Леди Смерть.

Девушка не дышала. Теперь нет. Тонкое хрупкое тело рэйвенкловки лежало на каменном полу Тайной комнаты. Она была мертва. Тома лихорадило: озноб вперемешку с дрожью в руках, что может быть «прекрасней»? Он убил человека. Убил человека. Парень смотрел на эту чёртову Уоррен, ожидая, что все произошедшее окажется лишь бредом его воспалённого сознания, что вот ещё минутка, и девушка откроет глаза. Ведь откроет, да? К груди Реддл прижимал дневник, тот самый дневник, что подарил ему Абраксас. Дневник, отныне хранивший добрую половину его души. Разорванная душа. Всего две части, но Тому казалось, что он изодрал ее в клочья. Он хотел кричать, хотел рыдать навзрыд, но вместо криков лишь глухие стоны вырывались из его охрипшего от долгого молчания горла. Горячие слёзы текли, не переставая, по его впалым щекам. Если бы он только знал цену вечной жизни. Цену бессмертия. Он бы никогда не делал того, что уже сделал, того, что уже было не исправить… Любой на его месте уже давно бы мечтал о смерти, но Том… Следующей его мыслью была та, что хоркрукс могут найти, уничтожить. Уничтожить его душу, черт побери. Но не в Тайной комнате же прятать осколок, да? Хотя… почему бы и нет? … Парень уже начал искать место, подходящее для хранения хоркрукса, когда чьи-то тонкие цепкие пальцы с силой сжали его плечи. В следующий миг растерянный Реддл оказался в плотном кольце успокаивающих объятий. — Ри? — прошептал он осипшим голосом, обрадовавшись ненадолго, что уж теперь-то он может касаться Смерти, как всегда и мечтал… Но почти сразу же его мысли плавно перетекли к его чёрной неполноценной душе. Он ведь теперь даже и человеком вполне называться не может. Полуживой — полумёртвый. — Уйди, — тихо попросил он ее. — Уйди, я отвратителен. Ри… Я — убийца! Он мягко оттолкнул от себя девушку, ища в ее взгляде ненависть, отвращение, но не нашёл ничего кроме беспокойства и… злости? — Убей меня, — он не верил, что говорит это, но отчего-то было что-то правильное в самой мысли о том, чтобы завершить начатое, обрубить свои «гениальные» планы на корню. Девушка как-то странно улыбнулась, а потом медленно к нему приблизилась. Том неловко развёл руки в стороны, готовясь умереть, когда звонкая пощечина привела его в чувства. — За что? — он даже немного удивился. — За излишнюю самодеятельность, — прошипела Смерть, чуть ли не срываясь на парселтанг, ударяя его вновь. — За то, что не подумал о последствиях, — уже более спокойно пояснила Слизерин, не переставая удивлять Тома своим самообладанием, а затем ещё несколько оплеух словно окончательно разбудили парня, — И за все остальное. — Но ведь я… — хотел было оправдаться Том. — Ага, знаю, — кивнула Гарриетта, — убийца, ирод, ошибка Матушки Природы… Что-то ещё, что ты хотел бы мне сказать? — Я идиот, Ри, — поник окончательно головой парень. — А вот это уже больше похоже на правду. Некоторое время они сидели в объятиях друг друга, ничуть не смущаясь холодного пола подземелий. Том думал. А подумать ему было о чем. Он разорвал душу, он стал бессмертным… Все не то… Его действительно тронула смерть девочки. Невинная жертва. Само слово, казалось, было специально придумано, чтобы ещё сильнее помучить его. Парень прекрасно помнил, как убил тогда двух детей. Но ему было четыре. И это был чертов стихийный выброс магии, а он сам был чертовым глупым ребёнком. А то, что он совершил сейчас, было убийством. Умышленным убийством. — Ри, меня посадят в Азкабан, — неожиданно осознав серьезность ситуации произнёс он упавшим голосом. *** Хагрид, сколько себя помнил, всегда любил зверушек всяких. Чуть животинка какая в беду попадёт — он тут как тут, страж порядка в мире животных. Некоторых малышей он забирал потом домой, придумывая им премилые имена, кого-то отправлял на волю, подлечив раны. Арагог был совсем маленьким акромантулом (немногим больше годовалого котёнка), когда Рубеус нашёл его в Запретном лесу. Пятикурсник достаточно давно уже скучал по своему домашнему зверинцу, а паук — по своему пропавшему семейству в кладке яиц, скрытой где-то в лесу. И так они стали друзьями — полувеликан и недоакромантул. Гриффиндорец уже около года весьма успешно прятал своего паучка в Выручай-комнате, случайно найденной им в один прекрасный день (ибо в тот день они познакомились с Арагогом) — Хагрид! — в дверь постучали. — Я знаю, ты здесь. Выходи. Нам нужно поговорить о чудовище, которое ты так успешно покрывал весь год. — Чудовище? Арагог не чудовище. Ты его пугаешь, Том, — обиженно объявил Рубеус объявившемуся в его укрытии слизеринскому старосте. — А как ты тогда объяснишь смерть Миртл? … Черная тень, промелькнувшая у двери, слегка всколыхнула воды омута памяти. — Арагог, нет! — возопил Хагрид. На этом моменте воспоминание Тома обрывалось, но большего сотрудникам Министерства и не требовалось для подтверждения вины любителя животных. В том же, что виновен был Хагрид, сомнений не было. К тому же, уставом школы было запрещено иметь таких зверюг, каким являлся акромантул. Отчисление полувеликана было лишь вопросом времени. — Спасибо за честность, мистер Реддл, — кивнул старосте Министр. — Всегда пожалуйста, — улыбнулся слизеринец, поднимаясь из-за стола и покидая кабинет директора. Никто, ни одна живая душа, кроме профессора Дамблдора, не заподозрила ничего неладного. Только вот куда там профессору Трансфигурации было до разборок с Реддлом, когда на повестке дня стояла дуэль с Гриндевальдом? Верно, некогда. Слезы Хагрида, когда парнишку отчисляли и ломали его палочку, стали пределом для Марволо. Действо сие происходило прямо в Большом зале, в назидание нерадивым ученикам, так сказать, и возможности уйти просто не было. Поэтому Том лишь отвёл взгляд, стараясь не думать ни о смерти Миртл, ни о своей к ней причастности. Память девушке (ее призраку, если выражаться точнее) ему, конечно, удалось стереть. Только вот его-то память никуда не делась! И осознание буквально придавливало его к земле тяжелой каменной плитой вины и раскаяния. К слову и разорванная душа временами давала о себе знать. «Вечная жизнь — вечные страдания», — мысленно заключил Реддл, смиренно ожидая окончания спектакля. *** 1945. Май этого чудесного года ознаменовал несколько важных событий: Конец Второй Мировой, дуэль Альбуса и Геллерта и окончание Томом седьмого курса. И если последние два были ещё хоть как-то понятны для Ри, то вот оконченная у маглов война носила несколько противоречивый характер. Дело в том, что, если верить несомненно надежным источникам Слизерин, Гитлер скончался, пустив себе пулю в лоб. Было одно «но»: ни одна Смерть не получила никакого оповещения в связи с уходом нациста из этого мира. Это-то и волновало девушку больше всего. Ведь в таком случае Адольф должен был быть живым… Зябко кутаясь в легкий бежевый кардиган, с некоторых пор заменяющий ей привычный чёрный балахон, Ри шла по пустынной равнине, ещё не так давно гордо именовавшейся «полем сражения». Следы окопов ещё никуда не делись, как и наваленные в них мертвые тела. Воздух, пропитавшийся свинцом, обжигал легкие. Боже упаси, чтобы в таком месте оказался кто-то живой. Бункер предводителя фашистов издалека было не разглядеть, так ловко небольшая землянка маскировалась под обычный земляной холмик, поросший зеленой травкой. Над холмом клубился дым, а значит — она была права. Смерть незнамо зачем постучалась. Конечно, никто не ответил. Тогда, щёлкнув пальцами, она в чёрной дымке магии перенеслась внутрь помещения. Это было обычное убежище. Из вещей — лишь самое необходимое, и то холмилось на виду. Пол, устланный травой и соломой, маленькие бойницы вместо окон у самого потолка и печка в углу, которая и была источником того самого дыма. У печи на невысокой скамье сидел тощий мужчина неопределенного возраста. Спина его была прямая, будто штык проглотил, короткие русые волосы были едва темнее молочно-белой кожи. Молчал он по-немецки. Почему же именно по-немецки, Ри сама затруднялась ответить. Было просто в этом молчании что-то строгое, зловещее даже. — Ри? — неожиданно на чистейшем английском обратился к ней мужчина. — Я уж и не думал, что ты придёшь. Он обернулся к ней, обезоруживающе улыбаясь, в улыбке своей обнажая два ряда ровных белых зубов. Голубые глаза отдавали холодной сталью войны. Они не улыбались. — Марк… — ошарашено произнесла британка, никак не ожидая встретить его здесь. — Да, моя милая колдунья, — он сделал ударение на этом слове. — Это я. — Адольф жив, — помолчав, произнесла Смерть. — Адольф мертв, — мягко возразил Марк. — Я мертв. Неожиданно Ри стало страшно. Очень страшно. Та последовательность фраз была неспроста. «Адольф мертв. Я мертв». Не мог же Марк общаться все это время общаться… — Я Гитлер, — гордо подтвердил блондин. Марк взмахнул рукой, заставляя оливковому сменить белизну кожи, а волосы — потемнеть. Над его губами появились чёрные жиденькие усики. Сам он стал приземистей, шире в плечах. Стал собой. — Тебе, наверно, интересно, почему не было вызова? — между тем продолжил он. — Ответ прост — моей душе нет места за гранью. Я Смерть, а следовательно бессмертен. Хотя, погоди, — он в задумчивости потёр подбородок. — Да, у тебя, кажется, был шанс продолжить свой путь, но ты его, увы, упустила. Все это было произнесено с таким тоном, что сомнений у британки не осталось — Марк сошёл с ума. Хотя сейчас его правильней было бы называть Адольфом… Он будто хотел исправить небольшую «ошибку», совершенную Слизерин полтысячи лет назад. — Я… я тоже бессмертна, — попыталась возмутиться девушка. Гитлер закрыл ей рот рукой, дико улыбнувшись: — Только если сама не возжелаешь смерти… волшебница. Страх окончательно овладел Гарриеттой. О, как она хотела жить. Одно из их общих с Томом качеств — жажда жизни. Она готова была на все, лишь бы жить. И сейчас так глупо умереть из-за… какого-то магла? Она так некстати вспомнила, как немаги издевались над Гарри Поттером, нет, над ней, в ее юные годы. Несправедливо! Она разве виновата в том, что родилась ведьмой? Магия — ее дар, а не проклятье в конце концов! «Авада Кедавра!» — подумала она, испуганно взирая на обидчика, покусившегося на самое драгоценное, что она имела — на ее жизнь. Ярко-зелёный луч вырвался из ее груди, чуть-ли не вспарывая кожу, натянутую меж рёбер. «- Только не Гарри! Нет, только не Гарри, — кричала рыжеволосая женщина, кидаясь наперерез Непростительному.» Ее крики, крики ее матери, давали Ри словно второе дыхание, надежду, ослепительно яркую, ярче самой Авады… Марк замертво упал у ее ног. — Прости, — она опустилась перед бывшим фашистом на колени. Он был ужасен, но в то время, пока память к нему не вернулась, они были действительно дружны. «Терять друзей скоро станет моим новым хобби», — горько усмехнулась шотландка, закрывая глаза павшего. Они всегда были втроём. Веселые заводилы, вечные шутники Ри и Джей и тихоня Марк. Пока Ри и Джей вовсю веселились, забавляясь с магией, их друг блондин предпочитал веселью уединение. Сад камней определенно появился именно тогда, когда Марк дал волю своему воображению. Марк был красив. Он был тощ, но его худоба окупалась стройностью. Платиновые волосы были длинны и обрамляли его лицо так, как золотая рама придаёт дороговизны красивой картине профессионала. Говорил парень редко, но всегда вовремя и к слову. Он был аристократом, благородным и вежливым, будто эти качества были у него от рождения. И он невероятно всех бесил. Всех, кроме двух своих верных друзей. Он сидел на каменном утесе, когда Ри наконец его нашла. — Привет, грустишь? — окликнула она его. — Думаю… — прошелестел он, словно легкий вечерний бриз, поднимающий мелкие песчинки ненадолго в воздух. Ри плюхнулась на камень рядом с ним и тоже стала смотреть. Вид с утеса открывался невероятный. Бескрайний синий океан, граница которого с небом была слегка размыта, и огромный солнечный диск, словно падающий на дно моря, оставляя за собой алые и золотые круги на воде. — Я хочу умереть на закате, — произнёс наконец Марк. — Чтобы увидеть, как прекрасно солнце в свой последний миг на этой планете. Увидеть и насладиться им в той мере, в какой может прекрасным наслаждаться умирающий. Увидеть и издать последний дух с его последним лучом. Речь Марка не была прервана ничем. Он и сам не отвлекался на что-то вроде бессмысленных вздохов-ахов и прочего. Он говорил так легко и просто, как дышал. — Но… мы бессмертны. Сердца не бьются, даже дышать необязательно… — заметила Ри. — Ничто не вечно, — пожал плечами голубоглазый. Уже стемнело, на ночном небе зажигались звезды. Ясный серебряный месяц освещал горы и скалы. Они почти не видели друг друга, но чисто интуитивно продолжали ориентироваться в пространстве. Неожиданно от травы стало подниматься свечение. — Что это? — удивленно спросила у Марка Ри. — Светляки, — коротко бросил парень и неожиданно быстро для самого себя вскочил на ноги. — Пойдём. Пока не опоздали. Он схватил девушку за руку, и они побежали на поляну. Трава была высокая, доставая им до груди. Цветы, хмель, злаки — все принимало необыкновенные неземные оттенки в этом странном свете, идущем действительно от земли. На плечо Ри опустился какой-то странный жук: брюшко его словно светилось. Девушка инстинктивно дернулась, но тут же успокоилась, ощущая руку Марка в своей руке. — Это светляк, — прошептал меж тем парень, протягивая ей ладонь, на которой сидело точно такое же насекомое. Ри уже без опаски, даже с любопытством стала его рассматривать, когда жучок слегка потряс спинкой, расправил крылышки и взлетел. Но сосредоточиться на каком-то конкретном жучке было невозможно — их тут были сотни, тысячи. От избытка эмоций Гарриетта просто засмеялась, начиная глупо пританцовывать на месте. — Чудо, Марк! Это чудо! — восклицала она, вовлекая парня в свой причудливый дикий танец. Он, невольно проникаясь ее настроениями, начинал смеяться так же. — Не приноси мне цветы на могилу, — она даже не разозлилась на его депрессивно-заунывный тон. — Если я все же когда-нибудь умру, похорони меня близ озера, чтобы каждую ночь сотни маленьких огоньков приходили ко мне почтить мою память. — Хорошо, — не менее серьезно сказала Ри, но тут же засмеялась, щёлкнув парня по носу. — Но только если ты умрешь! Ри взмахнула рукой, заканчивая писать дату смерти на надгробной плите. Солнце уже два часа как село. «Надо же, действительно на закате умер», — весьма кстати вспомнила она их стародавний с Марком разговор. Небо было такое же, как и тогда, ничуть не изменившееся за эти бесчестные века, и звезды — все те же холодные, равнодушные к их, земным, страданиям небесные тела. Только Марка больше не было. Легкий ветерок слегка всколыхнул траву, и Смерть сама слегка пошатнулась, уподобляясь тонким стебелькам. Глаза непонятно как наполнились слезами. Ей не было жаль Гитлера, но ей было жаль ее Марка, который был лучшей частью Адольфа, самой лучшей. И вряд ли ей ещё когда-нибудь доведётся встретить человека, подобного ему. Ри так и продолжала бы прожигать дырки на эпитафии влажными от слез глазами, если бы не отвлеклась на слабое зеленое мерцание, так похожее на… — Светляки, — она невольно улыбнулась, вытирая ладонью слезы. Марк мертв, но почему-то глядя на этот ровный зелёный свет, поднимающийся к небу, к звёздам, почти не отличающийся от того, на который они тогда вдвоём смотрели, Гарриетте кажется, что какая-то часть души ее друга осталась все же здесь, на земле… в ее сердце… *** А в Германии уже несколько дней стеной шёл дождь. Далёкие стены Нуменгарда были едва различимы сквозь пелену сырого тумана. Гриндевальд сидел на кровати и смотрел в окно, на дождь. У него были все удобства (О, Альбус тут явно подсобил). Трёхразовое питание, книги и даже возможность выйти из камеры — все равно уйти никуда он не мог. Наверно, именно из-за осознания этой истины Геллерт по большей части не делал ничего, восседая в позе лотоса на своеобразном пьедестале из подушек и с тоской глядя в окно. Дамблдор приходил к нему уже несколько раз. В первый он просто стоял немного поодаль от камеры, наблюдая за тем, как Геллерт читает одну из тех магловских книг, что были у него в камере. Альбус по всей видимости надеялся, что Геллерт его не заметил, даже не подозревая, что вместо чтения тот прячет за пыльными страницами улыбку, вызванную его фарсом. Во второй раз он просто сел напротив камеры, и бывшие любовники достаточно долго сверлили друг друга жадными взглядами. А в третий… Дверь его комнаты с шумом распахнулась, являя его взору измученного, изрядно похудевшего (а худоба ему к лицу!) Альбуса Персиваля Вульфрика Брайана Дамблдора. — Не болен ли ты, любовь моя? — с торжествующей ухмылкой, которую он даже не пытался скрывать, вопросил Геллерт. — А тебе все бы посмеяться, мой мальчик… — вздохнул Дамблдор. Гриндевальд чуть не задохнулся от возмущения. Нет, он уже привык к странным кличкам своего друга. Смирился, что иной раз его могут назвать «солнцем», «лучом света во мраке этой жизни». Он готов был даже «котиком» быть! Но «мой мальчик»? — Друг мой, школа на тебя оказывает не самое благоприятное влияние… — хотел было съехидничать, когда Альбус неожиданно упал перед ним на колени. — Геллерт… кажется, я сошёл с ума… И в течение часа Гриндевальд терпеливо выслушивал сбивчивый рассказ друга о том, как к нему приходила его «альтернативная версия из будущего», рассказывая ему о том, что его целью должно стать всемирное порабощение всего населения земли… В итоге, не выдержав этих «соплей и нежностей», Геллерт просто утянул своего непутевого товарища в объятия, протянув ему платок, в который Дамблдор, не прекращая, сморкался. — А сам-то ты этого хочешь? — с тихим ужасом спросил он у рыжего. Тот поднял на него голову, глаза его высохли от слез и выражали странную решимость. Он произнёс то самое слово, которое Геллерт больше всего боялся услышать от него: — Да, Гелл… очень хочу… «Вот тебе и Великий Светлый, — хмыкнул про себя узник. — Угораздило же меня… влюбиться в это чудо-юдо…» Это и послужило, пожалуй, главной причиной того, что сейчас Геллерт уже слез с кровати, перекочевав за стол, где лежала тяжелая стопка листов бумаги, стояла баночка с чернилами, подле которой было несколько наточенных перьев. Одно из них мужчина взял в руки и обмакнул в чернила, положил пред собою чистый лист, на котором вывел первое слово, ознаменовавшее начало трудов его. «Death…»