***
Ято спокойно прогуливался по узким японским улочкам, направляясь в сторону парка. На улице уже вовсю светила луна, тем самым показывая своё лидерское положение, сменяя солнце. От красоты луны бог слегка улыбнулся, не замечая того, что остановился на середине улицы, любуясь красотой небесного светила. Утончённый и, в свою очередь, серебряный свет нежно ласкал лицо Ято, слепой не заметит того, как бог сверкал от красоты этого явления, когда до него доходили тёплые лучи луны, отдавая голубизной. В Такамагахаре сегодня ночью было неспокойно, а, вернее, только одному богу. Девочке на вид восьми лет, на чьём хрупком теле было накинуто утончённое белое кимоно, с двух сторон украшенное золотистыми линиями, напоминающими лучи солнца. От резкой боли, что раздалась в ушах, девчушка схватилась за голову. Покалывание отдавалось в виски и звоном расходилось, подобно пламени. — Аматэрасу-сама? С вами всё хорошо? — взволнованно поинтересовался шинки у богини. — Видимо, луна до сих пор не может простить меня… — грустно ответила своему шинки девочка, и на глазах слегка выступили капли слёз. — Госпожа… вы вините себя? — но Аматэрасу молчала, она не то что винила, она до невыносимой боли в сердце ненавидела себя, девушка потеряла сразу двоих братьев. Богиня лишила себя семьи и теперь пожинает плоды прошлого, для неё больше нет такого понятия, как семья и кровные узы. Может, из-за этого она стала высокомерной и неприступной, не нуждавшейся ни в чьем понимании и сострадании? — Микагами, открой сёдзи, — приказным тоном сказала Аматэрасу, пряча дрожь в голосе. Когда по её велению сёдзи была открыта, глазам верховной богини открылась невероятная большая яркая серебристая луна, а лёгкий ветерок, что поднимал ввысь цветущие нежно-розовые лепестки сакуры, лишь придавал этой картине сказочный вид. На глазах цвета шафрана выступили слёзы и мокрой дорожкой сползли вниз, омывая собой щёки. На душе было пусто, нечему было уже биться и проклинать себя. — Красиво… видимо, братья в хорошем настроении в эту ночь… — Аматэрасу ещё раз взглянула, как девственный ветер ласкает её волосы, а луна всем своим величием наполняет пустые мокрые глаза светом. Не выдержав, богиня упала на татами и тихо, чтобы никто её не услышал, зарыдала. Сейчас в ночной комнате были слышны всхлипы, что, перемешиваясь с нежной и тихой песнью ветерка, просили, почти что вымаливали прощения у Сусаноо-самы и Цукиёми-самы. После прогулки Ято какое-то время не решался войти внутрь жилища богини бедности, он бы так и продолжил стоять, если бы не открывшаяся резко дверь, что своим действием рассекла воздух. — Ну и как долго ты собираешься стоять? — подняв одну бровь, спросил Дайкоку у растерянного бога, который не ожидал увидеть в такое позднее время хоть кого-то. — Да я уже собирался войти, как тут ты появился и всё испортил! — начал искать оправдания Ятогами, но, видимо, на Дайкоку это не действовало. — Ладно, я не буду цепляться к тому, почему ты не заходил, но только ответь перед тем, как войти, на вопрос, — мужчина замолчал, ловя вопросительный взгляд бога, после чего продолжил. — Хиёри и Юкине сказали, что ты сегодня после сна странно себя ведёшь, что случилось? — Пф, о чём ты? Говорю же, я, похоже, перепил пива, вот и всё, — начал отнекиваться парень, не желая сейчас поднимать тему о его дневном сне. — Я бы поверил тебе, если бы не одно но, пива у нас нет, — Дайкоку слегка повернул голову на пустой коридор и, убедившись, что никого нет на первом этаже, вышел полностью из магазина, прикрывая тихо за собой дверь, чтобы не дай бог их разговор услышали. — Ято, ты опять начал? — от неожиданного и в то же время обидного вопроса Ятогами вытаращил глаза, а от понимания того, что имел ввиду шинки Кофуку, злобно свёл брови на переносице. — Дайкоку, — нехарактерно для нежного голоса Ято ответил бог с нотками грубости и злобы. — Прости, я не хотел, но о чём ещё думать, когда ты ведёшь себя так? Опять молчишь, не говоришь, что с тобой происходит, подумай хотя бы о Юкине и Хиёри, им же от твоего молчания тяжелее. — Вот именно, что я думаю о них. — Ято пронзительно посмотрел своими лазурно-синими глазами, что сейчас приобрели куда насыщеннее оттенок из-за падающих на них лучей луны. — Ято, молчанием с твоей стороны ты никому хорошо делать не будешь. Дойдёт до того, что Юкине вновь осквернит тебя, чем ты думаешь? — Дайкоку, подобно отцу, который волнуется за своего подростка, что не брал телефон и вернулся поздно ночью, посмотрел на Ятогами. — Какой смысл мне говорить, всё равно делать по-своему будешь. Ято, просто прошу тебя как шинки, я волнуюсь за Юкине, подумай хотя бы о нём. — С этими словами Дайкоку развернулся спиной к Ято и, открыв дверь, вошёл внутрь, растворяясь во мраке, оставляя со своими мыслями бога погибели. Хиёри лежала на футоне и смотрела в потолок, из головы всё не выходили мысли о Ято и его странное поведение за ужином. От всех размышлений, что заполонили голову девушке, сон всё не хотел приходить. — Юкине, ты спишь? — тихо спросила нежным голосом Хиёри, нарушая давящую тишину, что сейчас воцарилась в комнате. Ики теперь уже перевела свой тяжёлый и взволнованный взгляд с потолка на лежащую рядом, повернувшуюся к ней спиной фигуру подростка. — Нет, — так же тихо ответили Хиёри, в голосе хоть незаметно, но, если прислушаться, можно было уловить нотки волнения. Сейчас Юкине точно не сможет уснуть из-за того, что его горе-хозяин с обеда ведёт себя не пойми как, а на ночь глядя и вообще ушёл, даже не поужинав. — Не волнуйся, с Ято всё будет в порядке, — пытаясь поднять тому настроение, слегка навеселе сказала Ики. Для Юкине она хочет быть не просто хорошим другом, она станет для него большим. Хиёри сделает всё от неё зависящее, чтобы Юки смог почувствовать тепло, когда Ято не будет рядом. — Спасибо… Хиёри… — Юкине повернулся к лицу девушки и улыбнулся своей солнечной улыбкой. Полуаякаши, увидев, что хоть не сильно, но всё же Юкине успокоился, нежно, подобно матери, обняла его, тем самым смутив этим действием шинки. Дверь комнаты тихо приоткрылась, и вовнутрь прошёл Ятогами. После слов Дайкоку бог стал чувствовать себя ещё хуже, чем был до этого. Медленно подняв взгляд, парень посмотрел на уже уснувших в обнимку Хиёри и Юкине. Ябоку слегка улыбнулся и с лёгкостью на сердце прикрыл глаза, тяжело выдыхая из себя воздух. Мышца хоть и болела, но он был спокоен за этих двоих — пока у Юкине есть такая, как Хиёри, Ято не стоит беспокоиться за шинки, ведь тот в надёжных руках, по крайней мере, понадёжнее, чем в его. Бог тихо, чтобы его не было слышно, прошёл вглубь комнаты и облокотился об холодную стену, тихо сползая вниз. В тёмную ночную комнату просачивались игривые лунные лучи и падали на спокойно спящие лица Юки и Хиёри. Сейчас эти двое полностью отдались царству Морфея, лица не были искажены в гримасе ужаса, как обычно происходило это у Ябоку, тела равномерно поднимались и опускались от каждого вдоха и выдоха. Было ясно, что сейчас этой комнатой владеет сон и ничего большее. Ятогами с грустью в глазах наблюдал, как спят дорогие для него люди, и что-то неприятно отдалось у него внутри. Подумав, что если он посмотрит дольше обычного, то эмоции возьмут верх над ним, бог отвёл свои опечаленные очи с двух спящих тел на окно и заметил сидящего на оконной раме ворона, который то и дело крутил своей головой из стороны в сторону, будто пытаясь лучше разглядеть сидящего во тьме Ято, куда не доходили лучи луны. — Ты что тут делаешь? — шёпотом спросил бог и осторожно, не торопясь, подошёл к приоткрытому окну. Чёрный, смолянистый ворон с красными глазами посмотрел какое-то время на Ятогами и заговорил. — Как долго вы будете скрываться от своей семьи? — неожиданно спросила птица у ошарашенного бога. По коже прошёл неприятный холодок, Ято, конечно, знал, что вороны могут разговаривать, но в вопросе этой птицы чувствовалось осознание сказанного. — Кыш, пошёл прочь, глупая птица, — попытался прогнать как можно тише нежеланного гостя Ято. — Господин, время уже истекает, о вашем перерождении знают только три бога, чем быстрее вы вернётесь, тем лучше будет для вас и для Такамагахары. — Слова ворона поставили Ято в тяжёлое положение, о чём вообще говорит эта птица? Подозрительно осмотрев крылатое создание, бог тяжело вздохнул, прикрыв глаза. — Ты, похоже, меня спутал с кем-то, и с каких пор вороны стали почтой Такамагахары? — непонимающе спросил Ятогами. — Я не почта «равнины высокого неба», меня отправили к вам из Идзумо-тайся префектуры Симанэ, прошло уже тысячелетие с того происшествия, вам пора встретиться с братом, — всё не унимался ворон, чем только подогревал и заставлял кипеть от злости кровь Ято. — Слушай, давай лети отсюда, я не знаю, кто тебе нужен, но ты, птичка, адресом ошиблась, — с этими словами Ято помахал руками, тем самым спугнув сидящую птицу и прогнав прочь. Парень закрыл окно, не желая больше незваных гостей. Голова Ятогами опять стала невыносимо ныть, боль, подобно ударам по стеклу, перешла от затылка к вискам, поэтому Ябоку прилёг рядом с окном и тяжело выдохнул, прикрывая рукой глаза, надеясь, что через какое-то время боль стихнет, и он сможет уснуть. Ики, боясь пошевелиться и сделать хоть какое-то лишнее движение, продолжала всё так же смотреть на сонного Юкине, не веря тому, что сейчас услышала своими ушами. Девушка точно решила для себя, что утром она обязана поговорить с Ятогами.***
Два бога сидели на веранде, то и дело наблюдая, как снежинка сменяется снежинкой. Соприкасаясь с белоснежным снегом, они терялись и навсегда исчезали в белом чистом покрове, оставаясь в памяти уже увидевших их роскошными узорами. Из аккуратной фарфоровой кружки, не торопясь, игриво поднимался горячий дорожкой пар зелёного чая, что обжигал и вместе с тем согревал лица двух мужчин, которым удалось насладиться утренним снегопадом. Солнце только-только начало вставать, озаряя своими яркими и живыми лучами землю. — Это последний наш день в этом мире, давай же насладимся этим моментом как можно дольше, — умиротворённо прервал царящую тишину Цукиёми, аккуратно делая глоток. Неописуемо нежный вкус Гёкуро полностью растворился и отдался бархатом внутри, из-за чего бог слегка улыбнулся. — Брат, давай повременим с возвращением, у меня не очень хорошее предчувствие… — поддержал беседу Сусаноо, но только на свой лад. Снежинка сменялась снежинкой, за этим можно было следить почти что вечность, эти крохотные крупицы растворялись в молоке, но как только солнце полностью завладеет небосводом, эти капельки молока будут уничтожены под горячими лучами, не имея права прожить чуть дольше.***
— Согласно безукоризненному решению верховной богини Аматэрасу-самы, бог ветра Сусаноо-сама и бог луны Цукиёми-сама понесут следующие наказания! — раздавался голос одного из священных орудий верховной богини. От услышанного заявления все боги, которые находились внутри святилища Аматэрасу, взволнованно стали переговариваться, не веря своим ушам, что старшая сестра со спокойным сердцем, не проверив даже факты, так жестоко может поступить со своими родными братьями. — Стойте, но ведь это неточная информация, нам нужно проверить, не было ли это обманным доносом ради чьих-то лукавых целей. Зная лично ваших младших братьев, Аматэрасу-сама, я не могу поверить в тот факт, что они предприняли переворот, — не выдержав несправедливой ситуации, подал голос Тэндзин, из-за чего получил холодные взгляды со стороны остальных богов — никто не смел противиться решениям верховной богини. — Давайте проведём церемонию «обряда поручительства»? — Господин Тэндзин, вы сомневаетесь в правоте Аматэрасу-самы? — раздался всё тот же голос шинки, что был вначале. — Что вы, конечно, нет, просто я не могу поверить в то, что эти боги способны на такой кошмарный замысел! — Тэндзин перевёл свой взгляд на стоящих внизу двух братьев, и сердце бога наук больно сжалось. — Хорошо, как я понимаю, вы, господин Тэндзин-сама, будете поручителем, но кто поддержит вас? Есть здесь из присутствующих, кто желает поставить ведущего шинки? — холодом прошёл голос Аматэрасу и раздался глухим эхом в сердцах присутствующих. — Как смею заметить, Тэндзин-сама, здесь никто вас не поддерживает, поэтому мысль об обряде поручительства глупа и бессмысленна. В святилище повисло глухое душераздирающее молчание, которое выжигало изнутри. Тэндзин же не мог поверить, что никто не осмелился поддержать его, тем самым те, кто минуту назад клялись в верности, предали, повернувшись спиной к Цукиёми-саме и Сусаноо-саме. В горле всё пересохло, а разум не желал считать это правдой. — Что же, прошу выслушать следующие приговоры — Сусаноо-сама, он же бог ветра, родившийся из капель воды, что были пролиты из носа отцом Идзанаги, подарившим жизнь младшему из великой тройки богов, изгоняется из небесного святилища на землю. Появление в Такамагахаре Сусаноо-саме запрещается навсегда, при этом у господина будет время на осмысление своего проступка. — От услышанного приговора младший брат лишь высокомерно усмехнулся и посмотрел на величественно восседавшую старшую сестру с гордо поднятой головой. Злости не было предела, но что он может? — Цукиёми-сама, он же бог луны, родившийся из капель воды, что были пролиты из правого глаза отцом Идзанаги, подарившим жизнь среднему брату из великой тройки богов, объявлено перерождение путём обезглавливания и при этом уничтожение храмов на земле. Несмотря на то, как жесток приговор, разрешено сохранить побочные святилища во внешнем храме Гэкю Миядзири-тё в городе Исе префектуры Миэ, а также во внутреннем храме Найку Накамура-тё в городе Исэ префектуры Миэ и главный храм Цукуёми-дзиндзя в Киото. Также последует уничтожение всех шинки. — В святилище воцарилась гробовая тишина, что правила на суде богов, беспощадности и хладнокровности не было предела. Этим Аматэрасу хотела показать, что так будет с каждым, кто посмеет предать Такамагахару и её саму. — Госпожа Аматэрасу-сама смиловалась над вами и смягчила ваши приговоры, поэтому на оказанную милость вы обязаны поклониться. — Что?! Кланяться вот этой дряни! — зрачки Сусаноо сузились от предательства сестры — если он ещё мог смириться со своим приговором, то здесь из-за того, как поступили с его невиновным братом, его терпению пришёл конец; эта девчонка не смеет называть себя старшей сестрой, в его глазах теперь она сравнима со скотом, на который и смотреть позорно. Эта, одним словом, богиня, не проверив факты, решила уберечь своё место на аллее величия — вот, что ей дороже. То, что подарил им отец, то, что она имела — эта девчонка решила уничтожить всё, сохранив, на её взгляд, самое важное. — Сусаноо-сама, соблюдайте манеры и впредь не смейте отзываться так о госпоже, — раздался чей-то голос из божеств. — А что тогда? Отрубите мне башку, как и невиновному брату? Слушай меня, сестрица, этот день ты запомнишь навечно, пусть каждую ночь, когда на небе будет светить луна, а ветер будет игриво играться с деревьями, в твоём сознании, как будто это было вчера, будет всплывать сегодняшняя картина и сцена казни среднего брата! Одна лишь мысль, что присутствующие здесь называют себя богами, заставляет меня блевануть на пол вашего неосквернённого святилища! — Сусаноо разошёлся, подобно буре в грозовую погоду, тем самым заставляя присутствующих богов то и дело нервно переговариваться. Сердце бешено билось от предательства и от волнения за Цукиёми. Спокойно вели себя только богиня солнца и бог луны, который преклонился перед старшей сестрой, не смея оспорить решение верховного божества. — Цуки-кун, не смей! — Брат мой, когда я перерожусь, заставь меня вспомнить всё, что я забуду после сегодняшней ночи. Приглядывай за моей луной и за храмом, — сквозь слёзы почти молил бог. — Когда почувствуешь, что время нашей встречи пришло, отправь своего ворона, тогда мы вновь встретимся и насладимся зимним утром, попивая на веранде чай, — после последнего слова, промолвленного богом луны, двух братьев разлучили. Дыхание спёрло, рассудок помутнел, Сусаноо не хотел принимать правду. — Отпустите меня! Цуки, Цуки! Отвалите, твари! Прошу, не убивайте его! Он невиновен, здесь ошибка! — до последнего надрывался, как только мог, младший брат, сердце бешено билось, в глазах появился туман и пелена, бог ветров до сих пор не верил, что это происходит с его семьёй, как их могла предать сестра? — НЕ ПРОЩУ! НЕ ПРОЩУ ТЕБЕ ЭТОГО, СЕСТРА! ЦУКИИИИ!!! КАК Я ПОЙМУ, ЧТО ТЫ ГОТОВ К НАШЕЙ ВСТРЕЧЕ?! — сквозь льющийся поток слёз, захлёбываясь, выдавил из себя Сусаноо, надрывая связки и смотря, как на лице Цукиёми не дрожит ни одна мышца. От этой картины ноги подкосились, ведь именно сейчас, именно здесь, он попрощается со своим братом, учителем, другом. — Прошу привести казнь в исполнение. Такемиказучи-сама, просим возложить на свои плечи казнь предателя, — как эхо раздался голос одного из шинки сестры. Эта фраза была ядом, которая заставляла гнить Сусаноо, она была подобно заточенному мечу, который рубил его тело на части. Из всех присутствующих богов только тройка скрывала свои слёзы и не собиралась смотреть, как невиновного бога собираются лишить головы. — Ты сам это поймёшь, — последнее, что услышал Сусаноо, когда величественная золотая дверь с глухим скрипом закрыла Цукиёми от взора младшего брата; последнее, что он увидел, это спокойные, со слегка выступающими слезами, ясно-голубые глаза, и волнение, читающееся в них, за дальнейшую судьбу Сусаноо. — Б… брат… — дверь с глухим гулом полностью закрылась и отделила теперь их судьбы. Ныне он один, брошенный и потерянный. Тело тряслось в лихорадке, а голова отказывалась ясно соображать, все присутствующие шинки, дожидавшиеся своих хозяев, взволнованно смотрели на бога ветра. Не собираясь мириться с таким приговором, Сусаноо с силой оттолкнул державших его стражников и побежал к горе, залитой кровью его брата двери, но она не поддавалась. Дверь была неприступным окровавленным препятствием, что подчиняется воле его сестры. Что младший брат не увидит, так это бездыханное, холодное, мёртвое обезглавленное тело Цукиёми. Он запомнит его именно таким, каким его брат был до того, как дверь разделила их — спокойным, уравновешенным и смирившимся со своей судьбой. Не смея сделать шаг, бог жалко кряхтел и рыдал, не смея сказать слова, прерывисто дышал, хватая ртом воздух. Младший брат всегда будет презирать сестру. — Шинки, нужно спасти их. Хотя бы шинки брата! — с этими словами Сусаноо отбился от стражников Аматэрасу и ярким светом как можно скорее перенёсся в главный храм старшего брата, ведь небеса не будут долго тянуть. Последнее, что он услышал, это: «Держи предателя и не дай ему уйти!» — Брат… ЯТО! ЯТО! ОЧНИСЬ! БРАТ! — кричал голос, Сусаноо, подобно брошенному ребёнку, бился в истерике, пытаясь найти Цукиёми. «Темно, я умер? Да нет, чувствую ветер… Точно! Брат, что с моим братом? Где Сусаноо? Его же не казнили? Нет, он младший в семье, сестра не может так поступить с ним. Я должен увидеть своего брата, убедиться, что он в порядке, но вот только… в порядке ли я сам? Где я? Что с моими шинки? Что случилось с Изаму, а Кента? Где малышка Харуко?» — Ято! — «Что за странное имя? Ято? Какой нежный голос, когда он зовет меня так, хочется верить, что это моё имя… Хочу всегда слышать его». — Ято, очнись! Ято! — Бог еле-еле приоткрыл красные от слёз глаза и увидел заплаканные лица Хиёри и Юкине, на которых читалась только одна эмоция — волнение за него. Сидящий рядом Дайкоку с волнением в глазах держал в руке мокрую холодную тряпку, видимо, пока Ято спал, шинки пытался привести того в сознание, Кофуку же стояла в стороне, обеспокоенно обнимая Юки. — Что вы здесь делаете, где я…? — с хрипотой спросил как ни в чём не бывало бог. Создавалось впечатление, что Ятогами проснулся после тяжело перенесённой болезни, которая знатно потрепала его. — Что?! Что мы тут делаем, да что с тобой всю ночь было, недо-бог?! — сквозь нахлынувшие слёзы закричал на него Юки, после чего отошёл от Кофуку и подошёл к Ято, наблюдая за его каменным, почти что неживым лицом. — Ято, ты кричал «Брат» и «Сестра», о ком ты? — сдерживая дрожь в голосе, спросила Ики, одновременно перебирая пальцы дрожащими руками. — «Брат» и?.. — Ято осмотрел присутствующих в комнате, и по его щеке скатилась одинокая слеза. — Так я не умер? Мне нужно встретиться с ним. Надеюсь, что это был кошмар. — Дайкоку, у него, видимо, бред, нам нужно сейчас же отвести Яточку к Тэндзину, — взволнованно прервала всхлипы Ято Кофуку.