Апельсин

«Bury me six feet deep Cover me in concrete Turn me into a street»

Poppy — Concrete

      — Добрый день, жители Неаполя! По традиции, перед тем, как наши слушатели смогут передать поздравления и приветствия, мы немного расскажем о погоде: сегодня вам в течении всего дня стоит дожидаться крайне пасмурного неба. Прямо сейчас на улице вот-вот ожидается дождь, который будет длиться до конца дня, а закончится довольно поздно: в час ночи.       Ветер юго-западный, четырнадцать метров в секунду. Температура поднялась выше двадцати пяти градусов по цельсию и кажется, к великому удивлению, вечером собирается опуститься ниже двадцати градусов. Не забудьте надеть что-то потеплее перед тем, как выйти из дома!       К вечеру дождь усилится. А после продолжительных осадков, наступит ясная ночь.       На выходных вы сможете всей семьей отправиться на пикник загород, вас ждут теплые, безоблачные дни. Не берите с собой шляпы или зонта: этот ветер снесёт их своим порывом. Поверьте наслово — если у вас есть возможность, то останьтесь дома в кругу семьи, устройте себе выходной в этот ненастный день. Если же вы — заблудший спутник, оказались сегодня на улицах Неаполя, то, скорее всего, забежите в первое попавшееся здание. Останьтесь переждать там дождя!       — Кошмар! Джентельмены, как мы будем возвращаться назад? Это просто отвратительно… Ужасно! Если мы с горем пополам собрались вместе в этом ресторане, то каким образом мы будем добираться назад? На каком транспорте? Это смешно! Абаккио, я говорил тебе взять машину, но ты слишком упрям!       — Сеньор, это была ваша светлая идея, не так ли? Мы лишь хотели не скучно потратить время в кругу друзей. Это ты решил, что мы должны именно сегодня собраться у чёрта на куличиках, а в итоге, обвиняешь Абаккио в том, что он не взял машину, — Бруно спокойно произнес, выпивая остатки кофе.       — Дорогуша-а, разве я виноват? Не вини теперь меня в том, что погода неблагосклонна к нашей встрече, но воскресенье — это воскресенье, я принципиален, кому как не тебе меня знать.       — Не раздражайте меня своим пустословием. Вам только дай повод поработать языком. Лучше вы, — Джорно показал кончиком аккуратного ногтя на Абаккио и Бруно. — Что у вас там? Вы решили весь дом теперь переделать? Перекрасить?       Абаккио, с презрением подняв глаза на Джорно, выплюнул:       — Сопляк, прежде чем вообще рот открывать, вспомни, кто я такой и где я работаю. И не разговаривай так с Бруно, ещё раз услышу что-то подобное — я тебе шею сломаю, ясно? — На секунду появилась тишина в компании, и что-бы сгладить этот конфуз, Бруно, накрыв ладонь своего бойфренда, сказал:       — Мы поменяли полностью гарнитуру на кухне, теперь мы будем там готовить с большим удовольствием, чем раньше, разве это не замечательно?       Позабыв небольшой раздор о погоде, Миста восхищенно воскликнул:       — Неужели? Господи, мне уже не терпится посмотреть на интерьер! Учитывая твой божественный вкус, мне стоит ожидать чего-то необычного.       Джорно лишь удалось вставить свое фырканье между их репликами.       — Вы, голубки, уже свили своё любовное гнездышко? — спросил голос полный сарказма.       — Ты надо мной смеешься, милый? Он просто находка, самый настоящий клад! — пролепетал Миста, гладя тыльной стороной руки бархатную щеку Джорно. Его такой жест смутил, и он уже не подавал виду, как заносчивого интеллигента.       Разговоры начали закипать и принимать совершенно разные характеры.       Никто совершенно не заметил, как утихла одна из торпед компании. Взгляд Наранчи был прямо направлен на апельсиновый чизкейк. Голод был куда сильнее всяких абсолютно бесполезных светских бесед. Кусок был безумно соблазнителен: аппетитные оранжевые кусочки, в которых не было нарушения мякоти апельсина, равномерно смешанные с нежнейшей сырной массой. Они создавали фантомные ощущения сладко-кислого во рту. Поверхность треугольного кусочка блестит от легкого слоя прозрачной карамели. От такого зрелища капали слюни. Это был своеобразный ритуал Наранчи перед употреблением любой пищи — дать насладится глазу едой.       — Ты совсем молчишь, что у тебя происходит вообще? — Бруно коснулся того за костяшки пальцев, покрытых гематомами и царапинами — последствия уличных драк.       На Наранчу смотрело пять пар заинтересованных глаз. Какой читающий взгляд.       Ангел, на которого он молится и чувствует, что готов сыграть в ящик ради неё, продать все свои органы, стать калекой, сделать всё — что бы видеть те глаза и ту улыбку! Сгореть заживо, очиститься от пороков и вновь воскреснуть Фениксом. И плевать, что она не может любить его взаимно! Но чёрт… Фуго… Паннкотта Фуго, ха. Этот ублюдок — ошибка в системе. Лишняя цифра. Работает совершенно не так, как нужно! Он забрал у него грёбаный нож! Его нож! И… почему даже тут стало так холодно?       — Мне так жаль, но мне ничего рассказать, — весело произнёс Наранча, положив первый кусок чизкейка в рот. Вилка, скрывшись во рту, оказалась зажатой меж зубов. От невыносимо приятно-сладкого вкуса он прикрыл глаза и промычал от удовольствия.       Все раздраженно выдохнули. Бруно передавал своим привычно острым взглядом какое-то сообщение Наранче: у него всегда был такой взгляд, как у отца, который положит руку на плечо, и говорит, что ты можешь ему доверять всё, что угодно.       Наранча сделал вид, что не заметил этого взгляда — ему было сейчас неинтересно рассказывать о том, что было. Говорить всуе о своих переживаниях! С недавнего времени, на него сошло созерцание: чем больше он рассказывал, тем чаще он думал о том, что очень много разговаривает — просто не умолкает. Раздражающий болтун и повеса! Почему Бруно вообще должны заботить его проблемы? Они не существенны, вглядываясь в корень переживаний. Он просто жалкий набор неврозов, а те в свою очередь, будут путешествовать дальше по поколениям. Разве это должно иметь какую-то ценность?       Не детское омрачение легло на лик Наранчи. Он прогуливался по чёрному берегу своих мыслей, пока голос Бруно не возвратил его на землю.       — Ах, вы слышите? Какая прекрасная музыка! Я не заметил музыкантов при входе в ресторан, так странно… Кто же это играет? — Бруно в восторге сложил ладони вместе и повел головой, в надежде найти музыкантов.       — Gymnopédie — Эрик Сати, солнышко. Мы слышали эти фортепианные композиции на выставке, помнишь? — Абаккио лениво ответил, уперев голову в кулак.       Наранча не питая никакого интереса к классической музыке, заканчивал с чизкейком, наспех запивая оранжевой газированной водой. Он понимал, какие у него чувствительные к искусству товарищи, но он попросту не мог понять истинного предназначения искусства. Абаккио однажды сумел заметить схожесть мысли Наранчи и Оскара Уайльда «Всякое искусство совершенно бесполезно.», однако Наранча не был тем ярым скептиком, который противился светским правилам — он просто делал то, что ему нравилось.       Переливающаяся минорная мелодия играла в помещении. Очень спокойная и несколько меланхоличная, вызывающее желание впасть в сон и потеряться в музыке. Играла только первая композиция. Музыкант болезненно-медленно выводил музыку из-под клавиш. Мелодия медленно переходила в мажорную, и варьировалась от ре минора до ре мажора. Какая чувственная и печальная музыка!       Бруно отыскал взглядом музыканта. С краю стоял большой белый рояль. Музыкант тихонечко нажимал на педаль играя со всей мечтательностью и серьезностью одновременно. Руки его крепко держали аккорды и выполняли мелизмы на высоких октавах.       Оторвавшись от клавишей на секунду, музыкант начал играть вторую композицию в до мажоре — небольшие диссонансы звучали резко и одновременно мерцали своей гармонией между собой.       — «Танец обнаженной натуры, сопровождаемый песней» — как это точно сказано… — произнес томно Гвидо.       Бруно внимательно осмотрев игравшего юношу, сказал:       — Он выглядит совсем подростком, прямо как ты, Наранча! Как бы я хотел увидеть тебя играющем на фортепиано…       Наранча поднял на него недовольный взгляд. Зачем требовать от него то, на что он не способен? Затем, повернув голову на объект общей заинтересованности, он оторопел:       На клавиши медленно нажимали чуть загорелые руки. За инструментом сидел собственной персоной причина его плохого настроения. В коричневом костюме, на котором блестели черные пуговицы, играл Паннакотта Фуго. Полностью сконцентрированный на музыке, которую воспроизводили его руки. Казалось, он довольно умел, и никто не услышал ни одной фальши в игре.       Фуго выглядел совсем иначе, чем тогда: бессердечие изжило в его глазах, а расслабленные мышцы лица выражали полную умиротворенность с налётом трепета. Наранча в ошеломлении раскрыв рот, что-то бессвязно пробормотал.       — Что с тобой?       — Мне не нравится музыка, которую играет тот парень… — нерешительно улыбнулся он.

      Чёрное-чёрное небо. Его глаза поднимаются вверх в надежде увидеть хотя бы одну звезду. Кто украл все звёзды? Неуловимое чувство страха начало наполнять Наранчу. Почему так темно? Он вытянул руки вперед в надежде наткнуться на что-нибудь, и держаться за опору. Решаясь сделать шаг вперед, его охватывает холод, и он не может сделать ни шагу. Почему? Судорожно мотая руками из одной стороны в другую, его всё больше настигало отчаянье. Ему казалось, что он вот-вот упадет куда-то. Наранча изо всех сил напрягал зрение. Сокрушаясь от дезориентации, он проникался ощущением того, что умирает от чего-то неизведанного.       Неожиданно его крепко схватили чёрные липкие руки сзади. Заламывая тонкие запястья, они тянутся своими каплями дальше, по торсу, буквально связывая его, и не давая ни шанса на движение, для Наранчи всё происходит молниеносно. Они, словно тиски, держали его дрожащее тело. Чёрная жижа текшая от рук оставляла серые разводы на ночной сорочке. Наранче кажется, будто руки, как тонкие прутья перережут его пополам. От испуга Наранча совсем перестал шевелиться и думать; страх подсказывал ему не двигаться и притвориться мёртвым, лишь конечности подрагивали, но он даже этого не замечал. В этой ситуации ему действительно хотелось умереть от безысходности. Он надеялся лишь на безболезненный конец. Если бы фея-крестная спустилась в это место ради него, то всё, что он бы попросил у неё — способность закрыть веки.       Медленно поднимаясь выше, чёрная жижа достигла шеи и обвивалась вокруг неё, как змея вокруг своей жертвы. Жижа уплотнялась и становилась совсем твердой, удерживая его голову в одном положении. Наранча пытается вздохнуть и крикнуть во всю глотку, уповая на то, что та самая фея, его спасение, как в фильме, придет в самый конец и спасет его. Вздоха не выходит — Наранча понял, что вокруг него нет ни малейшего глотка кислорода. Слёзы настигают его, он не чувствует влаги на своих глазах, лишь безумное отчаянье, и сам факт того, что он плачет казался естественным и не вызывал вопросов у Наранчи.       Мгновенно небо залилось ярким синим цветом. От резкого контраста его зрачки сузились, ему почудилось будто он ослеп. Голова уже не принадлежала Наранче, всё что ему принадлежало — апатия и ужас.       Буквально в нескольких метрах от него стояли какие-то чёрные смутные пятна не имеющие очертаний. Сквозь пелену страха он слышал истошные женские крики. Его сердце болезненно сжалось — он не мог выносить плач женщин. Было тяжело на что-либо смотреть, он чувствовал, как его тошнит от всех этих цветов и наборов звуков. Крики становились всё более и более истошными. С момента как он начал существовать в этом месте прошло, по ощущениям Наранчи, больше нескольких часов. Стараясь разглядеть очертания пятен на тёмно-синем фоне, он уловил, что фигуры начали двигаться. Виденье начало проясняться: он видел знакомые лица. Если бы он мог рассмеяться в этой ситуации — он бы рассмеялся так, как никогда в жизни не смеялся. Да, он бы предпочел смерть от смеха!       Высокий юноша, облаченный в коричневый костюм, крепко держал женщину за запястья одной рукой, другой — поднёс складной нож прямо под её глотку. Громко вопя, женщина заливала слезами руки злоумышленнику. Своими опухшими, фиолетовыми глазами она прямо смотрела на Наранчу, и одними своим взглядом шептала:       — Помоги мне.       Она могла бы сделать это губами, если бы у неё не было камня во рту. Её лицо покрылось бледными пятнами, когда блондин поднёс вплотную злополучный складной нож Наранчи к её коже. Фиолетовые глаза были совсем выпученными, будто вываливаются из глазниц.       Наранча даже не пытался предпринять какие-либо попытки по спасению своей матери. Он и сам скоро почувствует на своих губах отравленный поцелуй смерти. Но его не покидал груз вины за то, что сейчас с ней происходит. Его жалкое положение! Если бы только он мог… Хотя, что бы он смог сделать ради неё?       Парень в костюме бросает взгляд полный удовольствия на Наранчу, при этом легко скользя ножом перед её кожей, не касаясь напрямую её. Женщина вся сжимается, и даже не мычит.       — Ты бы мог помочь ей, да? Так иди же и спаси её, — эхо исходил со всех сторон и бил по барабанной перепонке. Наранча впитывал весь страх исполненный на лице его матери.       — Как жаль, что ты не можешь помочь даже самому себе, — улыбка парня достигала ушей. С этими словами он провел острием по шее женщины, оставляя горизонтальную кровавую полосу. Кровь быстро текла по шее вниз по груди, окрашивая больничное платье.       Мать Наранчи протяжно вскрикнула, её голос медленно переходил в тихий скулёж. Она не прекращала сводить глаз с Наранчи — требующий жалости и малость упрекающие его в своей участи. Он молился на то, что всё будет быстро и боль не коснется его.       Убийца ухмыльнувшись, был вполне доволен реакцией Наранчи. Дальше — намного веселей.       Вонзив с глухим хлюпом нож по самую рукоятку в глотку женщины, парень отпускает её. Тело падает тряпичной куклой на чёрную землю, не смотря на этот тёмный цвет, Наранча видел огромную лужу крови, в которой задыхалась его мать. Всё что делало её тело — терзалось в предсмертных судорогах.       Плачь вновь подступил к горлу — тяжёлый и громкий. Что вообще происходит? Чем он заслужил это всё? Когда он успел так нагрешить в своей жизни? Он хотел бы упасть на землю, уткнуться носом в неё, задохнуться запахом этой мёртвой почвы, лишь бы закончить это всё поскорее.       Пока он смотрел на тело своей матери, он и не заметил как руки отпустили его. Что-то всё равно держало его, как марионетку в руках в руках кукловода — его кости были словно облитые свинцом. Кто-то тихонечко взял его за руку.       — У всего есть конец, — парень крепко сжав пальцы Наранчи, медленно поднёс их к своему лицу. Эти черты казались очень знакомыми, но кому они принадлежали, он точно не мог предположить. — У тебя он тоже будет, — толкнув того от себя, юноша улыбкой Мефистофеля следил за тем, как его фигура медленно падала вниз — прямо в яму, откопанную ради него.       Всё казалось слишком заторможенным, и Наранча подробно ощущал, как те чёрные руки тянут его в яму. В последний раз повернув голову в сторону лежащего тела матери, его передернуло — лицо матери на глазах приобретало черты лица его ангела. Её пустой взгляд вглядывался в душу. Он мог бы помочь ей.       Затылок коснулся мягкой почвы, по ощущениям — настоящая подушка. Руки впихивали камень в рот, прямо как у неё. Синие небо уже не кажется таким ужасным. Парень сверху напевая классическую мелодию из того ресторана где играл Паннакотта Фуго, засыпал сверху его тело землей. Щедро копая рядом землю, он раз за разом покрывал его лицо влажными комками. Наранча вздохнул теплый земляной запах — сейчас его убьют. Паника подступила к груди — он не должен был так заканчивать! Только не таким концом! Горстка за горсткой, он уже практически ничего не видел. Становилось темно, так же, как и в начале этого ужаса.       Завершающим его виденьем стала улыбка этого молодого человека.

      Сегодня необычное утро, совсем не такое как всегда — оно наполнено тусклым солнечным светом, прокравшимся сквозь гардины и пустыми глазами, пытающимися найти ответы на своим вопросы на дне стакана, покрытым разводами от апельсинового сока. Сознание было наполнено монотонным белым шумом — этот шум отвлекал от повседневной рутины и желаний сделать хоть что-нибудь.       Квартира казалась сегодня намного холоднее чем обычно, вопреки тому, что на улице стояла температура выше градусом, нежели вчера. Подняв голову на часы, Наранча встал из-за пустого стола и вышел в тёмный коридор. Он предполагал, что сегодня он никуда не выйдет и будет заниматься самобичеванием, но ситуация требовала изменений в его дневном графике. Сняв с крючка приевшуюся джинсовую куртку, он вышел на лестничную площадку, с мыслями о том, что сегодня совсем другой день.       Медленно укачивал однообразный звук двигателя автобуса. Он подумал, что давно не пользовался общественным транспортом — слишком много людского общества на непозволительно близком расстоянии, куда проще попросить подбросить товарища на полицейском автомобиле, хоть и это ему не всегда сходило с рук. Сегодня был особенный день, и ему было необходимо воспользоваться данным транспортом, невзирая на все его минусы.       Вокруг сплошные лица: в основном понурые и довольно тёмные от загара лица. Если дотронуться до них, разрушатся ли они в пепел? Живые они, или же просто декорации? Какое и насколько тёмное прошлое они тащат на своих плечах? Как много потерей?       Он решил сконцентрироваться на одном из лиц — мужчина в возрасте, как принято называть, человек средней руки. Седина сильно покрывала виски и корни коротких волос — он совсем никак не заботился об этом, и не старался закрасить фактор того, что юношеская красота давно сошла с его облика.       Смотря на эти глубокие морщины вокруг глаз, грубое лицо, усталые чёрные глаза, Наранча усиленно пытался осознать положение этого человека, кто он и что он из себя представляет. Все его попытки сводились к тому, что через маску этого человека совершенного невозможно понять о чем тот думает. Раздраженно смотря на его профиль, он решил начать заново с другой персоной, вдруг тот окажется проще в распознавании?       Переведя взгляд на близстоящую невысокую женщину, Наранча начал анализировать её внешность — такое же уставшее лицо, как и у того мужчины, измождённый взгляд. Абсолютно одинаковое выражение лиц. Он начал сомневаться в этом мире: может и он так выглядит со стороны, с таким же выражением?       Как жаль, что у людей такие нечитаемые лица, невоспроизводимые эмоции в состоянии покоя! Увы! Почему нельзя по одному взгляду брошенному им на лицо, понять, что они чувствуют? Но стоит ли обвинять их в этом? Наранча задавал себе вопрос за вопросом и оставался без ответов.       Автобус пустеет с каждой остановкой: Людей практически не было, большинство сидений пустовали. Наранча же ехал дальше, просто ожидая своей остановки. Его время скрашивали наушники и плеер: Абаккио подогнал ему один из альбомов Snoop Dogg.       Наблюдая как один за другим пассажиры выходили из кабины транспорта, Наранча ощущал себя покинутым и совсем одиноким тут: никто ему не улыбнется и не скажет, что всё будет хорошо; никто не обнимет и не спросит как у него дела. Мир словно играл против него, обделяя его на данным момент людским вниманием. Почему никто из пассажиров не может превратиться в Бруно и сесть рядом с ним?       Его остановка приближалась. Наранча сжал руки на ткани джинс скинни, опустив голову на грудь: было страшно выходить, он хотел бы как можно дольше находиться в автобусе, лишь бы отдалить этот момент. Сняв наушники, он оглянулся вокруг: совершенно пусто, видимо, сегодня он один выбрал для себя такой пункт назначения.       — Мама, а ты когда нибудь умрёшь? — уставший тонкий голосок доносился с кровати.       — Я? Почему нет? Мне придётся это сделать, что бы попасть в другой мир.       — Неужели ты меня бросишь?       — Сейчас нет, но смерть — это такое правило и мы должны соблюдать правила. Правила помогают нам быть более дисциплинированными, а дисциплина в свою очередь, делает нашу жизнь проще. Каждый из нас сталкивается с этим, кто-то раньше, кто-то позже, и каждый по разным причинам встречает смерть. Когда ты узнаешь, что такое смерть на своем опыте, ты должен будешь выплакать всё, хорошо? Ты будешь плакать, много или нет, это не важно. Но если ты будешь держать это в себе, — женщина указала пальцем туда, где находилось сердце у мальчика, — то, тебе будет очень плохо: ты будешь винить мир в этой чудовищной несправедливости, ты будешь чувствовать одиночество и пустоту. Ты не только должен будешь выплакать эту пустоту из себя, но должен будешь принять этот факт, например, как факт того, что ты начал ходить в школу — ты начал и не будешь её бросать, будешь стараться учиться хорошо и стараться закончить её.       Смерть застаёт нас врасплох: это может быть через секунду, через час, через неделю, а может через несколько лет. Не думай, что ты бессмертен. Бессмертие — это чистое зло. Помнишь я рассказывала тебе историю вчера ночью? Я могу прийти к выводу, что все злодеи бессмертны и тебе не стоит к этому стремится. Бессмертие лишает нас всяческого смысла в этой жизни. Какая может быть радость от такого существования? Да, это уже не жизнь, а просто пребывание на Земле. — Мать взяла за руку сына, увидел в его глазах неподдельный страх. — Не живи так, будто смерть — это сказка, ты должен будешь отвечать головой и душой за все свои поступки совершенные при жизни, но и не бойся её. Но когда тебе покажется, что нет ничего интереснее, чем облегчить жизнь, то подумай насколько ты ценен и сколько людей будет оплакивать твое исчезновение из этого мира. К тому же, у тебя буду я; я буду рядом с тобой, так долго, как только Господь позволит мне этого… И да, никогда не обесценивай чужую жизнь — это такой же как и ты человек, с такими же мыслями и желаниями, будь человечен к другим и другие будут человечны к тебе. Знаешь, почему ещё нужно не бояться смерти? Потому что смерть — это новая жизнь, перерождение во что-то новое, начало нового приключения!       Она обещала быть рядом со мной…

      Автобус остановился, автоматические двери неторопливо распахнулись. Время пришло. Он неуверенной походкой подошёл к дверям; так давно ему не приходилось делать этого, и сегодня он чувствует себя словно в первый раз. Его посещает тоскливая мысль о том, что он так давно не приходил на её могилу.       Огромное, на вид, бесконечное зелёное поле усеянное белыми надгробиями — просто глаза разбегаются. Наранча мягко ступил на короткую зелень. В это время года кончики травы слегка подсыхали и желтели на солнце. Чёрные гротескные деревья были совершенно обнажены и еле трепетали при каждом порыве ветра. Их острая вуаль веток создавала гротескные образы из холодного солнечного света запутавшегося в нём. Какое безжизненное место! Единственно, что оживляло представившуюся взору картину — вороны, дико смотрящие блестящими пуговками на гостя, решившего пожаловать на их территорию.       Ориентируясь на имена начертанные на мраморных плитах, Наранча медленно добирался до могилы. Заряжаясь атмосферой, присущей кладбищу, он чувствовал себя здесь лишним.       — Малыш, ты не хочешь пойти со мной и попрощаться с мамочкой? Я думаю тебе бы хотелось сказать пару слов ей на прощание, — мужчина, смотря через салонное зеркало на загорелое лицо мальчика.       Ребенок поёжился под этим снисходительным взглядом: такой взгляд, будто ему говорят, что всё происходящее — это всего лишь часть ночного кошмара. Вот, он сейчас встанет с кровати, поплетется на кухню еле передвигая ноги и всё еще потирая глаза ото сна; вот, мама обнимает его и говорит, что сегодня их ждёт сытный завтрак. Но сейчас, мама превратилась в ангела, который будет служить Господу Богу. Она будет оберегать Наранчу от совершения греховных действий и злых деяний. Мама рассказывала другую историю, не ту, где Бог забирал её у него. Кто же теперь будет опекать его? Кто будет его кормить? И самое главное, кто будет его любить?       Сейчас мама встанет из этой странной коробки и скажет, что сейчас пойдет в магазин за апельсиновым соком. Это была просто отвратительная шутка. Чья это была шутка? Шутка Господа Бога? Шутка дяди? А может шутка его сознания? Может он действительно спит или уже умер, и ему кажется, будто его жизнь продолжается в этом ужасном ключе?       По радио играл какой-то печальная мелодия из шестидесятых. Кто вообще может ставить подобное, когда у его матери похороны? Высокий голос женщины растекался по машине и устремлялся прямо в уши Наранчи: каждая нота трещала у него в голове и отражалась на лице сжатыми в белую полоску губы. Слишком громко. Слишком много.       Дядя выжидательно смотрел тому в лицо: желательно было бы поскорее закончить со всеми делами и приступить к новым. В ответ на него смотрело круглое лицо, с большими встревоженными глазами, закушенной губой — ещё немного, и он расплачется.       Наранча ждав когда горло перестанет щемить и сжимать в спазмах, никак не мог усмирить свои эмоции. Ещё немного и он ответит. Лицо дяди расплывалось от подступивших слёз, он ещё может себя сдерживать на каких-то жалких двадцать секунд. Он лишь сжал руки сильнее на коленях и отрицательно повёл головой. Он очень хотел сходить к ней, да. Если бы она была живая. Но ему было страшно ещё раз видеть то бледное осунувшееся лицо.       Мужчина лишь понимающе кивает головой.       — Подожди в машине немного, я пойду попрощаюсь с мамой за нас двоих, хорошо? — бросает он, выходя из машины. Слышится глухой стук закрывающейся дверцы.       Наранча быстро подполз поближе к окну, что бы дождаться исчезновения дяди из его поля зрения. Дядя должен уйти на достаточное расстояние от машины.       Удостоверившись и уняв свое неугомонное сердце на секунду, он сжался в клубок и тихо застонал. Он начинал с легких всхлипов: дыхание сбивается и каждый всхлип отдается в груди эхом. Он чувствует, как горячие капли промачивают насквозь грубую ткань чёрных шорт — он свято верил в то, что сейчас ему полегчает. Нужно немного поплакать — станет не так больно. Машину наполняли хныканье и стоны, переходящие во что-то более масштабное.       Завалившись на бок, он положив себе на лицо неистово завопил: крик истинной боли, которая познается только при познании настоящего горя. Истеричный крик душил его органы. Положив руки себе на лицо, Наранча начал царапать свою кожу, оставляя белые полосы: ему хотелось растерзать себе лицо, получить боль, чтобы как-то утешить свою душевную рану.       Она его бросила. Кому теперь он нужен отвергнутый всеми живыми? Кому он нужен? В его существовании больше никто не требуется, даже он сам. Сегодняшний день совершенно отличался от предыдущих дней.        На периферии его сознания играло опасение того, что дядя мог услышать его рыданий. Это бы плохо кончилось: в последние дни дядя практиковался на нём техникой газлайтинга. «Мама будет плакать и злиться, если узнает, что ты плакал по её смерти. Будь мужчиной! Не будь размазней.»       Он не будет плакать. Только сейчас… ещё немного.       Он опустился на колени рядом с надгробием. Глаза быстро пробежались по дате рождения и смерти: она безумно мало прожила. Что он вообще знал о ней? Прожила ли она счастливую жизнь? Была ли она счастливой мамой? Хотела ли она оставить после себя ещё потомство?       Все эти вопросы на задавал серой фотографии на плите. Она была привлекательной женщиной, без сомнений — у неё всегда было много поклонников, но её сердце принадлежало лишь одному человеку — её возлюбленному и супругу. Однако плод их кратковременной любви стал обузой для них. Какие могут последствия у мимолетного наслаждения!       Было сложно поверить в то, что её прах покоится под слоем этой земли. Что её когда-то ещё в живом обличии укладывали в белом одеянии в бархатный гроб, сейчас же — остались одни воспоминания.       Он хотел как следует поговорить с ней, с её останками, дабы раз и навсегда попрощаться со своей тревогой и чувством вины.       Наранча раскрыл рот чтобы начать. Но он так же быстро закрылся, как и открылся. На его лицо легла тень разочарования и конфуза. Он решил для начала сказать хоть что-то:       — Ciao, мама, — вместе с этими словами у него вылетело всё с чем он пришёл сюда: стало совсем пусто. Он потерял всё, что его могло бы хоть как то греть на этой земле, битком набитой мертвечиной. Наранча сморгнул влагу на ресницах. Только не сейчас, только не перед её прахом. Он сделает это дома.       Ему пришла голову мысль, что сейчас она могла бы появится сзади и обнять его. Ещё не поздно сказать, что это всё шутка! Он готов это услышать! Они рассмеются над этой тупой шуткой и пойдут домой, может купят апельсинового соку по дороге и каких-нибудь блинов. Всё будет хорошо.       Сломанным голосом, он пытался продолжить свои попытки заговорить с ней:       — Мама, я… У меня всё хорошо, я надеюсь, что… ты счастлива там, где ты сейчас, — каждое слово вызывало невыносимую боль, в голове играли сцены вырванные из его сновидения. Ему показалось будто на кладбище намного холоднее, чем у него в квартире. Легко создаваемые надежды так же легко рушились.       Вздохнув поглубже, Наранче стало проще говорить:       — Знаешь, у меня появились надежные компаньоны: один из них старше меня на пару лет, он просто замечательный! Его зовут Бруно, понимаешь, он действительно обо мне заботится, мы иногда вместе развлекаемся. Ты была бы недовольна, если бы знала, что я с ним имею контакт. У него есть возлюбленный, Абаккио, он сержант полиции, здорово, да? Я иногда имею честь кататься на его полицейской машине, правда, у него не всегда есть желание возить меня до школы на ней, однако это не может затмить его замечательный музыкальный вкус. Я его крайне люблю за это. Хотя, я не прав. Я их больше чем люблю — я уважаю их: за слова, за действия, за то, что они вообще существуют. Думаю, они прекрасно понимают это. — Его улыбка согнулась в печальном изгибе. — Они замечательные люди, никогда не сделают мне больно. Даже если они не могут уделить мне своего внимания в какие-то определенные моменты, я не держу на них зла: я всегда сам виноват. Люди не могут находиться со мной постоянно, на протяжении всей жизни. Одни — приходят и радуют нас какое-то время, а другие — уходят по-английски, и мы даже не знаем, нужно ли им махать, когда мы мельком увидим их фигуру, проходящую мимо нас на улице. Я осознал — жизнь это сосуд. Я не знаю как долго я ещё буду радоваться их общению со мной, но я стараюсь наслаждаться тем, что сейчас имею. — Наранча остановился в смущении — ему будет очень совестно за свою болтливость перед мамой, но он поколебавшись, решил продолжить свой монолог. — Без них — я ничто.       — Хах, а помнишь Гвидо Мисту? Тот нескладной парень, живший на конце улицы, там, где раньше было маленькое кафе. Этот гадкий утёнок, смущающийся при повышенном внимании к его персоне, и постоянно спотыкающийся об невидимые углы? Так вот — сейчас это экстраординарное существо, любящее выпить и флиртовать со всеми подряд, человек любвеобильный, если быть точнее. К сожалению, ты была бы недовольна моим общением с ним, да. Ты спросишь, почему так? — с призрачным недовольством сказал он. — Разве я выбираю с кем общаться? Я никогда не выбирал — судьба сама мне в руки бросала следующую развилку в моей жизни. Что ей вздумается — то и воротит. Эти люди — последнее, что осталось у меня. Я собираюсь огорчить тебя, но они меня «держат» на этом свете. Просто сам факт того, что они говорят со мной, заставляет учащаться моё сердцебиение. Это не исправить: когда мы трогаем незаживающую рану — она только сильнее гниет.       — Говоря о тех, кто греет мою душу… У меня появился ангел. Каждый раз когда я нахожусь один, я думаю, как было бы прекрасно если бы сейчас она была рядом со мной! Мы бы пошли на прогулку на набережной! Ели мороженное или её любимую еду! Как же был бы прекрасен этот жалкий мир! Ты бы видела её, мама: чёрные волнистые волосы, незабываемая улыбка, тонкие губы, совсем как у куклы, такие же красные и маленькие. Но, какие глаза у этого ангела… Словно небо в солнечный день, когда все идут на пляж и веселятся, радуются морскому бризу. Самое обидное, что я даже не знаю её имени. Как же её могут звать? Забавно, мне не у кого спросить! Ты думаешь, у меня нет товарищей в школе? Наверное, ты права. Но я не расстраиваюсь, всё равно они все грубые ослы, думающие только о том, как бы зажать типичную дурочку. Но она не такая! Она очень умная и рассудительная! Каждый раз перед сном я вспоминаю её черты лица, я почему-то, всегда хорошо помню как она выглядит. Хах, иногда я не могу вспомнить как я выгляжу, представляешь? Я её настолько люблю? Иногда, я хочу довольствоваться тем, что я могу её видеть в коридоре — я не жадный. — Остановившись на пару секунд, Наранча с отталкивающей улыбкой произнёс. — Вы так похожи.       — У этой девушки есть только один минус — просто отвратительный вкус на парней. — продолжил он с гордым выражением лица. — Я был совершенно не в курсе, что найдется какой-то простачок, в которого влюбится она. Паннакотта Фуго — ты можешь поверить? Парень с отличием, видите ли, считается лучшим учеником в учебном заведении. Выглядит как самый настоящий джентельмен, а лицо как у дьявола… Ты прости мама, но я мечтаю его задушить или что-то похуже с ним сделать, лишь бы избавиться. Придурок с замашками садиста. Да, я не спорю, он может быть лицом ещё ничего, да и по физическим данным он может быть меня превосходит, но это не значит, что я плохой человек! Я же намного лучше, чем он! Девушки бывают крайним… сюрпризом.       Изо рта Наранчи вырывались слова пропитанные желчью:       — А может мне так и надо, я в этом не разбираюсь. Моя душа сама себе не принадлежит.       Неожиданный порыв ветра зашевелил кустом за спиной Наранчи.       Он резко обернул свои испуганные глаза: мысль о том, что она могла бы быть сзади него, что бы позвать его домой, билась и горела сигнальной сиреной. В их общий дом, там где нет места холоду. Нет места одиночеству. Только порядок и любовь. Кто кроме неё сможет построить из этой развалины что-то новое?       — Я думаю, я достаточно сказал. Хотелось бы добавить, что-то по типу «береги себя», как жаль я не могу сказать этого; как жаль, что всё, что я говорил — было напрасно. Ты меня никогда не сможешь услышать. Такая жалость! — Наранча прикусив губу, косо улыбнулся. — Твоя душа наблюдает за этими закатами… рассветами… за этими страшными фигурами деревьев. Мне не хочется покидать тебя тут. Тебе тут тоже одиноко? Мы с тобой как две капли воды. Мы окружены какими-то странными предметами, но всё равно чувствуем себя несчастными. Разве я не продолжаю твою судьбу?       Говорить расхотелось вовсе. Он проникся этим мёртвым воздухом: хотелось немного помолчать и подумать, как заставить себя попрощаться с ней.       — Спасибо тебе за то, что я смог увидеть этот свет, повстречать хороших людей. Если всё будет хорошо — я буду ещё счастливее.Я люблю тебя… Прощай. — Прошептал Наранча и встал с коленей.       Было холодно: ветер крепчал и спутывал и без того растрёпанные патлы парня. Он закончил свои дела на сегодня, и теперь он может уйти в другое место. В свой дом.             Слишком ярко представлялась Наранче картина того, как на её костях прорастают небольшие бутоны фиолетовых орхидей: вокруг надгробного камня стоит приятный благоухающий запах, напоминающие те старые дни в саду, когда она легко наклонившись над пышным кустом, аккуратно подрезала выбивающиеся колючие ветки. Мысль, словно жужжащее насекомое летом, пронеслась перед его глазами:       — Ты меня бросила?

      Время не пестрило однообразностью размышлений в голове Наранчи: всё вертелось и бегало от одной стенки к другой. Если его выходные желали оставлять лучшего, то красочные школьные будни заставляли его блуждать глазами, выискивая ангела и волноваться о том, что он на грани исчезновения из этой школы. Наранча быстро постучав костяшками об деревянную поверхность двери, шагнул в просторный кабинет.       — Добрый день, сеньора. Чем могу быть для вас полезен?       Женщина, облаченная в очки с тонкой металлической оправой, оглянулась на владельца голоса вошедшего в кабинет.       — Вы должно быть Наранча Гирга? Мне нужно с вами максимально серьезно поговорить, собственно, зачем я вас позвала, вам известно? — строго спросила она, остро подняв на юношу свои чёрные глаза.       Сейчас происходило то, чего он боялся больше всего: его наверное вот-вот выгонят с учебного заведения. О, Господь! Если бы у него была возможность исправить свое прошлое, он бы изо всех сил выжимал из себя последние попытки понять тригонометрию. Куда хуже, он не знает базовую программу средней школы. Какой позор для его дяди! Какой позор и стыд для него! Сколько хлопот он доставляет взрослым, ему уже семнадцать лет, а он всё так же ребячится.       В эту минуту, над ним нависло огромное облако вины перед сидевшим преподавателем, перед дядей, перед кем угодно, но не перед собой. В его голове билась как мантра, о том, что он готов душу отдать дьяволу, лишь бы всё как-нибудь благополучно обошлось без утрат. Жалобно подняв фиолетовые глаза, он прикусив внутреннюю щеку, выжидательно смотрел ей в глаза, как бы говоря ей о том, что он готов к исправлению, что он далеко не дурак, и всё, что ему сейчас нужно — один единственный шанс на исправление.       Она снисходительно подняв бровь, взглянула на него исподлобья: её не особо впечатляли эти скривленные рожицы, требующие к ним жалости и сострадания — её больше интересовала успеваемость её учеников.       — Сеньор, вам придется приложить нечеловеческие силы, чтобы остаться в этой школе, вы же это понимаете? Это уже не в первый раз, когда вы оказываетесь в таком затруднительном для вас положении, не пора ли взяться за ум? Сколько раз мы ещё должны пойти вам на уступки, Наранча Гирга? Вам самим то не стыдно? — она продолжала говорить эти слова в обвиняющем тоне.       У Наранчи перед строгим лицом, мышцы которого, заставляли рот преподавателя испускать подобные слова, сжались органы в один комок. Страх снова накрыл с головой: на этот раз ему не дадут поблажек, его выгонят! Выгонят окончательно! В его голове играла сцена, как его выгоняют со школы; а вот в его пустой каморке развилисто звенит домашний телефон, он судорожно снимает трубку: дядя осуждает за его поведение, а у Наранчи лишь на лице сплошной стыд, даже ответить нет сил. После звонка, он трясущимися руками набирает выученные наизусть цифры, а вот, он плачет на плече Бруно, и говорит, что ещё ни разу так не облажался в жизни, как сегодня. Позорище!       Все эмоции, которые он испытывал в своих фантазиях молниеносно мелькали на его лице: он насупившихся бровей, до дрожащей нижней губы.       — Мне поручили заняться вашим делом. — Все надежды Наранчи рухнули и разбились вдребезги; его счастливое будущее, в котором он, как успешный, образованный человек, устроивший свою ячейку общества вместе с прекрасным ангелом, больше не казалось таким достижимым. — Помните, вы приходили на дополнительные занятия к ученикам с отличием? У вас были улучшения, к тому же не мелочные, вы действительно повысили свои рейтинг. Вы можете оказаться способным учеником, если захотите. Вам лишь нужен тот, кто будет вам более или менее доступно преподносить материал, как вы на это смотрите? У меня есть на руках список учеников, которые могут вам помочь с вашей проблемой. И не делайте такого лица, расслабьтесь!       Не веря своим ушам, он нараспашку открыв глаза, отрывисто спросил:       — Список учеников? Помогать мне? А кто?       Лишь бы в этом списке оказался его ангел! Он будет ходить к ней в гости, заниматься с ней чёртовой тригонометрией, или что там у него. А потом, она поймет, как сильно он любит её, как безбожно мечтает держаться с ней за руку и смеяться над всеми этими людьми, снующими туда-сюда. Одна лишь мысль о ней уносила его в мир розовых грёз. Смущенно улыбнувшись, он сказал:       — Конечно я согласен, буду с удовольствием заниматься, даю вам слово, я исправлюсь!       Удовлетворительно хмыкнув, женщина рубиновым ногтем провела по списку учеников, при этом на пару секунд отрицательно покачала головой. В какой-то определенный момент, её ноготь остановился.       — Отлично! Я нашла того, кто сможет тебе помочь. У него гибкий график, что приятно удивляет, я составила вам расписание: от четырех до половины шестого вечера. Для начала — три раза в неделю, если не будет эффекта, то — придется увеличить часы ваших занятий. — Наранча разочарованно опустил глаза на свои скрещенные пальцы: преподавательница сказала, о его «наставнике» в мужском роде. Значит, это далеко не ангел, скорее всего, какой-нибудь щупленький ботан, ниже его ростом, ничего не ведающий кроме формул. — Ты такой счастливчик, с тобой будет заниматься лучший ученик этой школы. Я лишь предупрежу его об этом. — В сердце Наранчи начало закладываться дурное предчувствие. «Лучший ученик этой школы»?       На его вопросительно-испуганный взгляд, она произнесла лишь имя и фамилию, чтобы развеять его последние надежды на спокойную жизнь:       — Паннакотта Фуго.