Сокровище Эрганы

      Дэлина клонило в сон. Он так и продремал бы полночи, уронив голову на бортик джакузи, если бы бдительная «будка» не взвыла дурниной, как спятивший от избытка гормонов чмулхак в брачную весну. Момент, когда его подбросило, Дэл не уловил, проснулся уже на взлëте, а окончательно пришëл в себя, с оглушительным плеском рухнув обратно. Успел подумать, что столько шуму мог бы наделать сиганувший из моря кит… Вода, которую его падением не выплеснуло на пол, сомкнулась над головой, заливая уши и нос.       — Чë так орать-то! — возмущение вырвалось из-под хлопьев пены громким бульком и пузырями, а Дэл, лишний раз пожалев, что отрастить жабры так и не сподобился, долго отфыркивался и выкашливал воду из лëгких.       Зато из ванны выбрался бодрячком и с твëрдым намерением отыскать будкино орало, открутить нахрен, растереть в пыль и развеять по ветру. Из комнаты примчался уборщик, долго хлюпал водой и путался у Дэла под ногами, мешая вытрясать воду из ушей. И что-то сердито бухтел на своëм. Наверное, про взбалмошных китов. Или водяных маньяков, которым неймётся устроить потоп среди ночи. Дэлин первым сыграл в «я пас!» — децибелы в жужжании уборщика всё прибавлялись, и, пока этот микс пылесоса с домомучительницей не дошёл до кондиции и не потребовал дополнительный отпуск за вредные условия труда, Райли, прихватив полотенце из аккуратной стопки в стенной нише, свинтил прочь без шуму и пыли. А когда накал уборщицкого бухтежа достиг наивысшего крещендо, кибер обнаружил, что от возмутителя спокойствия осталась только цепочка мокрых следов через всю комнату. Зато по брошенному на пол комбезу уборщик покатался вволю.       Медкапсулу Дэл опознал по общепринятому логотипу. Такую — не пластиковый «гроб» с прозрачной крышкой, а хирургический стол на гравиподушке, с тонкими обводами из полированного титаниума у изголовья и в ногах, — он видел впервые. Мало того, потенциального пациента капсула засекла за несколько футов, и приветливо подмигнула буковками, загоревшимися зелёным на обводах. Дэл на незнакомые буквы зыркнул неприязненно — уж слишком подозрительно они походили на иероглифы в талмуде какого-нибудь чернокнижника. Или на древние руны. Радость от обладания собственной медкапсулой как-то подувяла и решимость улечься на этот «стол» испарялась прямо пропорционально уменьшавшемуся расстоянию — стол ещё куда ни шло, но вот «хирургический» здорово напрягало… А потому последние футы Дэлин одолевал в темпе «шаг вперёд, два назад», усиленно делая вид, что занят архиважнейшим вытиранием правого уха, и, опасливо приглядываясь к капсуле из-под полотенца, раздумывал — не лучше ли дать дëру и занять оборонительную позицию на кровати. По крайней мере, она одна на него не ворчала, не орала и не пыталась утопить. В отличие от не страдавших излишним дружелюбием уборщика и всей «будки» в целом. А кто знает эту наверняка оснащëнную скальпелем и прочими остро-режущими примочками капсулу — не факт, что ей не захочется, поддавшись всеобщему настрою «загоним чужака под плинтус!», модифицировать хирургический стол в патологоанатомический. Или устроить чужаку фигурную вырезку на лобке с последующим пришиванием отрезанного ко лбу…       Медицинский робот терпеливо ждал, пока у пациента замкнутся в мозгу нужные контакты. Но у того, похоже, плюс накрепко зашëл за минус — пациент впал в перманентный ступор, изображал цаплю, попеременно грея о лодыжки зябшие на металлическом полу ступни, пытался спрятаться за полотенцем, но с места не двигался. Только дрожал так, что резонировали чуткие сенсоры на капсульных обводах. Дистанционное сканирование выявило у него повышенную влажность кожи, учащëнное сердцебиение и некоторое переохлаждение, а пока пациент был скорее жив, чем мëртв, зашитые в программу клятва Гиппократа и первый закон роботехники предписывали заботиться о нëм и ни в коем случае не навредить. Медроб уже запустил блок диагностики и первой помощи, прогрел ложемент до нужной температуры, дабы пациент не испытывал дискомфорт, лёжа на холодном пластике, и не раз вспомнил про альтернативный метод ускорения двигательных процессов у людей, именуемый ими как «пендель». Быстродействие метода он однажды наблюдал, но, будучи встроенным в капсулу, сейчас очень сожалел, что не имеет нужного оборудования. А упëртый, но пока ещё живой пациент между тем явно демонстрировал намерение окоченеть до состояния неживого, и медроб всерьёз забеспокоился — включил обогрев прилегающего пространства. И на всякий случай активировал распыление успокаивающего спрея.       Дэл в сотый раз обмусоливал в мыслях заманчивое «дать дёру», гоня от себя понимание, что поутру проснётся полной развалиной — боль злобной жмырглой ворочалась в грудине, обнимала жгучими щупальцами, захватывая даже позвоночник и шею, выламывала ключицы и долбила чем-то острым скулу. Но мышцы уже занемели от холода и чертовски хотелось побыстрее забраться под одеяло — Дэлин приметил его в шкафу, толстое и мягкое, как пушок на макушке младенца. Одеялу тоже, небось, надоело лежать запертым в шкаф, и ему наверняка уже не терпелось завернуть в себя кого-нибудь замерзающего в этой холоднючей «будке», — думал Дэл… Однако мышцы внезапно отпустило — ещё минуту назад готовые застыть, они вдруг будто карамелью размякли. Мало того, резкость в глазах кто-то выкрутил до минимума, веки повисли неподъёмными булыжниками, а мозг зачем-то возомнил себя розовым сиропчиком и, кажется, собрался вытекать в неизвестном направлении. Дэл попробовал вскинуть руки — проверить, не закапало ли у него из ушей, — и не смог. Руки вытянулись вдоль тела безвольными плетями, полотенце змеёй обвилось вокруг правой. Наверное… надо бы… испугаться… — порционно выдал сиропчик, но где-то впереди повеяло вдруг ласковым теплом, и Дэлина инстинктивно качнуло туда, в объятия тёплого ветра.       То, что объятия чересчур крепкие, до него дошло позже, когда бликом яркого света поочерёдно резануло глаза, вызвав приступ просветления в головном сиропе. И в ту светлую секунду Дэл отчëтливо сказал «блядь!», обнаружив себя уже лежащим на проклятом столе, и протестующе трепыхнулся. Так слабенько могла бы трепыхнуться рыбина, засыхающая на берегу, но мягкие ленты, обнимавшие его плечи, бëдра и лодыжки затянулись ещё чуть-чуть — медроб тоже был упëртый и намеревался вылечить пациента, даже если тот будет брыкаться, требовать капеллана и дать помереть спокойно.       «Каюк…» — Блестящие обводы в изголовье и ногах поднялись и замерли вертикально, оставшись в сознании последним чëтким штрихом реальности. А когда из микроскопических отверстий в титаниуме вырвались струйки жидкости, рассыпались широким веером и застыли, заключив стол в прозрачный кокон, тончайший и переливающийся радугой, точно мыльный пузырь, Дэл широко и счастливо улыбался.       Дальнейшее в розовые пузырьки разума врывалось расплывчатыми и разрозненными кусками. Линии зеленоватого света скользили по телу, сближались и вновь расходились, попеременно расчерчивая Дэла на правильные квадраты и прочие многоугольники, что-то касалось щеки, невесомо и пронизывающе холодно, что-то осторожно трогало грудь… И тихий голос бормотал, казалось, будто у самого уха: медроб педантично перечислял выявленные повреждения, а Райли и не пытался разобрать невразумительное «ушиб-турлы-бурлы-мурлы… трещина-бурлы-бла-бла-ребра… ушиб… ëбаный-квазар-кто-тебя-так-отделал-то!». Дэлина чуть-чуть покалывало, чуть-чуть щипало и щекотало, пока голос монотонно трындел свою абракадабру, выдав в заключение всей этой галиматьи:       — Предельно завышена концентрация гормона… — медроб сам трижды запнулся, пока выговаривал что-то, больше похожее на кваканье чмулхака, пережравшего листьев мерлихоры, чем на нормальный интерлингв. Дэл сквозь сироп в голове насчитал пятнадцать слогов.       — Чë?       — Прогрессирующий недотрах, — перевёл со своего квакерского медроб.       — Сговорились вы, что ли? — Дэлин сплюнул бы с досады, если бы каким-то чудом не сообразил, куда прилетит обратка. На глазах закипели злые слёзы. Секс с бетой на безомежье сойдëт, конечно, но это как грызть чëрствую краюху вместо того, чтобы насладиться куском свежайшего тëплого хлеба. Альфы и омеги созданы друг для друга, а безвкусная бета совсем не то, сколько бы не поливалась самым изысканным парфюмом — чуткое обоняние альфы парфюм только раздражал… А теперь вот — каждому надо ткнуть носом в его недотрах, как котёнка в ссаные тапки! У него неоном на лбу светится, что ли, «помогите страдальцу»? Прогрессирующий недотрах, растудыть его в репу! А у кого бы недотрах регрессировал рядом с Илией? Да захоти он соблазнить дерево — и оно отрастило бы хуй, что уж говорить про альфу, которому в последний раз омега не дал, а дал в морду… Полгода назад, в отпуске, когда Дэлин, закончив с дегустацией ассортимента в баре старины Ольсена, полез рукой в ближайшие завлекательно пахнущие штаны. Штаны оказались на майоре десантно-штурмового батальона, а Дэл, под гневную тираду про то, как некрасиво шарить в штанах омеги, когда тот сидит на коленях у мужа, оказался в углу между стеной и барной стойкой, рассматривал пару выплюнутых на ладонь зубов и размышлял, что всё-таки в нëм было лишнего — ви́ски или зубы. Следующим днëм майор сам его разыскал, принëс извинения и совсем не прозрачно намекнул, что если чернявый нахал не прочь продолжить… Извинения булькнули в бокалы густо-вишнëвым, огнëм прокатились по языку, опалили пищевод и приятно согрели желудок, но Дэл уже морально подготовился к свиданию с креслом стоматолога. Так и отбыл обратно на фрегат — новозубастый и несолоно ебавши…       — Не плачь, — успокаивающе прошелестело над ухом. — Больно не будет. Спи.       — Нет! Давай, гондон, режь! По живому! — проплюхал Дэлин ватным языком. Но гордо. «Ты что несёшь?!» — еле слышный вопль здравого смысла с задворок сознания тут же затянуло розовыми пузырьками.       Что-то зловредно кольнуло его в плечо, а после…       Дэл едва не сомлел от счастья, как горький грешник, чей поезд в ад сошëл с рельсов в райских кущах. Перед ним далеко, насколько хватало глаз, простирались ягодицы. Много. Целые холмы крепких гладких ягодиц. И он тёрся о них лицом, покусывал, целовал и сожалел, что не дотянется приласкать их все — стройные ряды ягодиц терялись где-то за горизонтом. Зато прямо перед ним сейчас оказались самые охуенные из всех. И не только потому, что мять и вылизывать их — совершенные, налитые упругостью, бархатные, как персиковая шкурка, — было чистым наслаждением. Эти восхитительные ягодицы были не сами по себе, как остальные, а частью восхитительного тела. Дэлин видел его всë, целиком. И широко разведëнные ноги, сильные, с тренированными мышцами и небольшими ступнями: Дэл не преминул склониться к ним — коснуться губами каждого пальца. И узкую талию, к которой он тотчас стëк ладонями — обхватить с боков и увидеть, как его большие пальцы почти сошлись на ложбинке красивой спины, выгнутой так, что бесстыже выпятились бëдра. И знакомый разворот плеч, укрытых огненной шалью разметавшихся волос, лицо вполоборота, гордый профиль и щëку, зачëркнутую прилипшей прядкой. И уголок губ, который немедленно захотелось поцеловать… Красивые руки с голубоватым рисунком выступающих вен, легли на крепкие половинки.       — Раздвинь их, мальчик, давай, — Дэлин сам не понял, подумал это или прошептал, но его услышали — длинные пальцы смяли ягодицы, раскрыв подтекающий смазкой анус и скользкую промежность. Дэл облизнулся в предвкушении — его тут хотели. Очень. И томить великолепное создание ожиданием не стал бы, так, только подразнить собирался чуть-чуть, потираясь налившимся кровью членом о промежность: от мошонки — ухоженной, без единого волоска — к течному анусу.       Шикарный омега — а кто ещё мог пахнуть так призывно и нежно? — долготерпением не страдал от слова вообще: подался назад, как-то хитро подкрутил задницей, и Дэлина словило прежде, чем он успел надавить головкой между ягодиц. Член обтянуло тугим и влажным, сразу на треть захватив внутрь горячего тела.       — Есть отставить тормозить, вашблагородие! — Дэл захватнический манëвр одобрил — толкнул бëдрами навстречу, не резко, на пробу, шалея от того, как плотно обжимает его внутри, и снова толкнул — длинно, не останавливаясь, пока не натянул узкую задницу по самые яйца. Почувствовал, как напряглось под ним сильное тело, вновь уступил, позволив омеге задавать ритм. Только придерживал прыткого парня за бëдра, когда член выскальзывал почти целиком, выворачивая мокрые края ануса, и обратно всаживал по самые помидоры, жёстко, с силой, так, что от каждого толчка омегу тащило вперëд, пока дрожь бьющегося в экстазе парня не передалась ему самому, и возбуждение, острое, тягучее, не накрыло неотвратимо, как приближающийся шторм.       «Член не нос — назад не шмыгнешь!» — ядовитой пиявкой вкралась в мысли любимая папина присказка. Ржавым гвоздём впилась в подкорку ещё с юности, когда Дэлин из длинноногого, как журавль, нескладного подростка вырос в пригожего парня и сам удивлялся, узнав, сколько флавианских омег не доверяют зеркалам. Они вообще считали, что светлокожий брюнет — это даже оригинально. В отличие от поднадоевших уже смуглых. А когда число таких недоверчивых перевалило за два десятка, и Дэл приползал домой под утро, весь в радости и засосах, папа забеспокоился. Всë твердил, что семнадцать лет — слишком юный возраст, чтоб обзаводиться спиногрызами наследниками, и напрасно Дэлин перед каждым ночным загулом выворачивал карманы, показывая, что под завязку затарился презиками. Папа на блестяшки с резинками глядел презрительно — «почему, как думаешь, я семерых родил?», всякий раз добавляя, что местные изделия номер два не лопнут, только если на гороховый стручок напялить. «Пять минут — мастер, а херову уйму лет — кассир, запомни!» — тайком от папы предостерегал и отец. Дэлин запомнил. Не любил смотреть, как стекает сперма мимо жадно раскрытой дырки, но тот, с кем хотелось бы вместе растить детей, ещё плутал где-то в бесконечных закоулках вселенной. А с этим омегой, поразительно похожим на одного драчливого коммандера, вдруг захотелось. Вогнать член по скользкой густой влаге до конца. Запечатать узлом шикарное тело, только вот… Так сейчас быть не должно — заскреблось пониманием словно откуда-то издалека. Он ведь всё-таки угодил на тот вивисекторский стол, и ему… его недотрах собирались излечить кардинально…       Жутью продрало от затылка до пят, мгновенно выстудив кровь и заморозив ломкими прутиками нервы. Мышцы как параличом сковало, член выплеснулся длинными струйками, залепив Дэлу спермой губы и подбородок. Ч-чëрт! Что-то тонкое лопнуло с тихим хлопком, когда он врезался в это «что-то» макушкой вместе с тем, как осознал, что никакого омеги рядом нет и не было, а вместо восхитительной задницы — собственная рука. И пол-лица в сперме, даже на носу висит липкая плюха. Они что, в самом деле пришили ему на ло… Блядь!       — Проснись! — приказал тихий голос извне.       Пара слезинок всё же пролились из-под опущенных ресниц, пока Дэлин монотонно, как маятник, раскачивался на столе, приходя в себя и набираясь храбрости пощупать лоб.       — Что болит? — прилипчивый голос понял его слëзы по-своему.       — Душа! — горько посетовал Дэл.       — Душевнобольные не в моей компетенции, — с сожалением отозвался голос, а Райли и сморозить что-нибудь едкое в ответ позабыл, обнаружив вдруг, что кроме души, которую выжигало горечью, не болело в самом деле ничего. Совсем. Злобная больная жмыргла в грудине утихла, и остриём в скулу больше не шмаляло. Не болело даже там, где отрезали? понемногу терял крепость стояк. Дэл в момент прочувствовал всё, что ощущает смертник, которому внезапно объявили помилование — стояк образовался там, где всегда, а в лицо ему прилетело, потому что нефиг было одновременно кончать и садиться, согнувшись крючком…