Крабат. Новая мельница чисто мелет

Мертен все-таки доигрался, не следовало ему сращивать руку сыну кузнеца, свалившемуся с дерева, ох, не следовало. Ну заговорил бы боль, наложил бы повязку покрепче, так нет, перестарался. Крабат тогда ему ничего не сказал, потому что Мертен на эту тему стал что-то очень огрызаться, но сейчас, глядя на то, как трое конных по-хозяйски осаживают во дворе, он не может об этом не думать. Все из-за Мертена… из-за всех них. Нет, они недостаточно таились, отправляя мешки с крестьянских подвод на мельницу мановением руки или вновь нагружая телеги по щелчку пальцев. Слухи о мельнице ходили по окрестностям уже давно. Разные слухи. И вот пожалуйста – человек курфюрста. Зачем он приехал, что ему здесь нужно? Кому может понадобиться инспектировать какую-то бедную деревенскую мельницу с такой серьезностью? Курфюрстов посланник первым спрыгивает с лошади (Юро подхватывает ее под уздцы), и, судя по мундиру, он в немалых чинах. Крабат не больно-то в этом понимает, но что-то у него на груди много всего навешано. Двое за ним – поскромнее, плюмажи пониже, держатся позади, но тоже офицеры. - Ты мельник? – спрашивает старший отрывисто, тыча пальцем в Крабата. - Я – мельник, ваше благородие, - отвечает Крабат с поклоном. - Сколько еще человек проживает на мельнице? А они, как назло, все во двор высыпали, считай не хочу! Ну, любопытно же. Нет бы по всему дому, по службам разойтись, там-сям мелькать. - Жена моя, - указывает Крабат. – Брат, тоже с женою. Еще брат, меньшой… холостой пока. Ну и подмастерья. - Пять человек? Не многовато подмастерьев на такую мельницу, а, мельник? Крабат пожимает плечами. - Работы много, - говорит он. Не спрашивая больше ничего – и дозволения, конечно, не спрашивая тоже, - высокий чин проходит внутрь мельницы, пригибаясь под притолокой. Один из младших снисходит до краткого объяснения: - Господин полковник граф Мориц фон Троттель-Рехнунгспрюфер уполномочен здесь все осмотреть и предоставить отчет на высочайшее прочтение. Крабат переглядывается с Юро. Мертен переглядывается с Крабатом. И Витко с Лобошем переглядываются. Андруш смотрит на Крабата и подмигивает, а Ханцо хлопает Кубо по плечу и потирает руки. Усмехнувшись жестко углом рта, Крабат быстро идет за полковником, а за ним - подзадержавшийся младший офицер, один из двоих. На груди у него болтается оловянная солдатская медаль, и больше ничего. И правда, похоже, герой, надо же. Полковник Мориц фон Троттель-Рехнунгспрюфер идет по мельнице быстро, он брезгливо поджимает губы, словно вокруг грязно или дурно пахнет. Пройдя к поставам, он тыкает в жернова носком высокого сапога. Крабат видит краем глаза, как у Юро раздуваются ноздри. Что-то будет? Полковник меж тем что-то считает, указывая пальцами в углы, отрывисто командует своему спутнику – не тому, который герой, а другому, - тот записывает в книжечку коротким карандашиком, оправленным в ружейную гильзу. Крабат мучительно думает, что и где у них может оказаться не так, но ничего не придумывается. Ну – мешки с мукой, с зерном. Ну – живность в хлеву. Грабли с лопатами. Чашки-ложки в кухне. Одно только место в доме смущает его. Граф фон Троттель-Рехнунгспрюфер неумолим, и он все ближе и ближе к опасной двери – к той самой маленькой комнате, где нет почти ничего, только пол, стены да потолок, только дверь да окошко. Только стол и лавка. Только свечи и книга на столе. Не-герой распахивает перед начальником дверь, а Герой отважно прикрывает тылы, и они втроем заходят в тесное помещение. - Что у вас тут? – с упором на «тут» говорит полковник. За спинами Крабату не сразу видно, возымели ли действие его торопливые заклинания, но потом, через плечо Не-героя, он все-таки исхитряется и заглядывает внутрь. Тьфу, перестарались! На стене криво висят целых три распятия, тускло горит десятка два свечей. Пахнет ладаном. У левой стены невпопад торчат ухват и метла и полупрозрачный мешок с горохом: кто-то попытался перекинуть комнатку кладовкой, но тройное усилие перегнуло по-своему. Стол скорчился до размеров аналоя и накренился, и полковник набожно крестится на лежащую на нем в сафьянном переплете книгу. Младшие чины повторяют его движение. Смешливый Витко, зажимая руками рот, вылетает поскорее на двор, а за ним и Андруш. - Молельня, - бросает Троттель-Рехнунгспрюфер без интересу, но Не-герой по его указке все же что-то там черкает в книжице. Интересно бы глянуть, что он пишет. - Изволите откушать, сударь? – Ева появляется в дверном проеме, улыбается и вытирает руки о чистый белый передник. А в кухне уже все готово, и случай с вербовщиками припоминается Крабату очень живо, когда он, выйдя на минуту из кухни, наталкивается на Юро и Лобоша, волокущих целую корзину прогнившей соломы – стоит им переступить через порог, как это уже длинные хлебы, источающие восхитительный аромат свежего печева. Да, господину полковнику надолго предстоит запомнить угощение мельников со Шлайхграбена! * Последний день года близится все неумолимей. И с его приближением растет в груди тревога, так похожая на ту, прежнюю. Крабат вдруг замечает, что все стали нет-нет да дерзить друг другу, Ева ссорится с Мертеном и целый день шмыгает на кухне красным от слез носом, а Кубо, больше-не-молчун Кубо, ни с того ни с сего съездил Ханцо по уху, и как истинный молчун отказывается говорить за что. Ханцо, впрочем, тоже не говорит. - Брр, как на старые времена-то похоже, - говорит Крабат, невольно адресуясь к Юро. Тот однако же бодр и ничуть не мрачнее обычного. - Нет, теперь все будет иначе, - говорит он убежденно. – Пора нам перестать бояться нового года. Хорошее же время! Но Крабата так просто с мрачных мыслей не сбить. Он твердит про себя строки из договора и вдруг понимает, что полным-полно причин для того, чтоб любому из них выйти с мельницы и назад вернуться. Воображение сразу рисует ему картину пожара – все выбежали, а За… нннет, нет, пусть Лобош, Юро, Витко, – словом, кто-то из них не успел, неужели не полезем спасать? Тут-то под пункт договора себя и подведем. Дураки мы, понимает он, совсем дураки: кому доверились? Кого обмануть хотели? И трескучий смех опять звучит в его ушах, бросая в жар и в холод одновременно. Однако Рождество на мельнице празднуют, и никто не ворчит на наряженную пряниками елочку и на обильный стол, и празднуют даже с каким-то разудалым отчаянием, будто в последний раз. Один Лобош как всегда рад празднику совершенно по-детски, воспринимая его как должное. - Я так думаю, - говорит он в конце, когда все уже наелись и порядком выпили, заглушая тревогу, - что нынче первого января нам бояться нечего. - Отчего это? – с подозрением спрашивает Ханцо. - Да оттого, что Корактор нам дан на три года! На первый год ничего, и на второй ничего, а на третий мы расслабимся, тут-то нас и прихлопнут, - и Лобош бесхитростно показывает, как именно прихлопнут, шлепая ладонью по сжатому кулаку. Андруш при этом натурально вопит и валится с лавки на спину. - Нет уж! – кричит он с полу. Он, похоже, решил не вставать – растягивается, устраиваясь поудобнее, и закладывает руки под голову. – Господину Куму какой резон? Нееет, он с нас под полный расчет получит, своего не упустит. Раз в год по человечку. - Как бы угадать, ко-го…ко-то-ро-го, - поднимает Кубо голову от стакана, заплетается языком. – Знак бы, что ли, какой… Метку… На ком метка-то, а, парни? - Нет никакой метки, не дури, - сердито говорит Юро. – На, выпей воды, прочисти мозги. А есть метка, думает Крабат, нащупывая нож в кармане. Есть. Но станет ли нож светел, если дать его кому-то из них? Проверить он не решается. В последний день года они лихорадочно деловиты. Они будто сговорились предусмотреть все возможности. Они готовятся к осаде крепости. Осаде длиной в одни сутки. Потому натаскана впрок бочка воды, но тут кому-то ударяет в голову, что она может ни с того ни с сего прохудиться, и в углу кухни встает и наполняется другая бочка. - На случай пожара тоже хватит, - говорит Юро, похлопывая по бочке. Значит, и он думал про пожар, понимает Крабат. В устроенный в сенях закут переведены козлята и, зачем-то, куры. Корове и козе задан корм – на вид эдак на неделю вперед. Провизия с ледника перетащена в кухню – на вид так хватит на полмесяца. Гора дров у печки впечатляет – печку позади нее не разглядеть. В дальнем углу обустроен нужник, и даже занавесочкой стыдливо занавешан. В дверях Крабат наталкивается на Витко, затаскивающего с чего-то в дом лопаты и топоры. Он уже не спрашивает, кто, что и зачем делает. Пускай! Почему-то никому не приходит в голову применять на всю эту суету колдовство Корактора, так что к вечеру все хорошенько запыхиваются. Молча сидят они вокруг стола. Никто не идет ложиться спать – усталость усталостью, а никто сейчас не заснет нипочем. Юро выводит было на стену светящийся диск циферблата – недавно научился, но все орут на него «убери», и он слушается. Андруш, конечно, не может без последней выходки – выскакивает на двор до ветру, и все орут теперь на него, пока он спустя минуту не возвращается, сам немного напуганный, однако не забывая демонстративно подтягивать штаны. Наконец, вдали – в Лауте – бьют часы на колокольне. Крабат видит, как Юро, вызвав свой любимый циферблат в ладонь, размером с яйцо, украдкой сверяется. - Ну вот, - говорит Крабат, чувствуя, что должен что-то им всем сказать. – Осталось продержаться двадцать четыре часа. Просто не выходите никуда, и все. У нас все есть. Никому не отворяйте, говорите через дверь – мы не знаем наверняка, вдруг кому из деревенских довелось тут жить до нас? На всякий случай, - соображает он вдруг, - давайте деньги, какие есть, разделим на всех по карманам, мало ли что. Кому придется выйти – нипочем не возвращайтесь! Ступайте в Лауту, проситесь к кому угодно в дом на постой. Дележ денег занимает их еще на какое-то время. - Предлагаю спать нынче в одежде! – выкрикивает Ханцо. - Спаать? – сощуривается Кубо. – Заснет кто-нибудь, а? Я – нет. - Я думаю, спать сегодня совсем не нужно, - серьезно говорит Мертен. – Мы не знаем, что может он наслать нам во сне, какие видения. - Этим он точно заниматься не будет, - бурчит Юро. – Он же не Мастер… - В этом есть смысл, - Крабат кивает Мертену, будто не слышав последние слова Юро. – По крайней мере, давайте спать не все разом. Пусть кто-нибудь дежурит, поглядывает, как бы чего не случилось. Сна и вправду ни в одном глазу, ни у кого. Они слоняются по кухне, стараясь не расходиться, и Крабат ловит себя на том, что все время пересчитывает остальных, сбивается и начинает снова. Тьфу, пропасть, да что может случиться, ну вот что? Невозможно все время думать об этом, нужно чем-то заняться. Но заняться абсолютно нечем, вот ведь проблема! Накануне в своем рвении они вылизали и вычистили на мельнице все. Парни с завистью поглядывают на Еву с Геленкой, разложивших старые обрывки и обноски и занявшихся давно откладывавшимся шитьем лоскутного одеяла. Лобоша тут же приспосабливают к делу, и он серьезно щелкает большими портновскими ножницами. Право же, это смешно, не найти себе дела! Но на мельнице, как назло, ни карт, ни книг… То есть... И, вторя его мыслям, Витко жалобно просит: - Почитай нам, Крабат! А? …Договор заткнут за обложку, и Крабат не разворачивает его. Он и так знает самые главные его строки наизусть – «бессмертную душу того человека, который первым явится на мельницу в первый день нового года» и «ничья душа, ежели ее обладатель не прожил перед тем не менее полугода на Шлайхграбенской мельнице». И нестерпимый огонь там, внизу, под его подписью, где бумаги коснулось алое перо. Он поскорее открывает книгу наугад и принимается читать с полуслова, с обрывка какого-то заклинания, даже не потрудившись узнать, с чего оно начиналось на предыдущем развороте. Он произносит слова, не понимая их, громко и ясно, и читает, читает, не поднимая головы. На миг ему кажется, что вокруг него сидят на лавках не люди, а нахохленные черные вороны. Он смотрит, вскинув глаза – нет, почудилось, шесть парней, а не шесть воронов сидят у стола, широко зевая и подпирая усталые головы кулаками. Витко почти совсем спит, остальные тоже борются со сном из последних сил, и только круглые глаза Юро неподвижно и почти не мигая глядят на него. «Читай, Крабат». И он читает. Это самое бесполезное чтение Корактора в его жизни, он не запоминает ничего, и остальные, кажется, тоже. Время от времени – перелистывая страницу – он смотрит на своих товарищей и по привычке считает их. Мертен, Юро, Ханцо, Витко, Кубо, Андруш. Все здесь. Все шесть воронов. Из кухни едва доносится звук – Геленка и Ева поют негромко за работою, и Лобош подтягивает невпопад. В сенях лопочут куры и бессмысленно топчутся, похрустывая сеном, козлята. А Крабат читает, читает, превращая в звуки и неосмысленные слова все часы и минуты этого бесконечно длинного дня. Читает до хрипоты, до сорванного горла, до сипа. Ему кажется, что если он остановится, все пойдет прахом. Ему кажется, что только его голос держит нить этого дня, и он не должен дать ей оборваться. Корактор бесконечен – он листает страницу за страницей, и белые буквы скачут перед его глазами по черным листам, а до задней обложки все такая же, на ощупь, пачка листов. В оконце поначалу темно, потом светло, а потом снова делается темно. Кто-то приносит новые свечи, а может, наколдовывает их – старые давно сгорели. И когда, подняв в очередной миг взгляд, Крабат видит в ладони Юро сверкающий диск циферблата, он едва понимает, что случилось. Но колокольня в Лауте неумолимо бьет новую полночь, и с двенадцатым ударом мельник Крабат падает головою на открытую черную страницу Адова Непреложника и засыпает мертвым сном.