Сотни тысяч лет

Странный привкус предательства и не высказанных слов пробуждал нелепую растерянность, но виновником вновь повисшего между ними молчания был негласно выбран именно Генья, будто только он мог что-то не так понять. По крайней мере вдруг откуда-то взявшееся нежелание Ниито разговаривать с ним вызывало смутные сомнения, и трактовать это как-то иначе попросту не находилось других причин. Судзуки сменил свою неловкую благодарность на отчуждение, как и говорил, просто открыв после сна веки и приняв какое-то свое личное решение. Конечно же, он оставался все тем же: это воздух между ними стал двигаться по-другому, раздражая как раз тем, что не мог наконец достигнуть состояния безразличного покоя, как раньше. Поместье стало душным и темным местом, полным бледных фигур в скромных юката, что молча выполняли свою работу, но не скупились на эти обеспокоенные, почти осязаемые взгляды, украдкой брошенные вслед. Раньше Генья этого не замечал, а теперь чужое мнение вполне реально задевало его, как комариный писк у самого уха. С одной стороны хотелось уже покинуть эти стены и не маяться, а с другой — относительно спокойно становилось только тогда, когда Ниито вообще не появлялся. Стоило привыкнуть, отвлекаясь на изучение старых манускриптов, как в один момент взгляд цеплялся за узор йосеритсу на черном хаори, и Шинадзугава больше не мог думать ни о чем другом. Неблагодарный урод, чтоб его черти драли… Все попытки сказать это в лицо были брошены почти сразу, потому что Ниито все равно его не слушал. Крайне удобная тактика: кто бы что ни говорил, а этот плут умел пользоваться своим статусом, чтобы лишний раз ни с кем не разговаривать и при этом не выглядеть глупо. Это до умопомрачения злило, вынуждало проклинать его снова и снова, пока от переизбытка эмоций все восприятие в целом не начинало притупляться. Черный ворон, красуясь изумрудными переливами своих перьев, возвестил о долгой дороге куда-то на юг, но это нисколько не обрадовало и не принесло облегчения. Генья разглядывал естественный оттенок отполированного металла, зная, что обрез был очищен от грязных следов копоти и пороха, а патроны — до отказа набиты тяжёлой дробью. Он был готов. Идея поквитаться с людоедами вновь казалась даже заманчивой, но лишь до тех пор, пока запал его ярости не иссяк. А то было далеко не вечное топливо. Сёдзи за спиной открылись с тихим шуршанием, и на глаза будто опустилась мутная пелена. Эмоциональная усталость. На пару мгновений хотелось зажмуриться, чтобы отогнать этот морок и вновь начать видеть мир прежним, но все равно не помогло бы. Не таким абсурдно простым способом. Ниито молча спустился по ступеням порога, казалось, намереваясь вот так легко уйти, но в последний момент остановился, посмотрев на Шинадзугаву. Тёмно-синие глаза были пусты: все такие же незрячие омуты мертвой рыбы. В них не застряло одно единственное глубокое чувство, которое бы всецело его поглощало, — напротив же, в них не было совсем ничего. Если бы Ниито вдруг утратил свою особенно богатую мимику, то человеческая психика вообще бы отказалась его хоть как-то воспринимать.  — Ничего не скажешь? — спросил Генья, не очень понимая, для чего, но Судзуки выждал в своем молчании несколько долгих секунд, а затем развернулся. Пора идти. Это было не самое приятное время года для путешествий. С запада доносился запах дождя, но любая влага превращала воздух в жуткую парилку. Им нужно было добраться до храма близ поселка Такамори-мати в Нагано: три ночи и четыре дня пути по жаре пешим ходом, и хоть все эти неудобства не были для мечников новшеством, это совсем не значило, что проклятое солнце имело право так издеваться. Капли пота неприятно стекали по спине куда-то под ремень штанов, все равно скапливались на лбу, как бы часто пропитанные солью руки ни вытирали их. Духота выжимала все соки, во рту непозволительно быстро высыхало, что даже язык прилипал к нёбу, и это заметно угнетало и без того не шибко веселое настроение. Ниито шел позади, как обычно, отставая на несколько шагов, и Генья только слышал, как его гэта шаркали землёй в вялой и лишённой энтузиазма походке. Все ещё молча, хоть и раньше они друг с другом почти не разговаривали в пути. Это было одновременно и странно, и привычно, словно они оба невольно подумали, что могли бы измениться, но отчего-то не стали этого делать. Все беды шли именно от этой глупой привычки — задумываться до того состояния, что голова раскалывалась, а потом думать ещё о причинах, чтобы отыскать побольше объяснений. Генья зачем-то представлял себе, как из сруба в плече лилась горячая кровь, а неизвестный парень надрывно кричал, хрипя от поврежденных собственным голосом связок. Легче было представить себе цветочную самозабвенную трапезу, потому что её Шинадзугава уже лицезрел, и бледное и вместе с тем озабоченное лицо Судзуки Наотаро, что будто увидел котенка, которого тот однажды насмерть прижал дверью и выкинул за забор. Генья обернулся, видя, как Ниито остановился подле уползающего от него коричнево-белого щитомордника. Уже взрослая крупная змея, по раздутому в одном месте брюху явно спешившая укрыться после удачной охоты, не имела желания ни запугивать, ни нападать, но лицо мечника дернулось в отвращении, и сталь тамахаганэ в одно движение пригвозила голову змеи к раскаленной земле.

***

Недалеко было слышно журчание воды: тихая музыка, ублажающая слух после отчаянных воплей полевых насекомых. Из-за близости к реке назойливые комары то и дело оставляли зудящиеся укусы на коже, но, к счастью, униформа истребителей частично защищала от них. Прохлада была столь желанной, что наслаждение ею ничто не могло испортить, и Генья чувствовал, как постепенно проваливался в сон. Поломанные ветки трещали в пламени костра, шипя и изрыгая пучки искр. Этот жар лизал Шинадзугаве лицо, но оставаться совсем без огня было неразумно. Истребитель устроился в вылезших из-под земли корнях, из-за падающих теней почти полностью укрытый во тьме, и иногда невольно разлеплял веки, чтобы увидеть, как жёлтый свет мерцал на бледном лице. Судзуки не спал, безучастно разглядывая языки пламени и поддерживая их жизнь. До ушей доносилось ворчание потревоженных им углей, очень редкий тихий шепот, служащий ответом тому, кого Генья не мог увидеть. Он привык, так что теперь его это никак не удивляло и даже не пробуждало былой интерес. Ему хотелось отдохнуть после долгого пути, вот и все. В полудрёме он ещё слышал и наблюдал, но в один момент фигура у костра исчезла, оранжевые угли молча тлели в груде пепла, а чернильное небо стало светлеть. Отчётливо ощущался знакомый запах, и Шинадзугава не сразу заметил на себе чужое хаори. Ушел? Это было очевидно, но надолго ли? Истребитель поднялся, хмуро оглядываясь по сторонам и все ещё щурясь от не спадшей сонливости. Катана Ниито лежала в траве нетронутой вместе с их скудными пожитками, но в его случае было бессмысленно строить предположения на основе простой человеческой логики. Шинадзугава встал с земли, осматриваясь уже настороженно и замечая следы в лесной подстилке. Земля здесь была темной и влажной, так что всю траекторию ушедшего напарника было хорошо видно. И пошел он явно не отлить, вот так корячась от дерева к дереву, то ли падая, то ли просто ища что-то у себя под ногами. Найти его было несложно: ушел он недалеко, хоть и цель такой прогулки Генья даже не решался как-то объяснить. Он тяжело вздохнул, заметив его у темных деревьев, как спрятавшегося за ними ребенка, и смачно выругался, когда что-то колючее вцепилось ему в штанину, пока он пытался подойти. Судзуки сидел коленями на земле, лбом прижавшись к покрытому мхом стволу, и спина его вздрагивала то ли от холода, то ли от сдерживаемых рыданий. Отчего-то Генья был уверен, что он всё ещё не разговаривал с ним, так что не стал даже спрашивать. Он присел рядом, не грубо, но довольно настойчиво отлепив напарника от дерева, и удивлённо распахнул глаза. — Ты… Себе последние мозги отбить решил? Лицо Ниито было измазано в собственной крови, льющейся из разбитого носа и раны на лбу. И да, он рыдал, так как слезы лишь размазали всю эту грязь по бледной коже и в целом насытили и без того жалобный вид особо страдальческими оттенками. Генья растерялся. Он развернул Судзуки лицом к себе, пытаясь привести в чувства и увидеть хоть какую-то внятную причину. — Я не смогу. Не смогу, — отчаянно зашептал Ниито, закрывая ладонями уши и вдруг начиная рыдать в голос. Шинадзугава замер, совершенно не представляя, что ему делать. Человек перед ним вдруг вдребезги сломался, и он не мог понять, почему. От этого охрипшего голоса внутри все болезненно сжималось, и Генья попытался его обнять, прижимая к себе, но бесполезность таких простых действий стремительно начинала выбешивать. Ниито вцепился ему в пиджак, и ткань от слез сразу же стала влажной. Душераздирающие рыдания не прекратились. Напротив, тревога Судзуки лишь росла, и Шинадзугава совсем перестал его узнавать. От мысли, что так будет всегда, ему стало не по себе. Как он мог это предотвратить? Откуда вдруг взялся этот беспочвенный ужас? Он мог предположить, что его пугало и что не давало уснуть, и все же было бы куда проще, если бы Ниито обо всем ему рассказал, а не отмалчивался. Судзуки жалобно прижался к нему, как и тогда, но резко отстранился, будто опомнившись. Его попытка убежать полоснула по и без того обнаженным нервам, вынуждая ответно дёрнуться вперёд. Куда и зачем? Непонимание злило и пугало одновременно. Генья успел подняться и схватить его за воротник, поваливая на землю и хватая за руки, но Судзуки яростно сопротивлялся, и удержать его было не так уж и просто. — Отпусти меня! Это неправильно! Я не смогу! Не смогу! Умоляю тебя! От его воплей внутри закипала такая дикая злость, что темные пятна расползались перед глазами, и Шинадзугава совсем не сдерживался. Все то едкое, что успело скопиться в нем за все это время: гнусное непонимание, это голодное неудовлетворение, что бы он ни делал. Сложно было различить границы того, что относилось непосредственно к этому сумасшедшему мечнику, но ощутимая боль от его бессмысленных сопротивлений провоцировала всю эту бурю на себя. — Тогда какого черта я согласился тебе помогать?! — закричал Генья и ударил его по лицу с такой силой, что изо рта брызнула кровь, и Ниито тут же выпустил из пальцев воротник пиджака, перестав душить напарника. — Зачем распинывался перед Столпами?! Зачем клялся своей головой?! Нахрена ты вообще стал истребителем, а не утопился в первой же канаве?! В горле в миг пересохло. Звенящая боль растеклась по напряжённой кисти, и зазуделись разбитые фаланги. Ниито таращился на Генью неверящим взглядом, испуганно отползая назад, и, поняв, что это была лишь очередная попытка побега, Шинадзугава совсем позабыл себя от ярости. — Куда ты собрался?! Судзуки неуклюже пополз в кусты, слишком поздно замечая обрыв и падая в грязную лужу. Его сильно вело в сторону от ударов головой об дерево и добавки по лицу от напарника, так что все эти действия были совершены без особой надежды убежать, скорее в попытке показать, что с него уже было достаточно. Шинадзугава спрыгнул за ним следом, приземляясь с громким всплеском почти что черной воды, и Ниито снова пополз от него прочь. Генья взял его за грязный пиджак и перевернул на спину, не обращая внимания ни на вялые сопротивления, ни на то, что теперь ещё и его волосы были до безобразия измазаны в липкой глине. Хотелось спросить, какого черта он тут устроил, но после осознания того, что сделал, этот вопрос так и остался болтаться в глотке. — Ниито… — его имя прозвучало как-то неуместно, но Судзуки не посмотрел на напарника, осторожно приподнимаясь и выползая из лужи на влажную землю. Он просто молча лег там, что было не удивительно, учитывая, что друг вот так запросто разбил ему лицо. Генья раздражённо скривил губы и прижал обе ладони ко лбу, чувствуя, как вена под ними пульсировала в такт учащенному сердцебиению. Оставлять его вот так было нельзя, но извинения не желали покидать грудь, пусть и подобные мысли крутились рядышком со старым добрым насилием. Им нужно было собраться и привести себя в порядок, чтобы к завтрашней ночи наконец добраться до Такамори-мати, так что Генья глубоко выдохнул и вновь подошёл к лежачему напарнику, тыкая его носком обуви под ребра. — Поднимайся! — рявкнул он, и Ниито, на удивление, медленно привстал, подбирая под себя ноги. Шинадзугава грубо поднял его за локоть и насильно повел в сторону реки, не ощущая особых сопротивлений, но все же внутренне чувствуя, что Ниито ему подобное не скоро простит. Ведя его через цепкие кусты, Генья не задумывался: в конце концов эта истерика прекратилась, пусть и дрожь в руках не желала униматься. Река здесь была узкая с торопливым журчащим течением, но мечникам повезло найти глубокий затон почти сразу. Крутой, но невысокий берег густо порос травой, в лицо сразу же дыхнуло ароматами гнилого дерева и ила. Вода наверняка была до боли в костях холодной, но это помогло бы им обоим буквально остыть. С этими мыслями Генья развернул Ниито к себе, и тот позволил снять грязный пиджак, даже не подняв на напарника глаза. Он даже позволил затащить себя в ледяную воду, ни разу не поморщившись и не вздохнув. Ил под босыми ногами легко прогибался и пузырился, ступни проваливались в него, натыкаясь на камни и ветки. Затон был столь глубоким, что Генья зашёл в воду по грудь, но ему было нужно отмыть в первую очередь горе-напарника и только так это можно было сделать проще всего. Он взял Ниито за затылок и резко опустил его лицо в воду, вынуждая согнуться. Грязь стала отмокать и отваливаться от волос, но речной водой отмыться до конца бы все равно не вышло. Генья окунул его ещё пару раз, поднимая голову и критично осматривая всё ещё грязное лицо. Он уже не так грубо провел ладонями по щекам, растирая кровь, и коснулся углубленного шрама под скулой. Ниито не смотрел на него. Коричневая вода стекала по его лицу, а он будто оставался абсолютно безразличным к происходящему. В последний момент Генья понял, что делал все неправильно. Он не ненавидел и не презирал его, уже говорил себе, что этот парень не был ему чужим. По крайней мере это уже была веская причина не спускать на его злость. Тогда за что? Зачем он это сделал? Ответ напрашивался сам собой, но в этом контексте Генья не знал, как объяснить. Как после всего сказать ему, что это было не со зла. Он просто взял и потерял его доверие. Смотреть на это бессмысленное выражение лица сейчас было почти физически больно, и истребитель отчаянно возжелал его стереть, сменить на что-то другое, менее удручающее. Он ведь этого хотел? Сейчас все было иначе. От Ниито веяло липким холодом, губы были мокрые и тоже холодные, но скользнувшие на язык капли принесли с собой вкус крови, что оказался неожиданно знакомым. Генья ее уже когда-то пробовал, что было абсурдно. Он этого совсем не помнил. Внутри вкус был отчётливей, истребитель собрал линию скопившейся крови в том месте, где губы смыкались, и только убедился, что уже знал все эти оттенки. Это было чудно и странно, но совсем никакого отвращения. Шинадзугава целовал мужчину в первый раз, однако в любой другой ситуации на подобное, наверное, не решился бы. Его язык мог легко различить все скрытые эмоции, и под этой непроницаемой маской отчуждённости Ниито ужасно злился. Он отвернулся, разрывая надвое родившееся между ними тепло, и молча пошел прочь из воды. Генья провел языком по своей нижней губе, собирая остатки этого вкуса и все ещё недоумевая, откуда он взялся в его памяти*.