Сотни тысяч лет

Кровь застывала на изумрудной траве. Багровые следы тянулись зловонной тропой, обрываясь на рытвинах в земле, которые вмяли колеса перегруженной телеги. Кто-то решил отправить их в последний путь, напевая тихую молитву. Ниито молча стоял в тени деревьев, и скользкое чувство душило его, не позволяя отвести взгляд. Маленькие бамбуковые корзины ягод так и остались брошенными, раздавленными и перемешанными с массой истерзанных внутренностей. Крупные зеленые мухи роем облепляли кусочки плоти, слизывали сладкий сок и человеческую кровь с поникших листьев: с жадным упоением, словно божественное пиршество в награду за их короткую жизнь. Такова расплата за непредусмотрительность. Ведь из уст в уста уже много поколений передаются истории во тьме: ночь никогда не была временем людей. И теперь чьи-то жизни были безвозвратно утеряны. В этом виноват ты. Судзуки покорно принимал это. У него не осталось сил перечить. Его сэнсэи вновь и вновь твердили, что спасти всех было нельзя, и все же в кодексе истребителя имелся пункт никогда не смиряться с этим. Корить себя за слабость, за трусость, за жалость — за все, чем только полнилось человеческое бремя на этих островах. Словно невидимые плети хлестали по сердцу, раскрывая засохшие раны. Вы только поглядите. Жалок. Жалкий ребенок. Хочешь к маме? — Хочу. Он поднял взгляд в гущу листвы, сквозь которую лоскутами пробивался свет заходящего солнца, и на несколько мгновений родное тепло заволокло его душу. Ему хотелось укрыться в чьих-нибудь руках, но это жалобное и такое простое желание оказывалось высмеянным десятками голосов.

***

Стоило кровавому блику явить себя в небе, и народ в деревне скрылся в своих хлиплых домах. Ниито слышал лишь хрустящий песок под подошвой гэта и шелест ткани, протирающей ствол обреза изнутри, и Генья сидел на скамье в полном одиночестве, коротая остатки времени за якобы полезным занятием. Он поднял на проходящего мимо напарника взгляд, будто бы на мгновение встревожившись его обличьем. Судзуки остановился, не решаясь взглянуть на Шинадзугаву в ответ. Руки были липкими от засыхающей крови, и дерзкий смрад разложения наверняка волочился за ним по пятам. — Ниито. Добрый голос звучал уязвимо, как и должен. Без какой-либо лжи: он лишь хотел позвать его и позвал. Ниито чувствовал, что вот-вот оступится, и тяжесть этих цепей тянула вниз к земле. — Подойди сюда, — вновь мягко произнес Генья, и Судзуки сонным шагом приблизился к нему, заглядывая в уставшее лицо лишь в последний момент. Теплые пальцы спелись на его запястье, притягивая ближе, и бережное касание обожгло кожу. На языке мелким покалыванием ощущались сотни оправданий, но произнести их так и не хватило сил. Генья молча осмотрел его грязные руки на предмет увечий и осторожно лизнул с ладони кровь, на мгновение хмурясь и узнавая что-то только для себя. Это придавало его темному облику звериные очертания. Если бы он только не был изувеченным человеком, всего лишь проклятым странной силой, то Ниито предпочел бы сейчас умереть у него в желудке. Но как бы отчаянно он ни пытался исказить эти чувства, суть их не менялась. Судзуки вызволил руку из чужих пальцев, разворачиваясь и уходя прочь. Пустые улицы серели. Он должен был занять свое место, дожидаясь битвы, и на покатой крыше ему открывался вид на бледное небо. Стая ворон летала над клочком леса у реки в неутихающем пререкании друг с другом, и вскоре, возможно, их яства бы пополнились свежей плотью. Ниито принимал эту судьбу как должное — мысль о грядущей ночи не вызывала в нем никаких чувств. Он вспоминал: мучительное рыдание Низшей луны все еще отчетливо слышалось в его памяти, укусы насекомых зудели под кожей, но ни гнева, ни сострадания к этому ныне покойному существу он не испытывал. Кем же ты будешь теперь? Закатное солнце скрылось за холмами, и в сонливых раздумьях время утекало непозволительно быстро. Ниито молча наблюдал за тем, как белая фигура Столпа Ветра тяжело вышагивала средь домов, и непрошенные воспоминания вновь фейерверком вспыхнули перед глазами. Вероятно, Санеми страдал от подобных последствий, оттого его взгляд не менялся из года в год. А теперь Генья растекся между ними теплым болотом сожаления и чувства вины, в котором они окончательно увязли. И больше не пытались заговорить друг с другом. Старший Шинадзугава остановился, медленно подняв голову. Хмуро вгляделся, злобно поморщив нос, и отвернулся. С уходом последних лучей охота началась, звеня зловещей тишиной в подступившей тьме. Запах демона бесследно растворялся, но мечники предчувствовали — он был где-то рядом. Считал мгновения до захода солнца, чтобы продолжить прерванную трапезу. Просто ушедший в тень листвы или же… Обернись. Ниито спокойно посмотрел на ровную гладь озера, в которой все еще отражались темные пятна ночи, и в лицо ему дыхнуло спертым ароматом сырости и гниения. Вода забурлила, и из прохладной толщи, хрипя и скалясь, неторопливо вышел демон. Пар с шипением клубился вокруг него, словно бы его серая кожа была раскаленным металлом, и на контрасте Судзуки ощутил исходящий от него жар. Он поднялся на ноги, нащупав за поясом рукоять катаны, и на какое-то время замер, наблюдая за Низшей Луной с крыши. Тот что-то настойчиво бормотал. Его сдавленный голос пробирался глубоко в уши, тревожа нечто до безобразия уязвимое, и безумный тон все нарастал, пока демон не сорвался на крик. — От кого вы это все попрятались?! Думаете, вас избавят от смерти охотники, от которых уже и так смердит падалью?! Он так напуган. Всего лишь ребенок. Просмотри. Ниито до боли стиснул зубы. Странный приступ жалости опустил свою тяжесть ему на грудь, но о’ни был чудовищем в любой шкуре. Это не была ложь — Низшая Луна действительно представляла из себя лишь молодого юношу, которому, как казалось, едва ли исполнилось тринадцать лет. Однако жалеть его теперь было уже ни к чему. — Я вас вижу. Ясно-голубые глаза вдруг укрыли пелену морока, словно освещая Ниито из тьмы столбом ржавого света фонаря. Один плоский хищный зрачок, другой — иссеченная радужка в виде кандзи «Шестая Низшая Луна». Мрачное лицо было исчерченно зелеными линиями от лба и вдоль носа, но больше ничего из былого человеческого облика не исказилось проклятой кровью. Однако то, что скрывалось под наивной скорлупой, Ниито чувствовал с такой ясностью, что его в тот же миг покрыло холодным потом. — Начну с тебя. Ты умрешь. Выставленное в защиту лезвие даже не оцарапало серую кожу. Пришедшийся на катану удар болью отозвался внутри костей, и демоническая сила легко смела мечника с крыши. Гэта скользнули по черепице, и Ниито упал спиной на землю, обомлев от этого ощущения опасности, словно его вот-вот должно было накрыть разрушительной волной. О’ни скалил зубы. От голода по подбородку вязкие слюни стекали вместе с кровью из прокушенного языка. Это чудовище источало приторный запах скорой смерти: не то трусливое божество грязных насекомых, спрятавшееся под землей и тихо умоляющее сохранить ее жалкую жизнь. Он тоже хотел жить, но готов был урвать свои мгновения собственными клыками и когтями. Прозвучавший громом выстрел не нанес ему никакого вреда: заряд вспыхнул искрами, ударившись об прочную кожу, и осколки дроби разлетелись во все стороны. Одна из них обожгла Ниито ухо, и он инстинктивно дернулся, чувствуя, как капля крови стекла ему прямо внутрь. — Беги! Ниито, убегай! — закричал Генья, больше не решаясь стрелять, но подходить к столь сильному демону в человеческом обличье было чревато мгновенной смертью. Ниито послушался и вскочил на ноги, но демон спрыгнул к нему, обрушивая на него безумной силы удар и не оставляя ни шанса. Он едва успел выставить меч, как когти впились в лезвие, рождая на нем паутину мелких трещин, но это огромное давление невозможно было удержать. Ниито отбросило далеко назад к противоположному дому, впечатывая в деревянную стену, и доски с хрустом проломились за его спиной. Один из острых кусков впился ему под лопатку, но оглушенный болью и осознанием собственного бессилия мечник не сразу заставил себя вновь подняться. Это было прекрасным избавлением. Чудовища из древних легенд, чей лик был столь отвратителен, что Ниито не знал, не мог знать наверняка, видел ли их взаправду или просто бродил в своем личном кошмаре, падали замертво от его клинка. Даже если приходилось пройти через мучительную боль и страдания, он побеждал их собственными силами. Это давало ему надежду, что с каждым своим кошмаром он рано или поздно бы справился, если бы постарался. Но он не был наделен талантом, в этом деле недостаточно было только стараться. И теперь, несясь с разбегом в самую высь и вновь и вновь ставя свою жизнь на кон, он просто ударился головой об потолок. Это невозможно. Такой силы не бывает. Ни одному человеку не под силу бороться с цунами, смирись и умирай. — Ниито! — голос Шинадзугавы прорезался сквозь полотно из несуществующих звуков, возвращая его назад, и Ниито с трудом разомкнул веки. Крепкие руки вытянули его за плечи из плена обломков, и в лицо вдруг ударил невыносимо горячий воздух. Все заволокло бледной дымкой, и закрывая напарника собой, Генья шипел и скалился. Щеки его краснели, кожа натягивалась и морщилась, покрываясь волдырями под стремительно растущей температурой. Этот пар лизнул Ниито в лоб, и он почувствовал ту же боль, будто пронзающую его до самых костей. Внезапный порыв ветра унес их страдания вместе с последними обязательствами: широкая спина, помеченная иероглифом смерти, и мерцающий изумрудом клинок, звенящий бурей, способной разгонять облака. — Не вмешивайтесь и защищайте людей, что вам доверились, — произнес Санеми тихо, словно брошенный напоследок совет, разрушая их выдержку и старые намерения сражаться, несмотря ни на что. — Истребитель имеет право умереть от своих ран, лишь убедившись, что демон умрет прежде. Иначе клятвы его будут нарушены. Из таких сопляков ничего не вырастет. Пустые надежды, и только. А за пустые надежды приходится расплачиваться так или иначе. Эти слова задели хрупкий стержень внутри, и все безвозвратно попадало вниз. Он был прав. Это был якорь, тянувший их на дно: несбыточные мечты и никчемные цели, их до невозможности деликатные жизни нуждались в бережливом уходе и не могли существовать без какой-либо поддержки. Но Ниито никогда не хотел быть таким. Он из кожи вон лез, чтобы ни для кого не становиться бременем. В глазах Геньи он видел похожее смятение. Санеми искренне пожелал им смерти, но загродил своей спиной, не задумываясь. И это было все той же пустой надеждой, смутным отражением того, чего они все на самом деле желали.