Апельсин

      Чем же может запомниться для окружающих вчерашний день? У кого какие произошли события? Кто чего успел достичь за прошедшие двадцать четыре часа? Возможно, кто-то — приобрёл то, о чем так долго и мучительно мечтал, а кто-то — лишился в миг самого сладострастного и чудесного в своём бытие.       Легко варьируя вокруг студентов, Наранча Гирга, пытался как можно скорее скрыться с места преступления: ему вновь удалось поживиться на остолопе-старшекласснике, который даже руку боится поднять на него.       — Как же печально будет не обнаружить свой кошелек, полный цветных купюр, в заднем кармане джинс! — подумал Наранча, — Бедняга со страху, скорее всего, забудет про него.       Свернув за угол, он сразу же отправился на скамейку, предвкушая солнечный свет на своём теле: сегодня лучи разыгрывались и грели траву. Опустившись на горячую поверхность, Наранча закрыл на минуту глаза — драки стали в последнее время для него безумно выматывающим действием. Ему казалось, будто он стал слабее. И это только огорчало: в свете последних новостей, он выходит сплошным лузером! Разве он достоин занимать подобный ранг в социуме? Разве он не лучше тех безмозглых людей, тратящих свое присутствие в этом мире лишь на то, чтобы раскидываться своими флюидами пафоса и денег? Однако может ли быть плебей сильнее патриция? Что за судьба, почему его преследует чреда неудач?       Он устало провел ладонью по затылку, взъерошивая чёрные патлы. Вся эта несправедливость задевала и без того ранимое сердце парня. Не достоин любви, не достоин ничему хорошему и светлому на этой планете! Всё это приводило к желанию выпить. Желательно чего-нибудь не особо крепкого, чтобы эффект его страданий продолжался как можно дольше. Бог наделил его необъяснимым мазохизмом: он ощущал своё бессилие против вещей происходящих него, однако он усмирял эту слабость словами «Судьба сулит мне быть сильным».       Рядом послышался развилистый девичий смех. Наранча лихорадочно обернулся на этот звук. Кровь начала сильнее приливать к его лицу, а руки покрываться горячей испариной: ему представилась возможность ещё раз посмотреть на своего ангела. Повернув в голову в направлении кучки стоящих девушек за школой, он глупо улыбался её фантомному образу в голове. Говоря о девушке, сегодня она потрясающе выглядит: кудри собранные в невесомый пучок на голове, глаза её не изменчивы, и всё так же светятся своей детской наивностью и агатовой отвагой; губы слегка подведены тёмной помадой, но Наранчу не на йоту не одолевали сомнения — она бы выглядела намного прекрасней без этого декора на своём великолепном лике. На ней хорошенькое платье, Наранча точно не мог бы сказать сколько оно стоит, но небесный цвет платья выгодно подчёркивал её цвет глаз. Смотря на её светлый образ, он не мог никак сопоставить её с теми девушками, которые, как пчелы, кружили вокруг неё. Ангел и эти странные существа — несуразные, серые, не имеющие ничего общего с ней.       Его тянуло к ней, как магнитом. Нестерпимое желание испортить атмосферу воздыханий и взять её за руку, почувствовать её бархат кожи, насладится цветом глаз; отдаться ей полностью, чтобы она как паук, съела все внутренности, и оставила лишь пустую оболочку. О, как больно любить и быть нелюбимым! А если быть точнее, любить того, кто о тебе никогда не узнает. Его не привлекала подобная перспектива. В голове выстраивался план: до сегодняшнего дня, он и не понимал, на сколько сильны его порывы. Что за несчастье терзаться этими болезненными чувствами! Ещё немного, и он сорвётся, как голодный, злой пёс, сидящий на цепи дни и ночи напролёт. У него был шанс разрушить все своим чувства одним действием, и он не может избежать этого! Наранча требовал от себя прямого взгляда в её лицо. Его фиолетовые глаза должны растопиться в её синих кристаллах глаз. Сейчас она стоит в круге своих подруг, и будет так стоять буквально пять минут; затем, она пойдет в класс итальянского языка. Он должен уложиться в эти пять минут, чтобы поговорить с ней. Избавиться от этого страшного груза юношеской влюбленности.       Он бросил на её далекую фигуру дерзкий, полный уверенности взгляд. Он ничуть не хуже, чем маменькин сынок-пианист. Он не блещет холодом, в отличии от него, он будет любить её, больше чем мир, больше чем жизнь. Будет ли её вообще любить кто-то сильнее, чем он? Пусть она знает, что в этом мире есть тот, кто отдал ей свою душу. Он клялся, что видел, как на её смотрят некоторые парни. Это был далеко не дружеский взгляд, далеко не влюбленный, это был взгляд змеи на несмышленого хорька, взгляд коллекционера на редкий вид бабочки, это был нехороший взгляд. Такие новости только разогревали желание сделать всё прямо сейчас, именно в эту секунду.       Выдохнув воздух из легких вместе с таким мешающим сейчас волнением и страхом, он собирался сделать шаг. Шаг навстречу своим страданиям. Шаг навстречу его возможному счастью. Она и не знает, как он её любит. Может, если она наконец узнает, она поймет, и тоже полюбит его. Поправляя чёрную майку, ему показалось, будто она до невозможности тесна и открыта, слишком открыта! Что она подумает, когда увидит его? Какое впечатление ему стоит оставить? Играть плохого парня, любящего потискать за мягкие места женский пол? Или же оставаться тем слабым человеком, который будет готов унижаться ради неё? Не лучше ли быть собой?       Поправив бандану на волосах, он решил, что слишком взлохмаченный, и ему давно пора купить гребень, хотя бы ради неё. Собирая наспех кое-где торчащие космы, Наранча усердно заправлял их под бандану. Наранча понимал: ему не соответствовать её идеалам, и его цель заключается лишь в том, чтобы облегчить себе жизнь на грамм. Полностью вдохновленный этой мыслью, он сделал твердый шаг вперед.       — Наранча Гирга, верно?       На плечо опустилась тяжелая рука. От неожиданно громкого голоса и движений совершавшихся позади него, он невольно пискнул. Вся решимость рассеялась в внезапном испуге. Наранча резко обернулся на голос — и испугался ещё сильнее. Он не был готов к таким ударам судьбы! Не был! Он так и знал, что что-то должно было произойти, что-то должно было помешать! Всё происходит слишком моментально, и Наранча бездумно глазеет на лицо напротив. Хозяин голоса был несколько раздражен такой реакцией, однако он не спешил показывать свои эмоции Наранче.       — Когда тебя спрашивают, надо отвечать, тебя разве не учила этому мама? Или ты слишком впечатлен мною? — нахально спросил Паннакотта Фуго, скрестив руки на груди. Пока Фуго произносил это, Наранча пытался разобраться в себе: врезать карапузу или же вести себя, как агрессивно настроенный враг? Все его мысли бегло разносились по лицу, выражаясь в мелких складках, и удивленно-задумчивому выражению лица.       — Ах, ну здравствуй, Паннакотта Фуго. Я думаю, мы достаточно знакомы, неправда ли? — Наранча напыщенно охладил свой тон, в надежде сделать его ниже, чем у самого Фуго.        — У меня мало времени, так что, сразу хочу предупредить тебя — занятия будут три раза в неделю; карга настаивала на четырёх, но я её убедил, что смогу вытащить всё дерьмо из тебя, и наполнить тем, что к сожалению, природа тебя обделила, Гирга. Кроме всего прочего, мы обязаны будем выбрать три предмета к экзаменам, над которыми мы будем работать, и заполнять все пробелы, хах, если конечно, у тебя там не пробелы, а пропасти. Но более детально, мы обсудим это чуть позже. Занятия будут проходить в понедельник, четверг и субботу. Сегодня понедельник — значит, встречаемся у тебя дома, я свободен с четырех до шести, всё это время я буду посвящать одному тебе.       — Какого чёрта, ты выбираешь время?! — стремительно перебил Наранча. — И вообще, я не имею никакого желания проводить занятия у меня в квартире!       Фуго даровал ему одну из своих презрительных гримас:       — Это нужно только тебе, учти. Я сделал тебе, ты не поверишь какое, просто масштабное одолжение, когда согласился на помощь «заблудшей душе школьника». Если бы я знал, кто этот «Наранча Гирга» — я бы ответил отказом. Никогда в жизни ни видел более жалкой твари, чем ты. — потупив глаза, Наранча начал усердно гипнотизировать свои руки, чтобы не показать свою обиду. Было до одури больно. И в этого человека влюблена его ангел? Просто невероятно. Какой-то школьник унижает его, и он должен чувствовать себя при этом достойно? Только потому что он нуждается в его вмешательстве? Неужели он не может попросить Бруно объяснить ему органическую химию? Разве кто-то имеет право задевать его гордость? Всё вопросы, словно рой пчел, жужжали у него в голове, и оставались неозвученными.       — Я тебя услышал. — прохрипел он в ответ.       — И кстати, у тебя на правой щеке и на верхней губе кровь, я предполагаю, что ты хотел очаровать кое-кого, учитывая, как ты внимательно осматривал себя, хах, addio! — Фуго не обворачиваясь, прибавил, и побрел в сторону выхода.       Как только Фуго ушёл, всё размышления Наранчи вновь превратились в грёзы. И он вновь начал настраивать себя на первый шаг к его счастью.       Сделав пару шагов, его осенило, что девушек и след пропал.

      — Хей, Пьеро! Садись, пока у меня желание не пропало тебя взять на патруль.       Наранча широко улыбаясь, подбежал к подъехавшей полицейской машине.       — Хей, Жанна д’Арк, у вас хорошее настроение, или что-то похуже? — съязвил он, открывая переднюю дверцу машины.       — Ты доиграешься, и я посажу тебя в обезьянник. Не забудь пристегнуться и не трогай, ради всего святого, лаптоп! В прошлый раз набрались проблем из-за тебя, — улыбался в ответ Абаккио.       В салоне Абаккио всегда царит порядок, в целом неудивительно, что вполне доказывает его чистоплотную натуру, не терпящую анархии. Дочищенные до блеска стекла, создавалось впечатление, будто они вовсе отсутствуют. На горящем синем экране лаптопа не видна ни одна пылинка. Чёрный бублик руля, который крепко обхватили тонкие пальцы Абаккио, выглаженная Бруно полицейская униформа. Он — честный и хороший сотрудник полиции, заставляющий Наранчу восхищаться им, как героем.       — Что у тебя стряслось? Вылитый Пьеро! Выкладывай, иначе я буду устраивать допрос в полицейском участке.       Наранча безнадежно поднял на него лицо:       — Неужели так заметно? Ох, я правда хотел бы поговорить с тобой. Но мне сложно говорить об этом, потому что я не разобрался в том, что я чувствую. Сержант, если бы вы меня предупредили о своём желании покатать меня, я бы стал Арлекином.       — Придурок ты, Наранча, а не Арлекин. Я куплю тебе что-нибудь поесть по дороге, лады? — ухмылка едва коснулась лица Абаккио.       — О, вы такой ду-ушка, сержант. — пролепетал любовно Наранча, — Лучше расскажи, что у тебя нового? Есть продвижения в ремонте?       — Мы… с Бруно поссорились. — На лицо Абаккио легла мрачная тень тоски.       Наранча шокировано-сочувственно наклонился к нему, пытаясь лучше разглядеть его эмоции на лице. Лично для Наранчи это была большая угроза: Бруно и Абаккио поссорились?! Это случается раз в век, и обычно только по редкостным пустякам. Сначала обиды от бытовых пустяков накапливаются по капле, и потом всё это выплескивается в один обычный, ничем не примечательный день, который не предвещал беды. Отходили они очень долго после этих раздоров, и это беспокоило больше всего.       — Это так печально! Почему? Как это вообще произошло? — лоб Наранчи разрезали беспокойные морщинки.       — Я не знаю, как и почему, но мы выбирали фурнитуру для нашей спальни, и всё это закончилось далеко не романтично. Всё закончилось как в гребаной мыльной опере! Слёзы, сопли, обида — вообщем, я сплю в гостевой спальне, а он в гостиной.       — Останови машину на секунду.       Машина мягко остановилась у бордюра.       — Если тебе надо выйти, то давай скорее, — Абаккио не дали договорить крепкие объятия Наранчи.       — Пожалуйста, не ругайтесь больше, придите к примирению поскорее. Потому что я вас очень сильно люблю, и вы это прекрасно знаете. Когда вам плохо — мне тоже плохо. Мы с вами ментальные сиамские близнецы. Не расстраивайся из-за этого, ладно? Всё будет хорошо, вы обязательно помиритесь, а если нет — я с вас семь шкур спущу, ясно? — Наранча шептал все слова куда-то в пряди волос Абаккио.       Абаккио, решил сохранить этот момент, просто обвив руки вокруг стана Наранчи. Какой же все-таки он безнадежный романтик! Как бы его это не погубило…       — Как насчет пончиков?       — Смеешься надо мной?       Полицейская машина плавно двинулась вперед, и скрылась где-то за поворотом пыльной улицы, среди бесконечно серых, многоэтажных домов.

      Ближе к полудню, солнце заняло середину голубого полотна. Летний зной ласково припекал и клонил в сон. В такие дни обычно приходит желание выйти в город, сесть в маленькой дешевой забегаловке, держа в правой руке запотевший стакан лимонада, так приятно охлаждающий горло, а в другой — маленькую ручку девушки, не менее красившую эту жару. Как же было бы здорово, если бы у Наранчи была такая возможность! Он бы прямо сейчас прогуливался со своим ангелом за руку, её звонкий голосок бы смеялся над его нелепостью и наивностью, а потом, позже, когда они будут возвращаться назад, он будет смотреть ей прямо в глаза, в ночной глуши, слегка наклонившись к ней. Приподнимет её маленькую темную головку. (Наранча в своих розовых грёзах всегда был чуть выше своей пассии) И!       Разошедшись в своих фантазиях, Наранча смущенно закрыл лицо ладонями. Когда-нибудь он обязательно так сделает, и они будут плакать от счастья, такого невероятного, такого далекого.       Сегодня он не идет гулять с прекрасной девушкой по городу, сегодня он должен будет провести два часа с самым отвратительным человеком на планете, потратить на него свои нервы, и оставаться при этом невозмутимым, потому что ему нужен этот проклятый диплом! Он забудет о Фуго, конечно, нужно только потерпеть. Он всегда терпел, и в этот раз потерпит.       Наранча бегло скользнул по наручным часам: 15:47       Безнадежность сеяла в сердце апатию. Может он сбежит? Или может всё будет не так плохо? Может он неплохой парень? А вдруг он начнёт издеваться над ним? Он не хотел оставаться наедине с этим мутным типом, который при любом удобном и неудобном случае сможет вас унизить. Наранча не был готов к унижению перед школьником, младше его на год: это стыдоба и позор, ущемление его гордости! Никто не имеет права задевать его гордость. Нет, Наранча далеко не слабак, и он никогда слабаком себя не считал. Он может постоять за себя так, как никто не сможет, при его природной комплектации тела. Сила духа и только сила духа!       Довольный собой, Наранча потихоньку входил во вкус призрачного превосходства над Паннакоттой Фуго, куда там, Фуго и рядом не стоит, над всеми старшеклассниками-задирами! Ещё пара минут, и этот несчастный постучит в дверь, возможно, для пущего пафоса, выбьет её к чертовой матери. Ну и пусть выбивает, кто он такой перед Наранчей Гиргой — страхом всех старшеклассников? Этот молокосос смог окунуть его в землю, как котёнка в грязь, но на этот раз Наранча чувствовал мнимое превосходство перед ним, в перемешку с презрением.       Чем ближе стрелки часов приближались к четырем, тем сильнее Наранча терял былую гордость. Руки предательски потели, страх настигал его быстрее, чем он старался убедить себя в своем бесстрашии. Ещё три минуты на то, чтобы привести себя в порядок и не пасть духом.       Раздались громкие три стука в дверь. Тук-тук-тук.       Наранча испуганно взглянул на дверь с кухни. Встал, и осмотрел для начала кухню: ему пришлось убирать признаки его лени и прочий хлам находившийся в этой комнате; сейчас кухня не казалась такой уютной, каковой была до уборки. Быстрым шагом выйдя в коридор, он подошёл к напольному зеркалу. Оно было всё в странных белых разводах, и у Наранчи никак руки не доходили разобраться с их природой. Он внимательно поглядел на свое лицо: уставший взгляд, на губе появилась новая слегка фиолетовая ссадина. Прямо взглянув своему отражению в глаза, он пытался принять максимально мужественный вид, как у римлянина — его предка. Насупив брови, он даже для самого себя начал выглядеть смешно. Разочарованный своей внешностью Наранча, побрел открывать дверь, полностью смирившись со своей участью жертвы в этом месте.       В дверь вновь постучали: нетерпеливые, недовольные глухо отскакивали от узких стен коридора. Наранча нерешительно подошёл к входной двери. Он нервничал куда больше, чем он полагал. Теребя зубами нижнюю губу, он тревожно открыл дверь. Как бы то удивительно не было, но перед ним стоял Паннакотта Фуго: в обычной зеленой рубашке, как всегда сияющий и испускающий энергетику власти и привлекательности. Наранча завистливо хмурится.       — Проходи.       Фуго неспеша входит в апартаменты Наранчи, не особо зацикливается на корке пыли покрывшую тумбочку с телефонным аппаратом. Наранча с самого начала не казался обеспеченным молодым человеком.       Хмыкнув, он свысока оценил взглядом внешний вид Наранчи — растрепанные чёрные патлы выбились из банданы так, словно он только отошел от сна; безразмерная растянутая футболка, чуть ли не сползает с острых плеч. Отвратительно.       — Выглядишь, как маленькая свинья. — Фуго не смотря на Наранчу, бесцеремонно зашел на кухню.       Сердце Наранчи обливалось кровью. Он терпелив. Он терпелив. Терпение и труд — всё перетрут. Он не будет отпускаться до этого сопляка, нет. Это слишком, он просто провоцирует его. Ей богу, маленький сосунок. Его слова ни грамма золота не стоят.       Выдохнув, он нехотя поплелся вслед за Фуго на кухню. У Паннакотты осуждающе-презрительный взгляд, сулящий такого отношения, какое бывает между господином и рабом. Наранча лишь считает внутренне до десяти, только бы не сорваться на нём.       — Ты живешь один?       — Да, — ответил Наранча, уповая на то, что Фуго не начнёт его расспрашивать об этом. У них не такие отношения, при которых следовало бы задавать столь личные вопросы. Наранча не собирается открывать своё сердце каждому встречному.       — У нас есть несколько месяцев на подготовку, за это время мы успеем подтянуть твои проколы в химии и алгебре. Возможно, возьмем что-то ещё, но это уже твои проблемы, никак не касающиеся меня. — Фуго доставал фиолетовый учебник по химии. Заметив округлившиеся глаза Наранчи, он прибавил: — Если есть вопросы, то оставь их при себе. Это базовый материал, такое проходят в средней школе, я не имею ни малейшего понятия в какой вселенной вы потерялись в тот участок времени.       Наранча чувствовал себя крайне неуверенно рядом с ним: тот буквально высасывал все остатки былого настроя из него. Опасливо придвинув стул, он едва касаясь спиной спинки стула, поднял осторожные глаза на Фуго, ожидая следующих его слов.       — Что тебе знакомо из курса химии? Может, ты помнишь какие-нибудь понятия?       Наранча понурил глаза, бурча что-то про периодическую таблицу. За этим действием последовал безотрадный вздох Фуго.       — Я тебя прекрасно понял, и крайне удивлен твоим глубоким познаниям в этой области науки, ты не так уж и глуп, как казалось! — прошелестел с усмешкой голос Паннакотты Фуго. — Давай начнём с базовых понятий, мне не нужны сухие факты о периодической таблице, это как правило, и ты должен знать её, так же, как и уметь считать до десяти. В этом нет ничего сверхъестественного — Наранча, с каждым словом Фуго, всё больше падал в какую-то чёрную пропасть. Выучить периодическую таблицу? Этот ублюдок больной, или что-то серьёзнее?       — Итак, вернемся к нашей теме: Кислоты. Крайне замечательная вещь. Будь добр, записывай каждое моё слово, я начну рассказывать. — послушно открыв лежащую перед ним тетрадь, Наранча заинтересовано смотрел на клетки листа перед собой. — Кислота — это сложное вещество. В одной молекуле имеется один или несколько атомов водорода и кислотный остаток. Все кислоты имеют кислый вкус, как ни странно. Если индикатор поместить в кислотный раствор — то мгновенно окрасится в красный, не важно, лакмусовая бумага или метиловый оранжевый. — тихо разносились чирканья шариковой ручки. — Практически все кислоты легко растворяются в воде. Кстати, желудочный сок — самая настоящая соляная кислота, поэтому она так легко справляется со своей функцией расщепления еды на более мелкие вещества. А когда наш желудок пустует — то кислота разъедает стенки нашего желудка, что ещё раз доказывает вред голодания. И ещё, желудочный сок настолько агрессивен, что может растворить в себе кусок металла за неделю — соляная кислота.       — Надеюсь, ты понимаешь, о чём я толкую тебе?       — За кого ты меня принимаешь, за идиота? — возмущенно возразил Наранча, оторвавшись от записей.       — Не задавай мне тупых вопросов, перепиши несколько формул реакций солей и кислот, подробней изучи в данном учебнике, как и что с кем реагирует. Затем перейди к формулам реакции металлов и кислот.       Сколько ещё им осталось заниматься? Уже футболка липнет к спине. Наранча делая вид, что начал переписывать формулы, одну за другой, особо не вдаваясь почему над буквами летают маленькие цифры с плюсами, молился, чтобы всё оставшееся время они заполнили молчанием. Вероятно, ему стоит медленнее переписывать? Ах, каков мерзавец! Вместо того, чтобы вежливо помочь, он дерзит старшему.       Плотина начала рушиться.       Борясь с желанием подколоть его врага, Наранча медленно закусил губу в нетерпеливом жесте. Окрыленный новой волной уверенности в себе, он от желания сдерзить, ненавязчиво сказал:       — Я видел тебя в ресторане на выходных. Ты у нас музыкант, так, значит?       Фуго подарил ему тот холодный взгляд, которым он приветствовал его в первую их встречу. Приблизившись к лицу Наранчи, он зло прошипел:       — Я, в отличии от некоторых, не сижу на попечении у родителей, возможно, ты думаешь, что тут я заявляю о себе как о золотом мальчике, но ты глубоко ошибаешься, Гирга! Такому придурку, у которого ветер и сплошная похоть в пустой голове, никогда не понять. Ты считаешь, что все люди вокруг тебя одинаковые и не имеют особых отличительных особенностей, и ты весь пуп земли — самый несчастный - то ты круглый при-ду-рок, ты меня понимаешь?       — Я тоже не сижу на попечении у родителей, знаешь ли.       — Я вижу, каким образом ты добываешь себе средства для выживания. — ядовито усмехнулся Фуго.       Наранча в экстазе отпрянул назад от разозленного лица: похоже, у этого Паннакотты Фуго есть слабые места.       Фуго, увидев, довольного его ответом, Наранчу, ухмыльнулся в ответ, этот дерьмоголовый даже не подозревает с кем имеет дело.       — У каждого есть свои секреты, да, Гирга? Поделись со мной, что ты чувствуешь к этой девушке? Я знаю какие мысли она пробуждает в тебе. Грязные, порочные. — прошептал Фуго в ухо Наранчи. — Может ты девственник? Хах, ты знал, что девственники обычно самый развращенный тип людей? Что же ты делаешь с ней в своих фантазиях? Чёрт, мне так жаль тебя, потому что она в твою сторону даже не посмотрит. Если говорить о никчемности, то ты явно обыгрываешь меня по всем фронтам. Ты ужасно мерзкий, просто отвратительный. Вспомни мои слова, когда твои часы покажут время поиграть с собой, ублажить себя. И да, попробуй представить её реакцию на твои мысли. Как думаешь, что она сделает? Ударит? Может она отдаст свое тело тебе, грязному девственнику, м?       Наранча слушая всё это, не мог поверить в то, что произносит Фуго. Его лицо переливалось смущением и страхом. Рот открылся в беззвучном шоке. Как он вообще может говорить такие странные вещи? Почему он пытается так убедить его в том, чего он никогда не делал?       После шока верно наступал неконтролируемый гнев. Уши покраснели от смущения и остервенения. От досады хотелось расплакаться.       По комнате раздался хлесткий удар.       — Прекрати говорить такие вещи! Прекрати! Ты говоришь, что я мерзкий? Посмотри на себя! Просто прекрати! Это ужасно! — истерично кричал Наранча.       За пощечиной последовал хук в челюсть. От удара Фуго свалился со стула. Не теряя бдительности, Наранча уселся сверху на него. Нанося беспощадные удары по лицу, он наслаждался тем, как голова Фуго при каждом ударе дергалась в сторону.       — Я слишком долго терпел, чтобы намылить шею тебе, маминому сынку, разбрасывающегося угрозами. Теперь ты будешь таким «красивым», и это будет моя заслуга!       Фуго, поняв, что Наранча слишком много себе позволяет, ударяет его кулаком в ухо: грязный трюк, но они и не обсуждали правила боя. Взвыв от белой вспышки боли, Наранча схватился за ухо. Фуго, тем временем, высвободившись из-под тела Наранча, пнул того в живот. Согнувшись в три погибели, его стон протяжно срывался с губ. Неужели этот ублюдок опять его изобьет? Так не пойдет, у него были такие планы на него! Он не может просто взять и разрушить всё это! Наранча приподнявшись на локтях, собирался пнуть того коленом по груди, но Паннакотта Фуго оказался чуточку проворнее, чем казалось: на этот раз, Наранча оказался зажатым между полом и телом Фуго.       Фуго крепко сжав загорелые запястья Наранчи по бокам от его головы, запыхаясь, процедил сквозь зубы:       — Угомонись, идиот. Что бы я не говорил, ты должен молча слушать, ты меня хорошо слышишь? Я надеюсь, что да. Потому что в следующий раз, я тебя убью. Твоим же ножом. И никто не услышит о тебе, никто даже не вспомнит, что когда-то, где-то жил такой, как ты. Ты никому не нужен…       Наранча пустыми глазами скользнул по лицу Фуго: он даже не сомневался насчет того, что в нём нет ничего человеческого. Как можно быть одновременно Люцифером и привлекать ангелов? Однако Люцифер был самым прекрасным ангелом Бога, ха?       Закрывая веки, Наранча полностью обмяк и перестал сопротивляться, чтобы Фуго наконец-то встал с него, и они не продолжали эту бессмысленную, неравную драку. Фуго знал, что именно так всё и закончится. Он специально его спровоцировал, а он — дурак, повелся у этой собаки.       — Не делай такой физиономии, будь добр, словно вот-вот покинешь этот мир в ужасной агонии. Кроме того, что ты мерзкий, ты ещё и до смерти неинтересный. — Фуго лениво слез с бедер Наранчи.       Даже в этой небольшой передряге он вылез неудачником и проигравшим. Это рок?       Весь следующий час оба парня провели в молчании, и лишь редкие замечания в сторону Наранчи, и легкое шуршание шариковой ручки об бумагу монотонно раздавались по комнате. И обоих посещало одно желание: поскорее закончить занятия, чтобы забыть друг о друге на какое-то время.