«… — Нет! Пожалуйста!..»
«…— Заткнись!..»
Хартфилия мечтала, что закроет веки и больше никогда не проснётся. Для кого жить? Ради друзей, что без колебаний предали её? Ради отца, которому теперь она даже в глаза взглянуть не может? Ради тёти, у которой и так полно забот, кроме вечно страдающей племянницы? Или может жить для себя, проведя остаток дней в одиночестве? Лучше уж и правда умереть, чем быть для родных обузой. Она считала, что смерть помогла бы ей избежать очень многого. Люсиль бы не стала испытывать этот позор — быть униженной кем-то, а теперь придётся нести клеймо подстилки через всю свою жизнь. Повезёт, если её кто-то возьмёт в жёны из-за богатого приданого, ведь, как и сказал Эвклиф, ни один нормальный парень не взглянет на испорченную девку, вроде неё. Она была уверена, что так и будет. Современный мир, скажете вы, не так жесток к девушкам с нелёгкой судьбой. Изнасилование — это не конец света… Но наша златовласка считала совершенно иначе, уж так её воспитали. И в подобном случае она думала лишь о том, что лучше бы ей было никогда не рождаться.«… — Ты потеряешь всех друзей и до конца жизни ни один нормальный парень на тебя не посмотрит…»
Глаза закрыты. В её мыслях, как приговор к казни, беспрестанно звучали слова Стинга. Люси представляла, что уже мертва и теперь просто ожидала чего-то. Но чего именно? В голову пришла идея задержать дыхание. Ведь, раз она не могла ходить, то это был единственный способ покончить с собой. Она медленно выдохнула из лёгких кислород, из всех сил держалась, чтобы не вдыхать его снова. Лицо синело, сердце застыло, требуя очередного вдоха для следующего удара, а лёгкие болезненно сжались, заставляя всё тело ныть и дрожать в напряжении. Не выдержав долго, она открыла глаза и закашлялась, глотая ртом воздух, дабы восполнить недостаток кислорода в организме. Инстинкты самосохранения дали о себе знать. Хартфилия поняла, что так у неё точно ничего не получится. Она расплакалась, снова зажмурив веки. Тело безумно ныло от тяжёлых травм, будто кости протыкали цыганскими иглами. Но физическую боль она ощущала не так сильно, как душевную, что сейчас, словно разрывала внутри каждую клеточку. От одной мысли о дальнейшей жизни с этой душевной травмой, слёзы прозрачными дорожками катились, по вискам, теряясь в роще золотых волосинок, что теперь вовсе потеряли свои блеск и красоту. Из-за отсутствия должного ухода, они были грязными, пожирневшими у корней, и казались какими-то тяжёлыми, приковывая девочку к подушке. Согласитесь, когда в жизни всё складывается действительно плохо, нам становится глубоко наплевать на то, как мы выглядим. И тем более становится всё равно человеку, что мечтает отправиться в мир мёртвых.«… — Знаешь, сейчас ты выглядишь вообще не очень. Такая жалкая……»
Теперь её одолевали сомнения — это тоже говорил Стинг, или же она сама сделала о себе такие выводы? Бесшумные слёзы перерастали в тихие всхлипы, а те в свою очередь становились всё громче. Волна горечи страданий накатывала на бедную Люсиль, да ещё и с такой силой, что, казалось, уже вдавила её хрупкое тельце в матрац. Подобно здоровенному цунами, истерика снова накрыла её с головой. Теперь на юном лице вместе с градом слёз были отражены гримасы душевных мук и терзаний, сливаясь воедино с водоворотом переполнявшего чувства отвращения к самой себе. Несмотря на боль, она стала шевелить конечностями и биться в конвульсиях, заполняя пустоту палаты пронзительными криками. Перепуганные врачи, вовремя ворвались в комнату. На сей раз, чтобы погрузить девочку в состояние покоя и умиротворения, им понадобилось не мало усилий. Несколько медсестёр насильно пытались удержать бездумно брыкающуюся пациентку с явным сдвигом по фазе. Но всё закончилось, когда укол был сделан, а юная госпожа постепенно погружалась в царство грёз, переставая оказывать сопротивление. Девочка очнулась уже на следующие сутки. Она снова лежала неподвижно и молчала, как рыба. Но даже эти животные могут издавать какие-то посторонние звуки. А наша Люси была, словно овощ, что не чувствует ни боли, ни радости, а просто существует, пока не придёт время сгнить. Мед-работница помогла ей сесть в постели, заботливо подложив под её спину подушку. Она, также, открыла для госпожи окошко, запуская в её палату свет и свежий воздух, а после удалилась. Тогда девочка, наконец, шевельнулась, повернувшись к источнику ярких лучей и тепла. Даже через окно солнце умудрялось согревать кожу на её правой руке и щеке, своим нежным касанием. Похоже, этот момент был единственным проблеском в её бесконечно тоскливой и чёрной жизни. Внешне Люсиль выглядела жалко и несчастно, полностью безразличной к окружающему миру. Хотя, когда сестра обследовала её на наличие реакций — все жизненные функции были в норме. По крайней мере казалось, что всё хорошо. С психологической же точки зрения она была абсолютно разбита внутри. Как цветок, которому сделали больно, срезав под самый корень. Все мы знаем, что в каждом человеке есть стержень. У кого-то тонкий и хрупкий, а у другого покрепче. У этой несчастной он раздробился на сотни тысяч мелких осколков. Такое не склеишь никаким суперклеем. Но Люси больше не плакала. Хотя, казалось бы, нужно, но она словно разучилась это делать. Такое ощущение, что источник её солёных слёз иссяк, напоминая пересохшее с течением веков море. Вдруг медсестра вернулась в палату, а следом за ней вошли врач и беспокойный Джуд Хартфилия. — Госпожа Люси, как вы себя чувствуете? — произнёс незнакомый мужчина в белом халате, что по всей видимости являлся её лечащим врачом. В ответ же он получил лишь молчание, пропитанное эхом одиночества и полнейшей пустоты больничных стен. Девочка по-прежнему неподвижно сидела, глядя в окно и совершенно не моргая. — Люси, дочка… — раздался в палате тихий голос Джуда, передавая в её девичье сердце все отцовские эмоции. Среди них главные партии исполняли грусть и волнение за его бесценное и покалеченное дитя. Хартфилия заметно дёрнулась, ведь не могла не узнать этот голос. Каменное лицо девочки вновь заиграло эмоциями, только отнюдь не весёлыми. Папа сорвался с места и стал на колени у кровати слева от неё, припав к её рукам. Он — самый богатый и влиятельный человек Харгеона, склонился у ног дочери, нежно поглаживая гипс на её покалеченной кисти, — Молю тебя, расскажи мне, что случилось в тот вечер. Я не верю тому, что говорит полиция. Я сам накажу тех, кто сотворил это с тобой. Ты только не молчи, прошу… — его басистый голос дрожал, а в каждой ноте читалось отчаянье. Чувствовалось, что он уже был на грани, ощущая свою полную беспомощность. Казалось, ещё пару секунд, и у него больше не останется сил бороться со злыми насмешками над его бедной дочерью, и сплетнями, что порочили честную фамилию Хартфилия. Его истерзавшаяся душа жаждала правды и возмездия. Люсиль не поворачивалась, продолжая сидеть к нему спиной. Она боялась даже посмотреть на него. А жаль, ведь её глаза могли сказать намного больше, чем можно было представить. В зрачках златовласки отразилась вся та безмерная печаль и любовь к своему родителю. Тонкие брови в сожалении приподнялись вверх, ресницы наоборот слегка опустились от стыда. Губы предательски дрожали, поэтому она стала их нервно кусать, сжимая одеяло единственной уцелевшей правой рукой.«… — Ты никому не скажешь об этом позоре, а даже если скажешь — никто не поверит…»
— Прости, папа… — вдруг раздался её еле слышный голос, а все присутствующие затаили дыхание. Они застыли подобно мраморным статуям в саду семейного поместья, где девочка часто играла с мамой в детстве. Даже, казалось бы, абсолютно незнакомые и чужие люди, как врач и медсестра, не остались равнодушными. Наблюдая в сторонке эту картину, в их сердцах будто что-то защемило, что уж говорить о родном отце. Он поднял голову, взглянув на побитое лицо Люсиль, так, будто оно осталось всё таким же прекрасным, как и до инцидента. Его пульс участился, в голове творился полный бардак, но пересохшие тонкие губы не могли издать и слова. Папа был очень поражён, что она, наконец, заговорила, и одновременно с этим не мог понять за что дочь перед ним извиняется. Внутри всё болезненно сжималось от ожидания, что она как-то прояснит ситуацию, — Полицейский сказал правду. Всё так и было, — с трудом сказала она, по прежнему повёрнутая к окну.«… — Запомни, меня тут никогда не было. А если ты вдруг решишь рассказать папочке, что тебя изнасиловали, я сделаю так, что больше никто не будет общаться с тобой. Я расскажу всем какая ты шлюха, да так красочно, что даже твоя родня на это купится. Ты потеряешь всех друзей и до конца жизни ни один нормальный парень на тебя не посмотрит…»
Джуд всё так же вцепился пальцами в гипс, застыв на месте. Люси было очень больно видеть его таким, но она решила, что ту страшную правду отцу лучше не знать. Папа точно не выдержит, если она скажет, как один подонок надругался над ней и унизил. Девочка взяла на себя этот грех и солгала, дабы он перестал взваливать всё на себя. Ведь отец — человек упрямый, он непременно будет мстить её обидчику до потери пульса. Девочка не хотела придавать огласке то, что её изнасиловали. Уж лучше пусть думают, что она сама хотела с кем-то переспать. Как под гипнозом, она повторяла слова Стинга Эвклифа: «Полезла украсть вино, поскользнулась, упала с лестницы». Всё сделала, лишь бы он убедился в правдивости её лжи. — Люси, милая… — едва слышно подал голос отец. В душе Джуда ещё томилось сомнение в её честности. — Уходи, — ответили ему холодно. Люси ни на секунду не взглянула на мужчину, что лежал у её ног, как верный пёс. Ведь не смогла бы соврать, глядя ему в глаза. А у него сейчас земля уходила из-под ног. Будто он один посреди апокалипсиса и полнейшего хаоса, в котором мир просто разваливался на части. Последний огонёк надежды погас в отцовских глазах. Мужчина опустил руки, но не в буквальном понимании этих слов, он просто сдался, устал искать ответы на вопросы. Он разозлился и пулей вылетел из палаты, круша что-то в коридоре по пути. Как только он покинул комнату, Люси болезненно согнулась и беззвучно, словно её душат, разрыдалась, вздрагивая. Она сильно прижимала невредимую руку к грудной клетке, в которой душа разрывалась от боли. Из-за всхлипов её переломы стали болеть уже невыносимо сильно. На вопросы внезапно пришедших обеспокоенных докторов она не отвечала. Сейчас она чувствовала, будто ей щипцами вырвали ещё бьющееся сердце. Физическая боль поспособствовала тому, чтобы она не сдержалась и заплакала уже в голос, тяжело дыша, словно кто-то наверху перекрыл ей доступ кислорода. Люсиль не знала, но отец, как взрослый человек, понимал — она солгала. Он ощущал это своим родительским чутьём, узами крови связанными с остатками сердца девушки. Но было ли за что привязаться? Осталось ли хоть что-то? Он не знал. Незнание ситуации выводило его из себя. Он был слишком вспыльчив, поэтому требовалось время, чтобы ему хорошенько остыть. Мужчина и думать не мог, чтобы осуждать её, даже если бы версия полиции была правдивой. Но если дочь не хотела что-то говорить, значит так было нужно. Прошло ещё пару недель. Отец больше не появлялся в её палате, доктора сказали, что она не хочет его видеть. Но он каждый день приезжал и спрашивал о её самочувствии. У Люси были тяжёлые травмы: перелом правой ноги, левой руки, трещина в ребре, множественные повреждения головы и сотрясение головного мозга. Но даже несмотря на всё это, она быстро шла на поправку. Её молодой организм отлично справлялся с повреждениями. И если в физическом плане здоровье стремительно восстанавливалось, то психологическое состояние больной с каждым днём становилось лишь хуже. Головные боли, как и прежде, не покидали её. Днём, под действием успокоительного, она не проявляла никакой активности. Всегда молчала, словно немая, очень мало ела. Только днями напролёт смотрела в окно за проплывающими мимо облаками. А ночью, когда засыпала, ей снились кошмары, в которых был её жестокий мучитель и его ужасные действия. И каждый раз она кричала, поднимая на уши всё больничное отделение, будила пациентов и сестер. Просыпаясь в слезах, она ещё долго не могла выйти из состояния истерики. Изо дня в день всё повторялось по кругу, словно заевшая в старом проигрывателе раритетная виниловая пластинка. С девочкой работали многие психологи, но она не позволяла помочь себе, ведь наотрез отказывалась с ними беседовать. Так было в течение месяца, пока она не смирилась. Не думать о том что случилось у неё не получалось, поэтому приходилось не думать ни о чём вовсе. Когда переломы затянулись, она постепенно начала вставать с кровати, но пока только с помощью посторонних. Доктора помогали ей передвигаться. Шаг за шагом она приближалась к выздоровлению. Тело не слушалось, но уже почти не болело, а жаль. Ведь чем сильнее физическая боль, тем меньше ощущаешь душевную — таков один из самых главных выводов, которые Люси сделала из произошедшего. Она мечтала о том, чтобы просто забыть, стереть тот вечер из памяти раз и навсегда. Уж лучше всю жизнь страдать от амнезии, чем знать, что какой-то урод сотворил с тобой такое. Стинг уже не казался ей обычным мальчишкой, у которого взыграли гормоны. Нет. Он жестокий маньяк-садист, и доставлять муки своей жертве ему было лишь в наслаждение, так она считала. Ведь именно таким он являлся ей во снах, где продолжал свои грязные унижения снова и снова. Спустя ещё недели три её мышцы достаточно окрепли, она стала медленно передвигаться по палате уже своими силами. На лице по-прежнему ни тени эмоций, будто она перестала их испытывать вовсе. Но каждый раз ночь полная кошмаров доказывала обратное. Уже конец августа. Люси физически была здорова, чего не скажешь о её психике. Врачи делали всё от них зависящее, оправдываясь, что случай сложный, и ключом ко всему была эмоциональная нестабильность Хартфилии. Психологи в свою очередь разводили руками, ведь не могли ничего сделать, пока пациент отказывался идти на контакт, но выписывать Люси не спешили. Сентябрь. Ночи кошмаров продолжаются, и это становилось уже невыносимым. Хотя теперь доктора нашли кое-какой подход. Перед сном они пичкали пациентку снотворным, чтобы та спала по крепче, и это срабатывало. Но нельзя же просто закрывать глаза на эту проблему… Утром, когда действие её снотворного немного ослабло, она решила бежать. Бежать не из больницы, нет, а от самой себя, от воспоминаний, что постоянно мучили её. Медсестра, как обычно, распахнула для неё окошко, ведь погода вначале осени была солнечной. Хотя, сегодня, что-то явно пошло не так. Люсиль спокойно смотрела на небо, где постепенно блекли лучи света, исчезая за серостью облаков. Какая ирония, подумалось ей. Она подождала момент, когда останется одна. И когда ей подвернулась такая возможность, златовласка медленно встала и придвинула к окошку стул. Босыми ногами она поднялась на холодный белый подоконник, по-прежнему разглядывая небо. По телу предательски пробежали мурашки, но она не обратила на это совершенно никакого внимания. Разве это важно? Всё казалось таким серым и унылым. Мохнатые чёрные тучи, всё тяжелели от воды и гремели высоко над землёй, хотя молний и не было видно. Потоки воздуха разносили по городу жёлтые листья, кружа и закручивая их в крохотные смерчи. Самые первые робкие капли дождя падали откуда-то сверху, и отскакивая от асфальта, оставляли мокрый кляксовидный след. За ними к земле медленно спустился озон, заполняя собой всё пространство. Люси жадно вдыхала этот таинственный запах, что придавал ей какой-то лёгкости и решительности. Когда в комнату ворвалось стремительное дыхание ветра, слегка прикрытая дверь в палату тут же распахнулась и тихо заскрипела. По коридору, словно в метро, никого не замечая вокруг себя, бродили люди. Её никто не видел, всем было плевать. Прохладным сентябрьским дуновением развевало позади неё шторы, и вместе с ними вздымалась её белая больничная сорочка, похожая на платье. Вихрь, играясь, откинул её волосы с плеч, закручивая их за спиной, будто в танце. Хартфилия расставила в стороны руки, блаженно прикрыв глаза. Наверное, со стороны сейчас можно было бы сказать, что она похожа на самого прекрасного из возможных ангелов, но это только снаружи. От холода по телу опять побежали мурашки, но она ощутила это, как приятную дрожь. На щеку упала первая капля воды, а за ней с ресниц скатилась слеза. Люси представляла себя вольной птицей или самолётом, что вот-вот оторвётся от земли. В её голове возник образ матери, она уже мечтала, что наконец-то встретит её на том свете. Сквозь слёзы Люси улыбнулась и, сделав последний вдох, шагнула вперёд.