***
— Завод будет наш, ты русским языком понял? — хлопнув по столу, кричал Лешка. Ваучеры, были собраны. Руководство завода не противилось, только лишь директор хлопал глазами за своими очками, в которых он напоминал муху. Завод, в котором продолжалось все это действо, до 89-го года был Судостроительным завод имени А. А. Жданова, а после снова стал Северной верфью. Деньги через него можно было сделать колоссальные. Так же это означало, что порт — тоже будет за ними. Просто шоколадный план. Наркоту завозить будет в разы проще, ведь это будут уже не просто челночные масштабы, а можно сказать промышленные! Первое задание, про которое, наконец, не знал отец. Давыдов ушел с этой грязной мокрушной профессии, чему был крайне рад. И Ник за него рад был. Правда, выбивание этого завода было ну совсем рэкетирное, прямо, как по синеве. — Но, это же… — Бормочет директор. — Это приватизация, лохопед, — Гриф нагло сдернул тетрадь, — Так что, привыкай быть под большим братом! Ник на это нагло смеется. Система такая: либо ты на коне, либо под конем. Это бизнес, ничего личного! И за него нужно держаться зубами. Осталось, чтобы директор подписал все, что нужно, чтобы завод был на них, а он пусть заместителем остается. Главное, чтобы счета были на их юрлицах, а там уже не жадничают, поделятся с простым народом. Пока их бригада обходила кабинет, Никита все еще стоял над директором с ТТ-шником в руках. Ну не понимает этот Иван Филиппыч, что с ними надо по-хорошему! — Слушай, а хочешь я тебе историю расскажу, про мужика, который так же все сопротивлялся, сопротивлялся, а потом у него всю семью вырезали? — Я все подпишу, только прекратите! Лешка довольно улыбнулся. Еще бы! У Ника всегда замечательно выходило запугивать окружающих. Это всегда шло на пользу. В такие моменты было особенно понимать, что все идет прекрасно и просто по маслу. Жаль только не везде так было. Сейчас проще довольствоваться секундами этого хрупкого удовольствия в виде захвата власти. Потому что они здесь власть, они здесь главные, как бы цинично это не звучало в их голове. Но мысль о том, насколько это дико, все равно всплывала крайне редко. Зато своего Ник и Лешка всегда добивались. Чуть ли не с рождения вместе, можно сказать, почти братья. Быстро смекают что делать дальше, только по одному взгляду. Лешка поворачивает директорское кресло к столу, а Хрусталев уже сует лист на подпись. Директор фабрики бегает своими маленькими узкими глазками по парням в кабинете и не глядя на саму бумаженцию подписывает, вскидывая ладошами, мол: «Отпустите, я сделал, что хотели!». Зато Давыдов, довольный, как кот, забирает бумажку, и выходит из кабинета первым, вновь закуривая сигарету, пока Никита уже бежал за ним почти в припрыжку, уже на выходе отбирая сигарету. Лешка же вредничает, как ребенок, после отобранной сигареты, на что Хрусталев смеется; садится на пассажирское сидение в машину Давыдова. Тот уже захлопнув дверь, тянется вновь за сигаретой. Прошлую то отобрали. — Ну что отмечать поедем? — Хитро глядит на него Ник. — Конечно, — Так же хитро, словно в ответ, говорит Лешка.***
Игорь Корнелюк — Чужой. Зачем Женя ляпнул про ресторан, он не знал. То, что об этом он пожалеет, Ольховский это понял уже в машине. Ситуация, конечно, некрасивая, но почему его словно магнитом тянуло в этот криминал? Может правда судьба и цыганка на вокзале права была? Было ведь это еще в Москве, когда его только отправили в Афганистан. Еще тогда Евгений все понял. Понял, что не быть ему, как отец. И в органы ему не попасть, как отец, не смотря на то, что в юристы метил. Отметился в итоге перед всем отрядом. Поезд был только через шесть часов. Естественно, время нужно было коротать. Вот и шарахались они по вокзалу. И одному ему цыганка без денег испуганно ляпнула, что будет он большой шишкой в том, что отец его презирает. Парни не поняли, зато Женек все понял. Чужой, не такой, как отец. И отношение к нему стало сразу понятным стало. Вспомнил он это только сейчас, когда и Цапли, и все остальные парни уже удаляться из машины. Останется только Саша, такая же пугливая и отстраненная. Саша и сама не рада своему положению. И тому, что в ресторан идти надо. И тому, что у родителей Жени, судя по всему она останется на долго. Ее недолюбливают. И это она чувствует в каждом. Потому что она никому не даст еще раз себя обидеть. Она сильная, а потому должна терпеть. Только надоело терпеть. Зачем Женя с ней таскается? С Лешкой было же все понятнее. Он ее брат. Когда к ней приставал Сережка, все тоже было до жути понятно. И скучно. Когда поняла, что у того просто стоит цель с ней переспать и сделать личной такой шлюхой, то Давыдова сразу разочаровалась в нем. Зато, Женя теперь. Хер что поймешь, с этим Женей. — Ну, объяснишь? Сидит так и не глядя на Женю. А тот тоже на нее не глядит. Хочет, чтобы он прямо ей сказал, что нравится она ему? Ну, значит скажет. Только в горле ком. Не скажет он ей ничего. — Ты меня любишь? Вот же сволочь. Хочется нажраться. Снова. Чтобы вообще Саньку не вспоминать. Точнее после этого он еще сильнее будет вспоминать. Потому что Санька, как снег на голову. Причем летом. Лучше бы ее не было совсем. Так и был бы женат на Маринке, писал бы статьи и ездил на выезды в Москву. А теперь у него Саня. Звучит, как болезнь, как опухоль, потому что от Саши слишком много пошло. Потому что Саша, как картина в Эрмитаже. Из далека только и смотришь. Зато, как смотришь! Так, как никогда не забудешь. Молчит уже с минут пять, не в силах подобрать слова. Себе он признался. Осталось Саше. — Че за вопросы тупые? — Фыркает Женя. — Я спросила, — Поворачивается она, — Отвечай. — С чего ты вообще взяла, что ты мне нравишься? «Ой, роешь ты себе могилу, Женек, ой роешь» — Думает про себя он. Сам ведь целовал, сам по зауголкам зажимал, а теперь, когда прямой вопрос, так все — нет. Кого хочет обмануть Ольховский, вопрос тяжелый и на него сам он не ответит. Зато Саша ответила: Ольховский дурак! Мало того, что отважится сказать это было сложно, так и Женя запасовал. Как мальчик. Через три года уже тридцатка стукнет, а до си пор творит что-то неясное. — Ну ладно, не нравлюсь, так не нравлюсь, — Выходит из машины она, — Кстати, ты парней этих своих тоже в засос целуешь? — Облокотившись на крышу машины, говорила Саня. — Да пошла ты с таким раскладом! — Вдруг срывается Женя, долбя по крыше машины. Нет, он больше не может. Саша красивая, особенно, когда вот так вот устраивает скандал. Она з-а-м-е-ч-а-т-е-л-ь-н-а-я. Таких свет не видел, готов поклясться Ольховский. Над кем он издевается в этой ситуации, вопрос не то что странный, он скорее понятен изначально. Над ними обоими. Саша не может послать, у нее скорее четкая уверенность, что пошлют, а сама она никогда. И Ольховский смешит. Потому что Саня давно поняла, что хочет от нее Женя. Сейчас все кажется до жути простым и понятным. Светлым таким, ничем не опороченным. Не так, как с Сережей. Здесь, словно все на интерес. Интересно, прямо, как на первой практике. Правда она ее в кутузке провела, но это уже другая история. — Точно? — Точно. — Ну, как скажешь. Шагает мелкими шажками к подъезду. Не сбегает и уже хорошо, потому что искать Давыдову по всему Кингисеппу, когда та даже города не знает, последнее, что хочет Женя. Молчаливо идет за ней, нагло думая о том, что ключей у нее нет. Только просчитался Ольховский. Стащила она их, еще перед стрелкой неказистой, когда лбами сталкивались, как два козленка. Вообще, они по жизни и были такими. Постоянно спорили по поводу и без повода. Подходит к подъезду, здоровается с резко замолчавшими бабульками. Интересно, кем они его считают? Явно ни кем хорошим, учитывая, как они резко замолчали. Дергает дверь, которая как раз таки оказывается открытой. Странно все это. Осуждения окружающих только еще сильнее давят. В случае с Маринкой такого не было. Все ведь наоборот кричали, орали, мол, беги под венец, Женек, беги! Почему они так осуждают Сашу? Она ведь с самого начала была против криминала. Боролась с системой, как могла. Конечно, приход к варианту писать то, что говорят — скользкий вариант, но и каждого бандита не отстреляешь, каждого продажного чиновника не задавишь удавкой, а каждого барыгу не забьешь ударами по ребрам. Ничего личного. Это только бизнес. И прижиться в этом капиталистическом хаосе тоже нужно было уметь. Все-таки, этот период явно останется темной страницей биографии не только Саши, но и его самого. Скидывает туфли и идет в свою комнату раскидываясь на разложенном диване. Наверное, увидь его мать сейчас, стопроцентно бы наорала за то, что он мнет пиджак. Его просто все достало. Достал отец, со своими нравоучениями и установками, как нужно жить. Достал Палыч, который почему-то все равно относился к нему хорошо, даже не смотря на то, что Женя бросил его дочурку. Интересно, а что бы сделал Сашкин папаша на его месте? Наверное, Жени не было бы уже в живых, потому что такие люди ошибок не прощали. Хотя, он ведь киданул ее нагло, разве бы сделал он так? Тогда, Лешка бы ему точно бы устроил. Похоже, связь с Сашей действительно могла закончится плохо, как мороковали ему все знакомые, едва замечая их вдвоем. А ведь они только напарниками и были… — Ты меня достал! Ясно? Достал! Из этих молчаливых раздумий выводят только всхлипы Давыдовой, которые вводят его в еще больший ступор. Она никогда так не делала. Даже, когда он в открытую унижал ее, за не четко выполненную статью. Даже, когда он чуть ли не выбивал из нее ответы на вопросы о материале. Даже, когда он страсно целовал, то и дело пытаясь залезть под ночнушку. Ступор усиливался на фоне таких мыслей. Ольховский был готов к невзаимности гораздо больше, чем к взаимности. Зато Саша, разрыдавшаяся, как в детстве, была способна сейчас только на эту истерику. Ей даже не стыдно. Это давно копилось в ней. И кажется, этот скандал рано или поздно должен был произойти. Стоит с полными слез глазами, прям, как тогда, когда весь класс доблестно орал, что она бандитская дочка. Детям не нужно что-то особенное, чтобы начать унижать. Как и Жене. Наверное. Хотя, все-таки что-то особенное ему было нужно. Почему-то ведь до Юльки или той же Веры он не докапывался с их глупыми репортажами об откровенном бреде. Пристал конкретно к ней. — Все? Эта холодная маска раздражает его самого. Но по-другому не умеет. Черствый, даже с Сашей блин. Любит ведь! Кричать об этом готов, но только не Саше, которая всхлипнув, прямой наводкой поскакала к приподнявшемуся Ольховскому. Женя удивится, откуда в Давыдовой столько сил, вмазать ему кулаком по лицу, да так, что на носу явно останется синяк. Крови нет, на том спасибо. В этот удар она, словно пыталась выложить всю обиду. Ему ничего не остается, как перехватить руки Саше, которая дрыгалась, как только могла, лишь бы в очередной раз не поддаваться на рукоблудство Жени. Меняются местами и теперь, уже Ольховский прижимает рукой ее к дивану. Испуганная такая, глазами хлопает. — Ты че обалдел?! — Визжит Саша, — Ты про статью за изнасилование не забывай! Сколько лет зону топтать будешь, сын прокурора? — От трех до шести, — Чеканит тот, — Или че, уголовный кодекс поизучаем? Нос ссадит, но над Сашей это как-то затмевается, а оттого и забывается. Не понимая, как она уже сидит на нем и уже Саша, прижимает его к дивану, недовольно глядя на него. Точнее сидит. Сидит на нем. Сглатывает комок в горле от такого мракобесия, на нем. Руки поднимаются с его плеч, рывком сдергивает с себя тот ненавистный свитер, в котором она ходила все то время, что работала в редакции. Саша не дура. Понимает, что Женя так и будет дураком, потому что хлопает глазами, смотрит, прямо, как баран на новые ворота. Давыдова уже, кажется, и не понимает, что дальше делать. Пугается. Снова всхлипывает носом, вскакивает. — Нет уж, второй раз ты никуда не удерешь! Слишком странно, но классно так, что хочется чтобы это длилось, как можно дольше. Потому что Саша к-р-а-с-и-в-а-я. Руки у Саши до неприличия тонкие и холодные. Так и кажется, что вся она такая тонкая, что сломать можно. А может, так даже лучше? Спонтанно, неожиданно, что по спине мурашки табором бегут. Взгляд, трепещущей, манящий, оттого то, губы сами подхватывают инициативу. Руки у Саши холодные, но мягкие, что отдает еще большими мурашками, даже чем ее инициатива. Он точно спит, он заставляет себя верить в то, что это сон. Красивый сон, как и сама Саша. Давит на талию, заставляя выгнуться, как дуга, а затем уже оглаживает бедра. Саша ахнет прямо в губы, прежде чем придти в себя. Потому что потом уже мало что можно будет остановить. И Ольховский, кажется, и не будет пытаться что-то поменять. Только потом, будет глядеть на задумавшуюся Сашу, которая будет лежать у него на груди. Прямо как во сне, даже родинки на том же месте. Миг, который оторвет немного от реальности, но тем самым еще сильнее приземлит. Потому что проблема, все равно останется проблемой. Саше противно. Вспоминается Москва. Вспоминается причина, по которой ей и пришлось уехать. Чертово изнасилование. Нет, она отомстит, обязательно, но месть все-таки блюдо холодное, поэтому она и ждет этого часа. Сжимает зубами сигарету, лежа на софе, сцепляя руки в замок. Приятно. Молчаливо приятно. Вопросы, даже не смотря на все это приходится решать. Своеобразный компромисс. Чай на кухне и бумаги по всему столу. И руки держаться замком, словно Ольховский потерять ее боится. Хотя, правда боится. Есть в Саше, что-то такое сломанное, что почему-то еще сильнее ломается. Бумаги лежат на столе. Вот тебе и журналистское расследование, над которым Давыдова уже ломает голову последние месяца три. Мысль, что тот, кто устроил покушение и тот, кто подкидывал Саше анонимки с деньгами, почему-то не покидала Женю. Она засела сейчас в нем, даже чуть больше Саши. Хотя, последнее он списывает на откровенные гормоны. Слишком странно это. Чувствует, что чего-то явно не достает. И Сашу в этой ситуации бесполезно винить. И так много свалилось. И расследование, про которое Ольховский наговорил директору. Лучше бы не говорил. Потому что нельзя им было лесть туда. Потому что именно поэтому Лешка послал их в Кингисепп, с расчетом на то, что здесь уж точно Саша никуда не полезет. Но Саша лезла. И наверное, никто так хорошо не знал, насколько Давыдова может залезть куда не надо. Ну, черта у нее плохая такая, хотя для журналиста черта просто замечательная. Необходимая, так сказать. Только, сейчас она была ой, как не кстати. С покушением разберутся без них. Главное, Сашу не замешать там. Вот такая странная роль, которая Ольховскому с одной стороны очень даже нравилась, отвелась ему. — Я тебе говорю, мы мимо роем! — Дергает за предплечье она. — А что нам рыть? Тебе напомнить, что мы в командировке с расследованием, кто же чуть не грохнул твоего отца? — Фыркает Женя. — Лучше б грохнули. — Любовь зла, прямо! Хочется снова заорать, что Она разберется со всем сама. Доказать свою самостоятельность. Что, вот она, Саша Черных из тех самых рисковых статей. Сжимает губы, все-таки понимая, что этим она все равно ничего не добилась. Ходит по лезвию ножа. Вроде бы все понимает, но не понимает только одной вещи. Если проблема была в отце, то почему ее не пришибли еще раньше? Но ведь явно проблемы обострились тогда, еще в конце апреля. И набегая на эту мысль, Саша остановилась по среди узкой кухни. — Кто отправлял ту статью про завод в конце апреля? — Я че помню? — Закуривает, но Давыдова все равно достает, — Ну я, — Одна ниточка сомкнулась. Прав был Витек, когда говорил, что Саше точно не сдобровать, если она выпустит самый каверз под своей фамилией. Только Давыдова точно помнила, что писала тогда это под псевдонимом. Да даже если эта статья была выпущена под ее фамилией, погоды это все равно не делает. Или делает? — И что ты этим сказать хочешь? — Что тот, кто все это устроил явно имеет не плохие связи, деньги, ну и дальше по списку, — Бурчит, закуривая сигарету, — Черт, все равно нихрена не понятно, — Ворчит, но и сделать ничего не может. Потому что ситуация доходит до пика раздражения, — Слушай, может плюнем? Напишем мол, что все эта нечестная русская мафия, хоть живые останемся? — Инстинкт самосохранения на самом интересном проснулся? — Ольховский, — Вкидывает нервно руками, — Это бессмысленно! — Я то это понимаю, — Тянет Женя, — Но в газете мы что напишем? Что русская мафия велика и могуча? — Поднимается он, — Нас до печати не пропустят с таким! В печать действительно бы не пропустили, Саша это понимает. Особенно понимает это от Жени, который ее статьи и проверял последние полтора года. Нервно запускает кисти в волосы и тяжело вздыхает. Тупик откровенный. Давыдовой вообще не нравилось такое положение дел. Она привыкла, что знает все и ненавидит, когда от нее что-то скрывают. Но ведь сейчас от нее просто напросто что-то скрывают! И Женя скрывает и Лешка скрывает, нагло объявив, что им надо остаться до конца недели в Кингисеппе. — Хорошо, давай пойдем с другого пути, — Стоя над бумагами, говорит Женя, — Есть ли связь между нашим покушением, покушением на твоего папашу? Саша задумалась. Учитывая их порядок, то связи вообще не было. К тому же манера исполнения крайне тупа. Если машину отца изрешетили, когда тот выходил из нее в сторону ресторана, но по окнам издания действительно стреляли, словно показушно. А может и вправду, показушно? Может быть просто хотели напугать, что к слову вышло не плохо. Но что вообще могло связывать Сашу и ее отца, кроме фамилии? Разве только эта статья про комбинат. Но ведь та статья никого не удивляла, всё-таки капитализм, демократия. Ни они одни скупали ваучеры и приватизировали огромные предприятия. Все равно ничего не складывалось. Саша схватилась за кружку, выпивая все залпом. Ощущение, что та вообще ничего не понимает усиливало страх неизвестности. Кто знает, что может завтра случится. — Нет связи, по нулям! — С грохотом она поставила кружку. Мысли скакали с одной на другую. Если всё-таки смысл был в том, что она написала ещё до анонимки, то тогда почему все выстрелило именно после нее? Почему все в этой ситуации крутилось около анонимки? — Сань, пошли, — Дергает за предплечье, когда слышит скрип двери. «Родители вернулись» — буквально красным горит в голове у Ольховского. Чувства таке тягучие, словно сгущенка из холодильника. Поэтому, когда слышит скрип двери, сгребает документы обратно в папку. Саша понимает довольно быстро. Натягивает кеды и уже стоит по стойке смирно. Рукой от виска ведет, улыбаясь краем рта. — Готова, командир. — Это тебя так папаша дрессировал? — Нет, мать. Никто и не подозревал, что с мать, которая к своим годам уже явно выросла из научного работника в профессора имела такие странные методы воспитания. Сашка до сих пор с горечью вспоминала подъем в семь утра в любое время года, тугие косы и накрахмаленный воротник. Пальцы трогают воротник свитера, а затем ползут чуть ниже, оттягивая ворот. Мерзко. Саше мерзко от самой себя. Мерзко от той ситуации, в которой она оказалась. Стоит ли все это, чего она добивалась? Стоит ли эта проклятая правда, такого. — А что ты хочешь, мамаша? Учить надо было тогда, когда он под стол ходил, а не когда он бандитских дочек трахать стал! — Заявляет с ходу Женин отец. Ольховский злиться. Злиться, то ли на судьбу, которая откровенно надругалась над Сашей, то ли на отца, который дальше чинов ничего не видит. Почему так? Потому что. Потому что он, то-есть Женя, несуразная личность. Тот самый урод в семье, про которого в поговорке говорится. Зато не в чинах. Зато не мент, как бы грубо это не звучало. Странно, но именно им Ольховский меньше всего мечтал стать. Меньше всего хотелось стать кем-то таким же, как отец. Грубым, не принимающего чужого мнения. Поправляет пиджак около зеркала, а потом встречается взглядами. — И тебе привет, — Так по-болезненному, улыбается Женя. Саша меняется в лице. Не опять, а снова, как говорится. Не медля, выбегает из квартиры, не желая все это выслушивать. Комок в горле, не сгоняется сигаретой. Ей стыдно, что она зашла так далеко, ей стыдно, что она такая неидеальная рядом с таким почти идеальным Женей, ей стыдно, что она бандитская, черт возьми, дочка. Не чья-нибудь, а вора в законе! Гордо, но не в обычной жизни. В обычной жизни такой статус все портил. Сидит на лавочке, напротив бабулек, которые оглядывают с таким же противным отвращением. Слухи уже и здесь похоже пошли. Молчание ударяет по ушам. Пытается отвести взгляд, смотреть куда-нибудь, на небо, например. Но не выходит. Противно, противно, противно! — Лучше бандитских дочек трахать, чем еще раз ради твоих чинов гребаных женится! — Плюет он. — Да кто тебя заставлял? — Тянет отец, кивая головой, — Жил бы нормально, может и был бы, как Коля, брат твой двоюродный! — Да что твой Коля? — Кричит в ответ Женя, — Плевать я хотел на твою ментовку и Коленьку, — Мать охает, от чего становится еще противнее. — Видишь, в бандиты заделался, крутым себя считает! — В ответ на охи мамы, говорит Павел Никитич, — Хорошо хоть платят? А то ты же у нас за зеленую бумажку родину продашь! Хлопает дверью и бежит вслед за Сашей. Да, теперь ему точно плевать. Потому что отец и сам наверняка знает, чем Женя занимается в Петербурге. Только Жене это скорее нравится, делать так, наперекор отцу. Да, кому-то погоны в жизни, как например его брату. Брат то ведь хороший, замечательный, не то, что Женя. При мундире. Ну и ладно с этим мундиром, у Ольховского тоже свой появился, пусть и двоякий немного, малиновый. Зато в Питере! Зато сам! И кричать об этом готов. И если раньше, он точно готов был промолчать, то теперь это уже дело чести взбрыкнуть, за Сашу заступиться. Родителей, все-таки не выбирают. Он сам в этом усомнился. Но за Сашу заступиться точно надо. Потому что в окружении всего этого, как выражается отец: «быдла», и то комфортнее будет. Никто тебя не осуждает, а все-таки за поступки судят в целом Вылетает и видит на лавочке Давыдову, которая готова сжаться в комок. Вспоминает про обещание сгонять в ресторан, вспоминает, что в прошлый раз обещал отцу вообще не приезжать. И сейчас в квартиру возвращаться точно не хочет. А Саша глаза поднимает, словно поддержки ищет, как котенок новорожденный. Треплет за плечо; та поднимается и идет к машине, вслед за ним. Глаза красные, словно ревела, но щеки сухие. Садится в машину и долго глядит в стекло, а потом отчего-то поворачивается. — Я правда такая противная? — Тихо говорит та, словно боится. — Нет, — Отчетливо и резко, нарушая тишину, говорит Женя, — Это они все противные, дальше своих носов нихера не видят, — Тянется к сигаретам в бардачке, — Святые, блять. Дергается. Закуривает в машине, не боясь о салоне. — Ты прости, что проблемы создаю, — Так же тихо говорит она, чуть касаясь плеча. — Да что ты извиняешься? Я может глаза раскрыл благодаря тебе! — Почти кричит он. Потому что на грани. И эту грань, Саша точно запомнит, изучая его грани. Но успокоится, когда рука потянется к щеке, — Терпеть их не могу. И Саша поцелует испуганно, словно боится еще чего-то кроме родителей Ольховского.***
Премьер блестел уже привычным для себя лоском. Запах чего-то пряного и алкоголя уже должно быть въелся в стены этого здания. Но разве люди приходят сюда не ради того, чтобы выпить? С одной стороны все то же самое, но все-таки не обычная пивнушка. Элитное заведение для распития. Чем собственно и занимался Наумов последние две недели. Сказать, что это удивляло его компашку — ничего не сказать. Как и наличие денег на это. Недавно вроде бы вложились в машины, а тот все равно не просыхает. Витье отчего-то все кажется, что это из-за девчонки тот так. Но это уж не сильно было на него похоже. Хотя, кто их знает вообще, этих журналисток. Устроят еще чего… Но расположение дел все равно не нравилось. Вот он и сидел уже битый час пытаясь разобраться, что все-таки происходит. Покушение на одного из главных в Питере отчасти их тоже задело. Шмонали всех, но вот Серега после этого шмона почему-то и запил. Причина была не ясной никому, только убытки считай. Морштеин искренне тревожился за друга. отключает пейджер, наливает водки в стопку и чекается, рассчитывая, хоть что-нибудь выудить из товарища. Месяц был, конечно тяжелым для всех, учитывая распоряжение для всей братвы в Питере. Ищут, кто же пострелял Нагана. И самое интересное, их тоже касалось. Мол, под их же крышей машинами торгуют и угоняют. — Серег, ты мне объясни, че ты икру то мечешь? — Уже ничего не понимая, тихо спрашивает Морштреин, — Все бабы — суки, что ты вообще ожидал? Только Серега, как выразился Морштеин, метал икру совершенно по другому поводу, пусть Саша в этом и была замешана. Но признаться, та откровенно послала его. И Сережка наверное даже не обижался, сам бы такое устроил, пропади на месяц. Не сказать, что он испытывал к ней что-то больше, чем подростковую дружбу. В одном дворе все-таки росли. Саша среди их девчонок всегда выпиралась откровенно, но все равно относились к ней хорошо. Особенно после слухов об ее отце. Сыграла солидарность и обходительность. «Кто знает, может сейчас ее отец кто-то такой же крутой, как этот Наган, из-за которого весь Петербург на ушах.» — Думалось Сереже, тогда, когда он соглашался на эту авантюру. Но дело было даже не в этом, а в том, что оказался он в полной заднице, когда согласился работать с тем «ментом», просто подкидывая нужную бумаженцию Саше. Вроде бы, проще некуда, в доверие втерся, рассказал чем занимается и дышит сейчас. Но подвох наступил тогда, когда его посадили. Над этим явно кто-то очень сильно похлопотал. А мент этот сукин так и не появился. Зато весь Питер на ушах. Покушение, на Нагана, хозяина этого ресторана. А ведь, кажется, в подкинутых письмах про него и говорилось. Странное обстоятельство. Наумов не рассчитывал, что все выйдет так. Просто в один из приходов в милицию согласился. Сказали, где брат, куда нести и денег еще дали. А теперь все так оказалось. Замечает краем глаза, нового хозяина этого Премьера, чуть сжимается, наливает еще водки, проглатывая ком в горле. Все оказалось до жути просто. Потому что Давыдова была Нагановской дочкой. А теперь проблемы с этим ментом почему-то у всех. Тогда, когда о нем спрашивали, он и слово не вымолвил. А потом дошло, когда мент этот предъявы ему перед засидкой в Кресты, кидать стал, что мол Сашка не то пишет. Хотя, быстро угомонился, когда Сергей напомнил, что в договор это не в ходило. Но в Крестах месяц он все-таки отсидел. Тоже полезно, чуть поумнел. Но каша заварилась просто дикая. И признаться честно, после последнего свиданьица с этим ментом, все стало только хуже. После отсидки он слава богу не появлялся больше, хоть и осадок оставался. — Че ты ко мне с икрой этой пристал, — Гуляй, у нас щас бабок куча, хоть жопу подтирай, — Провожая взглядом Штиглица и Хрустального говорит Сережа. — Ты мне лапшу на уши не вешай, — Подгребает его Морштеин, — Че за заваруха, Серый, может объяснишь? — Че объяснять, — Чуть хрипит от давления на горло рубахи, — Смертник я походу, — Хохочет, словно больной из дурдома, — А ты думал, что я к Давыдовой лез тогда? А бабок мне за нее кучу обещали! А она вот что, — Тянется к стопке, — А Нагана то грохнули и все, сказочке конец! Морштейн осаживается. Как все это было связано, он не понимал. Все действительно было в шоколаде. Облавы прекратились, а Серега бухает по-черному. — Причем тут Давыдова и Наган? — А притом, что папаша он ее оказывается, — Чокается в очередной раз он, — И подставил я их обоих выходит, — Поджимает губы он, — Вот прикинь, с зеленых соплей ее знаю, а я взял и согласился слить с потрохами, ну не сволочь ли? — Объясни хоть что-то, а то я только твой бред пьяный слышу, — Отбирает стопку Витя. — Есть у меня подозрения, что тот мент, который нас все ловил в начале года и мент, которого сейчас вся Питерская верхушка ищет — один и тот же человек! — И тянется обратно за своей стопкой. — Нет уж ты мне объясни, с какого перепуга ты это взял? — Снова забирает стопку он. — А то, что этот придурок предложил мне нужную информацию этой журналистке кидать, а взамен он нашу контору не трогает, — Плюет на то, что стопки нет и закуривает, — Ты думаешь я бы с ровного места к ней полез? Хотя, если бы знал я все это — переехал бы… — Почему ты сразу не сказал им про это, когда они спрашивали??! — Поднимается Морштеин, — Ты понимаешь, какие сейчас у нас проблемы будут? — А что лучше будет, если нас пересажают всех? — Да! Лучше! — Кричит он, — Живые будем хотя бы… Хотя, было все это настолько маловероятно, что Моршеин, кажется, сам так же забухать захотел. Это получается, что выгоднее в этой ситуации молчать, но как тогда быть с тем, когда все вскроется, а вскроется все это наверняка очень скоро? Им в любом случае не жить. Не посадят, так убьют. Ситуация, кажется не то что безвыходной — чернушной, с одним выходом на тот свет. Глаза бегали по столу в надежде додуматься, что сделать. Валить заграницу? Вариант. Все-таки не они валили, а потому претензий будет не так много. Может быть простят. Но выходит, что Наумов работал и с теми и с другими. А это уже отдельная статья в их «блатном кодексе». Значит, Серега, как выразился он сам — смертник. И с этим явно нужно что-то делать. Бежать признаваться во всем Штиглицу? На месте прибьют. Куда бежать, что делать — неизвестно даже самому Наумову. — И что ты делать сейчас будешь? — Глядит на него, как на труп, Морштеин. — Да ничего, — Выдыхает дым он, — Посмотрим, — И тушит сигарету в пепельницу, — Сдохну может хоть по-понятиям.***
Карандаш скользит по салфетке, от откровенной скукоты. Лешке скучно. Терпеть он не мог эти важные переговоры, а в особенности бумажную волокиту. Даже в академии так муторно было на парах истории искусств сидеть. Слушать о том, что произошло за день от Славки тоже надоело. Документы уже были доделаны. А вот факт юристки консультантки не убирался. Въелась, как блоха и трещит, как еще можно каверзнее сделать можно. Как-будто бы у нее личные счеты с этими директорами и поставками. Выходит, красивая взрослая жизнь, к которой его так плавно подводит отец, не совсем уж и красивая и прекрасная, как в песне Аббы. Мир богачей оказывался тягостным наказанием, хотя Давыдов с интересом ученика пытался втянуться в понимание всех договоров. Никита, кажется и сам уже готов стреляться от участи выслушивать эту чертову юристочку. По всем рекомендациям она была лучшей, но даже с этим ярлыком, трещала она, как русское радио. Сидит, с папкой в руках, рассказывая конкретно о каждом случае с заводом и с уточнением на каждый, когда будут готовы документы о приватизации. Налоговая была все-таки на ней. Весь штаб, после покушения пришлось менять почти на три четвертых. Не сказать, что это повредило, скорее на пользу пошло. Вот, еще один завод приватизировали. При отце это шло гораздо дольше. А может потому что Хрусталев отличных юристов и адвокатов нанял на этот повод, что явно ускоряло процесс. — Все, поняли мы, поняли, — Тянет Никита, — Когда понадобишься — найдем, — Бурчит и выводит ее из зала. Лешка хохочет, глядя на недовольное лицо Хрусталева, который кажется и сам утомился от этих речей по поводу и без. Тот расстегивает верхние пуговицы белой, почти вылизанной рубашки и садится за стол, тяжело вздыхая. Давыдов по-хозяйски подает ему пачку красных Мальборо, а затем подкуривает от железной зажигалки, сам же после этого растягивается на диване. Хрусталев же замечая его изрисованные салфетки, пока тот не замечает, снова утаскивает к себе в карман. Ну а что, Лешка выкинет, а Ник отчего-то любил хранить все рисунки, какими бы дурацкими они не были. — Ты где ее нашел вообще? — Пьяно улыбается Давыдов. — Где нашел, там уже нет, — Хвастается он, сжимая салфетку в кармане, — Ты лучше скажи, когда журналистов на место возвращать будешь? А то у нас на днях с Москвы приезжают… — Знаю! — Резко фыркает Давыдов, — Но и отцу Сане тоже не место являться, — Тушит свой фильтр, — Да и после такого-то любой послал. — Нам нужна статья после визита Москвы, сам посуди? — Давит Ник. — Ну вернем значит, долго что-ли? Чуть молчат, каждый сообразит о своем. Лешка всегда был резким, рубя с плеча, оттого и случалось большинство передряг. Да и чем-то нравились все эти потасовки. Не в бумагах копаться хотя бы. Сложнее всего дела сейчас обстояли с покушением. Но в глубине души, Давыдов даже искать не хотел этого мента из-за которого все и случилось. Похоже, только все стало лучше, пусть и звучит эгоистично. Надоело ему играть послушного сынка, слово отца для которого — закон. А Саше это изначально не нравилось. Поэтому она и не общалась почти с ним. За это, наверное, Лешка и уважал ее. Даже не за то, что она его сестра, а просто за то, что плевать она на связи хотела. — С ментом вообще не вдвигается, я смотрю, — Говорит, как-бы невпопад Никита. — Ты же сам знаешь, — Вздыхает он, — Ищут, — Поднимается, — А вообще, ну его все, я домой.***
Браво — Старый отель. Вывески нет, Давыдовой это замечается сразу. Еще и подпортившаяся погода, тоже замечается разу. Натягивает рукава олимпийки, понимая, что образ мягко сказать не ресторанный. В Питере та не вырядишься. В Питере она вообще в рестораны хотя бы не в образе гопника приходила: в джинсах, олимпийке и адидасах на ногах. Женя и тот выглядел лучше, хоть и был уже пару дней в одном и том же пиджаке. Закуривает сигарету, присаживаясь на капот. Уж не знает она, что наговорили Ольховскому, раз тот ходит волком, то и дело взбуривая. Похоже, из всех, кто их так рьяно звал в ресторан — не приехал. Или были уже в зале. Так и сидит на капоте, болтая ногами, пока Женя обходит машину раз таки и в десятый. — Странный конечно у вас тут ресторан, — Сводя губы, говорит Сашка. — Ну, какой уж есть, — Хлопает по плечу, — Пошли уже. Нет, все действительно складывалось крайне странно. И дело было не только в том, что с апреля он сделал все, как, наверное, мечтал лет с одиннадцати. Дело было в Саше, которая была сплошным триггером, возбудителем всех его болезней. Разругаться в пух и прах с отцом, еще в апреле, развестись, разругаться снова, а потом приехать уже с Давыдовой, мол смотрите, какая золотая. Будто бы специально злит всю свою семью, но травит тем самым ее на Сашу. На этой мысли, хватает ее за предплечье и тащит уже рядом. Спокойнее так, будто бы все под контролем. — Да пусти, мне больно! — Дергается она. — Прости. Ресторан, после заевшегося «Премьера», кажется уж совсем простым. Никакого ковролина, лишь кривая плитка, которая то поднималась одним краем вверх, то опускалась в глубь пола. Об одну из плиток Саша чуть не запнулась, но удержалась, впечатываясь лицом в спину Ольховского, который остановился на крик, подзывавший их. Ей остается лишь вздохнуть, пребывая в компании, совершенно незнакомой для Саши. Вообще, весь вечер был через чур неловким, даже учитывая то, что при самых тупых шутках, ей приходится хихикать, делая вид, что все в полном порядке. Для чего вообще ей нужно делать такой вид, сама не знает. Выбиваться из массы не хочет. Ольховский не пьет. Странный факт, но Саша его отлично подмечает. То-есть, Столичную жрать с ней в редакции вполне замечательно, а вот Амаретто в компании рекетиров, половина из которых была друзьями детства — ему не в кайф. Но тот с садомазохизмом, продолжал выслушивать ситуацию обеих сторон. Нашли третейського судью и жалуются. Ольховскому вообще эта ситуация глупой была, учитывая, что просто приехали иноземные и стали свои порядки толкать. Видимо, они решили, что он теперь большой человек в Питере. На деле у почти спящей Саши было гораздо больше авторитета, чем у него. Он вообще не понимал, почему она никогда не пользовалась такими связями. Но если подумать, сам Женя с таким же успехом мог пользоваться связями в ментовке. И в целом, пользовался ведь. Про трех генералов информацию нашел. Только мимо все оказалось. — А чем вы вообще в Питере сейчас занимаетесь? — Как бы для будущего спрашивает один из парней той группы, которой и забивали стрелку. — Хуйней, — Бурчит уставшая Саша. — Почти, — Подтягивает Ольховский, — Так, журналюжничаем с кем надо. «Ах вот, как он это называет!» — Думает про себя Саша, заинтересованно поднимаясь, опираясь подбородком на кулак. Похоже, сейчас тот наговорит на целый сборник колкостей от Саши. Талант, так сказать, не пропьешь. — Прям с кем надо? — Добивается чего-то рыжий. — Лешку Штиглица знаешь? — Так по хамски начинает Саша, даже не боясь ответной реакции, зная, что на этой фразе к ней даже близко не подойдут. Из-за чего за столом повисла тишина. — Слышали, — Отвечает уже тот, кто и позвал их сюда в первую очередь, — Короновали же его недавно? В голове у Давыдовой складывается еще один пазл, по поводу того, зачем братец запихнул их сюда. Значит, короновали его? Отлично. Тогда становится ясно, что отец явно сдавал полномочия на брата. Противно правда, что из первых уст не узнала, но хотя бы узнала и то вперед. Только все равно не понятно, зачем ее нужно было посылать в Кингисепп на момент коронования. — Ну да, — Важно тянет Саша, словно не услышала это только что, — Так вот это мой брат, — Тянет она гласную, улыбнувшись краем рта, постукивая по столу пальцами. Вид, конечно, не котировался с ее положением. Хотя… Вся новая Россия так расхаживает, подумаешь. Теперь молчание висит чуть дольше обычного. Висит так, что напрягает даже Ольховского. Конечно, остальных пугает этот странный статус. Раньше, скажи такое, что мол она дочка самого Сашки Нагана, в знающих кругах ее бы либо припугнули, мол побоялась бы УГРо, либо же обошли стороной. Сейчас же, когда перестройка прошлась даже в воровском мире, Саша Сановна прекрасно понимала, что здесь и сейчас это вроде статуса и проходки в высший свет. Пользоваться можно было. Все-таки, недостатки нужно использовать с пользой. Пусть, это недостаток в виде криминальной династии. — Ну вот так и живем, — Пытается разбавить обстановку Ольховский. Весь оставшийся вечер к Давыдовой относятся к отстраненностью. К ней она привыкла с самого своего рождения. Быть одной не так уж и страшно, если ты можешь договориться с собой. Теперь же, никто слова ей не скажет. Потому что Саша напугала обе бригады своим положением. Раньше это он хвастался, тем, кто его отец. И все относились с уважением и пониманием. Время поменялось настолько, что и папаша бандит может стать отличным дополнением к статусу. И может быть, это еще не самое, что может произойти в бущем. Но Саша привыкла сама выкручиваться, понимая значимость своих действий. Так и это действие было вполне продуманным и обусловленным усталостью. Зато к ней никто не приставал весь вечер. Кроме Ольховского, который потом тащил ее в сторону машины. Ему это словно позволяется. Мол, смотри, развлекайся. А Женя и не против. Только домой до жути не хочет. Петляет по ночному городу, то и дело обдумывая, что делать дальше. Вернуться сегодня? Не хочется. Сам вроде бы обещал, что не вернется. Саша, проспав минут двадцать, поняла, что сон ушел явно далеко и надолго. Встрепенувшись, поджала ноги и опустив стекло закурила. Город мелькал за окном. Людей на улицах уже не было, в время судя по всему давно перевалило за полночь. Ольховский и сам не понимал, зачем он петляет. Езда успокаивала, как раньше, когда с машинами он занимался серьезнее. Еще одно воспоминание из прошлой жизни. — Куда мы едем? — Зевая, спросила Саша. — Без понятия, — Вздыхает, вытягивая руки за рулём, — Домой я не поеду, имей ввиду. — А ночевать мы тогда где будем? — Да хоть в гараже! Фыркает, но потом понимает, что в гараже на самом деле не такой уж и плохой вариант. В подростковом возрасте, он частенько так делал. Сбегал из дома и спал в гараже, рядом с отцовской копейкой и мотоциклом Урал. Ключи должны быть на связке вместе с ключами от квартиры. Тянется к бардачку, роется и наконец находит. До гаража едут в тишине. То ли Саша ещё сообразить серьезность его намерений не может, то ли уже все поняла. Зато Женя, явно серьёзен. Не так уж и плохо, главное не с идейным врагом в одной квартире. Дорога в кооперативе ужасная, с камнями и кочками. Щебенку, судя по всему, не завозили ещё со времён Андропова. Дно у машины жаль, явно поцарапано. Останавливается у нужного гаража, прямой наводкой начиная ковыряться в замке. Саша выскакивает следом и презрительно смотрит на него. — То-есть, ты сейчас не пошутил? — Саша выгибает бровь. — Вообще ни капли, — Разворачивается он, — Ну, милости прошу! — Щелкает выключателем на стене и пропускает Сашу вперёд. Давыдова глядит во внутрь. Очень отличный вариант, шикарный просто. Несколько покрышек, которые были наложены друг на друга, стояли в углу. Яма с соленьями, накрыта железным пластом. Несколько шкафов со всяким металлолом, название которого Давыдова не знает. Да и зачем ей это знать? Не знает и слава богу. Проходит в глубь, разглядывая побеленные стены известкой. Разворачивается на пятках от своеобразного стола с лампой на стене, предварительно щёлкнув выключателем. — А спать ты где планируешь? — Обнадеживающие говорит Саша. — В машине, — Проходит за ней, — Вообще, там матрас лежит, хочешь устрою. — Обойдусь. Поднимает ладошки вверх и идёт обратно в сторону машины, открывает дверку и садится обратно, ожидая, что же ещё вытворит Ольховский за этот день. Потому что этот день, уж явно останется в памяти на долго. А ночь и подавно будет веселой.