Собрать по осколкам

      Жизнь все больше пропитывалась отвращением, злостью, неконтролируемым раздражением. И Регулусу не оставалось ничего, кроме как смириться с этим, понять и принять. Он подолгу не мог заснуть и все думал-думал, пока до будильника не оставалась пара часов. Оказалось, что после принятия окончательного решения легче не стало.       Но он отчаянно старался, чтобы это хотя бы казалось так. Приходилось притворствовать, играть, лгать всем окружающим. Писать родителям в письмах о том, как хорошо продвигается учеба, присоединяться к посиделкам в гостиной Слизерина, обсуждать дела Темного Лорда полушепотом, как будто это возвышало их над остальными.       Находясь с Гермионой, он тоже фальшивил, как расстроенный рояль посреди ладного звучания выдавал выбивающиеся ноты. Наверное, ее-то он не обманывал, но предпочитал думать, что она ничего не замечала. Единственным в последнее время человеком, с которым он был искренен, стала Розье.       Бывало, они читали вместе в библиотеке, или он сидел за бумагами в душной теплице, пока она копалась в земле. Он не пускался в откровения или жалобы на жизнь, они почти всегда молчали, просто Регулус мог позволить себе не скрывать эмоций, которые медленно высасывали из него желание жить.       Он бесконечно хмурился, занимал тревожные руки всяким, рвал бумажки, крутил палочку, вырывал нитки из шва школьной сумки. Если бы не помнил, как больно била мамина ладонь с массивными перстнями по рукам, то сгрыз бы все ногти. Подобную слабость характера, вытекающую через трещину в его самообладании, он позволял наблюдать только Эванне.       Регулус испытывал благодарность и старался не отплевываться от этого слова. Хотя не понимал, почему она вообще позволяла таскаться за собой с угрюмым видом. Она была похожа на лунатичку, а он на инфери, и вместе они составляли довольно странную парочку. Она всегда шла впереди, шагать спокойно не умела, словно в ее теле были шарнирчики и пружинки.       У нее была привычка глазеть по сторонам, глазеть в потолок или небо. Он же всегда плелся позади, тащил ее увешенную безделушками сумку и вообще, казалось, ничего не замечал. Иногда она надевала раздражающие туфли с бубенчиками, и Регулус на какое-то время был готов поверить, что способен на убийство, когда звон в очередной раз заставлял передернуться.       Она болтала о всякой ерунде: о мозгошмыгах, о пушишках, о морщерогих кизляках, о дубоносых перьелобиках, о кудлатых тритомандрах. Он закатывал глаза, но слушал эти россказни, поражаясь, что кто-то всерьез может во все это верить. Но временами все было иначе, их обоих пробивало на сентиментальность.       Это была первая неделя марта, кажется. Солнце прорубало себе брешь через плотные облака, и было ужасно ветрено, даже привыкший к холоду подземелий, Регулус ежился от набегающего озноба. То тут, то там еще лежал снег унылыми, тающими и грязными глыбками, где-то заледенелой коркой, которой он не замечал и с тихим ругательством терял вдох, поскальзываясь.       В такое время Эванне и взбрело в голову посадить цинерарию приморскую. Ужасно несуразные и нелепые цветы, в них не было ни красоты, ни очарования, и Регулус, конечно, сообщил о своем мнении. Но девушка не улыбнулась и ничего не ответила, только поджала губы, и пришлось признать, что иногда рот нужно держать на замке невербальным Силенцио.       Грядку для посадки ей выделил Хагрид и совсем не по-доброму взглянул на Регулуса, когда вынес для нее инструменты и затем отправился в Хогсмид по срочному делу. Эванна была в забавных бриджах, надетых на полосатые колготки, в короткой курточке, синем шарфе и перчатках с дырками на концах пальцев. Она положила клеенку и опустилась на колени, принявшись за работу.       Регулус сел на крыльцо хижины и принялся за учебные долги по зельеварению, Слизнорт замучил со своими разговорами по душам и беспокойством за своего талантливого ученика. «Какая чушь», — думал он, слушая это в который раз и сейчас лениво списывая домашнюю работу с тетради Басти.       Эванна возилась с почвой, увлажненной после только оттаявшего снега, напевала какую-то песню, раскладывала семена в заготовленные ямки. А когда повернулась за лейкой, стоявшей позади, Регулус заметил, как осветилось неестественными бликами ее лицо из-за настойчивого мартовского солнца. Он ощутил себя мальчишкой, который испугался слез девчонки.       Неужели так расстроилась из-за его слов о цветах? Он сидел, то и дело поглядывая в ее сторону, почувствовав себя совсем неуютно, убрал все бумажки в сумку. Эванна ладонями закопала все семена, разровняла землю, как будто погладила, и полила сверху талой водой. Посидела так еще минуту в абсолютной неподвижности, а после встала, отряхнулась и развернулась к нему.       Регулус поднялся на ноги, она прошла к крыльцу и села рядом с его местом, ему оставалось лишь в смятении опуститься обратно. Она вытянула вперед ноги и посмотрела на ногти, под которыми было черно от того, что работала без перчаток. Волшебница, а копается в земле, как… Но Регулус одернул себя, не давая закончить мысль.       — Это мамины любимые цветы.       Блэк прикрыл глаза, отчаянно злясь на себя.       — Я не хотел…       — Ничего, — закачала головой Эванна, улыбаясь, — зато ты был честен. Они и правда не ароматные розы или нежные пионы. Но они по-своему замечательны. Мама садила их во дворе нашего дома каждую весну и говорила, что мы самые счастливые и богатые люди из всех, потому что у наших ног «серебряная роса». Они цветут со второй половины июня и до первых заморозков.       Эванна стерла грязной перчаткой вновь набежавшие слезы.       — Ее не стало три месяца назад, она долго болела и очень устала. Я знаю, ей лучше теперь, и стараюсь не грустить. Но по-прежнему очень скучаю.       — Моя мать тоже сажала цветы, — Регулус кивнул в подтверждение, когда Эванна повернулась к нему, уперев локти в острые колени и положив голову на ладони. — Это были кусты с невзрачными фиолетовыми цветами и красивым итальянским названием. Мне нравилось его звучание. Белладонна. Но мама лишь отдавала приказы, всю работу выполняли домовики, высаживали, поливали, закрывали от солнца и удобряли. Нам было сказано держаться подальше от изгороди, где росла белладонна, но я часто пробирался к ней и трогал лепестки, они казались мне необычными, красивыми, не такими, как остальные цветы в нашем саду.       Регулус усмехнулся.       — Только потом я узнал, что мама делает из нее яды. Но свое очарование это растение потеряло для меня еще раньше. Старая домовиха подстригала газон и жевала клеверные листья, сорванные вдоль тропинок. Не знаю, как и почему, нашла ли она ягоду в траве или сорвала листья, но умирала она в ужасных мучениях. Мы с Сириусом тогда сильно провинились, возможно, разбили старинный сервиз, или что-то в этом духе, и мама решила нас наказать. Привела нас в сад и заставила смотреть. Сириус тогда развернул меня к себе и закрыл ладонью глаза. Моя мать — странная женщина.       Регулус запрокинул голову, глядя на слепящий свет.       — Да уж, утешать людей и поднимать настроение не мой конек.       — Попытка засчитана, — улыбнулась Эванна.       После этого Регулус подловил Эвана после Трансфигурации и отвел в сторону для короткого разговора.       — Что за срочность? — усмехнулся Розье, но Блэк был серьезен.       — Не трогай ее больше.       — О ком речь? — изменившись в лице, переспросил он.       — О твоей сестре. Ты достаточно попортил ей жизнь.       — Дела семейные, Блэк. Я же не вмешиваюсь в твои отношения с братом. Хотя он со своей компанией не устает портить жизнь всему факультету.       — Эванна ничего плохого не сделала. Я не хочу ссориться, но в следующий раз, если увижу, что ты доставляешь ей неудобства, в стороне не останусь, — сказав это, Регулус развернулся и зашагал прочь.       Было ли это взыгравшее благородство или воспалившаяся совесть? Наживать врагов на факультете было не кстати, тем более по причине защиты когтевранской девчонки, но он не жалел. Ему было до нее дело, и он не хотел, чтобы у нее опять воровали вещи и мучили ее в безлюдных закутках замка. Она этого не заслуживала.       В остальное время в жизни Регулуса было мало хорошего. Он по просьбе-наставлению-совету-приказу Гермионы связался с Беллатрисой, вспомнил, как писал ей раньше, какие фразы использовал, как чуть ли не преклонялся ей, единственной женщине среди Пожирателей смерти. Видимо, вышло не так паршиво, она ответила довольно радушно.       И только Регулус знал, когда можно применить это слово в отношении своей кузины. Несмотря на подступившую тошноту от воспоминаний о тренировках прошлым летом, где она потрошила его голову легилименцией, заставляя выстраивать ментальные блоки, где она давала ему опробовать немного боли Круциатуса и изматывала с утра до ночи до изнеможения, пока он не мог держаться на ногах и даже ползти от бессилия.       После этого он в полубессознательном добирался до своей комнаты на Гриммо, падал на кровать и забывался сном до тех пор, пока его не будил Кикимер с подносом завтрака и чашкой чая, в который он добавлял укрепляющую настойку. Регулус ощущал ее вкус и выпивал залпом, потому что вскоре снова нужно было отправиться в поместье Лестрейнджей.       Думать было некогда, как и переживать, он работал на износ, и голова была наполнена гудением от утомления, а не от мыслей. Может быть, именно это было нужно ему сейчас, физическая активность и отсутствие беспокойств. Хотя первая тренировка в этом месяце была хождением по оголенным нервам.       Гермиона беспокоилась о том, сможет ли он препятствовать влиянию Беллатрисы на свой разум. Он хотел бы съязвить в тот момент, почему же она не подумала об этом раньше, но не стал накалять обстановку еще больше. Он должен был спрятать от нее все постыдное, чтобы все не рухнуло. Если она что-то узнает, то прикончит самолично.       Это была его подготовка к встрече с легилиментом посильнее и пострашнее. Неприятно, когда твой мозг препарирует Волан-де-Морт, еще неприятнее, если есть, что скрывать. Но Регулус научился не просто ставить замки на воспоминания, а прятать их поглубже, на поверхность пуская другие, создавать ловушки для незваного чужого разума.       И все же Беллатриса не стала простым вариантом тренировки навыка, в тот первый день, когда она встретила его поцелуем в щеку и через минуту посланным заклинанием такой силы, что могла раздробить грудную клетку. Когда он ослаб физически, она произнесла злополучное Легилименс и отобрала у него последние силы.       Регулус возвращался в Хогвартс, мечтая о чае с настойкой и еще думая о том, что, возможно, зря не согласился на предложение Гермионы. Он нашла где-то заклинание забвения не такое сильное, как Обливиэйт, и кратковременное, через сутки все отодвинутые на подкорку сознания воспоминания возвращались.       Но Регулус отказался, потому что, как идиот, храбрился и хотел испытать себя, не хотел принимать ее помощи, а еще не хотел забывать ничего даже на время. Он не понаслышке знал, как меняется человек, чей нестабильный разум теряет то, что его составляло. Он был еще мальчишкой, когда гостил у бабушки Мелании и наблюдал за тем, как она забывала имена членов семьи и бытовые вещи, вроде того, где ее спальня.       Память подводила, и она все меньше была похожа на себя, оставалась лишь пустеющая оболочка человека. Это страшно. И Регулус боялся такой участи даже на короткий период времени, ведь он перестал бы быть собой. Поэтому он позволил себе мысль о более легком пути только в ту минуту слабости и больше не вспоминал.       Ранним утром воскресенья Регулус в очередной раз выбирался из замка, чтобы отправиться к любимой кузине. Повсюду было пусто, как будто люди вымерли, мир очистился. По улицам Хогсмида гулял ветер, со скрипом качались вывески и указатели, Регулус кутался в черную мантию, пряча лицо, и наслаждался непривычным одиночеством. Обычно он прятался от людей и ощущал себя загнанным в угол, но не теперь. Перед трансгрессией он замер на пару секунд, наслаждаясь этим зыбким чувством.       В поместье Лестрейнджей, как всегда, было мрачно с налетом безвкусной готики, у входа Регулуса встретил один из домовиков, но лишь склонился, пропищав что-то, и не стал провожать. Здесь прислуге приходилось не лучше, чем в его доме, поэтому они лишний раз старались не попадаться под горячую руку. Что ж, Регулус понимал их, как никто.       — Ты опоздал.       Он отбил заклинание по инерции и остановил себя от желания взглянуть на часы и убедиться в своей перманентной пунктуальности.       — Я пришел вовремя.       Беллатриса отшатнулась от его Импедименты с выражением глубочайшего разочарования, отчего ее красивое лицо стало враз непривлекательным. Эти гримасы портили ее, но она любила актерствовать.       — Что ты такой вялый, Реджи? — повысив тон голоса до притворно заботливого, сказала она, наступая на него с невербальной магией. — Засиделся за тетрадками?       Регулус сжал челюсти и смолчал, ненавидел, когда его имя сокращали, ненавидел то, с какими интонациями это делала она. Беллатриса с ленцой закрывалась от всех его проклятий, с читаемой легкостью парировала любые удары. Он был не соперником для нее, и это злило и раздражало до внутреннего зуда, горячки под кожей.       Да, он был лучше подавляющего большинства старшекурсников и без лишних усилий справился бы с участниками дуэльного клуба, но в реальной жизни предстояло участвовать не в постановочных боях, а в настоящих битвах, где нет правил, где тебя может задеть шальным заклинанием, где сноровка и умения должны превратиться в наитие.       Регулус все больше понимал, что война — это не о людях, не о благородстве и чистоте помыслов. Это о силе. А сражение — оживление в себе чего-то древнего, инстинктивного. В момент боя голова должна быть холодна, никаких эмоций, а каждое действие — интуитивно, как будто ты был рожден для этого, для мира, в котором за жизнь нужно бороться.       Это было его стимулом сражаться яростнее, даже если он вновь окажется без палочки в руках, на полу, едва понимая, что с ним произошло. Отец говорил: «Всему свое время». И Регулус верил, что настанет время, когда все переменится, когда он перестанет быть ни на что не способным мальчишкой. Тогда Беллатриса сорвет дыхание, смех застрянет в гортани, и в ее глазах он увидит признание.       — Береги голову, Регулус!       Он пригнулся от летящего в его сторону огненного шара и отвлекся на стоявшего в дверях мужчину, по счастливому обстоятельству избежав Редукто, направленного прямо в грудь. Беллатриса разочарованно фыркнула.       — Перерыв пять минут, даю тебе зализать раны, Реджи.       Сама же прокрутила палочку между пальцев, поправила растрепавшиеся волосы, придав им лишь еще больше хаоса, и прошла к Долохову, с ухмылкой наблюдавшему за ней.       — Обучаете молодняк, мадам?       — А ты отвлекаешь, Антонин, — с опасной улыбкой произнесла она.       — Срочные новости не терпят отлагательств. К тому же, ты уже измучила своего кузена.       — Лучше так, чем он потом опозорит всю семью, — поморщилась Беллатриса и подошла к Долохову ближе, понизив голос, спросила: — Так что за новости?       — Кое-кто в Аврорате слишком много себе позволяет, а семья, оказывается без присмотра. Нужно поговорить по душам, чтобы был паинькой, — тихо сказал Антонин.       И Лестрейндж, обернувшись на Регулуса, открыла дверь, утянув за собой Долохова, больше Блэк не услышал ни слова, ни шороха. Верный признак заглушающих чар. Он стоял спиной, не выдавая явного интереса, и все же она не доверяла ему свои дела. Регулус крутил кистью, разминая ее с ноющей болью, и принялся ходить по залу, колено гудело при каждом шаге.       Он видел Долохова в этом доме не впервые, почти всегда, когда Рудольфус отсутствовал в родовом особняке. Регулус не знал, спали ли они, едва ли Беллатрису хоть как-то останавливало наличие мужа. Но даже если так, то это все равно мало значило для нее. Единственным человеком, завладевшим ее преданностью и обожаньем всецело, был Темный Лорд.       Союз Лестрейнджей был скорее стратегическим объединением, два соратника, два Пожирателя с правильными идеалами и целями. Беллатриса точно не вкладывала в этот брак иного значения, но Рудольфусу, кажется, действительно не повезло полюбить ее. Регулус ему не завидовал.       Она вернулась в зал через пятнадцать минут, Блэк сразу же замер, вытянувшись и опершись на больную ногу.       — На сегодня все. У меня появились более важные дела. Возможно, если ты станешь достаточно полезен, то Темный Лорд удостоит и тебя важной миссией.       Беллатриса гордо хмыкнула и ушла, оставив его одного снова. Но задерживаться в поместье Регулус не собирался, выждал какое-то время, а после направился к выходу, стараясь не демонстрировать хромоту даже пустым коридорам. Домовик опять почтительно склонился, и Регулус с радостью отрезал себя от него захлопнутой дверью.       Время едва перевалило за полдень, и Хогсмид превратился в рассадник шума, беспричинного гогота и галдежа. Толпы цветных шарфов таскались по улицам, обсуждая всякую ерунду, набивая рот сладостями и пуская слюни у витрины с новыми моделями метел. Квиддич — еще одна вещь, которая сохраняла рассудок Регулуса в целости.       Как бы он ни был измотан, он садился на метлу, поднимался повыше, разгонялся до предельных скоростей и задыхался от неконтролируемого восторга, наслаждался всплеском адреналина и на время отрывался от земли со всеми ее заботами. Должно же было остаться что-то от нормальной жизни школьника.       Лавируя между группами детей, Регулус ощущал себя стариком, брюзжащим и недовольным всем вокруг, боль в теле вполне соответствовала настроению. Он посильнее натянул капюшон, не желая ввязываться в пустые разговоры со знакомыми, надеялся добраться до гостиной Слизерина без лишних отвлечений.       Нужно было залечить раны, выпить зелья, было бы славно успеть на обед. Вечер он планировал провести за разработками зелья. Регулус думал о том, стоило ли сообщать Гермионе об услышанном у Лестрейнджей. В разговоре не было никакой конкретики, эти данные бесполезны: всех мракоборцев не перепрячешь.       Регулус отвлекся, поднимая взгляд, и увидел в дверях «Трех метел» брата со всей компанией гриффиндорцев. Тот, конечно, его заметил, пришлось прибавить шаг, лишь бы оторваться на приличное расстояние. Но последняя надежда рухнула, потому что сзади послышались звуки преследования.       — Эй, как ты? — окликнул Сириус, нагоняя его.       — Сделаю вид, что ничего не слышал, — сквозь зубы проговорил он.       — Выглядишь паршиво, что с ногой?       Регулус взглянул на него обозленным, загнанным зверьком.       — Не делай вид, будто тебя это беспокоит.       — Не хочешь верить, дело твое. Но хватит вести себя, как пятилетка, у которого отобрали любимую карточку из шоколадной лягушки.       Сириус продолжал идти рядом с ним. Эдакий заботливый старший брат.       — Пошел ты, — прошипел Регулус, ускоряясь еще, хотя нога надсадно ныла.       — Я хочу помочь.       Регулус остановился так резко, что Сириус, не ожидав, перегнал его на шаг. Он развернулся, сердце билось о грудную клетку с тройной силой от захлестнувшей злости.       — Где ты был со своей помощью, когда был действительно нужен? — процедил он, его потряхивало от эмоций. — Со своими друзьями. Так иди к ним. Я так и быть зачту твою запоздалую попытку стать хорошим братом.       Сириус почти не изменился в лице, только в глазах можно было разглядеть сожаление. Сказать ему было нечего. Регулус усмехнулся и пошел дальше, больше его никто не преследовал, а злость понемногу затихала и сворачивалась кольцами, засыпая. Зря он вспылил. И из-за чего? Как будто снова вернулся на первый курс, когда сбегал подальше от всех и рыдал от обиды.       В гостиной сидела парочка человек с младших курсов, в спальне — пусто, Регулус убедился в этом, пройдясь по комнате и заглянув в ванную. Только после этого он смог расслабиться, стянул с себя мантию, тренировочные брюки и водолазку, где-то ткань была подпалена, где-то надрезана и пропитана кровью.       Регулус осмотрел ногу, коленная чашечка под пальцами гуляла, желая сбежать с назначенного ей места. Сгибать и разгибать ногу со временем становилось все больнее. В арсенале лечебных заклинаний он был ограничен, поэтому выбирать не приходилось. Диагноз: повреждение связок. После такого — только лишь скрестить пальцы и ждать, что угадал.       В тумбочке, в деревянной шкатулке Регулус нашел флакончик с обезболивающим зельем, вынул пробку и выпил залпом, игнорируя горечь. Отсчитав минуту, принялся за лечение, занес палочку над опухшим коленом и, как можно четче, произнес заклинание, которое использовал всего раз в жизни.       — Менискус Рекуперат.       И в ту же секунду он схватился за ногу, показалось, что ослеп от боли.       — Салазар, помоги, — прокряхтел он и сцепил зубы, утыкаясь в подушку.       Вскоре полегчало, Регулус вытер пот со лба и попробовал согнуть ногу, та поддалась, но с усилием, словно проржавевший шарнир. Надо разрабатывать. Но пока долгожданный душ. Он не любил дышать горячим паром в маленькой ванной, но ничего лучше горячей воды для забитых мышц еще не придумали.       Холодный воздух прошелся мурашками по разгоряченной коже, когда он вернулся в комнату, и Регулус наконец впервые за день почувствовал себя хорошо. Возможно, подвернувшийся выходной пойдет ему на пользу. На запястье он нанес разогревающую мазь и сделал незаметную перевязку, теперь беспокоиться было не о чем. Но он, лежа на спине и глядя в зеленый полог, крутил в руке галлеон.       На часах около двух. Поздно. Или они будут действовать ночью? Регулус торговался с собой и напряженно размышлял, как поступить. Сколько человек знает о планирующемся нападении? Четверо, включая его? Может быть, еще парочка. Информация — пустышка, но вдруг неведомым способом окажется полезной. Но тогда, если все сорвется, его сразу заподозрят.       — Если дракон, тогда я пойду к ней, — сказал сам себе и подкинул монету над головой.       Она, прокрутившись в воздухе, упала обратно на ладонь. Регулус поднялся и взглянул на нее.       — Ну, конечно, — усмехнулся он, сжал в кулаке и сосредоточился, чтобы на галлеоне появилась нужная надпись.       Регулус шагал по замку, как с костяной ногой, заваливаясь на один бок, и ругался про себя на свою нерасторопность на тренировке, никчемные целительские навыки, колено, не приходившее в норму и Дрейер с ее кабинетом на другом конце Хогвартса. Когда он все-таки добрался до нужной двери, то опять был не в духе.       — Заходи, — послышалось из кабинета, хотя он только занес руку, чтобы постучать.       Гермиона сидела за горой тетрадок с выражением глубочайшего утомления на лице. Но, подняв на Регулуса глаза, она улыбнулась и встала, выходя из-за стола навстречу. Ребро ладони опять было в пятнах чернил — верный признак профессорской работы. В обычной жизни она следила за руками, но не тогда, когда была поглощена чем-то. Регулус отвлекся и пропустил мимо ушей вопрос.       — Значит, налью, — снова улыбнулась Гермиона и прошла к чайному сервизу на столике у окна.       — Я ненадолго.       — Хорошему чаю достаточно трех минут, — не оборачиваясь, ответила она. — Присядь.       — Постою.       Она повернула в его сторону голову, и у него не было выбора, кроме как под ее взглядом пройти к первой парте и сесть. Согнутая в колене нога прошлась напряжением по всему телу, но Регулус задействовал все самообладание, чтобы не выдать полученной травмы. Как только Гермиона снова развернулась к чайнику, он прикрыл глаза, схватившись за сустав, и выпрямил ноги, чтобы унять назревающую боль. Пришлось забыть о приличиях.       — Так что за новости?       — Я услышал сегодня часть разговора Беллатрисы и Долохова, — он был рад говорить о деле, отвлекало. — Ничего особенного, не уверен, что это поможет, но подумал, что стоит рассказать. Они говорили о каком-то мракоборце, о том, что он много себе позволяет, что его семья без присмотра, и с ним стоит побеседовать.       — Это все? — с трудом скрыв разочарование, уточнила Гермиона.       — Больше ничего, никакой конкретики, потому что Белла вышла из зала, поставив заглушку.       На стол опустились две чашки с ароматным чаем. Дрейер поставила стул напротив и устало опустилась на него. Она молчала и думала, но Регулус видел, что ответов она не находила, а потом словно сдалась и выдохнула.       — У вас нет подозрений, о ком шла речь?       Она покачала головой.       — Может, Дамблдор знает больше?       Гермиона поджала губы и пододвинула чашку ближе к себе.       — Даже если так. Он тоже не сможет воспользоваться этой информацией. Это тебя мгновенно рассекретит. Сейчас нельзя так рисковать.       Она говорила об этом так, словно ее не сильно это расстроило, словно она не переживала о судьбе неизвестного и его семьи. Но Регулус как будто знал, какие шестеренки сейчас крутились в ее голове. Все-таки Гриффиндор. Ей не хватало природного хладнокровия и безразличия.       Как бы ни был рационален ум, в комплекте с чувствительным сердцем он работал вопреки. Можно ли жить спокойно, когда в тебе бесконечно спорят «как надо» и «как хотелось бы». Регулус был уверен, что каждого погибшего в этой войне она будет оплакивать лично, притом совершенно искренне, а значит болезненно.       — Мне жаль.       Не безымянного мракоборца. Ее. Уголки губ у нее дернулись в подобии улыбки. Ей бы просто учить детей, писать книжки и читать мораль подрастающему поколению, завести кота, который будет греть колени, пока она будет проверять бездарные работы учеников. Но она жертвует всем из-за благородных помыслов.       — Чай остывает, — сказала Гермиона, отпив.       Регулус взял в руку свою чашку, вдохнул аромат и… Боги, как хорошо. А на вкус, как жидкое удовольствие. Он сделал еще глоток, взглянул на девушку, спрятавшую улыбку за белым фарфором. Он бы крайне пожалел, если бы отказался от этого чая, дома всегда были своеобразные сорта, любимые только матерью. Регулусу они вставали поперек горла.       — Еще? — спросила она, когда он отставил пустую чашку, и, опять не дождавшись его ответа, приманила к себе чайник и подлила еще. — Мне тоже он очень нравится.       Они сидели в тишине, и Регулус наслаждался этим. Никаких лишних разговоров, никаких вопросов. Как будто все в порядке. Как будто это обычное, немного запоздалое полуденное чаепитие на светском рауте у немых. Гермиона думала о своем, он ни о чем не думал. Голова была пуста и свободна, как отлетевший надутый мяч или шарик, накаченный газом.       Третью чашку ему не предложили, хотя жадно хотелось, но Регулусу хватило совести не упрашивать. Гермиона отлеветировала все на место, даже не беря в руку палочку. Он легко поднялся на ноги, задвинул за собой стул, поблагодарил и попрощался, бодро зашагав к дверям. И замер, как истукан, положив ладонь на ручку.       Нога. Она не болела, не ныла и сгибалась так легко, словно ему вживили новый сустав. Регулус повернулся, поймав на себе короткий внимательный взгляд, тут же вернувшийся к тетрадкам, облизал губы, впитывая вкус выпитого чая. Он ушел, ничего не сказав, но через неделю Гермиона получила дорогой китайский сервиз от неизвестного отправителя.