугу бы окочурился – рожа перекошена от страха и от зубной боли, трясусь так, что половицы ходуном ходят. Свечку с пятого разу только зажег. И вот он Корактор, пожалуйста, лежит себе на столе, черный, как гроб, и такой же тяжелый. Я зажмурился, не глядя к столу шагнул и взял его обеими руками. А он легкий. И ничего не происходит, громом-молнией меня не поражает и на месте не испепеляет. Юро обводит остальных взглядом и вдруг спрашивает: - Кто-нибудь из вас заряженный пистоль в руках держал? Кубо, не говоря ни слова, поднимает руку. - Точно то самое чувство, - говорит Юро, адресуясь к нему одному. – Понимаешь? - Ага, - соглашается Кубо. - Ну и что за чувство? – не выдерживает Андруш. – Будто сейчас со страху обмочишься? - Не совсем, - Кубо криво усмехается. – Хотя и от этого что-то есть, врать не стану. Но главное – ты еще вдруг понимаешь, что сейчас ты сильнее всех вокруг. Самый сильный! А если кто вдруг у тебя попросит – отдай, мол, мне – на минуту, подержать только! – ты нипочем не отдашь. Потому что без него ты не то чтоб перестанешь быть самым сильным на свете, а сделаешься самым слабым, он же тогда будет нацелен на тебя. - Какое горе, что ты столько лет молчал, Кубо, - пораженно говорит Андруш. – Такое красноречие пропадало! Юро же энергично кивает. - Да, все так и было. От него исходила такая сила, что… И не просто исходила, а мгновенно перетекала в меня. Что мне больше всего в тот миг захотелось, так это порвать цепь, прямо руками, прижать книгу к груди и бежать с мельницы прочь. Голос Юро неуловимо меняется, и Крабату хочется взглянуть ему в лицо – уж не плачет ли он? - В общем, кое-как я вспомнил, что неровен час – Мастер вернется, и надо спешить. И поскорей открыл Корактор. А там, за обложкой, заткнуто было несколько листов, - Юро усмехается, - у меня так бабушка в Библии всякие важные бумажки хранила. Ну, мне стало любопытно, что за документы Мастер так бережет, и я развернул первый. Это был приказ о награждении его орденом, в Турецкую войну. Все честь по чести, дескать, Иоганн Адольф Йозеф Мюллер, мушкетерского полка такого-то, награждается орденом Черного орла… и лента оранжевая в приказ вложена. А вот куда он сам орден подевал, не знаю. Тут у парней возникает спор, не жирно ли простому мушкетеру Черного орла, мол, его только членам королевской семьи и давали, и какова злая ирония, если это награда – за спасение маршала, то есть за убийство Ирко в образе черного орла как раз и есть. А Крабат почти не слушает. Его поражает другое: впервые он узнает о том, что у Мастера было, оказывается, нормальное человеческое имя. Впрочем, фамилия кажется придуманной – раз мельник, так непременно Мюллер. Хотя… Он мог быть из семьи потомственных мукомолов, или вообще придумать себе новую профессию из-за фамилии, а не наоборот. - Еще там лежала купчая на мельницу на Козельбрухе. Купчая как купчая, ничего такого. Я запомнил только цену – 665 гульденов. - Дорого, - неуверенно говорит Ханцо. – Мельница-то, по чести, была развалюха. - Это мы ее за столько лет развалили! – кричит Андруш. – Колдовством расшатали. - Может, и дорого, - говорит Юро, - а может, и нет. Цены-то тогда были другие, до войны. Ладно, отложил я купчую, и за третью бумажку. И показалось мне, что я обжегся. Второй раз взялся, уже с опаской – ничего такого. Бумага и бумага. Только это оказался договор… с господином кумом. - С ним? – вырывается у нескольких парней сразу. - Угу, - Юро чешет в затылке, Крабату видны его скрюченные пальцы, неестественно белые, хоть на них и не падает свет. – Длинный такой лист, он еще у меня в руках развернулся, и еще, и еще – оказался совсем тонкий, во много раз сложенный. И такой, главное, занудный! А я ж об ту пору читал-то того… через пень-колоду еще. Я его и так, и эдак начинаю, и будто жую непропеченный хлеб: зубы вязнут. «Господин Мюллер, Иоганн Адольф Йозеф, именуемый далее Мастером, с одной стороны, и господин владелец Адова Непреложника, сиречь Корактора, именуемый далее господином владельцем Адова Непреложника, сиречь Корактора, с другой стороны, заключили сей договор… - Так прямо и написано? Юро разводит руками. - А что же подпись? – хмыкает Андруш. – Там-то уж печать с рогами и хвостом, или что? - Типун тебе на язык, - быстро говорит Кубо, а Мертен не то крестится, не то другой делает какой-то торопливый жест. - Думаете, я не посмотрел? Я первым делом… да только бумага опять начала нестерпимо жечь, и вместо подписи, там, под росчерком с именем Мюллер, я увидел огонь. Я струхнул, что это я об свечку задел, настолько всемделишно горело, но нет, гляжу, свечка на краю стола как стояла, так и стоит. Я несколько раз проверил, вроде, читаю в начале – бумага холодная, и краем глаза вижу: что-то там, за Мюллером, написано. Но только глаза опускаю – там пожар!.. Уххх! Юро поводит плечами, дергается, словно обжегся, и Крабат ловит себя на том, что повторяет его жест невольно. - В общем, принялся я читать. Читал, читал, и знаете что… Это было очень скучно. Скучно и тяжко, как нарочно пишет какой-нибудь деревенский грамотей, когда его нанимают, чтобы продать тощую клячу как молодую здоровую кобылу, и чтоб никто носу не подточил. Там все-все было, и чем Мастер обязывается нас кормить, и сколько на что тратить, с точностью до гроша, и про помол по новолуниям, что Мастер и подмастерья обязуются «молоть предоставляемое господином владельцем Адова Непреложника, сиречь Корактора, сырье, в объеме, не превышающем мощности одного постава при условии загруженности его в течение одной ночи», и что «Мастер обязуется не использовать постав, используемый для помола сырья, предоставляемого господином владельцем Адова Непреложника, сиречь Корактора, в объеме, не превышающем мощности упомянутого постава при условии загруженности его в течение одной ночи, для помола иного сырья помимо предоставляемого господином владельцем Адова Непреложника, сиречь Корактора»… Тут Андруш выражается нецензурно. И по лицам остальных видать, что они с ним совершенно согласны. - Во загибает! – прибавляет он. – Эдак у любого, кто попытается это прочесть, наступит юридический шок, как выразился мой дядя наутро, пытаясь объяснить, как его угораздило в кабачке переписать свою кузню со всем инструментом на заезжего пьянчугу, которого он видел впервые! Остальные, не исключая Юро, облегченно ржут. Напряжение несколько спадает. - Не знаю, был ли у Мастера тоже этот самый юридический шок, но только он должен был крепко подумать, когда такое подписывал. Там ведь все было сказано – в конце, между перечнем зимней одежды подмастерьям и еще какой-то мелочью был пункт, что любой человек – не только возлюбленная, вообще кто угодно со стороны! – может прийти на мельницу в последний день года и потребовать отпустить с ним одного из учеников. Мастер обязан ввести этого человека в помещение, где находятся все подмастерья, и если тот укажет на того же, кого допрежь назвал, Мастер опять-таки обязан позволить обоим уйти, и ушедший с мельницы больше не является его подмастерьем. - И тогда Мастер погиб, да? – говорит Ханцо. - В том-то и штука, что нет! На этом пункт заканчивался. Но был еще другой, далеко от этого, где сказано было, что Мастер имеет право внести ежегодную плату за владение Корактором своей собственной душой или душой своего подмастерья, которого он укажет господину владельцу Адова Непреложника в последнее новолуние перед новым годом. - Агаа, - говорит Андруш, с удовлетворением потирая руки. – Вот где собака зарыта! Если уйдет тот, кого он заранее назвал, то он уже не будет его подмастерьем. А значит, герр Черт заберет душу самого Мастера взамен! Остальные так увлечены, что даже не шикают на него за «герра Черта». - Получается, он обманул Мастера, - заключает Ханцо. - Обмануть не обманул, по крайней мере, не надолго – Мастер сам смекнул что к чему. Он знал про такой исход, и боялся. Не зря он нас поодиночке никуда не пускал… И следил, неровен час кто в деревне зазнобой обзаведется. Но неужто ж мы все вместе его не одолеем? Не придумаем, как составить договор в свою пользу? Покумекаем, да и запрячем пару пунктов навроде этих, чтобы господин кум не сразу дознался, а пока он сообразит, Корактор уже нашим будет! Крабат за дверью фыркает, уверенный, что парни сейчас поднимут Юро на смех. Кого он собрался обманывать? Кому подстраивать юридический шок? Нет, все-таки что-то от дурня Юро в нем осталось, что ни говори! – и он поражен, что этого не случается. Наоборот, сблизив головы, они немедленно начинают обсуждать эту глупость так, как будто ничего умнее в жизни не слыхивали. - Обманем его, как Бычьего Бляшке! – выкрикивает раскрасневшийся Ханцо. - Мне рассказывали про одного дьячка, по прозванию Якоб Бейгель, который за десять гульденов такого наворотит, сам черт не разгребет! – бросает Андруш, а остальные только поддакивают. – Просто чернильная душа, его хлебом не корми, дай бумагу непонятными словами замарать. Он будто бы служил в Дрездене, чуть ли не в дворцовой канцелярии, да только его оттуда вышибли за пьянство, вот он и ходит по деревням, за кого письмо напишет, где купчую подделает, и все такое. - Я даже видал его раз, в Маукендорфе, в пивной, - прибавляет Кубо. – Прекомичная фигура! Поначалу вроде тихий да скромный, будто монашек, острижен в кружок, знай черкает что-то, высунув язык, а как ему кружку поднесли, раздухарился, куртку скинул, рубаху на груди расхристал и пошел историями кичиться, как он и где какого высокого чина облапошил. - Так за чем дело стало? Наймем этого Якоба, и вперед! Мельница у нас есть, и мельник в наличии. - А если господину куму так уж любо число тринадцать, мальчишек в деревне принаймем! Будет ему Мастер Крабат с учениками! Как он привык! - Еву с Геленкой подмастерьями запишем, раз уж, как сказал бы Якоб Бейгель, прецедент имел место быть! Парни раскраснелись, перебивают один другого, горячатся, и Крабат вдруг слышит внутри себя свой собственный веселый голос, звучащий в унисон с остальными. Чем черт не шутит, обведем господина кума вокруг пальца, как тот обвел господина Мюллера! Да нет, чушь какая, прекрати, говорит сам себе Крабат, и отталкивает глупую мысль от себя. Это удается ему почти без усилий – мысль не тяжелее медного подсвечника. Пора прекращать этот разговор. Он толкает дверь и входит в кухню, и веселые раскрасневшиеся физиономии прерванных на полуслове подмастерьев оборачиваются к нему. И одно белое, напряженное, серьезное лицо. - О чем тут вообще говорить? – спрашивает Крабат, и кулаки его сами собою сжимаются. – Вы впрямь надеетесь с помощью какого-то дьячка-грамотея обмануть самого… господина кума? Вы рехнулись? А коли так - я вам в этом деле не помощник! Ему кажется, что он говорит негромко и почти спокойно, но ежели кто скажет, что он кричит, то он ему поверит. Настает звенящая тишина, она длится, длится и длится, и вдруг ее раздирает страшный скрежет и треск. И одновременно с ним – вопль, двойной вопль Витко и Лобоша откуда-то издалека: - Лед! Лед пошел! Крабат выбегает наружу, как был, босой, и следом за ним мчатся все подмастерья. Все же, непривычные к работе на большой воде, они упустили нужный момент – Шлайхграбен вскрылся нынче на рассвете. Они стоят и смотрят, как то тут, то там со странным чпокающим звуком возникают – и змеями разбегаются трещины, и вот уже куски льдин принимаются взбираться друг на друга, словно игроки в чехарду, темнея на миг, когда их захлестывает водой, и Крабат, не чувствуя обжигающего ноги холода, как завороженный, переводит взгляд чуть дальше, туда, где застыло в ледяных оковах мельничное колесо. - Скорее! – орет кто-то из парней, и по цепочке передают топоры. Да-а, когда-то скалывать лед в лотке казалось опасным делом, а теперь Крабат не успевает подумать, опасно или нет. Не до того. Кто-то кидает в него его сапогами, он поспешно их натягивает и сразу бросается следом за Ханцо. Тот уже одним махом оседлал колесо, и, пытаясь сочетать осторожность с торопливостью, спускается по лопастям к поверхности льда. Крабат вскакивает с другой стороны. Надо успеть, а не то льдины обдерут несчастное колесо, переломают лопатки, и мельница останется без самого главного. Мертен вооружился длинным шестом и готовится отталкивать льдины подальше от колеса. Но они все-таки опаздывают. Ханцо успевает ударить топором только дважды, а Крабат и того не успевает. Огромная льдина, черно-прозрачная, встает над колесом как гора, со стороны Ханцо, и тот, уронив топор, спрыгивает на лед и бежит со всех ног к берегу, теряя опору под ногами с каждым шагом. Льдина обрушивается вниз и проворачивает колесо с такой силой, что Крабат едва поспевает несколько раз перехватить руками, чтобы его не затянуло вниз, в ледяную полынью, и он видит, как оторвавшаяся со стороны Ханцо деревянная лопатка медленно-медленно, будто все часы на свете разом перестали идти, летит туда, где стоят выбежавшие из дома Геленка и Ева. Тут время останавливается совсем, и Крабат не слышит больше ни грохота льдин, ни свиста рассекающей воздух доски, ни собственного отчаянного крика. И, помедлив, словно выбрав себе жертву по вкусу, лопатка врезается ломаным щепастым углом в висок маленькой темноволосой фигурки. Без единого звука, все в той же ватной тишине, заложившей уши, Ева, как подкошенная, падает на снег, и белое вокруг нее окрашивается красным.