Сотни тысяч лет

Никто не остался доволен до конца, и Ниито чувствовал себя так, будто принудил этих людей к более незавидной судьбе, чем было до этого. Ему не казалось, что он спасал их. Генья придерживался того же мнения, и об этом несложно было догадаться даже сквозь его мрачное молчание и напряженную поступь впереди; Итанэ поглядывала назад с беспокойством только лишь за тем, чтобы удостовериться в безопасности младшей сестры, но львиная доля ее доверия была сосредоточена на Шинадзугаве и ни на ком более. Ниито давно привык: он никогда не умел располагать к себе, пусть и стараясь быть добрым со всеми, но отчего-то сейчас эта явная отстраненность обижала и вынуждала усомниться. Если бы тебя не было, этот мир бы стал другим? Тяжесть за спиной и исходящее от маленького тела тепло успокаивали. Инори обвила руками шею истребителя, изредка забываясь и начиная весело болтать ногами, и Судзуки улыбался, хотя нести ее в летний зной было не так уж и легко. Они не могли позволить себе промедлений, и все же с новой ношей их темп заметно снизился: Генья ничего не говорил лишь потому, что его разрывало от внутренних противоречий — от чувства долга и ярого нежелания встречаться со старшим братом, одно лишь упоминание о Санеми вполне могло избавить его от всякой уверенности, а совместная миссия и вовсе обещалась быть самой трудной из всех. Ниито это не беспокоило, все же старший Шинадзугава всегда относился к нему так же, как и все остальные Столпы, исключая лишь Химеджиму-сэнсэя и Канроджи-сан, то есть с тяжелым, как камень, пренебрежением и совершенно естественной неприязнью. Для него это не было личным откровением, но его волновало то, что для Геньи это могло быть не по силам. Все же сердце было слишком хрупкой человеческой деталью, чтобы так смело на него надеяться. Солнце испражнялось жаром, однако в тенистом лесу, через который невольные путники проложили кратчайший маршрут, цикады не пели. Не ощущая этого насилия над барабанными перепонками, Ниито слегка прикрывал глаза, чтобы в полной мере насладиться неким подобием тишины. Набухшие зеленью ветви шелестели от буйных порывов ветра где-то высоко, в самой лазурной толще, срывая с листьев скопившуюся за ночь влагу и сок насекомых. Тени шептали очень тихо: слова их были разборчивы, но спутаны и неуместны, изредка перемешивая общий смысл в хаотичный сгусток из слогов и звуков. Ниито знал — это плохо. Разум его неторопливо иссыхал, как увядают кустарники ближе к снежной зиме, которая на севере Японии часто была сурова к тем, кто осмеливался быть к ней невнимательным. И как нутро замирает от прикосновения вечернего холода, с тем же чувством мечник принял мысль об очередном конце. Он тяжело взглянул на Генью, не понимая, откуда у него только брались силы вообще на что-то надеяться. Разыгралась наивность? Ему проще игнорировать проблему, если с ней ничего нельзя сделать? Никакого чудесного исцеления не будет, а ока-сан обманывала саму себя — любовь никого не исцеляла, только дарила мучительное бремя несчастной жертвы, лишенной права выбирать самостоятельно. Все эти обязательства, кандалы морали и обещаний, невозможность поступить правильно из-за колючего холода элементарной истины. Если бы только судьба вырвала жизнь Ниито прежде, чем дорогие ему люди успели бы стать обреченными на такую ношу, как он. Если бы только он сам ненавидел себя настолько, что не захотелось бы больше дышать. Ты жалеешь себя. Значит, ты любишь себя. Итанэ обернулась, заглядывая в лицо Ниито с немым вопросом, и по остаточному напряжению в горле он понял, что произнес что-то в слух. Путешествовать только с Геньей было относительно спокойно, потому что он отбросил свое внимание к странному поведению напарника почти сразу, давно зная о его недуге. Посторонние же создавали дискомфорт своим внезапным осознанием: у Судзуки не получалось сохранять лицо здравомыслящего человека слишком долго, и очень многие отрекались от общения с ним, стоило им провести вместе день или даже несколько часов. Эта девушка знала все с самого начала. От того ее тянуло слушать речи Шинадзугавы, и от того его мнение по итогу ставило твердую точку. Ниито пришлось переступить через себя, позволяя Итанэ с сестрой нарушить покой в его и без того шумной внутренней крепости, и он терпеливо ждал слов благодарности. Может, не сейчас. Однако что-то в нем упрямо возжелало услышать хоть немного приятного в свой адрес. Они безобразно опаздывали. Если какие-то обстоятельства вынуждали игнорировать усталость и голод, истребители были в состоянии справляться с подобными трудностями дольше, чем обычные люди. Когда солнце стало уползать за горизонт, а походка Итанэ обрела неуклюжесть, подбирая едва ли не все неровности под ногами, очевидной стала невозможность продолжать их путь до следующего рассвета. Генья раздраженно вздыхал, наверняка до боли стиснув зубы. Девушка чрезвычайно старалась его не огорчать, наверное, даже больше, чем Ниито сам был способен вытерпеть. — Остановимся здесь, — сказал Шинадзугава после нескольких недобрых знаков со своей стороны, останавливаясь на пышной освещенной поляне. Вокруг был один лес. Густой и влажный, как и на всем юге Хонсю, и демонам здесь нечего было ловить. На двух истребителей ни один людоед в этих диких и неприветливых краях не позарился бы, но вот запах молодой девушки и уж тем более маленькой девочки вполне мог увлечь по следу даже сюда. Поэтому пришлось оставить свою привычку ютиться где-нибудь под кронами, заранее избирая место удобное для битвы. А еще подальше от червей… Ниито ступил в высокую траву, чувствуя, что таби почти насквозь пропитались влагой. Инори спала, свесив тоненькую руку с плеча мечника, и ему совсем не хотелось ее будить. Это сделала сестра, с некоторым напряжением во взгляде подойдя к ним и проведя ладонью по девичьей спине. — Судзуки-сан надо отдохнуть, Инори, — произнесла она вполголоса, словно всерьез боясь потревожить, и девочка нехотя шевельнулась. — Я хочу спать с Ниито. — Так нельзя. Итанэ настояла, и на какое-то время Ниито расстался с этим теплом, немного польщенный подобным наивным доверием к нему. Темнело быстро: пока они разожгли костер, пока организовали место для сна, пока все позволили себе наконец поесть. В дурном предчувствии момент встречи приближался с невыносимой настойчивостью. Лишь после Итанэ Курихара поняла, насколько тяжелым грузом они повисли с сестрой на плечах истребителей, и от назревающих претензий не осталось ни следа. Она старалась молчать, словно неудобные слова могли заставить их передумать, отправить назад, наконец обречь на вполне заслуженное наказание за ложь. Она еще не знала, что ей не сойдет это с рук: ни Генья, ни Ниито не пытались об этом заговорить, но судебное разбирательство в обозримом будущем было для них очевидным. Ворон не вызвал их в Главный Штаб исключительно из-за приоритета грядущей миссии, а учитывая неустойчивое положение Судзуки, без собственного участия во всем этом они бы не обошлись. Слишком многим пришлось уплатить за свою сердобольность. Итанэ и Инори тихо разместились у костра, укрытые темным хаори и прижавшиеся друг к другу крепкими объятьями. Вероятно, их мир окончательно рухнул, и все былые надежды были вдребезги разбиты. В поместье Химеджимы-сэнсэя их ждала жизнь далекая от тех фантазий, которым были подвержены юные девушки из состоятельной семьи, но чего-то другого попросту не осталось. Оказавшиеся спасенными от рук демонов, Курихара были обречены быть навек повязанными с этой страшной тайной, но ясно ведь, что с поколениями в семьях с гербом Глицинии на воротах благодарность постепенно гасла. Они не очень понимали, кому были вынуждены помогать. Одна лишь эта глупая мольба все подтверждала. У них был шанс навсегда забыть тот ужас, увиденный когда-то их предком, и построить жизнь в сладком неведении, но этого не произошло. Ниито мог сочувствовать их страданиям, но вот к их жизням был глубоко безразличен. Это противоречие казалось ему странным и каким-то неправильным. Наверное, мог существовать момент, когда бы он их бросил, не испытав при этом стыда. Когда пришлось бы выбирать между чем-то более важным. В каких же обстоятельствах чужая жизнь не важна? Судзуки вдруг стало раздирать чувство вины, но по иному поводу. Он даже не сразу смог понять, в какую сторону было направлено его сожаление, но осторожный взгляд на Шинадзугаву словно бы вернул в реальность. Все это время его напарник пытался совладать с растущей бурей в груди: пальцы его нервно сжимались, лицо то и дело принимало напряженное и едва ли не отчаянное выражение. Он никогда не отличался особенной сдержанностью, но выпускал наружу только раздражение, окружал себя им как непроницаемой оболочкой. То, что он чувствовал сейчас, была не злость и не что-то из ее породы. Что-то болезненное, сидящее в нем хронической инфекцией. Ниито стоило бы облегчить это переживание, не нагружая напарника новыми проблемами, но рядом с ним все шло не так, всем вокруг было плохо. — Ах, проклятье, — прошептал Генья себе под нос, нахмурившись будто от вдруг посетившей его неприятной мысли, и Судзуки тихо пододвинулся к нему, положив лоб на теплое плечо в попытке утешения. — Прости. — Ты не сделал ничего неправильного. Просто все через задницу, как обычно. Это прозвучало на удивление спокойно. Даже показалось, что их конфликт был исчерпан, и тот раздор, играющий на нервах каждый раз, когда мысли вились вокруг Шинадзугавы, на какое-то время сошел на нет. Прояснилось наличие неумелой заботы. Возможно, у Геньи попросту не было сил ссориться с Ниито дальше, и он капитулировал в этих попытках создать хотя бы видимость необходимого комфорта. — Спи. Я разбужу тебя потом. — Я не… — У тебя выходит это реже, чем у меня, так что заткнись и спи. Голоса шептали как-то лениво, и сейчас Судзуки был вполне в состоянии заснуть. Ему захотелось лечь прямо так, умостив голову на чужих коленях и изредка разглядывая шрамы на лице в ржавом свете огня, но сейчас это было совершенно неуместно. Он опустился спиной на траву, открывая взору безоблачное черное небо и россыпь холодных звезд, и от их невообразимого количества у него немного закружилась голова. Он прикрыл веки. Как назло старое воспоминание постучалось в закрытую дверь, и Ниито пришлось нащупать во тьме грубую мозолистую ладонь, чтобы отогнать его.