***
Лезвие топора с хрустом рассекало поленья, и в этом совершенно обыденном занятии чувствовалась некая сила в крепких мужских руках. В дрожащих слабых пальцах, сжимающих колющие занозами дрова - вся разница, бездной разверзшаяся между ними. Молодой мужчина был невысок и не казался физически превосходящим остальных, но мальчик отчетливо ощущал след его подлинного влияния на своей разбитой скуле, однако не мог до конца отречься, хоть боялся его до дрожи. — Извини, — этот голос прозвучал неожиданно тепло. Мальчик поднял взгляд, и шершавые пальцы коснулись багровеющего синяка на его крошечном лице. Синие глаза с охровым звездчатым кольцом вокруг зрачка смотрели без былой злости, однако непонимание плескалось в них топью, которую Ниито никогда не удавалось преодолеть. Старый синтоист сказал ему, что он слышит голоса усопших, но отец лично закопал эту пустую надежду в реальности, которая была необходима его сыну больше религиозных небылиц. Все сказки, которыми сам мальчик упрямо пытался объяснить происходящее с ним, тут же обращались в менее лицеприятную действительность, за которую он должен был нести ответственность, как мужчина. Это пугало его, но в то же время приближало к образу человека, которому бы нашлось место в этом мире. — У каждого есть свои тайные желания и неозвученные мысли, но мы отрекаемся от них, потому что они погубят нас. Сила воли — это то, с каким успехом ты противостоишь самому себе, Ниито. Если голоса советуют тебе что-то очевидно дурное, не слушай их. Чувство стыда обжигало, но совсем не так, как огонь слизал кожу с рук отца. От ветхого сарая осталась лишь груда тлеющих углей, но мальчик осознал свою ошибку, когда собрать имущество их семьи из пепла было уже нельзя. Раскаяние выползло наружу непрошенными слезами, и запутавшееся сердце осознало свою первобытную любовь. Судзуки оттянул нижнее веко, чтобы глазное яблоко было отчетливей видно в отражении в воде, но из-за течения горного ручья его лицо разбивалось на неразличимые осколки. Хоть он и помнил прекрасно, что увидит там глаза человека, который не стал ему чужим вопреки всему. Исчез, но по-прежнему оставался с ним совершенно незримым и немым, и Ниито бы все отдал, лишь бы этот голос заговорил вместе с остальными или вовсе вместо них. Воспоминания цитировали уже озвученные советы, но юноша вырос и нуждался в иных наставлениях, которые он не хотел бы услышать от кого-то другого. Нагито Судзуки зарезали, как собаку. И ты это прекрасно знаешь. Мертвые с тобой не заговорят. Он умер из-за тебя. — Не из-за меня. Не льсти себе. Как старший сын ты не можешь быть не виноват в бедах своей семьи. Бесхребетное ничтожество. Ты мне омерзителен. Все в порядке, Ниито-кун. Твой отец прав. Ты не обязан их слушать. Судзуки устало потер веки, вымыл лицо ледяной водой, но подобным образом отвлечься никогда не помогало. Разобщенность всех этих несуществующих людей создавала впечатление, будто он всегда ошибался, но корить себя за все подряд было слишком утомительно. И они делали это вместо него. Без устали, со вкусом, смакуя каждую грубость и выплевывая ему в лицо: это привычно, почти как свист ветра в непогоду или же хаотичная дробь дождя по крыше - разумеется, только если каждый из этих звуков нес какой-то смысл, который ты не мог не услышать. Осталось еще два дня и три ночи, и поставленная цель будет достигнута, но до этого момента он должен был соответствовать званию, что возжелал принять, то есть не позволять себе расклеиться на этой проклятой горе. Впрочем, ничего лучше в голову ему так и не взбрело. К той небольшой территории, которую занял другой ученик Химеджимы, о`ни тянулись с особенным рвением, что не осталось без внимания юноши, учитывая, что сам он чувствовал себя совсем жалко, когда его не замечали даже голодные твари, привлеченные ароматом более приятной на вкус человеческой крови. Это было даже забавно, ведь по итогу все они оказывались обездвиженными и брошенными сгорать дотла на рассветном солнце, хотя их могла бы ожидать менее болезненная и быстрая смерть. Ниито сидел на дереве, наблюдая за их последним в этом испытании закатом, а Шиназдугава внизу не давал себе ни минуты отдыха, чтобы ненароком не задуматься. Он так сильно преобразил это место, что демоны будут попадаться в ловушки и после того, как он сам покинет гору, и невнимательным охотникам тоже будет несладко. — Ты меня теперь преследовать будешь? — спросил Генья, и Судзуки опустил голову, чтобы встретиться с чужим раздраженным взглядом и лукаво улыбнуться. — Твой запах хорошо приманивает демонов. Ты ведь потому от них и прячешься. — Ах, ты, — процедил парень сквозь зубы, не то скалясь, не то улыбаясь недобро, и Ниито подумал, что в его человечьем обличье все равно есть что-то от демона. Конкретно в мимике - несдержанной и дикой, и в разрезе глаз, быть может. — Я от них не прячусь. У меня нет другого способа с ними сражаться. Ты там сидишь, выставив меня приманкой?! — А как ты догадался? Судзуки поймал летящий в него камень, но тот был брошен с такой силой, что кровь струйкой потекла по его запястью в рукав кимоно. Боль обожгла ладонь, но юноша лишь заинтересованно склонил голову набок, вызывая своим непониманием только больше раздражения. — Свали с глаз моих, придурок! Разумеется, он никуда не ушел, а Генья сдался, в конце концов решив просто проигнорировать его присутствие. Несмотря на всю проделанную работу, после заката Шинадзугава медленно побрел к подножию горы, и Ниито увязался следом, хоть и на некотором расстоянии.***
Это не должно было быть великим откровением, но Судзуки сильно удивился, увидев вместо толпы лишь жалкую горстку потрепанных молодых людей. Девушка наблюдала за бабочкой на своей руке с бездумной улыбкой, и ее, кажется, совсем не волновало происходящее. В янтарных глазах застыл тягучий страх и искреннее непонимание того, как парню вообще удалось выжить, и взволнованный шепот слово в слово цитировал его мысли. В темном гранате отражалась уверенность, и Ниито безошибочно назвал бы этого человека единственным, кто до конца понимает свои цели. Судзуки опустился на землю и прикрыл глаза, улыбаясь теплому касанию рассветного солнца и осознанию, что на этот раз возложенные на него надежды он смог оправдать. Это чувство довольного умиротворения буквально звенело у него в ушах, и юноша даже не заметил, как близнецы явились к победителям и поздравили их с успешным окончанием экзамена. Ниито открыл глаза, когда кто-то осторожно потрепал его по плечу, и поднял заинтересованный взгляд на очень теплую и искреннюю улыбку, от которой отчего-то сразу стало тоскливо. — Пойдем, — сказал красноволосый юноша в голубом хаори, рукой указывая в сторону, где уже собрались все остальные возле небольшого стола. Судзуки удивленно похлопал глазами, но беспрекословно поднялся. Он не любил выбирать, так что разбросанная руда тамахаганэ не вызвала в нем ничего, кроме растерянности. Слишком разные, такой неправильной формы, чуть мерцающие в солнечном свете: выбрать тот самый, что станет его личным оружием в грядущих битвах, с помощью чего он привнесет в искусство меча нечто свое. Ужасно. Взгляд его бессмысленно цеплялся то за один, то за другой, а все остальные уже взяли по куску металла, сделав выбор значительно меньше, но не легче. — Ты можешь просто взять любой, — послышался рядом уже знакомый добрый голос. — Не думаю, что они чем-то сильно отличаются друг от друга. Послушай свое сердце. Ниито обернулся и посмотрел в гранатовые глаза с искренним недоумением, отчего парень даже сам растерялся, неловко улыбаясь. Судзуки знал, что это значит. Послушать свое сердце — это услышать голос глубоко внутри себя, но их было еще больше, чем слитков, и далеко не все друг с другом соглашались. — Я могу выбрать за тебя, если ты хочешь. В этом… — парень взял металл в руки, чуть подкинув его, чтобы опробовать вес. — Не будет никакой разницы. Прочь из его головы, щенок. Это что, карты Ханафуда? На самом деле всегда, когда он пытался доверить выбор кому-то другому, вся ответственность за этот выбор в итоге ложилась вовсе не на его плечи и расплачиваться за него приходилось не ему. Это было неправильно, и, конечно, Ниито уже давно привык, что чужое безразличие чаще всего бросало его одного наедине со своими терзаниями. С радостью взваливать свою ношу на того, кому он вдруг ни с того ни с сего оказался не безразличен, он больше не посмеет. Возьми левый. Правый. Вот этот, поменьше. Побольше. Судзуки не смотрел, просто взял первый, что попался под руку, а затем улыбнулся. Голоса тут же замолчали, а незнакомый парень улыбнулся ему в ответ, отнесясь так непривычно снисходительно к его странности.