***
Если бы, кто-нибудь, когда-нибудь знал, как Хрусталеву все это надоело, наверное он бы даже не стал бы перечить его воплям, а скорее бы наоборот — посочувствовал. Мало того, что все управление свалилось на него, потому что Давыдов решил, что ему стоит отдохнуть. Так оказалось, что под отдохнуть он имеет в виду, не в прямом смысле отдыхать, а нажраться, как последняя свинья у себя в квартире, пропадая из вида и не отвечая на звонки больше суток. Зато звонил Гриф, который объезжал уже все притоны, потому что Лешка, он, как говорится, личность творческая — творит и вытворяет. Но все-таки сообщил, что там его не наблюдалось. С таким раскладом, Никите пришлось перерыть всю свою квартиру, ища ключи от Лешкиной. Спустя несколько часов поисков, ключи все-таки нашлись. Только Никовское терпение с каждой минутой пропадало. Мерседес гнал по встречке, обгоняя то откровенно дедовский Запорожец, то семерку. Если бы Ник хотя бы понимал, почему Лешка это устроил, то может быть было бы и проще. Но догадаться он совершенно не мог. Ломать голову было бесполезно, когда знакомый дом уже торчал из-за поворота. Неаккуратно паркуя машину, с которой обычно такого никогда не происходит. Все-таки Никита, довольно бережно относился к машине. Сейчас было плевать на царапины, неправильную парковку. Кто знает, может Давыдов там уже с передозом валяется, из которых он всю зиму его доставал. С одной стороны, достало его это дико. С другой, кроме него никто это не сделает. Сколько себя помнят дружат и сейчас начать качать права из-за этого. Мозги вставить на место все-таки нужно. Пальцы нервно дрожат, потому что ну, кто его знает, к чему он придет? Давыдов же не знал, как все это объяснять. Ему это просто все осточертело. С какого момента жизнь дала такую трещину? Хотя, с самого начала. Все с самого начала было как-то чересчур не по-людски. Факт, что он безотцовщина, а потом наконец и сыночек медсестры давали почву для постоянной зависти и самокопания. Ник ведь, не как он, а сын первого скрипача Ленинграда. На кой черт только он с ним столько всего наворотил, если отказа никогда не видел, вопрос, конечно, сложный даже для самого Хрусталева. Ущемленный с самого детства Лешка в итоге и начал творить полное безобразие, когда у него появились такие легкие и большие деньги. Скупать беспорядочно картины, нюхать. Проституток, например, рисовать. Странная традиция, но в своих запоях он ей не изменял. Хорошая традиция, для творчества по-крайней мере точно. — Леха, твою дивизию! — Орет в квартире Ник, — Какого черта их так много-то? Шесть девочек проституток на его белом кожаном диване. И Лешка, даже на удивление живой, но пьяный до чертиков, за мольбертом. Когда он доставал его в последний раз? Год назад? Хорошо, если не больше. Нервы у Хрусталева может быть и железные, но сейчас явно давали трещину. Дел куча, а он вызывает проституток и ладно если бы трахать, а рисовать. Аж целых шесть штук. — Ник, не мешай, я рисую! — Выпивая залпом из бутылки коньяк. — Так, дамы сердца, закругляемся, с вещами на выход, — подгоняя их к выходу, говорил Ник, — Лех, че за концерты? — Какие еще концерты? Я вообще рисую! Я академию закончил! Понимаешь? — Ага, — Хватая за плечи, отвечал Ник, — Может объяснишь из-за чего ты вдруг таким неоцененным стал? Но Лешка молчал. Стыдно было признаваться почему, хоть Ник и был самым близким. Отец отказался короновать. А почему? А черт его знает, почему. Ему там что-то в голову взбрело, а Штиглиц теперь в ауте, как обычно. Раньше Сашка, теперь он. Ему казалось это несправедливым. Он вновь чувствовал себя обделенным, а потому еще больше грыз самого себя. Жить, как раньше? Но ведь все спрашивать про это будут? Как отвечать-то? Алексей не знал. Резкое молчание заметил и Хрусталев. Он вообще почему-то все первым замечает. И Давыдову отчего-то страшно сейчас расколоться и признаться. Впервые за столько лет, ему почему-то страшно сказать об этом Никите. Так и сидит в странной позе, сгорбившись около мольберта, пока Ник со спины, давит на плечи. — Ну и черт с тобой, молчи сколько влезет, — Фыркает Никита, закуривая сигарету с ментолом, — Чтоб завтра, как штык в «Премьере». Свежий и красивый. Понял? Лешка кивнул головой. — Подожди, может выпьешь? — Протягивая стакан, спрашивает Лешка. — Я за рулем, — Оборачивается на носках он. — Ну, как хочешь. Взгляд пустой. Таким пустым он не чувствовал себя давно. Все больше становилось понятным, почему отец дожил до таких годков с таким капиталом. Только непонятно ему, почему нельзя его короновать. Хочется ногой топнуть, добиться своего. Да только знает — не добьется ничего. Дверь хлопнула. Лешка остался в квартире вновь один. А тишина отчего-то так сильно давит, что хочется взвыть. Когда только все это закончится? Зачем отец говорил, что не нужно ему короноваться? Из-за того, что законники семью иметь не должны? Ну конечно, а это прям в Лешкины планы входило. Ни с кем серьезных отношений не строил, а сейчас собрался. И если у него в возрасте Лешки было двое детей, это еще не значит, что сам Лешка обязан это все делать. Хотя, иногда собственные выходки его тоже не на малость пугали и кто знает, может он и вправду детей настругал, а сам Давыдов не в курсах. Отогнав все эти мысли, он вновь хлебнул из стакана коньяка и отошел к окну. Схватив сигареты с подоконника, что-то дернуло его для полной программы выйти на балкон, на пьяную голову. Свежий воздух действовал немного отрезвляюще. Нескончаемый поток машин и вечно серое Петербуржское небо. Наотдыхался, можно и закругляться. — Ненавижу! — Кто-то громко орет над головой, на что Лешка не обращает внимания, закуривая сигарету. Давыдову и в целом было бы абсолютно насрать, что там происходит в квартире над ним. Облокотившись на перила балкона, он спокойно выкуривал сигарету, разглядывая серое небо. Девчонка на балконе над ним все так же визжала. Волнует ли, что происходит в квартире над ним? Нет, совершенно. Пока в него не летит стопа листов, разлетаясь во всему балкону. Что-то летело и вниз, и на соседние балконы, а часть прилетела именно в его. Сигарета сбитая, почти целая обжигает его ладонь. — Твою же мать! — Орет Лешка, — Ты че совсем ебанутая?! — Ой… — Раздается над головой, а потом торчит и девичья голова с длинными волосами, что свисают, закрывая ее лицо, — Простите! — Че макулатуру не приняли? — Поднимая один из листов, спрашивает Лешка. — Я извинилась, а теперь отстань! — А зачетка тебе тоже не нужна? — Находя среди кипы бумаг, синие, кожаные корочки. — Отдай! — Торчала с балкона девица. — Спустись, отдам. Звонок в дверь повторяется уже раз десятый. Трусливая девчонка так и не отваживается зайти в дверь, хотя та оставалась после ухода Хрусталева открытой. Весело, наверное, с балкона стопки сочинений скидывать. Так и валяется на диване; покуривая сигарету, глядит на студенческий. Королёва Полина Андреевна, студентка шестого курса местного института гуманитарных наук, факультета филологических наук. Все оказывается скучнее, чем думалось Лешке по началу. Просто студентка филфака. Чуть подумав, наконец поднялся, с сигаретой в руках. Его учеба в академии была явно веселее. Хотя, что он ожидал? Факультет эстрады? Или сразу театральный? Облокотившись на стену в коридоре, он дернул ручку двери. В близи девочка уже выглядела явно повзрослее. Но хотя бы точно на двадцать лет, как он посчитал по студенческому. Платье в клеточку, волосы растрепанные. Видок ее напоминал скорее вид растрепанной отличницы. — Ну привет, Полина. — Отдай! — На что Давыдов понимает руку в верх, держа над головой студенческий, — Вы издеваетесь? — Ну не такой уж я и старый, — Обидчиво произнес Давыдов, — Чай попьем — отдам! — Показушно хлопнув студенческим прямо перед ее носом. Отважное предложение, когда чая в его доме не бывало. Конечно, весь дом в бутылках, а чай он вовсе не пьет. Но Полина эта боится похоже. Интересно, соседи слухи уже пускали по поводу его профессии? И если пускали, то тогда ее испуг в целом понятен Лешке. Но скучно, на пьяную голову приключений охота. — Некогда мне чаи гонять, — Фыркает девчонка, — Ну пожалуйста! — А волшебное слово? — Ой, это вы рисуете? — Удивленно тыкнула в коридор Полина. — Ну я. Лешка довольно ухмыльнулся, опустил руку со студенческим, предвкушая, что наконец нашел подневольного слушателя. Только и девчонка не в глаз выколота оказалась. Дернула, что было мочи студенческий из его пальцев и побежала на верх, как умалишенная. Только волосы в проеме лестничном промелькали. Вот же вредная.***
Воскресенье — день веселый. У Саши это повелось еще с института, а в Питере уже стало довольно обычной составляющей недели. Потому что в воскресенье свободный народ уж очень сильно любит вытворять что-нибудь эдакое. И именно сейчас, даже откидывая все журналистские перлы, она понимала, почему это все-таки и вправду веселый день. Будучи из интеллигентской семьи, она и не представляла, что оказывается все так откровенно расхлябанно себя ведут. Да, даже тогда, когда она с отцом жила, она не припоминала, чтоб при ней такое устраивали. В глазах читается удивление, почти с самого утра. Родители Ольховского умотали еще утром. Женя убедил в том, что приедут они уже на квартиру его двоюродного брата. Пока Саша так и ходила, полная отвращением, как и к себе, так и к всему миру в целом. Пугливая натура была все-таки в Саше. И принять то, что между ней и Женей что-то реально происходит, было странно. Собачились, собачились и хоп, в одной койке. Этот факт сбивал Давыдову с намеченной дорожки. Нет, хватило ей в этой жизни отношений, не надо больше ничего. Как работали раньше, так и будет. Все это одна сплошная ошибка. Ошибка! — Ты в одном кроссовке пойдешь? — Спросил Женя, стоя рядом около двери. Саша глянула вниз, на что она и вправду была в одном кроссовки, пока второй, так и стоял в стороне. — Нет, — Бурчала она, уже завязывая шнурки на втором. Как в глаза-то смотреть? Сашка не знает. И думать даже об этом не хочет. Но думает. Мусолит эту мысль в голове, не давая себе отдыха. Быть одной спокойнее. Быть никому ненужной тем более, пусть и звучит довольно анархично. Но ведь быть никому ненужной спокойнее. Никого не разочаруешь и не предашь, а так это сплошная ответственность. Хочется сбежать, но понимает — одна не справится. Принять и приспосабливаться? Но ведь, Женя так отчаянно намекает, что в друзьях он все это не оставит. Зато Саша всеми конечностями против. Работа, это все-таки работа. А она не мать, чтоб выходить замуж ради смены фамилии и квартиры. Но ей нравилось. Нравилось, что все так. Что можно просто взять и утонуть в ком-то, захлебываясь. Чтобы просто в очередной раз заткнуть эту бездну внутри. Только Саша не верит. Чувствует подвох. Напоролась она уже так, хватит, довольно. Женя же, понимал, что только напугал Давыдову. Он не знал, про весь ее опыт и то, что все на самом деле было так. В какой-то степени, он чувствовал за собой вину. Но все-таки стоило понимать, что и не факт, что он изменил бы в том факте изнасилования. А может и мог? Саша ведь, ничего не говорит. Хотя, можно подумать на ее месте, он говорил. Ольховский озадачился этим даже сильнее, чем делом об анонимке. Но раскопаться в этом еще сложнее в какой-то степени, чем с анонимкой. Потому что Саша не признается, даже когда к стенке прижмут. Может ей это тоже от отца досталось? Может. Все может. И понять, что именно тогда случилось с таким же напором, как он узнавал у нее про анонимку, не хочется. Потому что это и вправду было как-то чересчур по-ментовскому. Ксивой еще помахать для полной программы осталось. А ему Сашку было жаль. Вспоминая какая загнанная она приехала и хваталась за все подряд, не особо анализируя о чем пишет. Теперь, она не казалась ему такой чересчур самоуверенной московской принцессой, за которой все время нужно проверять. Теперь Саша — это какой-то странный поломанный человек. У Давыдовой не было в планах вспоминать все это. Но с какого-то момента повелось, что все прошлые действия имеют вес в будущем. Повелось, а лучше бы не велось. Молчат почти второй день. И черт поймешь почему. Саше тяжело открыться, Женя слишком упрямый. Пара года, не иначе. Но ведь любит! И вправду любит, только как разобраться с Сашей неизвестно. Оставить ее в покое? Опять что-нибудь натворит и хрен разгребут. Хотя, привыкать что-ли в какую-то откровенную кашу влазить? Останавливается около машины, закуривая сигарету. Выглядит она до жути наглой. Но возможно, где-то внутри Сашке вновь хотелось расплакаться. Бракованная. Наверное, стоило тогда в 91-м, сделать, как ее все уговаривали. И не было бы сейчас ничего. Только разве что ненавистный человек под боком. А так пожалуй и вправду ничего не было бы. И Ольховского тогда не было бы. Почему-то это было единственным, о чем она пожалела. Может он и вправду все это искренне делает? Хватит, надоело ей сказок. Не может он все это просто так делать. Взять и просто пойти на это. Дернула ручку, закинула сумку на заднее, вслед за Женей и уселась вновь на переднее, недовольно глядя вперед. Знает ведь прекрасно, тыщу раз спрашивала, а все равно не верит. Доказать? Но ведь и к ворам ходили вместе и под пулями валялись, разве мало? — Че ты на меня, как на бракованную второй день смотришь? — Скрестив руки на груди, говорит Саша. А ведь и вправду, как на бракованную. Только, что в ней бракованного? Такая же, как и раньше, с растрепанными волосами, носом, который дергается, так интересно, особенно, когда она спит. Странная привычка, наблюдать за спящей Сашкой. Но предъява странная. — Это все из-за того, что я тебе рассказала, да? — Начинает выступать та, опираясь на спинку сидения, — Да! Так и скажи! Скажи! — Что сказать? — Что я порченная?! Что я ужасная, понимаешь, ужасная?! Я дура, я сразу не поняла, как оно все! Дура, понимаешь, дура! — Чуть не ревет, но продолжает выступать, — А что я могу сделать? Да ничего, понимаешь, ни-че-го! Бесполезно что-то говорить. Саша на каком-то уровне ловит его мысли, а потому и становится как-то не по-себе. Сашу жалко, жалко. Наконец оживает, но хватает, чтобы только прижать Давыдову к себе. Чувствует, как плечи вдруг напряглись, а ладони на груди сжались в кулаки. Пока Саша не зарыдала, совсем по-детски, расслабляя и плечи и ладони, что даже сейчас были ледяными. Утыкается носом в затылок, чувствуя, как подрагивают ее плечи. Он все равно не мог ничего сказать. Ни словечка выдавить, потому что либо Сашу доведет, либо себя. Потому что Давыдова и вправду больше не может. Слишком много свалилось за этот год, едва она закончила институт. — Ты не порченная, — Голос чуть дрогнул, — Ты хорошая, честно! Ты… Я таких вообще никогда не видел, ты мне веришь? — Но Сашка молчит, так и оставаясь в этой несуразной позе. — Что? — Всхлипывает она, отворачиваясь к окну, — Распускаю тут сопли. — Я тебя люблю, ясно? Люблю! — Хватает за линию челюсти, словно заставляя смотреть на него, — И мне плевать, что было до меня! Плевать! — У меня до тебя и не было ничего, кроме того, — Фыркает даже сейчас. И почему-то сейчас стало вдруг еще противнее. А Сережа? Разве она с ним не встречалась? В голове еще больше непонятных мыслей. Сам факт смущает, слепит. А Саша и поделать ничего не может. Только противно от своей очередной слабости. Ненавидит себя, за каждую слабость. Ненавидит вообще, за то что позволила все это. И человека подвести боится, а потому ненавидит. Потому что просчитаться легко, а что делать дальше, когда просчитаешься? Но она нуждается. Нуждается блин в Ольховском, потому что больше никого толком и нет рядом. Тогда выходит это и вправду из-за нужды? Только Ольховский решил все иначе. Сам, по собственному желанию, напросился в новостной, потому что иначе бы Палыч ему бы точно уволится предложил. Хотя, он и предлагал. Намекал по-крайней мере точно. - В каком смысле? — В прямом, — Уже чуть успокоившись говорит Саша, — Поехали уже, домой охота.***
Медлить около дома двоюродного брата не хочется. В Питер уже и вправду тянет и проводить лишние часы в Кингисеппе похоже на мазохизм. Относительно новая девятина. Квартира от государства еще досталась. Ну прям мечта комсомольца. Краем глаза и вправду Москвич замечает. Противно становилось от того, что в конкретной сути, даже он сам был честнее, чем его родня. Писать про то, что и в самом деле есть, но с руки бандитов, конечно, тоже странно, но вредительство скорее моральное. А тут же уже вещественное. Хотя, кто сейчас на мораль смотрит, когда жрать откровенно нечего? Никто уж наверное. Ольховскому другое не понятно. Как при всем том, что устраивают сейчас в ментовке они продолжают его осуждать? Нет, никто не прав, ни бандиты, ни менты. Одна есть правда, а уж журналистский долг эту правду любой ценой донести. За что осуждать-то? За то, что с юрфака отчислился? Черта с два, он бы все равно не смог работать в прокуратуре и при первой же возможности удрал бы в адвокаты. Поэтому, все, что происходит сейчас, можно считать вполне удачным раскладом. И в глубине души, Ольховский даже гордится, что все вышло так. Сашкин диктофон за поясом брюк, прячет колючий свитер. Не хочет засиживаться долго, давит на звонок, пока Сашка рядом крутит пачку сигарет в руках. Она чувствует себя в какой-то степени еще противнее. Потому что наревевшись всегда клонит в сон, а во-вторых, Давыдова ощущала, что идет буквально на верную смерть. И ведь она, бандитская дочка, сама побывавшая в Бутырке, но правда при других обстоятельствах, но все-таки побывала, отыскивая материал на московских рынках. Ну и друзья у нее тогда не особо хороши были. Поэтому и в произошедшем она обвиняет только себя. Будь осторожнее и не шляйся она где попала и с кем попала, жила бы сейчас в Москве при мамке. Чем с матерью в Москве плохо жилось? Да ничем, вполне замечательно, даже на момент девяносто первого. И в очереди постоять успевали, и вечером чай попить с конфетами ромашка. За них уже Вале стоило спасибо сказать. И ведь в Москве и не припоминали, чья она там бандитская дочка. Знали ее как дочку академиков, а соседи и вправду думали, что отчим ей родной. А единственной проблемой было то, что с матерью по пустякам ругается. Видимо все и вправду в сравнении познается. А теперь вот идет почти, как на смертную казнь. Нет, понимала ведь, что не вся родня Женьки ее осуждает. Мать например у него прекрасная. Но остальные? Ладно отец, он все-таки в одном экземпляре, но тут-то родственников реально куча. За ручку остается хватить и за собой потащить. Почему-то вспоминается детство, когда мать ее в НИИ таскала за собой. Но в НИИ такого не было, как здесь. Женя смотрит с какой-то жалостью. Терпеть она ее не может. Сильная она, ясно? Сильная! Ольховский давит на звонок, глухой визг, который вроде и еле слышен, но глушит Сашу почти до свиста в ушах. За пальцы Жени она уже сама хватается, когда дверь открывается. Ползет вслед за ним. А что они собственно ей сделают? К ней бандиты приходили, на автозаке увозили, по редакции стреляли, а все равно жива и целая она. Неубиваемая что-ли? — Она что и есть та… — Начал было он. — Коль, давай по делу, некогда мне тут с этим валандаться, — Отрезает Ольховский. Его и самого отчасти одолела эта постоянная нападка чья Саша дочь. Они-то откуда все это узнали? Ах, да, двоюродного братца работа. Молодец, что сказать, на ура все сделал. Как и приказали. Глупый и наивный исполнитель без собственного мнения. Вот кем, он считал Колю. Но сейчас хорошо бы использовать его в своих силах. — Здрасте, Теть Марусь! — Громко говорит Женя, так и таща за собой зависающую Сашку, — Все хорошо, все замечательно, — Тараторит он, уходя за Колей. Трешка в центре Кингисеппа. В целом, не плохо дослужился, не считая всех его профессиональных огрехов. Хорошо работает местная милиция, страна может спать спокойно. Квартира большая. Залом служила большущая кухня. — А она че тут же будет? — А ты че стесняешься? — Отвечает уже совершенно не стесняясь Саша. — Да нет, просто… — Вот и выступай только по делу, — Говорит Ольховский, осматриваясь в спальне, — Ты нашел, что я просил? — Давя на кнопку «record», спрашивал Женя. — Мало, — Вздыхает и закрывает за собой дверь, — Пойми, там что-то слишком крупное. Филька ломался жутко, пришлось идти на крайние меры, — Подходит к шкафу, — Скажите честно, куда вы так влезли? — Держась за дверку говорит Николай, — Ладно, все равно не скажешь, — Тяжело вздохнув, он наконец начнет свой рассказ, — Фильке сначала распоряжение пришло, мол начальство едет. Потом приезжает этот тип, ксивой машет на тебя мол досье надо. Гончаров меня и вызвал. — Это я знаю. — Нихрена Гончаров не знает, вот тебе и весь ответ, — Ответил Коля, — Этот идиот даже ксиву внутри не смотрел, — Женя же закусил губу, слушая это, — Все, что я могу тебе предложить это вот это, — Тот достал листок и подал его Ольховскому. Обычный запрос с Министерства по Адмиралтейскому району от двадцатого мая. — У меня есть знакомый в том отделении, — Начал снова Коля, — Я ему звонил. Он сказал этим занимается Вавилов… У Саши словно что-то щелкнуло в голове. Эту фамилию она хорошо помнила. И дело это о «трех генералах» она тоже помнила. Но почему концы так далеко уходили? Почему это вообще снова всплывало. В эту прокуратуру ее точно уже не пустят. А если и пустят, то наверняка дальше проходной она не пройдет. Это было слишком скандальной статьей. И понимать Давыдова это стала только сейчас. Какой-то странный туман в голове был в то время. Казалось, что ничего существенного она и не делает. А теперь вскрывается то, что оказывается делала. Оказывается она до такого довела этой информацией, что аж пострелять в нее решили. Но дело ведь было не в том, что она написала по своей сущности правду. Было дело в том, что подкопаться к этому Вавилову было нереально. В статье его фамилии нет, потому что о его причастности она узнала после. Когда он объявил, что виновные наказаны. А главным виновным был он. И по всему видимому даже сейчас он был самым виноватым. Но в чем? В пособничестве преступлениям? Всю страну разворовывают. От его маленькой личности вряд-ли что-то прибавится или убавится. Нет, на Питер может быть и убавится. Но все-таки масштаб был огромен. Женя же решил не медлить. Вряд-ли он что-то еще добавит, а потом закончив запись, пошел в сторону двери. Ему, как и Саше все стало понятно. Оба слышали эту фамилию. И от Палыча Ольховский слышал это и подавно. Редкостная министерская сволочь. И теперь пожалуй, он ненавидит всю эту систему еще больше. Почему они все так осуждают его, хотя большая часть криминалитета состоит из бывших военных, милицейских и прочих личностей, работавших на благо системы? Парадокс. Он ведь и сам почти такой же выкрученный болтик. А сейчас, словно все к этому и идет, что все словно местами меняется. Ему и не хотелось теперь быть на этой правильной стороне морали. Нет никакой морали. Есть какие-то глупые обстоятельства по которым, все идет именно так. А почему именно так, уже никто не знает. Что делать совершенно не ясно. Конечно можно действительно просто пойти в прокуратуру с этим вопросом, мол дайте ответ на такое заявление. Только опасно это. Если именно этот Вавилов стоит и за покушением, и за анонимкой, (Лешка говорил, что какой-то мент с большим чином, тогда Сашкино досье Нагану сувал), то просто так к нему идит — самоубийство. Исключительное самоубийство, ведь за что-то ему нужно убрать именно Сашу. Только за что? Ладно, за что — это уже все-таки другой вопрос. Сейчас вообще не особо понятно, что делать в целом. Ведь даже для того, чтобы пойти и сказать, что это точно Вавилов нужны хотя бы какие-то доказательства. Доказательство нет. У них вообще по-сути одни догадки. На что опираться, если факты смазанные и неточные. Ну работает он в прокуратуре, ну замечен он в деле о «Генералах». По-факту-то, ничего! Ноль! Или нет. Если Штиглиц его узнает, то вполне возможно, что он будет доказан хотя бы в том, что он был инициатором заказного убийства на Сашку, которого слава богу не было. Ладно, сегодня все равно домой поедут, сразу тогда и к Сашкиному брату заедут. Распланировав все это буквально стоя около проема, Ольховский решил не задерживаться в доме у Коли. Дернув Сашку на себя, он уже шел в сторону двери. — Уже уходишь? — Не могу, теть Марусь, дела! — Отмахивался он перед своей теткой. Дела-дела. Без этих дел в каком-то смысле жизнь ему и не представлялась. Саша же в них отчего-то отлично вписывалась, но именно в это дело он был готов ввязаться и без нее. Слишком абсурдно выглядело все это. И если ему самому было не по себе, то Сашке было еще противнее. Слишком личной драмой со стороны все это выглядело. Хотя, по Сашке так не скажешь. В огне не горит и в воде не тонет. Давыдова же скорее привыкла. Привыкла к тому, что матери не особо-то и нужна. Привыкла, что отцу наследник был нужен, а не она. Этого уже было просто не изменить. Поэтому выбора, кроме, как доказывать себе, что она и без родни сама по себе отдельная личность. Заставит думать по крайней мере. Только какое-то странное предчувствие снова одолевало ее, пока она бежала вниз по лестнице. В последний раз, так на работу ей хотелось едва ли при обстоятельствах явно хуже, чем сейчас. Теперь это хочется лишь из-за наличия материала и жажды разговора с Лешкой. Надежда на то, что этот разговор немного прояснит суть дела, еще оставалась.***
Татьяна Николаевна понимала, что Сашкин талант вмешиваться туда, куда не надо, мог завести ее в не совсем хорошие обстоятельства. Всю свою учебу Сашка постоянно попадала в такие обстоятельства. И именно тогда Татьяна оценила связи своего второго мужа. Потому что иначе, ее единственная дочь действительно бы пошла по своей наивности по стопам отца. Но не потому что творила что-то противозаконное. Ее каждый раз забирали откровенно за компанию на пару со своим дружком Витькой в Бутырку. Ругалась, талдычила, что можно писать что-то про общественно мирное, но Сашка отвечала, что на рынке вся жизнь. Так же она понимала, что у Сашки и в мыслях нет делать что-то криминальное. Просто обычный комплекс несправедливости, который она удаляла тем, что общалась с таким родом людей. Именно сейчас Татьяна начинала понимать дочь. Потому что сейчас и вправду нет веры ни во что. Только задержка зарплаты, вечные очереди и постоянные выходки Саши. Она переживала. Каждый раз переживала. Особенно переживала, когда та с ровного места сгинула в Питер. Только позже она узнала зачем. Да и задерживать бы не стала. Наоборот, только бы похвалила, что сделала именно так. Потому что тягаться с сыном Райкома партии, который на тот момент уже был грозой местного рынка. Только чертово недоверие и непонимание росло. И за это Сашку она не осуждала тоже. Каждый раз выбирала карьеру, а не ее. Каждый божий раз. Сейчас, уже и не поменять ничего. Но когда узнала то, что происходило в Питере сейчас, ей стало откровенно не по себе. Покушение и на бывшего мужа и на редакцию Сашку. Тот факт, что она не отвечает уже больше двух недель на звонки и на телеграммы. Даже письма писала. В итоге, когда приехала нашла письма в почтовом ящике, перерезанный телефонный провод и отсутствие дочки в квартире. Первое, что ей пришло на ум, было то, что в этом однозначно виноват ее бывший муж. Только для того, чтобы высказать свои претензии, его не оказалось. Повезло, можно сказать. Потому что факт общения Лешки и Саши ее смущал. Развелась она с Александром тогда даже не из-за этого. А из-за того, что понимала, что тогда Саша не вырастет в нормального человека. Понимала, что денег, как не было, так и не будет. И всего после развода пришлось получать своим трудом. Поднимать Сашку, например. Хотя, родители его помогали очень даже хорошо, за что та была благодарна им. Да и к нему самому она как-то ничего не чувствовала. Волновала только ответственность за Сашку. Потому что хорошего она от него вряд-ли нахваталась бы. Татьяна считала, что при всех своих и Сашкиных недостатках, вырастила ее должным образом. В глубине души, она понимала, что Саша делает ровным счетом, как и она сама. Делает карьеру. Просто повезло, не залетела по глупости, потому и развлекается. А что? Хорошо ведь. И плевать на этот возраст плодородный. Волновал конкретно тот факт, что Саша все-таки вытворяет, раз ее спокойно выдал — Ну и где? — Как бы не взначай она спрашивает Лешку, который сидел за столом поджимая губы. Вполне, кстати, в Нагановской манере. — Будут скоро, — Глядя на свои дорогущие часы, отвечал Давыдов, — Я ж это… Башкой отвечаю! — Отвечаешь-отвечаешь. Лешка немного удивлялся над абсурдностью ситуации. Нет, конечно, он тоже отчасти волновался за то, что Сашки на пару с ее этим журналюгой-Женьком. Только одного он не понимал, как у Сашки мать такое вытворять может. Командовать так, словно сейчас голову отстрелит. Оружия у нее к слову совсем не было и вряд-ли представляла она какую-то угрозу. Чисто внешняя харизма. Ник сидел напротив, как и он уже битый час дожидаясь этих чертовых журналюг. Пунктуальность ни к черту не годна. Только предупреждали ли они о том, что приедут они днем? Может быть они вечером приедут? Никто, собственно и не знал. Оставалось только ждать и надеяться, что в ближайшее время. Потому что по одному взгляду Татьяны Николаевны было понятно, что ей и сам Наган ровным счетом ничего не значит. Просто за Сашку переживала, а потому и могла уже два города на уши поставить.***
Только в «Премьере» разворачивалась совершенно похожая ситуация. Подуставшая Саша не придумала на пару с таким же уставшим Женей, как ехать сразу же в «Премьер», где наверняка уже точно был Лешка и искать по всему Питеру бы его не пришлось. Но похоже, по всей видимости, придется. Сидеть уже второй час около кабинета, ожидая пока тот намотается по Петербургу, занятие, конечно удивительное. Особенно, когда за всю поездку они сумели снова бесконечное количество раз поязвить, разругаться и снова помириться. На самом деле Сашке так даже больше нравилось. Сидела на кожаном диване, жевала жвачку. В Питере было явно лучше. По крайней мере спокойнее. Даже за эти два часа поездки, ей было приятнее, чем в самом Кингисеппе. Нет, город может и прекрасный. Но такого количества ментов на один квадратный метр она просто не выдерживает еще с юности. Говоря на чистоту, Женя и сам отчего-то подергивался в последнее время в таких компаниях. Хотя, как известно, с кем поведешься, того и наберешься. Может и вправду сработало это? Что, конечно, было странно. Потому что поднабрался он этого в целом от того, что пошли разногласия. В зале, хотя скорее он напоминал коридор, где они сидели, кроме их двоих никого не было. Персонал ресторана тем более не был в курсе, где находится Алексей Саныч. Хотелось бы понять, да только — Может они вообще не вернуться? — Предложил Ольховский, закуривая сигарету. — Может и не вернуться, — Отбирая сигарету у того, говорила Саша, — Все равно не узнаем, сам знаешь. Не долго думая, он полез за очередной сигаретой, так как ту Саша все-таки присвоила себе, откидываясь на диване. Потому что теперь им и вправду ехать было откровенно некуда. На работу конечно можно. В редакцию уже должны были вроде бы и вернуть. Только с чем идти, если Лешка не одобрил. Опять по башке получат, мало редакцию стреляли, мало к Сашке домой приходили. Еще видимо придут. — Может домой ко мне поедем? — А что это к тебе? — У тебя соседи плохие, — Явно намекая на визит Наумова в прошлый раз. — И что? — Вскочила Саша, — Можно подумать у тебя хорошие. Саше отчасти обидно стало. Не настолько Наумов и плохой. Сказали нет, бегает ровным счетом так же, как и до середины апреля. Ладно, все-таки сейчас это не такая уж великая проблема. Хотя, весь этот период, когда они вновь стали «дружить», казался Саше чересчур подозрительным, ведь появился он примерно тогда же, когда и анонимка. Была ли какая-то связь? Возможно. Давыдова понимала, что пора бы уже начать доверять своей чуйке, но почему-то именно сейчас доверять ей не хотелось. Ну где Наумов и где то, о чем она писала тогда? Сейчас, когда Ольховский накатал статью с угоном машин и то связи было больше, хотя бы потому что офис у них как раз таки машинами занимался. Так и то, импортом. Хотя, слухи, что все-таки угоняют тоже слышала. Но это слухи. Она по слухам тоже блатная. Хотя, может быть так и было. Ей этот факт как-то не очень принимать хотелось. Потому что такие слухи раздражали. В редакции о ней уже ходили байки. Про Женю они все-таки помягче, чем про нее. Просто решили, что тот таким способом, как и в редакцию пробрался, он решил и к бандитам пробрался. — Ну и черт с тобой, тут сидеть будем. Компромисс неудачный. Особенно учитывая сколько они уже просидели. Саша вздыхает. В квартиру и вправду возвращаться не хочется. В редакции бы снова ночевать. Вот там-то хорошо. Слышит позади тяжелые шаги. В коридоре вообще стоит холодная тишина. Так таки и не скажешь, что за соседней стенкой шумный зал ресторана. Но в место страшных ожиданий, перед ней вырисовывается Яшка Гриф. В целом, ожидаемая персона. — Гриф! — Кричит Сашка, — Где мой братец шатается? — А я почем знаю? — Останавливается тот около дивана, — У него пейджер с собой, могу накатать ему, идет? Сашка кивает головой.***
Лешка уже не был доволен таким раскладом дел. Татьяну Николаевну он, конечно, понимал. Особенно понимал он ее в том, что чем занимается Саша, вполне неудивительно, что ее кто-нибудь и убить хочет. Мысли в слух нагоняли на одну странную мысль, что даже игра на живца не дала своих плодов. Да, попробовать писать откровенную провокацию, тоже не вариант был. Знал бы, даже не предлагал бы. А то на неделю отправить Сашку, еще устраивать стрелку с Москвой в очередной раз. Вообще не выгодно. Особенно не выгодно из-за этих стрелок, а тем более, что мать Сашкина приехала. И не сомневался Давыдов в том, что она и отца на уши поставит. А уж если она поставит его на уши, то пол Питера будет сплетничать о том, что оказывается у Нагана еще и дочка есть. И к слову в браке рожденная, в отличии от него самого. Не по-понятиям — это раз. Сашка высвечивала их всех не в особо хорошем свете — два. А третьим было пожалуй то, что Лешку короновать отказались. И не абы кто, а собственный отец кислород перекрыл. Чересчур жирные слухи выйдут. Если последний факт он рассчитывал завуалировать тем, что пора переходить в легальные активы, то Сашку-то как в легальное? По полированному столу зажужжал пейджер. — Гриф, домой их отправляй, скажи там ждем! — Вдруг с ровного места закричал Алексей. — Ты что с ума сошел так орать? — Вот! Не сожрал вашу Сашу никто! — Самодовольно говорил он, — Они в «Премьере» тусовались ровно столько же, сколько и мы тут, — Обращаясь к Нику, который уже выкурил половину пачки. Поглядев через пару секунд на Грифовское: «Уехали, жди», Лешка чуть успокоился. Еще раз глянул на пейджер, словно убеждался в своей правоте. Хрусталев так же потянулся за пейджером. То, что они скоро приедут, не радовать не могло. Массу вопросов созревало за тот период, пока они отсутствовали. Так что стук часов ощущался еще противнее. Ник нервно застучал пальцами по полированному столу. Кажется, будто бы время стало, как желе. Вязкое, сквозь него не пройти. Но слышит заветное ковыряние в замке, очередное ворчание обоих журналюг и то, как мамка Саши отчего-то не торопится и встречать дочь. Стоит, как и стояла около окна, словно выжидала дочь, так и потрясывая сигареткой «Родопи» над хрустальной пепельницей. Те, так и ругаются о чем-то своем в коридоре. — Черта с два, Ольховский, херню несешь, как обычно! — Ворчала Сашка, — Второй год усердно трахаешь мне мозги. Скажи, за что мне это наказание? — Соглашусь, лучше бы не мозги трахал! — Вдруг встревает Лешка. Едва зайдя в комнату, Сашка даже и внимания не обращает на то, кто стоит около окна. Уже было хотела ляпнуть что-то в ответ, но как напасть, слышит это. — И не говори, — Говорит Татьяна. Сашка чуть не подскальзывается на паркете, но хватается за косяк, перекрывая Ольховскому вход в зал. Тот так и стоит не выглядывая в зал. Потому что совершенно понять не может, что происходит. Только и сама Давыдова ни черта не понимала. Чего это матери нужно было приехать вдруг? Она все дословно ей объяснила в прошлый ее приезд. Расписала по полкам, на что мать хлопнув дверью уехала. А теперь, получается вернулась. Интересно выходит. Светится перед матерью вообще не хотелось. Зашагала назад, толкая Женю в сторону, словно рассчитывала, что она не увидит его. Давно уж увидела. Почему-то демонстрировать себя именно перед матерью было сложнее всего. Да и не хотелось вовсе. Уверена была, что та совершенно ее не поймет, слова назовет дурочкой и вообще, надо было ей идти на филфак. Чертово осуждение, с которым нужно было бороться всю жизнь. — Ну и куда ты побежала, Ась? — Никуда, я тут, — Оставляя Ольховского на кухне, Саша вернулась, — А ты че приехала-то? А что она ожидала? Что Сашка кинется на нее после всего этого? Нет, конечно Сашка не кинется. Сашка гордая, как и она сама. Бесполезно тут что-то менять. Но в тот раз она и вправду она была не права. Нужно было верить, почему и зачем она уехала в Петербург. А она не поверила. И теперь уж точно за это винила себя. — У тебя редакцию постреляли… — И ты решила проверить точно ли живая дочка? — Усмехнулась Саша, — Зачем интересно? — Села за стол она, — Ты же сказала, что дочь лгунья тебе не нужна? — Я была не права. — Неужели? — Охнула в усмешке Саша, — Не, а что там дальше по сценарию? Может еще и папка передо мной извиниться решит для полной комедии? — Кстати, косвенно извинился, — Снова встрял Лешка, — Ну по крайней мере в диалоге со мной. Саша глаза вытаращить была готова. Действительно цирк. Ну извинились. Только суть какая от этого? Признание родителей ей нужно было лет так в девять-десять, а сейчас по обыкновению оно ей не нужно. Сама уже научилась. Самостоятельность отчасти ранняя. Особенно с матерью, которая все время проводила в НИИ, на пару со своим вторым мужем. Было понятно, что нужна она только бабушке и себе. А теперь только себе выходит. Мысль о том, что намеренья у Ольховского вполне себе искренние, как-то не хотела селится в ее голове. Саша отгоняла ее, как можно дальше. Потому что это очередная поломка. Вера в то, что ты не один. Она слишком хрупкая. А ломать ее уж очень больно. — Ольховского позови, кстати, он сейчас тоже нужен, — Хрусталев решил сменить тему на то, зачем собственно они и приехали сюда.