***
Ремус сидел на подоконнике в одном из заброшенных коридоров, по которым никто чаще раза в год не хаживал. Прижав к груди колени и откинув назад голову, он смотрел на разошедшуюся за окном стихию, наблюдал как капли попадают на стекло, собираются вместе и тяжелея скатываются вниз, оставляя за собой постепенно исчезающую дорожку. Налетевший привычный для старого замка сквозняк заставил поежиться продрогшего парня. Он все думал, думал, думал. Обидели ли слова Сириуса? Слова — нет. Бродяга сказал их не подумав, ослепленный своей ненавистью к той единственной, непонятных и смешанных чувств к которой боится. И сейчас Ремус даже корил себя за то, что сказал Блэку перед своим уходом. Но почему так больно? Потому, что сам не желая того, друг заставил Люпина вспомнить, за пару минут достать из глубин души то, что он так тщательно, долго и сложно прятал от самого себя. Горькую до такой степени, что хочется вывернуть себя наизнанку, правду. Он опасен. Какой же глупостью было это отрицать все эти годы. Опасен для собственных родителей, опасен для друзей, для всех, кто его окружает. Он боялся до трясущихся рук, что кто-то узнает его тайну в школе, и в то же время ему так хотелось учиться, быть как все, дружить и общаться, любить. Когда два неугомонных мальчишки признались ему, что обо всем узнали, стало действительно страшно. После того, как понял, насколько все может быть хорошо, не легко, но свободно, терять это и осознавать потерю становится в пять раз сложнее. Но его поддержали, с ним остались, избавили от одного страха, но вселили еще более сильный. Что есть более уничтожающее изнутри, чем боязнь за своих близких, боязнь того, что ты, сам того не желая, можешь причинить им боль? Друзья продолжали помогать ему выкапывать глубочайшую яму для сжирающего чувства вины за то, что ты просто существуешь. Но поместить ее туда одну — невозможно. Рано или поздно вместе с ней останешься сгнивать от собственных мыслей, наблюдая за небольшим клочком неба оттуда снизу, напоминающим о том, что там где-то есть несбыточный реальный и живой мир. Порезанные ночью после полнолуния перочинным ножом ладони. Братья. Кровь, соединяющая до самой смерти. Ненавистная. Зараженная. Расцветающая вера в себя, свое будущее, удобренная юношеским максимализмом. Когда рядом такие люди хочется верить, хочется надеяться. А сейчас Ремус вдруг задумался: а достоин ли он этого, заслужил ли, а какова была бы жизнь у его родных без него, а у его друзей? Была бы она хуже? Нет. Была бы лучше? Однозначно. Никаких забот, никаких маминых слез и всхлипов в подушку в спальне родителей и произнесенных шепотом утешений отца, никакой траты времени по занятиям анимагией и вылазками, чтобы просто быть рядом, никаких переживаний. Все смогут вздохнуть спокойно. Потому что Ремус считал, что являлся лишь обузой, лишь отравлял всем жизнь. А в чем был смысл его жизни? Каждый хоть раз об этом думал. И он тоже сейчас об этом задумался. Смысла не было. Бороться с предрассудками общества было бессмысленно. А бороться со своими предрассудками по поводу того, что общество во всем право — глупо. Дак зачем же тогда пытаться жить? Безоблачное детство закончится с выпуском из Хогвартса. Там у всех будет работа, семья, планы, цели, мечты. А у Ремуса кроме радости за других и ноющего чувства в груди не будет ничего. Ничего, ради чего следовало бы сейчас спрыгнуть с этого подоконника, извиниться перед Сириусом и жить, как жил раньше, не обращая внимание на простую истину. Это никому не нужно. Никому. И ему самому, тем более. Может быть, так будет легче, так будет проще? Когда его не станет совсем? Он никогда не был слабым, но, если честно, это слабостью не считал. Раздались приближающиеся тихие шаги. Тут, как в настоящей семье, Ремус не глядя мог понять, кто это идет. Не хотелось поворачивать голову, даже взгляд от спускающихся на перегонки капель отрывать не хотелось. Надеяться на то, что девушка просто пройдет мимо — до невозможности глупо. Если уж она здесь, то только ради его важнейшей во всех отношениях персоны. Но единственное, чего он желал — остаться одному, сейчас и всегда. Лили, закутанная в плед, просто залезла на подоконник, села напротив, одним концом одеяла накрыла замерзшего Люпина, а другим — себя. Она провела рукой по волосам и, скатав их в жгут, выжала над полом, посильнее закуталась в плед и прислонилась лицом к холодному оконному стеклу. Можно было бы высушить и согреть себя с помощью заклинания, которое умная староста, как и Рем, знала, но девушка считала, что в такие моменты магия в своем воплощении — лишняя. Она, как девочка выросшая в семье магглов, ничего не зная о волшебстве до одиннадцати лет, была знакома с другими ее видами. И магию общения, дружбы, любви считала одними из сильнейших. Люпин все так же сидел и думал, ему не мешало присутствие Лили никогда, но он понимал, что она пришла поддержать его. Он все для себя решил и сейчас рассуждал про себя, как этого избежать, чтобы не обидеть, не нагрубить. Хотя, разве это важно? Наверное, так будет даже лучше. — Джеймс тебя подослал? — резко, совсем не похоже на себя, разорвал такую уютную тишину. — Или, может быть, Сириус? Девушка лишь грустно посмотрела на друга и снова перевела взгляд к витражному окну. — Меня никто не подсылал, не заставлял сюда прийти, не угрожал, не шантажировал. Я твой друг. По-моему, этой причины достаточно, — тихо произнесла она, а обычно спокойного и уравновешенного Люпина это до ужаса взбесило, почему же она ни капли не расстроена, а лучше не бежит отсюда в слезах. — Как же ты меня тогда нашла? — язвительно спросил мародер. — Телепатия? Оккультизм? Древнемагические обряды? — Я твой друг. Когда тебе плохо, ты приходишь сюда. Здесь на первом курсе я, потерявшись во всех этих коридорах, познакомилась с тобой. Ты сидел на этом подоконнике и читал книгу. Грустный и загадочный, — мечтательно улыбнулась Лили. — Я тогда так хотела сделать тебе замечание по поводу того, что на подоконниках в школе сидеть нельзя. Но вовремя поняла, что тогда ты вряд ли захочешь мне помочь, да и общаться тоже, а мы же все-таки однокурсники. Пришлось первый раз нарушить школьный устав, усесться рядом с тобой, неловко помолчать и попытаться поговорить. И потом я часто встречала тебя в этом крыле, снова садилась на подоконник, мы обсуждали книги, учебу, ели сладости и смеялись. А потом ты стал общаться с мальчиками, и я тоже нашла себе еще подруг, помимо Северуса, — легко и так звонко рассмеялась, что захотелось в ответ ей улыбку вернуть. — Я иногда скучала по этим нашим встречам, но понимала, что ты приходил сюда изо дня в день, потому что был несчастлив, а с друзьями ты ожил. А это то, что всегда было, есть и будет важно для меня. Твое счастье. — Ты не понимаешь, Лили. Все намного сложнее сейчас, — оставив свои попытки задеть проницательную девушку, сказал Ремус. — Мне это уже говорили сегодня. Неужели ты думаешь, что два обормота, пусть и умных, догадались обо всем, а я, что уж там скрывать, лучшая ученица на курсе, не сложила все факты в единую картину? — спросила гриффиндорка, а Ремус деланно весело усмехнулся. — И кто же еще? — Я никому не говорила, абсолютно. Я бы и дальше держала это в секрете, но сейчас это не так важно, — пожала плечами рыжая девушка. — И когда? — парень серьезно посмотрел на задумчивую Эванс. — На пятом курсе. Я понимала, что легче, когда о твоей тайне знает как можно меньше людей, — ответила она на не прозвучавший вопрос. — И ты имеешь полное право злиться на Сириуса за его слова, но знай, что он не хотел обидеть тебя, да и Гермиону тоже. Ему скажи, что она единорог, он такую легенду придумает, что все этих животных бояться будут, — чуть погодя, добавила она, с надеждой посмотрев на однокурсника. — Я не злюсь, Лили, правда, я понимаю, у них какие-то особенные отношения, я не воспринимаю это на свой счет, — Ремус попытался улыбнуться, но получилось вымученно. — Тогда что тебя беспокоит? Ты не стал бы просто так сидеть здесь на сквозняке, смотря на поливающий дождь, — староста нахмурилась, смутные догадки уже появлялись в ее голове. — Я такой эгоист, Лили. Я ужасный человек. Всем только несчастья приношу. Наслаждаюсь этой жизнью, которую таковой можно назвать лишь благодаря моему окружению. Тебе, Джиму, Сириусу, Питеру, родителям. Я как бесполезное комнатное растение Алисы, которое один день без полива тут же засохнет и умрет, — обреченно продолжил мародер, смотря на свои ладони. — Чем я отличаюсь от оборотней в колонии, которые перешли на сторону Темного лорда? Я такой же как они. Я не человек, я даже не животное. — И вовсе ты не плохой человек, ты очень хороший человек, с которым случилось много плохого, понимаешь? К тому же мир не разделен на плохих и хороших. В каждом есть и светлая и темная сторона. Главное то, какую выбрал ты. Это определяет все*, — с беспокойством подавшись вперед, сказала девушка, положив ладонь на колено парня. — И ты самый прекрасный человек, которого я встречала. Ты добрый, понимающий, отзывчивый, искренний, рассудительный, надежный, бескорыстный. Я долго могу продолжать. Ты не бесполезен. Ты замечательный и чуткий друг, и я не знаю, что бы без тебя делали я и мальчики, — пытаясь поймать взгляд, проговорила Лили. — Без меня всем будет лучше, поверь. Ты говоришь так, лишь чтобы успокоить меня, но я прекрасно все понимаю. Лучше бы я вообще не рождался, — до побелевших костяшек он переплел пальцы. — Боже мой, — Лили взяла его лицо в свои похолодевшие ладони, заставив посмотреть в свои полные сочувствия глаза. — Боже мой, Ремус, что же происходит у тебя в голове? Происхождение, чистота крови, заболевание не должны нас определять. Мы не выбираем это, это не зависит от нас. Надо показать этому гребаному миру, что этим тебя невозможно сломать, что это сделало тебя лишь сильнее. Из голубых глаз, в которых читалась такая невероятная боль и такое отчаяние, выскользнула пара прозрачных слезинок. И девушка крепко прижала к себе друга, Ремус уткнулся в теплое плечо лбом и тяжело выдохнул. Лили с трудом сглотнула подступивший к горлу ком. Что же с ним происходит? Как давно он мучается этими мыслями? И как его из этого состояния вытащить? Вот все, что ее интересовало, когда она обвивала тонкими руками плечи парня, потом провожала взглядом его, резко сорвавшегося с места и отправившегося в неизвестном направлении. Вот что ее интересовало, когда вернулась в гостиную, и ее загнанный, испуганный взгляд поймал обеспокоенный Джеймс. Вот что ее интересовало, когда он сжал ее не сопротивляющуюся, а ждущую этого, в своих согревающих объятиях, и она прошептала всего лишь три слова, уткнувшись в его грудь: — Все очень плохо.***
— Существует несколько видов болевых захватов и рукопашного боя. Все это может пригодиться вам на случай отсутствия в руках палочки, магического истощения и из этого вытекающей невозможностью воспользоваться беспалочковыми чарами. Вот для чего необходима хорошая физическая подготовка. Без нее вы не добьетесь успеха. Вы должны уметь защитить себя в любой непредвиденной ситуации. А способы защиты бывают самыми разными, позже мы изучим остальные. — Гермиона медленно ходила по Выручай-комнате, сейчас просторной, с разложенными повсюду матами для безопасности. — Что ж, приступим. Джеймс, пожалуйста, встань напротив меня. Но Поттер все так же смотрел в одну точку на стене и, казалось, даже не слышал произнесенных слов. Профессор выдохнула, положила ладони на бедра и обратилась, щелкнув пальцами, еще раз: — Мистер Поттер. Джеймс растерянно заморгал и посмотрел непонимающим взглядом на преподавательницу, ожидающую от него хоть какой реакции. Девушка кивнула. — Хорошо, кто-нибудь подскажет, что я попросила сделать? — облизав губы, спросила она. Остальные, переглянувшись, виновато опустили в пол глаза. Никто из них не слушал, все они находились в собственных мыслях и проблемах. А Марлин хмурилась, осматривая странное поведение друзей, пытаясь понять, что послужило причиной. Вопрос оглушил их, они заметили проскользнувшее в словах и взгляде Гермионы неодобрение. Но разве можно отмотать назад время? — Отлично, — всплеснула руками Грейнджер. — Вы вообще готовы сегодня работать? Готовы ли? Никто из них не понимал. Все слишком резко опять изменилось, и было непонятно, как теперь лучше. Пытаться просто пережить это или остановиться и тщательно все обдумать. Гермиона прошла к стене и села на пол, опершись на нее и чуть согнув колени, стянула с себя туфли и закрыла лицо руками. Гриффиндорцы с непониманием наблюдали за ее действиями, пока затянувшаяся тишина не прервалась тяжелым вздохом. — Вы каждый раз спрашиваете, когда же мы приступим к магическому разделу, высшей защите, зельям, — начала девушка, оторвавшись от собственных ладоней, сейчас обхватывающих собственные плечи. — Такими темпами — никогда. Вы должны быть готовы к этому. Для этого нужна предельная сосредоточенность, концентрация, четкая цель, все постороннее должно оставаться за пределами этой комнаты. А чтобы так и было, проблемы нужно решать. А сейчас каждый из вас где-то далеко отсюда. Между вами как будто табун кентавров пробежал. И я даже не знаю, могу ли помочь. Потому что вы закрываетесь друг от друга, что уж могу ждать я по отношению к себе? Вы уже взрослые люди, далеко не дети. Мне что, нужно посадить вас в круг, заставить откровенничать? Я этим заниматься не буду. Вы есть у друг друга, и я не знаю, что может быть лучше в это время. Сейчас каждая секунда ваша – сумейте обернуть её в возможность. Поговорите друг с другом, объясните и попытайтесь понять. Вы говорили мне, что доверяете друг другу? Но это не так. Посмотрите. Я не прошу делиться чем-то сокровенным. Никто никогда не сможет вам помочь, если вы не обратитесь за помощью. Не думайте, что делаете всем лучше своим молчанием, потому что это не так. И не надейтесь, что у вас еще будет время, чтобы все исправить. Решите все сейчас. Нужно научиться этому, чтобы потом не жалеть ни о чем. — Гермиона сделала паузу, переводя дыхание, потирая переносицу. — У меня было два лучших друга. Как и всех, нас не обходили ссоры, это случается со всеми. Но когда они происходят в самый ответственный момент, это меняет все. Мы скитались, трансгрессируя с места на место, в поисках уничтожения темных сил. Один из нас под влиянием темномагического предмета наговорил ужасные вещи не контролируя себя и ушел на долгие месяцы. И кажется, что он сразу же пожалел, но уже не мог нас найти, пока шар света не коснулся его сердца и не указал путь. Но правда в том, что тот предмет лишь заставляет раскрыть собственные страхи, скрытые мысли, преобразуя их и направляя как надо. Он не создает, а лишь показывает и усиливает то, что уже есть. А ведь все можно было решить до этого простым человеческим разговором. Но у этой истории счастливый финал: друг нашел нас, и мы снова были непобедимыми смельчаками, командой. Ненадолго. Мы зашли в тупик. Я предлагала один путь, друзья — второй. И каждый остался при своем мнении. Это было важнейшее решение, решающее исход всей нашей борьбы, а мы так легко все решили. Три дня. Три дня мы смотрели друг на друга и считали, что наш выбор верный, стояли на своем. А я потом наблюдала из окна, как они уходят на верную смерть, и все равно стояла и все равно позволила им уйти. Что это? Идиотская гордость? Я не знаю. Просто собрала свои вещи и тоже ушла, думая, что право на ошибку есть, что они попробуют, у них не получится, и они вернутся, когда я уже что-нибудь смогу решить. Но я месяц ела испорченные консервы, трансфигурировала поганки, спала по три часа, ничего не смогла найти и в газете, которую хотела сжечь, нашла статью, статью о том, что они погибли. Я потеряла все. И каждый раз я думаю: а что было бы, если бы я отправилась с ними, может быть, я смогла бы что-нибудь придумать и вытащить нас, а если бы уговорила их остаться? Они были бы живы, были бы рядом со мной. И мне очень жаль, что вы не понимаете этого, не понимаете, что это самая большая ценность, когда твои родные люди рядом с тобой, когда они невредимы. Вы отталкиваете друг друга, тоже полагая, что право на ошибку есть. Но полагаться на удачу здесь нельзя. Я дам вам время до конца месяца, чтобы вы подумали над моими словами, занятий не будет. И только если что-то изменится в лучшую сторону, уроки будут продолжаться. На сегодня все, — закончила Гермиона, быстро натягивая туфли обратно, вытирая тыльной стороной ладони слезы и за несколько шагов покидая комнату, оставляя глубоко задумчивых семикурсников одних.