Я стал тихий. Тихий-тихий: молчал, смотрел в пол. Я давно заметил: если кто-нибудь смотрит в пол, все думают, что ему глаз не поднять. Воспользовался… Макс Далин, «Убить некроманта»
Киирун в эпоху Водоворота был колыбелью человеческого ума, вот только уснул он там вечным сном или вот-вот собирался выйти в мир — об этом судить сложно. Одно несомненно: Киирун являлся в то стародавнее время лучшим примером большого города, осознавшего свою значимость. Он приобрёл статус места, куда ехали и те, кому больше идти некуда, и те, кто, напротив, мог выбрать для себя любую дорогу — и всё равно неизменно приезжал сюда. Если и бывают города, прекрасные, как мираж, и опасные, словно жвала разъярённой фороссы, то Киирун, несомненно, принадлежал к их числу. Он был как сладкая грёза о морской пене, нежных прикосновениях женских рук, лучшем будущем и золотых одеждах для каждого, даже самого распоследнего нищего. Или, быть может, спал и сам город, ежедневно утопая в мечтах о несбыточном. Но сегодня сон Киируна был неспокоен. Ровно шесть лет назад, в день, как две капли воды похожий на сегодняшний, три сотни молодых магов, ещё не столкнувшихся с опасностями жизни и её же прелестями, чуть было не стали жертвами навязчивой идеи, засевшей в мозгу одного Резервуара. Мы не берёмся утверждать наверняка, но если Киирун и вправду видел сны, то сегодня ему вспоминался тот вечер. Впрочем, не только города сегодня предавались ностальгии. — Я… Наверное, всё-таки не пойду, — тихо, почти неслышно выдохнул юноша, отворачиваясь от чрева распахнутого шкафа. — Уверен? Глаза, когда-то бывшие то ли синими, то ли зелёными, теперь выглядели мёртвыми и смотрели в одну точку. Казалось, курсанта смертельно напугал тёмно-бордовый камзол. Его ткань в темноте казалась насыщенно-чёрной, как дно зрачка. И казалось, будто камзол и его хозяин теперь буравили друг друга взглядами. Впрочем, представить подобное мог разве что человек с живым, буйным воображением. И вовсе не потому, что глаз у камзола не было. Просто курсант Нермор Ве Роирган уже шесть лет не видел вообще ничего. — Это с самого начала было плохой идеей, — с усилием выдохнул он, толкнул дверцу шкафа плечом — та захлопнулась с грохотом, в котором явственно слышались обвинительные нотки. Нермор поёжился, а затем прижался лбом к полированному дереву, будто в поиске точки опоры. — Н-не могу. Извини, Тори. Иди сам. Расскажешь, как там эти дурацкие, — его голос дрогнул, — проекции. Ториоф Вейас, раньше с гордостью называвший себя курсантом элитного литэрарума Шатаар, но теперь носивший насыщенное бордо, отложил на стол кошель, тесёмки которого он так и не распутал, и повернулся к Нермору. В любом камзоле, в любом литэраруме и любой беде этот юноша оставался ему другом. И в его тихом, почти скатившемся на шёпот голосе скрывался вопль о помощи. — Тогда, может, пусть катится этот убогий праздник? — Ториоф повернулся к Нермору лицом и делано улыбнулся, пусть и знал, что это было ни к чему. — Я выскочу, куплю нам чего-нибудь на ужин — и посидим тут. Музыку и отсюда слышно, зато можно не толкаться в потной толпе. Да и с сокурсниками мы так точно не встретимся… Нет, мне всё больше нравится эта идея! Чего сразу не озвучил? — Потому что ты хочешь туда пойти, Тори, — ещё тише отозвался Нермор и, неуверенно оглянувшись, повторил. — Иди. Я подожду тебя здесь. — Слушай… — Я не могу туда пойти, — хрипло выдохнул Резервуар, жмуря слепые глаза, как от боли. Малиновые отблески магических огней, празднично мерцающих за оконным стеклом, падали на его скуластое лицо, оглаживали тёмные волосы, контрастнее очерчивали горестную складку губ. — Не могу. Не хочу. Каждый год одно и то же, пора бы уже остановиться. Шесть лет назад на этом же празднике, если уж кто-то припоминал курсанта Роиргана и его «как обычно», он, скорее всего, имел ввиду его дерзкие, нахальные проделки, столь же заводные, как и безобидные. Теперь же «как обычно» заключалось в другом. Первые три года Нермор думал о чём угодно, но только не о праздниках. То он вообще отказывался говорить, вставать и жить бесполезную жизнь, тараща слепые бельмастые глаза в потолок, то с упорством фанатика стремился доказать самому себе, что не беспомощен. Впервые после того вечера Нермор прибыл в Ванакор на праздник спустя долгие четыре года. Тогда он улыбался, бесстрашно, с вызовом, и постоянно повторял, что с ним всё в порядке. А спустя десять минут его уже рвало в переулке жёлчью и кровью, потому что нервы не выдерживали. И через год. И снова. Пил Нермор или нет, осознавал ли вечер предельно чётко или плыл в зыбком мареве, столь густом, что не выходило осознать даже самого себя — тот вечер добирался до него, и добирался быстро. И Вейасу казалось, что чем хуже его другу было в этот злополучный день, тем злее он становился после. Тем более вызывающе вёл себя в начинающемся году. Тем выше вскидывал подбородок, когда ему удавалось обставить сокурсников, у которых, в отличие от него, имелись зрячие глаза и работающие руки — руки, которыми всякий здравомыслящий человек Нермора хотел придушить. За шесть лет Нермор смирился с тем, чем он стал, и научился даже извлекать из этого выгоду — там, где необходимо. Он стал осторожнее. Больше не бросался опасными словами, не рисковал заводить сильных врагов. Да и от идеи строить серьёзные козни, как Ториоф мог судить, отказался. И только один день в году, в этот самый, Роирган словно бы надламывался в позвоночнике, кусочками себя разлетался. Переставал чувствовать опору и смысл жизни. Каждый год он снова тонул в мощи сожравшего его заклятья. И сегодня он даже не пытался, вопреки обыкновению, выплывать. — Ты будешь ждать здесь? — осторожно уточнил Ториоф. — О, — уголки губ Нермора дёрнулись было вверх, но тут же вновь поникли, как и его плечи. — Ты и сам прекрасно знаешь: даже если бы мне захотелось сегодня сбежать на край света, топиться в океане, я бы далеко не ушёл. Ни разу за три года не получилось преодолеть хотя бы две подворотни — что, вот что должно измениться сейчас? Курсант Вейас тяжело вздохнул и опустил ладонь на исхудавшее плечо приятеля. Нермор дёрнулся и замолк. Губы у него дрожали. — Иди. — Пойду, — устало согласился Ториоф, усаживая Нермора на диван. Тот двигался нервно, медленно, и, кажется, с трудом удерживался от того, чтобы начать шарить ногой перед собой. — Ненадолго. Нам нужно отметиться, что мы были там, а потом улетим. — Нам нужно отметиться? Впервые слышу. — Тебе и ни к чему. Я спокойно подделываю твою подпись, так что… Нермор тихо хмыкнул, но затем, будто поймав себя на какой-то новой мысли, ещё тише поделился: — Не помню уже, какая у меня подпись была. — Как угроза, — чуть улыбнулся Ториоф, подтаскивая поближе к дивану крошечный столик, на котором дымилась одинокая чашка с чаем. — У тебя всегда «р» выглядели будто холодное оружие. — Курсант Вейас задумался ещё на секунду, а затем сел на диван рядом с другом. — Слушай, это всего лишь одна ночь. Ты пережил уже шесть таких. Завтра будет новый день, и ты снова сможешь довести цолнеров до нервного тика. Просто… Слишком глубоко в себя не заглядывай, договорились? — А какой смысл? — то ли согласился, то ли, напротив, категорически упёрся Нермор. — Я всё равно ничего не увижу. — Да ты… — Проваливай. Роирган заклятьем поднял подушку в воздух и «замахнулся» ею. Подушка была крошечной и лиловой. Ториоф сделал вид, что у него на лиловый аллергия, и поднял руки, подскакивая и отступая к двери. — Я скоро. И без глупостей тут. Щёлкнул замок. Нермор медленно выдохнул и опустил голову. Казалось, он заворожённо наблюдал за тем, как курился полупрозрачный дымок над его чашкой. А вот с другой точки обзора могло привидеться, будто он вбирал этот дымок бельмами глаз, отчего те становились ещё более жуткими. Словно у мертвеца. Дверь скрипнула, и Нермор вздрогнул, метнул острый взгляд на источник звука. Задержал дыхание, будто надеясь стать таким же невидимым для вторженца, каким он был для него. Наконец юноша отвернулся и тихо спросил: — Чаю? — Как ты узнал, что это я? Нермор нахмурился. Вот теперь голос он узнал. — А, директор? Я не знал. Хида Витскар, уже восемь лет известная как директор литэрарума Никарен, считала этого понурого, беззащитно горбящего плечи парня своей кровной ответственностью. Нермор был первым Резервуаром, что попал к ней. И Хида, которая прошла две военные кампании, теряя в них членов семьи и лучшие дни тогда ещё молодой жизни, Хида, которая освоила и жёсткую муштру Никарена, и выжимающие все силы Айревинские тренинги, осознала, что не готова к таким, как он, с первой же встречи. Нермор, его силы, мышление и взгляды были загадкой для Хиды, хотя уж в своей компетентности она не сомневалась. Точнее, не сомневалась вплоть до того момента, пока не поняла, что куда ближе к истине оказывались пси-экспертизы Нермора десятилетней давности, составленные неизменным Найвином. В своих собственных заключениях Хида отмечала чрезмерную агрессию. Найвин писал: «Склонен к девиантному поведению; стремится быть замеченным, но патологической жестокостью не страдает». Хида уверенно строчила: «Демонстрирует страсть к сочинительству, получает удовольствие от акта обмана». Алиту в далёком прошлом снова спорил: «Склонен к манипуляторству в моменты, когда уверен, что не сумеет добиться хорошего отношения к себе другими способами». Её «обожает подрывать дисциплину в рабочих группах, портит отношения с сокурсниками, демонстрирует жестокие мысли и навязчивые идеи» соперничало с его «тревожен, не привык доверять и потому предпочитает отколоться от коллектива самостоятельно, чтобы его не откололи другие». Хида поднимала записи, искала курсантов с полностью идентичным именем, окончившие Ванакор в течение последних десяти лет, ведь их с Алиту освидетельствования, как казалось, касались совершенно разных людей. Но никакого другого Нермора Ве Роиргана не то что за последние десять — за последние лет сто с Ванакором не случалось, и у Хиды опускались руки. А затем Нермор впервые на её памяти сломался, придя на праздник, где его покалечило, и директор Витскар увидела в его перепуганных влажных глазах того мальчишку, которого так мягко, но уверенно характеризовал Алиту Найвин. И поняла, что курсанту Роиргану, что так браво огрызался на всех вокруг в Никарене, действительно нужна была помощь. Собственно, по этой самой причине Хида и забралась на окраину Киируна, игнорируя других своих подопечных. Потому как за ними сегодня следовало присматривать лишь по одной причине: они могли напиться. Впрочем, напиться курсанты, по крайней мере, старшие, могли и под присмотром, это Хида знала даже слишком хорошо. Не просто ведь так она в своё время окончила два литэрарума. Хида внимательно огляделась по сторонам, оценивая небогатое убранство квартиры: едва заметную кухоньку в глубине, жилую комнату, кажущуюся просторной из-за явного недостатка мебели, и тихонько поскрипывающую дверь, ведущую наверняка в ванную. Директор нервно поправила камзол и села рядом с Нермором на диван. — Где твоя сиделка? — Итса? — вяло переспросил Резервуар. Он прерывисто вздохнул и повесил голову, будто сломавшись под её весом. — Я отпустил её. Он выглядел ужасно. Под натянувшейся рубашкой можно было различить каждый острый позвонок. На бледной коже сложенных на коленях рук контрастно выделялись чёрные вздутые полосы. В непостоянном перемиргивании магических огней с улицы могло показаться, что это волосы юноши, выпадающие от нервов целыми прядями, перетянули пясти и исхудавшие предплечья. Хотя по сравнению с правдой такая версия как будто бы даже не казалась омерзительной. Хида прекрасно знала, что то вспухали мутировавшие от враждебной магии вены, по которым не текла даже кровь. Хида осторожно одёрнула на Нерморе закатанные рукава. Роирган мелко вздрогнул, и директриса тут же сделала вид, что не заметила этого. — Мне казалось, сегодня тебе как раз нужен присмотр. Нермор даже попытался улыбнуться, но уголки его губ упорно опускались вниз, будто презирая хозяина даже за это усилие. Резервуар поморщился и дёрнул головой, закрываясь волосами. — Итса торчит со мной безвылазно вот уже два года, — тихо, будто за один лишь факт того, что он заговорил сегодня, у него могли отобрать ещё что-то, выдавил Нермор. — Она имеет право сегодня отдохнуть. Увидеться с семьёй. — Он вздрогнул снова. Хида перехватила его слепой испуганный взгляд. — Вы… — Я никому не скажу. — Ох. — В сдавленном голосе Нермора впервые за весь вечер почудилась тень улыбки. — Это было бы замечательно! Итса в последнее время часто говорила об отце. Не при мне, но я слышал. У меня отнялись руки и отказали глаза, но с ушами всё в порядке, хоть все вокруг и ведут себя так, будто я не воспринимаю вообще ничего. Я просто подумал, что в такой день она тоже имеет право отпраздновать, да? Просто… Я даже не видел цвета её глаз, почему я должен вместе со всеми запрещать ей такие мелочи? Хида лишь пожала плечами. — Потому что сафанионы… — Итса вытащила меня, — ещё тише сказал Нермор. Но теперь в отчаяние, окутавшее Роиргана плотным душным коконом, хлынула свежая струя другой эмоции. Непоколебимой, светлой уверенности. — Итса и Тори. И мне не интересно, что насчёт них говорят этикет, закон и чужое мнение. Дымные кольца над чашкой закрутились острой иглой и распались каплями влаги. Нермор дёрнулся — и закаменел, будто бы испугавшись собственного дыхания. Чтобы считывать его ужас, не нужно было обладать умением прочитывать от корки до корки книги чужих мыслей, не требовалась влезать под кожу или считать пульс. Этот ужас растёкся в воздухе, взвихрив вольные магические потоки, проник в каждую пору тела, вышибая холодный пот. Хида Витскар, в очередной раз мысленно посетовав на то, что её подготовка для такого явно недостаточна («А чья вообще может быть достаточной в такой ситуации?» — думала в тот момент магичка), мягко отвела траурную паутину спутанных волос с лица Резервуара. Нермор зажмурился и медленно-медленно выдохнул. Наваждение рассеивалось. — Зачем вы пришли? — едва слышно выдохнул Нермор, замерев горестным изваянием. Он так яро избегал человеческих прикосновений, что Хида задумалась: не их ли тепла он желал больше всего на свете. — Тебе официальную версию или как? — Официальная — это опять «проверить мою агрессию»? — истерично хохотнул Нермор. — О да, скажите им, что я сижу весь такой злобный и планирую убивать детей. Скажите им, что я опять коплю силы для удара по магическим проекциям, что я душу Ни’Ро продал, скажите им всё, что они хотят услы… Магичка тяжело вздохнула и задумчиво обвела прохладными пальцами упрямую линию подбородка. Нермор осёкся. — Я просто не понимаю, почему за мной всё ещё шпионят чуть ли не больше, чем за государственными преступниками, — после долгой паузы поделился Нермор. Хида улыбнулась. — Ну, ты не выглядишь послушными курсантом. — Мне стоит научиться носить тапочки в зубах? — Я о том, что в Никарене ты ведёшь себя довольно агрессивно. Сколько драк на твоём счету в минувшем году? — Вы думаете, я веду счёт? — с неподдельным, пусть и вялым, удивлением переспросил Нермор. — Правильно думаете. Тридцать четыре. Но это никак не связано… — Резервуар прикусил губу и, осторожно прижимаясь щекой к чужой ладони, выдохнул. — Такому, как я, достаточно один раз спустить кому-то издёвку, один раз оступиться, дать слабину, чтобы меня сожрали. Спасибо, кошмаров мне ночами хватает. Не желаю тащить их в реальность. К тому же это не агрессия. Я никому не навредил. — Роирган дёрнулся, отсаживаясь на дальний край дивана. Повысил голос. — Никому! — Я знаю, но… — Никому, — ещё настойчивее и громче повторил Резервуар. Его заколотило, будто холод чужой ладони перетёк в него, лихорадкой обратился и теперь дожирал то, что осталось от его тела. — Ни единому человеку, никому, никому! Он почти кричал, а Хида думала о том, что Нермор наверняка говорил не о драках в литэраруме. Да и не значили они ничего: Никарен не был бы Никареном, если бы его курсанты не мерились силами каждый кругов день. В тот день Нермор тоже не успел причинить вреда ни единой живой душе. Но наказали его так, словно он прикончил всех, кто оказался рядом с Роирганом на той площади. Хида не понимала этого, но кто она такая, чтобы оспаривать решения Круга? Нермор, вот, пытался. Теперь глядел на неё загнанными пустыми глазами, вжимаясь в угол дивана. — В этом году просто есть повод беспокоиться, — чуть повысила голос директор Витскар. — Не потому что ты можешь навредить кому-то. Просто он поступает в Никарен. На бледном лице Резервуара отразилась лишь усталость. — Я должен как-то среагировать? — вяло уточнил он. — Просто вы так выделили это «он», будто должен. Но мне, если честно, нет дела до новеньких, пока они не пытаются самоутвердиться за счёт «безрукого воина» и… — А шесть лет назад тебе было до него дело. — Хида правда пыталась сказать это чуть мягче. По лицу Нермора она сделала вывод, что старания провалились. — Ты так хотел разыскать этого мальчишку… — А, — догадался Резервуар. — Этот «он»… Стойте, почему он поступает сейчас? Мне казалось, что он уже год как учится где-то. Порядок для Резервуаров изменился? Теперь они торчат в Ванакоре по шесть лет, чтобы «избавиться от опасных идей» и «научиться послушанию»? — Порядок не изменился. — Тогда почему… — Ты правда не знаешь? Нермор глянул на директора со сдержанным отчаянием. — Я не могу читать газеты, если о таком, конечно, в них писали. Да и что-то… Резко перестал любопытствовать, — попытался отшутиться Резервуар. — Вот как отбило. Я в любом случае намерен держаться от паренька подальше. У меня осталось не так уж много конечностей, чтобы заигрывать с мировыми загадками. Хида задумчиво кивнула. Сплетать формулы для чтения мыслей она не стала, ограничилась слабыми детекторными векторами. Лжи она не слышала. Собственно, за весь разговор она засекла лишь один раз, когда Нермор соврал ей — когда говорил о своём враче. Впрочем, об их отношениях порой судачили не только курсанты, но и цолнеры. «Естественно, он соврал, — рассудила Витскар. — Не говорить же ему "я один из тех дурачков, перед кем сафанионке достаточно чуть-чуть постараться, чтобы я дал сколько угодно выходных", в самом деле». Директриса приободрилась. Идея перестала казаться нелепой. — Собственно, за этим я и пришла, — осторожно начала она. — Тебе придётся курировать его группу. — Нет, — выпалил Нермор. — Думать надо было, прежде чем завоёвывать лучшие результаты в литэраруме. Правила требуют, чтобы Резервуары занимались с лучшими. К тому же наставник Норвазис настоятельно рекомендовал именно тебя. Вы неплохо с ним сработались. — У вас что, нет других кандидатур? Улыбка директора угасла. Витскар неопределённо пожала плечами. — И это тоже. У нас было всего трое курсантов с уровнем подготовки, достаточным для того, чтобы ставить их на должность курирующих. Курсант Фатикэ выпустился из Никарена, как ты сам помнишь, а курсант Герьеви находится на реабилитации. Если он вернётся в строй, я очень, очень удивлюсь. Остаёшься ты. Не окажись условия такими, ты, уж прости, был бы последним, к кому мы обратимся. Но… — У вас нет выбора, — с горькой насмешкой заметил Нермор. — И у меня снова его нет. Но — условие. Пару мгновений женщина сдержанно восхищалась хватке молодого Резервуара. Нет, правильно его в своё время направили в Шатаар. Даже в состоянии, близком к истерике, сломленный и депрессивный, Нермор не собирался упускать своего. Хотя бы в мелочах. В Хиде Витскар запоздало поднял голову ревнитель всех возможных правил багряного литэрарума. — Роирган, ты будешь носить камзол так же, как и все остальные курсанты. Это не обсуждается, — тут же выпалила она, гневно уперев руки в бока. — Не я это придумала. Но пока ты никаренец, ты будешь выглядеть, как никаренец. Значит — камзол. — На нём для меня чересчур много застёжек. — Нермор повёл плечами, будто предлагая в очередной раз «полюбоваться» на его неработающие руки. Хида действительно посмотрела и сердце кольнуло жалостью, но директор всё так же твёрдо заявила: — Я прекрасно знаю, кто помогает тебе одеваться, так что не начинай. Ничего другого ты на территории Никарена носить не имеешь права. Либо камзол, либо голым ходи, я всё сказала. Нермор не пошевелился, и директор Витскар пристально глянула на него. — Ну нет. Даже ты не настолько сошёл с ума. — Вы хотите проверить? — тихо-тихо переспросил Роирган. — Правда хотите? У него вновь дрогнули губы, будто юноша сдерживал истерический смешок. И Хида торопливо встала с дивана. Чем дольше она оставалась наедине с этим Резервуаром, тем меньше верила, что ему возможно помочь. Его отчаяние забивало ей рецепторы. Его страх перед будущим отравлял. Директор Витскар бежала. — Ладно! Ладно, чтоб тебя. Носи ты что хочешь, но группа малышей отныне — твоя ответственность. И да, за тобой будут присматривать, — торопливо одёргивая камзол и быстро проверяя, при ней ли оружие, бормотала Хида. — Ты не натворишь глупостей даже если сильно захочешь. В конце концов, это ведь просто мальчик, тебе не нужно так его бояться. И… Подробности тебе объяснят. Держись. Последнее слово она выпалила, уже захлопывая за собой хлипкую дверь. На мгновение прижавшись к ней спиной, Хида тихо выдохнула, вспоминая, каким взглядом смотрел на неё Нермор. Будто пустота, что осталась на месте его циановых радужек, поглощала его — с её помощью. Усилием воли отогнав настойчивое видение, директор литэрарума Никарен Хида Витскар, ветеран двух военных кампаний, свято уверенная, что путь воина — это путь защитника, торопливо покинула мрачный затхлый дом, сбегая от окутавшего его отчаяния. Нермор ещё какое-то время сидел неподвижно, созерцая пустоту. Губы его дрожали. А затем их надломила усмешка. — И кто бы объяснил этой дурочке, что я за неё и её поганый литэрарум боюсь, — задумчиво протянул Нермор. И тон у него был таким, будто с губ его вместо слов капал яд. Дверь ванны, держащаяся на слое липкой плесени и честном слове, высоко завизжала и распахнулась. Рыжая девушка осторожно огляделась по сторонам, а затем улыбнулась. Магические огни играли в её оранжевых, будто язычки пламени, радужках. — Между прочим, было убедительно, — заметила она, прижимая руки к сердцу, и у Нермора в миллиардный раз что-то внутри сладко и тревожно дёрнулось от её внеземного голоса. — Ты звучал так, словно готов был пустить слезу. Даже я почти поверила. Резервуар глубоко, с наслаждением вдохнул ночной воздух. Это была хорошая ночь. — Я посчитал, что слёзы — это для неё слишком. Кинулась бы обнимать… А мне труп тут не нужен, — криво ухмыльнулся Нермор, а затем покосился за окно. Он ничего не видел, но слышал, как ликовала толпа юных магов, только-только вкусивших жизнь с её сложностями и радостями. Где-то там был и тот, кого ему некий непроходимый идиот отдал под крыло. — Жизнь становится интереснее, Итса.…они меня не спросили, прощаю ли я их. А я не простил. И решил для себя: никогда не буду оставлять в живых тех, кто меня ненавидит. И в раскаяние верить не стану. Все это чушь для отвода глаз. Человек, как я, может делать вид, что унижен, раздавлен, что ему уже всё равно… А сам будет собирать силы. Макс Далин, «Убить некроманта»