Крабат. Новая мельница чисто мелет

Каждый золотой кругляш Якоб Бейгель пробует на зуб, так что получение гонорара затягивается. Наконец, обе стороны испускают вздох облегчения, деньги высыпаются за подкладку картуза (разъясняется трепетное отношение к нему владельца, в любом состоянии духа и тела), а Крабату вновь приходится перевоплотиться в вороного. Он поначалу радуется еще одной возможности побыть не-собой, улизнуть от тяжких раздумий и просто пробежаться по снегу в свое удовольствие – Бейгель нахально затребовал доставить его аж в Хойерсверду, - но выходит иначе. То ли предыдущая поездка утомила его больше, чем он думал, то ли третья колдовская смена обличья за день – это чересчур, но с первого шага он чувствует себя вымотавшейся до предела клячей. Даже дьячок через некоторое время замечает его состояние и, на минуту прервав самовосхваление на середине байки о том, как он составлял хитроумное завещание дрезденскому вельможе, говорит Кубо: - Коняга у вас ничего, красавчик, но гоняете вы его, парни, похоже, и в хвост и в гриву! И почему-то хихикает. Впрочем, тут же забывает о коне, и продолжает расписывать, как он – за недурную мзду, разумеется, - сделал так, что с виду все по завещанию отписывалось старшему сыну, как вельможа и хотел, а на деле до последнего гроша отходило младшему шалопаю. После мучительно долгой дороги Якоба с его потяжелевшим картузом ссаживают у постоялого двора в Хойерсверде. На прощание он откалывает такую вдруг штуку - фамильярно треплет вороного коня по шее, подмигивает и приговаривает так, что Кубо не слышно: - Удачи, господин мееельник! * Юро долго бродит по темной мельнице – выбирает место. Остальные ходят за ним гуськом, молча. Тягостное ожидание висит в воздухе, как черная мучная пыль. Наконец, он останавливается возле поставов и чертит пентаграмму прямо здесь же, на полу. Жернова стоят вокруг странно поблескивающей (Крабат не успел заметить, чем он чертит-то) фигуры, будто немые надгробия, но их праздность обманчива, еще немного, и они снова оживят мельницу своими голосами. Только бы все получилось. Юро выписывает вокруг линии какие-то знаки – теперь белым мелом и осколком глиняной тарелки, дающим ржаво-красную линию. Никто не понимает ни буквы из написанного, но все всматриваются в них тревожно, вытягивают шеи – что там? Пишет… А что пишет-то? Да не разобрать… Только бы все получилось. Внутри большей пентаграммы Юро рисует меньшую, черную, повернутую наоборот: острия ее лучей упираются в углы серебристых линий. Потом он зажигает свечи – пять в углах серебряной пентаграммы, а шестую подает Крабату. - Встань вот тут, в середине, - говорит он, облизывая пересохшие губы. – Зажги свечу. Зажмурься. Когда услышишь вопрос, ответь на него, и он явится. Должен явиться. Никаких особых слов говорить не нужно, я все написал. И с этими словами Юро поворачивается, чтобы пойти прочь, и теснит остальных, уводя их за собой. - А ты? – Крабат не столько напуган, сколько изумлен. – Я думал, мы вместе… Ты разве не останешься со мной? - Я останусь, - Геленка выныривает из-под теснящей руки Юро, но он заталкивает ее обратно. - Нет, нет, - говорит Юро. – Он должен сделать это один, ведь это его подпись кровью стоит на договоре. - Юро! – кричит Крабат. Вот теперь ему по-настоящему страшно. - Нет, нет, - повторяет Юро, лицо его белее мела, в котором испачканы его руки. Он уходит не оборачиваясь и закрывает дверь. Последнее, что слышит Крабат – приглушенный голос Запевщицы, о чем-то молящей. Потом настает тишина. А ведь Юро трус, осеняет вдруг Крабата. Оттого и остался в живых дольше других, один из всего первого набора подмастерьев. А вовсе не потому, что был глупее прочих или, наоборот, умнее – но лучше притворялся. Правда, с этим плохо вяжется то, что он единственный осмелился сам читать Корактор… Впрочем, почему единственный? Просто никто другой не говорил об этом, но неужто они были хуже него, погибшие смелые молодые колдуны первого набора? Одиннадцать колдунов… нет, десять. Десять колдунов и одна колдунья. И Юро, колдун Юро. - Колдун Крабат, - шепчет он, прислушиваясь к звучанию этих слов. Крабат глубоко вздыхает и смотрит на свечу в своей руке. И делает шаг внутрь черной пентаграммы. Только бы все получилось. * Свеча долго не хочет загораться, и если нужны еще какие-то дурные приметы, то это точно одна из них. Но вот огонь нехотя уцепляется за фитиль, брезгливо облизывает восковые закраины. Крабат вытягивает руку со свечой вперед и закрывает глаза. Тут же он чувствует сильное головокружение, такое, что чуть не разжмуривается непроизвольно, желая убедиться в наличии стен, пола и потолка на привычных местах, но в последний миг удерживается. Резко веет холодом, будто распахнулась и дверь на улицу, и все окна. Крабату на миг кажется, что он стоит в середине пентаграммы голый, и он хватается за грудь рубахи, но и рубаха на месте, и засунутые за пазуху два экземпляра договора – тоже. Ничего не происходит, и довольно долго он продолжает чувствовать себя человеком, который нагишом провалился в водоворот ледяной воды – три чувства владеют им одновременно, холод, потеря ориентации в пространстве и ощущение полной беспомощности. А потом он слышит голос. Голос, в котором одновременно звучит треск пожара и льда, спрашивает его: - Кто меня призывает? Это не какой-то грозный адский глас, а просто хрипловатый усталый вопрос, задаваемый по необходимости. - Я, Крабат, - говорит Крабат, стараясь говорить громко. – Я, мельник Крабат, призываю тебя. Ответа на это нет, и Крабат не помнит, что говорит Юро насчет того, можно ли уже теперь открыть глаза. Но кружение прекращается, и он понимает это как разрешение. Вокруг почти кромешная тьма – погасли все свечи, кроме той, что у Крабата на ладони, но она дает мало света, и кажется, что стен вокруг все-таки нет и он стоит на снегу посреди двора. Через минуту он понимает, что так оно и есть, и вот через поле с той стороны Шлайхграбена, набирая скорость, мчит прямо на него повозка. Шесть коней запряжены в нее, и все черны, как вороны, и правит ими кто-то в черном плаще с высоко поднятым воротником, и только одна алая точка горит в безлунной ночи – петушиное перо на широкополой черной шляпе. Повозка, не притормаживая, форсирует реку, словно ее там нет, и кучер осаживает своих лошадей прямо у ног Крабата. Тот, с петушиным пером, спрыгивает с козел. - Чего ты хочешь? – спрашивает он, и Крабату кажется, что слова эти сказаны под каким-то гулким сводом, которого нет над ними и в помине. Крабат не в силах ответить. Он просто вытаскивает из-за пазухи бумаги и вытягивает их перед собой. Тот, с петушиным пером, не прикасается к ним, но они сами плывут к нему через воздух и разворачиваются перед его глазами. Вдруг до Крабата доносится странный громко-трескучий звук – будто маслом плеснули в огонь или будто пошел разом лед на широком озере. И тогда он понимает, что тот, с петушиным пером, смеется. Алое перо само, без помощи рук, вылетает из-за ленты его шляпы и быстрым росчерком танцует над договором – рраз, два. В воздухе пахнет жженой бумагой. Черный человек делает быстрое движение рукой, и перо возвращается на свое место, и вместе с тем куда-то в недра черного плаща утягивает один экземпляр договора. Второй беззвучно падает на снег. Господин с петушиным пером вскакивает на козлы, свистит бич, и повозка уносится прочь, пересекая реку, и кони летят по-над снежной равниной, будто стая черных птиц. Крабат нагибается, чтобы поднять листы, но тут свечка гаснет в его руке, он шарит ощупью, и его пальцы натыкаются на лежащую в снегу толстую книгу в кожаном переплете. * На то, чтобы найти нужное заклинание в Коракторе, у Юро уходит чуть больше часа. Краешком сознания Крабат чувствует, что его доверие опять прошло по грани, не получило ответа ни да, ни нет, но мысль быстро ускользает, потому что все мысли у всех у них теперь о Еве. Юро затворяет дверь и читает заклинание один, но вдруг зовет срывающимся голосом – Мертен! – и страшно подумать, что Мертен переживает за те секунды, что требуются ему, чтобы ворваться в комнату. Ева, живая и здоровая, сидит на постели, чуть бледная, но такая как всегда, и ведет себя так, будто очнулась не спустя дни, а спустя минуты после падения. - Мертен, - говорит она со смущенной улыбкой, - а что все так всполошились? Мне вроде получше. Геленка утирает счастливые слезы, Витко и Лобош принимаются скакать по комнате, крича «ура!», а с Мертеном делается что-то странное, он смеется и плачет одновременно, и не может вымолвить ни слова, и Крабат поскорее выходит – смотреть на это у него так же нет сил, как не было их смотреть на его мертвенное отчаяние. Геленка выходит за ним. Успокоившись насчет Евы, она обращает внимательный взгляд к Крабату. Он знает, о чем она хочет спросить, но говорит про другое. - Я не буду его открывать, - отвечает он на ее немой вопрос. - Незачем. Мы продержимся три года, и пусть Юро вычитывает там что хочет. Я – не хочу. Про то, что видел он, стоя в черной пентаграмме, он не рассказывает никому. …Решимости Крабата хватает ровно на неделю. Правда, ему всего лишь любопытно, что это за заклинание, про которое говорил Юро, позволяющее распознать истинно влюбленных, и вот он уже быстро читает что-то другое, а кто-то – Андруш, судя по голосу – барабанит в дверь нетерпеливо: скоро там? Другие тоже хотят! * Общих чтений, как при Мастере, теперь нет, и парни бросаются читать Корактор как ненормальные, будто голодные, дорвавшиеся до пасхального разговенья. Приходится установить расписание, иначе дошло бы до дрязг и ссор внутри их маленькой общины, потому что все хотят читать про разное. Восемь человек – по два часа на брата, ведь всего лишь двадцать четыре часа в сутках, а когда-то нужно и есть, и спать. И Ева, и Запевщица отказываются учиться, хоть Ева и знает, что Корактор спас ей жизнь. Витко, посулив то одному, то другому свое непреложное время, просит читать ему вслух. Добровольные помощники записываются в очередь… Поди плохо: ведь не просто лишний час себе прикупить, но еще и Витковыми заклинаньями поживиться! Наконец, обиженный Витко, которому такой коленкор кажется несправедливым, вместо работы с Корактором усаживается с Евой обучаться грамоте. Сам буду, бормочет он. Будете мне должны потом все мои часы, которые я потрачу на азы, добавляет он себе под нос сварливо. Корактор поистине неисчерпаем. Кажется, его невозможно не то что прочесть, перелистать до конца. Очень скоро Крабат понимает, что он для всех различен. Кто-то видит в нем даже волшебные картины, кто-то – одни сухие столбцы, но для каждого он написан и структурирован по-своему. И каждый находит там то, что ему нужно. Или не находит. Как захочет Корактор. Учиться, кажется, стало труднее. Раньше, за один вечер в неделю, они худо-бедно усваивали одно заклинание с голоса Мастера, троекратно прочитанное. Теперь на каждое уходят многие дни – в общем тоже не меньше недели, да еще и внимание рассеивается, то на другое перескочишь, то что-то старое вспомнишь и проверять полезешь. Как ни странно, пренебрегает ученьем Лобош, то и дело уступая свои часы ненасытному Юро. Он предпочитает толочься в кухне, пособляя Еве и Геленке с дровами, тестом и прочим. Кажется, из него получается все больше кто-то вроде Юро – в смысле, настоящего дурачка Юро, того, прежнего. Крабат наблюдает, как Лобош с сосредоточенным видом битый час сражается с тяжелой сечкой для капусты. Подходит, тихо щелкает пальцами – но Лобош неожиданно обижается, на глазах выступают слезы. - Я хотел сам, а ты!.. - Ну извини, - бросает Крабат, - я же помочь! Так же быстрее! Он отходит и вдруг вспоминает слова Тонды. Сколько ты протянешь без работы, на одном волшебстве, Крабат? Может, Тонда и остальные за десяток лет и наигрались, но Крабат словно только сейчас начинает входить во вкус. Мешки с зерном бредут к поставам сами, смешно шевеля нижними углами, будто лапами. Метла метет мучную камору без участия человека, а в маленьком палисаднике, который разбила Геленка, каждое утро для нее вырастает новый необыкновенный цветок. Она каждый раз восхищается – но будто с опаской. И никогда не рвет их и не ставит в вазу, просто любуется. Корактор неисчерпаем, но он непредсказуем. Он оставляет для читающего его задачки, иногда странные и смешные. Действительно, почти сразу Крабат находит заклинание, годное для того, чтоб сложить дрова в поленницу, а потом убивает неделю, чтобы понять, как заставить их складываться не полено к полену, а «колодцем», рядами. Он сразу выучивается вызывать снег или дождь, но понятия не имеет, как заставить облачко, маленькое, недождевое облачко, набежать на солнце и создать тень для работающей в огороде Геленки. Он отлично запоминает, как самому обращаться в коня, но то, что должно бы, кажется, быть проще (он и думал об этом всегда, что оно проще) – превратиться в мышь – не находится в Коракторе, хоть убей. Хочу быть мышью, говорит Крабат Андрушу полушутя, ты не видел такого заклинания? Вместо ответа Андруш обращается в кота – рыжего хищного зверя со знакомой ухмылкой под нитяными усами, но нет, мыши он тоже не находил. Все заклинания Адова Непреложника странно конкретны и точечны. Искусство иссушить колодец навсегда – пожалуйста. И еще искусство заставить сухую яблоню плодоносить. Или – внезапно – навсегда вывести из постелей клопов всех до единого. Но нет универсальных слов, позволяющих в любой момент сделать то, что ты хочешь. Он начинает понимать Юро, который говорил о пяти годах. Тут и за десять не наберешься достаточной мудрости! Что учит Юро, Крабату неведомо. А вот Мертен читает одни только лекарские заклинания. Со временем у него появляется что-то вроде своей клиентуры – заговорил кому-то из крестьян разболевшийся зуб, ну а слухами земля полнится, вот и потянулись на мельницу страждущие из окрестных деревень. На краешке сознания это Крабата тревожит. - Ты поосторожней, ладно? – просит он Мертена, почти забросившего мельничный труд ради своего нового докторского дела. - Поосторожней – что? – резко бросает в ответ Мертен. … Да вот что – поосторожней, вот это самое, стучит у него в голове, когда он замечает недвусмысленно косые взгляды на осенней ярмарке в Лауте. Разговоры стихают, когда он подходит. Слова «чертова мельница» еще не выговариваются, но будто повисают в облачке дорожной пыли, в дымном аромате жарящихся колбас, в струйке пара над горячей похлебкой. Нет, крестьяне не обходят мельницу стороной, и в привозящих свое зерно на помол нет отбою. Без этого было бы худо – они сразу условились ни в коем случае не использовать заколдованные де… - Бей его! – доносится из гущи толпы, и Крабат подскакивает на месте. Нет, парней с мельницы там нет и в помине, кто-то грозит запоздалой расправой оборванному воришке, да его уж и след простыл. И украл всего-то пару яблок. Геленка покупает корову. Красавица голландка с белыми и черными пятнами хороша, спору нет, но просят за нее дороговато. Геленка и Ева в нерешительности. Потратить такую сумму разом кажется им страшновато, но Лобош уже гладит корову по морде и что-то им горячо говорит, так что убедит, должно быть. Он отворачивает в другую сторону. Тут угол развлечений – шест с парой сапог и петухом наверху, мишень для гнилых яблок и для метания ножей и всякое такое. Призом самому меткому нынче – шелковая женская шаль с турецким узором, очень красивая, непонятно, какими судьбами такую вещь занесло на сельскую ярмарку. Поучаствовать, что ли, думает Крабат, достает ножик – и настроение портится. Но парень перед ним уже истратил все попытки, сломав свой нож на последней, с досадой махнул рукой и готовится отходить. То, как он косится на белокурую смешливую девушку в толпе подруг, выдает все его чувства. Погоди, говорит ему Крабат, попробуй еще раз, я тебе уступаю свою очередь. И нож одолжу, добавляет он прежде, чем парень успевает возразить. Нож предсказуемо светлеет в его руке, и Крабату остается только одним движением пальца чуть-чуть направить его полет. Нож расщепляет мишень надвое и падает в траву вместе с ее кусками. Победитель так счастлив, что не успевает даже поблагодарить – несется с трофеем к своей белокурой насмешнице. Крабат неспешно подбирает нож и думает о том, что в нем за магия. Точно не магия Корактора.