Сотни тысяч лет

Сон настиг насильственной смертью средь ночной тьмы, и Ниито проснулся совершенно разбитым. Небо едва начало светлеть, из-за горизонта еще не показалось искрящееся тело солнца, а мир замер в молчаливом ожидании прихода дня. Голова раскалывалась — эта боль отзывалась мерзкой пульсацией в мокрых висках, напоминая своему хозяину о необходимости продолжить заслуженный отдых, и Судзуки рад был ей поддаться, но пустующая постель товарища внушила ему липкую тревогу. Он приподнялся, не ощущая чужого присутствия, и медленно выполз из-под одеяла, чтобы обессиленно упасть лицом на еще теплую подушку. Футон хранил в себе знакомый запах, и проснувшееся беспокойство отпустило, возвращая свинцовую тяжесть сна на обоженные веки. Вряд ли ему удалось проспать больше часа: когда Ниито вновь открыл глаза, солнце так и не встало, хотя в помещении уже было заметно светлее. Вставать не хотелось, но давящая тень вызволила из полудремы, вынуждая наконец обратить внимание на Генью, который сидел на татами рядом со своим футоном и глядел очень недовольно, явно не приветствуя столь интимную тягу к его же постели. — Ты чего тут разлёгся? — спросил он, по всей видимости надеясь услышать внятную причину, но Ниито только пожал плечами, неохотно поднимаясь и растирая пальцами саднящие виски. Чувства вихрем поднялись куда-то на уровень глотки, едва ли не вырываясь словесным признанием, и мечник даже вдохнул воздуха, чтобы что-то сказать, но осознание вновь запечатало рот упрямым молчанием. Мысли напоминали клубок из дождевых червей — одинаковых, но не являющихся одним целым, и если бы Ниито хотел все объяснить, он бы превратил простейшие изречения в долгий и безумный рассказ. Генья увидел эти растерянные эмоции на его лице, вдруг положив теплую ладонь поверх шрама, вероятно, в попытке показать, что в этом беспокойстве не было никакой нужды, и Судзуки ощутил прямо противоположные порывы в одно мгновение — в страхе отстраниться и прижаться губами к гладкой коже запястья, вновь отрицать и принять эти наивные желания как неотъемлемую часть себя. Ниито только коснулся чужих пальцев на своей щеке, не убегая и вместе с тем не осмеливаясь брать то, что не заслуживал. Неуверенно отведенный взгляд в сторону только больше кормил зародившуюся между истребителями скромность, и Генья тщетно пытался напустить на покрасневшее лицо былую серьезность. В совершенно обыденной обстановке он был таким непривычно скованным и неловким, что его хотелось поцеловать. От этой мысли голова начинала болеть сильнее: они ведь прекрасно знали, о чем Ниито думал. — Тебе хоть что-то помогает? — спросил вдруг Генья, немного охрипнув, и взгляд его вновь вернулся к напарнику. — От чего? — От голосов. Ты же сейчас не от меня отнекивался. Будто разрывает на куски, не так ли? Скажи, ничего ведь не изменится. — Я люблю тебя, Генья. — Вот только не надо опять… А-а-а, — протянул Шинадзугава, нахмурившись, затем будто очнулся от раздумий с таким глубоким разочарованием, что Ниито виновато поджал плечи. В этих темных глазах отчётливо угадывалось осознание, что он все делал неправильно, но Судзуки готов был возразить, переубедить, взвалить всю вину на себя, чтобы Генья не чувствовал ни грамма тяжести. Это была ложь — произнесенные слова даже очевидное могли превратить в невыносимый балласт, даже если ничерта не значили, и Ниито зря это сказал. Он бесконечно жалел, что позволил этому вырваться. — Прости, пожалуйста. Я не хотел. Я больше так не поступлю с тобой. Прости меня. Генья. Я больше никогда… Шинадзугава заткнул рот Судзуки рукой, морщась от звучавшего сквозь ладонь скулежа, и нечто тихо посмеивалось, называя их обоих жалкими мальчишками. — Замолчи, Ниито. Замолчизамолчизамолчи. — Хватит. Не издевайся над собой ещё больше. Останусь я с тобой или нет — это только мой выбор, не делай его за меня, — произнес Генья осторожно, явно пытаясь подобрать наиболее удачные слова, но Ниито не мог сдержать извинений. Как перед этим человеком не извиняться, если он не заслуживал ничего, кроме спокойной счастливой жизни где-нибудь за пределами их кровожадной реальности? Ах, бессмысленные клятвы, дурацкие обещания. — Ты не имеешь права ломаться сейчас, ведь сам же вознамерился защитить кого-то. Для меня есть разница, умрут они от рук демонов или неприятелей отца, так что если для тебя это не одно и то же, то мы уйдем. Приказа отдыхать не было. А ты не захотел возвращаться к брату, вот и расплачивайся за свой выбор. По-твоему уже ничего не будет. Я дал тебе возможность выбрать одно из двух, других вариантов не было. Твое нытье и попытки от меня избавиться лично в мой уговор не входили, так что не выдумывай. Извиняться тебе стоит только за свое поганое чувство вины, которое не имеет ничего общего с действительностью! Обсидиановые глаза горели жгучей злостью, и от них нельзя было спрятаться, — Генья держал его лицо, не позволяя отвернуться, и Судзуки чувствовал себя совсем пристыженным. Это было невыносимо.

***

У него не осталось никаких сил спорить. Ниито принимал чужое раздражение за собственный проступок и терпел, хотя все нутро горело. Итанэ подавала завтрак дрожащими руками, с головой окунувшись в свою тревогу, и облик Шинадзугавы, утратившего последнюю жалость к ним, пугал ее до мертвенной бледности и краснеющих век. — Мы уйдем на закате, — со стальной уверенностью заявил Генья, и маленький чайник дрогнул, слегка разливая горячий напиток на чабудай. — Так скоро? — ужаснулась девушка, одарив лица растерянным и совершенно несчастным взглядом, отчего Судзуки потерял остатки аппетита. Она была наивна, хватаясь за эти стены как за единственный оплот, но в другом месте у нее и сестры не было дома. Этот страх можно было понять. И все же Ниито не спорил: он признавал, что мог бы уйти, хотя в смерти для него не существовало никаких отличий. Ни в демонах, ни в убийствах и ни в болезни. Абсолютно никакой разницы, умрут остатки этой семьи или нет. — Если они придут только завтра? — Не надо тут давить на меня. Я не нанимался в наемники, чтобы выполнять все ваши капризы. Мы остались настолько, насколько могли, и я без того слишком многим для вас рискую. Генья думал о том же. Хороня незнакомых людей, они лишь пришли к выводу, что в сожалениях не было никакого толку. Их предназначение заключалось в убийствах, а не в спасении, и непреклонный устав предусматривал только один приоритет — истребление демонического рода ценой человеческих жизней. Они должны были уйти, иначе бы это противоречило всему. Ниито понимал. Вот только он не видел в такой борьбе никакого смысла: логические рассуждения не приносили удовлетворения и не отвечали на заданные вопросы. Почему он не может положить свою голову здесь и спасти пару невинных жизней, даже если его клинок способен спасти куда больше? Почему ценность двух судеб ниже сотен? Почему у таких вещей вообще есть какая-то ценность? Даже если то его эгоистичные порывы склеить несколько разбитых деталей своего рассудка. Даже если он всегда и везде был глубоко равнодушен. Итанэ посмотрела Ниито в глаза с душераздирающей мольбой. Конечно, он бы пал ниц перед любой, если бы она только попросила: женщины не заслуживали ни тревог, ни страданий, и он был в этом твердо убежден. Не имея никакой другой силы, Итанэ призывала к его мимолетной привязанности к девочке, и ей не надо было произносить этого вслух. Судзуки слышал имя Инори в перешептываниях собственных мыслей, отчетливо ощущая чужую любовь, и ему, разумеется, стало совестно. — Но ведь вы не позволите… — Не смей даже смотреть на него, женщина! — вдруг повысил голос Генья, доведенный до ручки ее очередной попыткой надавить на жалость. Она вздрогнула, покорно уступив в своем сопротивлении, но уже спустя мгновение взгляд ее загорелся горьким отчаянием. Итанэ поднялась, едва ли не провоцируя истребителя встать за ней следом, но ничего доказывать им друг другу так и не пришлось. Черная птица шумно влетела в открытое окно, приземляясь на татами и роняя несколько перьев. Это был ворон-касугай Ниито, все такой же громогласный и вечно недовольный, и от этого карканья стало больно. Судзуки поморщился и прикрыл уши ладонями, все равно прекрасно его слыша. — Генья Шинадзугава! Ниито Судзуки! Отправляйтесь немедля на северо-запад! Вы присоединитесь к Санеми Шинадзугаве! Раньше им не доводилось брать совместные миссии с кем-то настолько высокого ранга, но, повернувшись к напарнику, Ниито понял, что дело было далеко не в этом. Генья тут же растерял всю спесь, ошарашенно глядя на птицу будто в попытке узреть в ее словах крупицу плохой шутки, но осознание было неизбежным. Они больше не могли ждать. — Мы возьмём вас с собой, — произнес Судзуки, вызывая недоумение на лицах обоих. Это было немного странным решением и все же единственным, что он мог предложить. И без того обескураженный Генья воспринял его слова агрессивно, а вот Итанэ помрачнела, смиряясь с этим фактом крайне неохотно — родной дом так или иначе пришлось бы покинуть, как бы она ни старалась. — Ты в своем уме? Ах, проклятье, я ещё и спрашиваю. — Им найдется место в Главном Штабе, как и всем. А они помогали мечникам, значит, заслуживают нашей благодарности. — Преодолеть такой путь с двумя женщинами, одна из которых маленький ребенок? Это отнимет у нас слишком много времени! Ниито устало отвел взгляд. Шинадзугава был по-своему прав, да вот только им обоим покоя не даст мысль, что они могли бы поступить иначе. План был прост — какуши приходили всегда, чтобы убрать следы о`ни, и забрали бы девушку и ребенка с собой. В этом нельзя было увидеть хоть немного дурного: едва ли кто-то посмел бы их за подобное всерьез осудить. — Я уверен, что Санеми-сан поступил бы точно так же. Мы не нарушим устав, — произнес Ниито спокойно, вновь поднимая глаза на Генью, и тот раздраженно цыкнул. Аргументов против больше не нашлось, и оставалось принять самое последнее решение. — Это единственное, что мы можем для вас сделать, Курихара-сан. Итанэ понимающе кивнула. Выбор ее был скудным и неутешительным.