***
Нэнси — Дым сигарет с ментолом. Ария — Потерянный рай. Странно. Как мать появлялась в пределах ее квартиры, так Саша в очередной раз не ночевала дома, что являлось уже для нее каким-то постоянным парадоксом. Но так было даже лучше. Не хотелось возвращаться в то время, когда она жила с ней. Саша словно из принципа бежала от прошлого, но кажется оно начинало давить на пятки. Противно так, своими липкими лапами цеплялось за ее худощавые конечности. Утром все равно придется вернуться домой и забрать часть бумаг, которые могут пригодится при сдачи статей. Но сейчас так думать об этом не хотелось. Пусть хотя бы сейчас все будет по-фальшивому хорошо. Хотя бы сейчас, когда волосы на голове в полном бардаке, а щеки до неприличного раскраснелись. Раскраснелись они скорее от жары, которая стояла последние дни, а может и от нервов. «Через боль и анализ всегда рождался прогресс» — Пихала еще маленькой Саше, ее мать. Вот и сейчас почему-то никакой анализ не мог ни к чему хорошему привести. Вот так и сидят на диване, выкуривая сигарету за сигаретой. Молча. Наверное высшая степень отношений — это когда можно спокойно помолчать. И это молчание не могло причинить боли. Только Саше все равно было больно. Снова вспоминалось противное детство, когда в качестве наказания с ней не разговаривали днями. Да и кто сказал, что сейчас они молчат? Ольховский вон вообще читает. Только все равно искося, из-за бумажек поглядывает на Сашу. Что сказать? Гормоны в голову ударили — Давыдова назвала свое состояние так. Пару раз можно и простить. Только бы перед матерью не отчитываться, но что сделаешь, если она всегда не ночует дома именно, когда та приезжает. Ну да, возможно пока ее нет, у Саши нет причины бежать из дома, вполне логичная ситуация. Сашу поглощало отвращение к себе. Ей все нравилось, нравилось то, чем она занимается сейчас, работает, в целом там, где и мечтала. Вздохнет. Прижмется лбом в плечо Ольховского, а потом повернет голову на газету, которую он в очередной раз перечитывал, надеясь узнать хоть что-то новое. Она потянулась к газете, проводя пальцем до самого конца листа. Н-и-ч-е-г-о. Что можно было вынести из этой ситуации? Что в редакции происходят свои закулисные игры, которые непонятны и Ольховскому, пусть он и работал там дольше ее. Это в целом звучит, как издевка, когда бардак на данный момент везде. Писали про кресты с пару недель назад и что? Тоже бардак, а вроде тюрьма исправлять должна, а не калечить. Тогда по-каким законам жить? Да по тем же, по каким и раньше. Когда трогают других — делай вид, что не видишь, а когда тебя, уж будь добр защищаться, как можешь. Вот и с анонимкой нужно разобраться, только все равно ни черта не понятно, ори не ори. Кому сейчас что понятно? Те кто эти игры ведут, сами не бось до конца не понимают, что они вообще делают. Взгляд у Саши тяжелый от этих раздумий. Почему-то от такого взгляда странного, Ольховский поежился и отложил газету. Так хотелось что-то изменить, а что в итоге? Разбилось все, как стекло об кафель. Искать хорошее в бытовом премерзко. Не Сашин выход. Только ночь пожалуй было все равно чуть отдающей свежестью. Приятной свежестью. Поэтому за столом в узенькой кухне, это не Сашина кухня, которая уж походила скорее на целую столову, а обычная хрущевка, ей думалось пожалуй о том, что в редакцию попасть хочется все-таки побыстрее. И по старинке, даже при условии «восьмерки» под окнами, побежали на трамвай. В какой-то степени, это было весело. Весело смотреть, как обдувает ветер Ольховские кудри. Мгновения какого-то глупого и слепого счастья, за которое Саша осуждала себя, но все равно отдавалась ему до последней капли. А иначе бы ночевать осталась. Опять же из-за кудрей. Солнце в июне такое приятно и еще не надоевшее, что только и хочется стоять под его лучами. Кто-то дернет ее за плечо и толпа выйдет из трамвая, а затем Саша потащатся до дома, чтоб уж наверняка все бумажки собрать в кучу. Говорить почему-то нет сил, но так даже лучше. Каждый останется со своими мыслями, а после обсудят. Когда в редакцию вернуться. Тыкнет в звонок, а мать почему-то и открывать не торопилась. А когда дверь скрипнула и Саша хотела пройти, мать вынырнула из-за двери. — Это соседка пришла! — врала мать, — Саша, молчать. Сашка замолчала, хлопая глазами. — Саш, есть куда на ночь сбежать? — А что случилось-то? — удивилась она. — Задница, Сашк, полная, — глаза у Татьяны бегали, — Папаша твой больно тебя увидеть хочет. Давыдова сглотнула. — И что делать? Дверь скрипнула, а Саша так и стояла спиной к двери. — Говорить. А что говорить-то? Это же не она собственную дочку заказать предложила. Это же не она это поручила собственному сыну. Внутри все трепыхалось от волнений и какой-то слепой несправедливости. Отец. Такой же, как в ресторане тогда — дорого одетый и взглядом наглым, конечно, уже постаревший, в отличии от того раза, когда она общалась с ним вот так же, на расстоянии вытянутой руки. Только помнился он ей все равно не таким. Возможно, где-то в глубине себя Саша давно и навсегда просто убила его. Чтоб не было больно в очередной раз вспоминать о нем и понимать, что все не так красиво, как представлялось в детстве. Все вообще довольно некрасиво, если уж на то пошло. Сказать Саше все равно было нечего, как бы обидно ей не было. Когда не чувствуешь ничего, даже ругаться не хочется. К скандалу с матерью она была готова, едва Сашка вышла из квартиры Ольховского. А может стоило просто остаться у него? Глядишь бы и с папашей не встретилась, на такой интересной ноте. Почесав затылок, Саша так и стояла, поджав губы. Надо было и мать слушать. Плохие советы у нее обычно, когда она говорит ей с кем дружить, во всех смыслах, начинать. А так, по материнскому парадоксу, она всегда оказывается права. Зачем он приехал? Что ему нужно вообще от нее? Как он сказал тогда — мол наследник есть, можешь отдыхать, Аськ. Аськ. Противно вспоминать это прозвище. И даже не потому что оно ей не нравилось, а потому что с отцом ассоциировалось. Это прозвище уж куда лучше какой-нибудь Шуры. Но все равно было противно. Противно пусто. Все слова словно пропали. Хотелось просто взять, закрыться вновь у себя в комнате, как она делала всегда и не выходить до самого его ухода. Как маленькая. Самой противно, что так и не научилась решать проблемы по-взрослому. Бежит от проблемы в очередной раз. Проглотив ком в горле, она зашла в квартиру. В свою, все-таки квартиру. Это вообще они все к ней пришли. Пусть и уходят тогда. — О чем? — вернувшись из зала, сказала Саша. — Ты сама прекрасно знаешь о чем. — Если я скажу о чем, я боюсь мать инфаркт хватит, — она забежала на кухню, словно не находя себе место, а потом снова выбежала в коридор. — Прости, не хочу еще такой грешок на себя брать. Татьяна захлопала глазами, но отвечать ничего не стала. В такой ситуации, самым рациональным было промолчать. Но за Сашку все равно было обидно. — Так и скажи, чего стесняешься-то? — Я? — Ты. — Лично мне говорить не о чем, мне давно все ясно, — Б=бегала из комнаты в комнату она, — С того момента, как ты сказал, что наследник у тебя есть, а интереса ко мне соответственно уже нет. Чего она вообще к этому привязалась? — Чего ты на Лешку взъелась? Сама же вроде под крышей ходишь, а сейчас выступаешь. — Это к чему? — А к тому, чтоб ты сопли подтерла и мозги включила, — повышал голос тот. — Весь Питер на ушах, ты же у нас можно сказать звезда, поверить не могут, что моя же дочь такое писать умудряется. — А что я? Пишу уже и так то, что мне Лешка и подкидывает, чтоб не дай бог, кто-нибудь обиженный меня прикончить не решил! — Обиженный? — ударил по столу он. — Да если б не я, тебя бы еще в январе кокнули! А то, что тогда анкеты перепутали, так уж поверь управу нашли! У Саши перехватило дыхание. Значит, это все тоже из-за него? Как же это ее раздражало. Лучше бы тронули. Почему он не может понять, что она и сама вполне самодостаточна? Но, зачем отец это делал? Неужели, ему было не так уж и плевать? Этот факт будоражил Сашу, делал ей больно и противно, да с такой силой, что все внутри ходило ходуном, ноги становились чуть ватные, а по спине бежали мурашки. Что и зачем он это делает? Саше было куда гораздо привычнее думать, что все в ее жизни просто пародоксально. Она замолчала, все обдумывая, села за стол, зарываясь пальцами в волосы. Какого хрена вообще все это происходит? Зачем он вообще вдруг приехал и решил все это сказать? Совесть замучила что-ли? Молчание, казалось было свистящим. Нет уж, если он начал говорить, пусть тогда говорит до конца и желательно все. Потому что первостепенной для нее сейчас стала анонимка. Узнать, кто все это устроил. Хотелось, до дрожи. А свои капризы, Давыдова привыкла удовлетворять. — Кто перепутал-то? — ответила Саша. — Проверили, — Уже спокойно отвечал Александр, — Не Вавилов, как тебе думалось. Да черт его бери. Кто тогда? Кто-то явно выше. Но почему даже отец предугадать не может, имеет ведь такие связи. Вопросы лились в голове Давыдовой, как дождь, который грозился вот-вот начаться. Что делать-то? Сашу охватывала паника, которая напоминала лишь будущие ощущения. Ей это точно все аукнется. И такое поведение, которое у нее было тогда начинало раздражать ее больше. Но было ли дело только в поведении? Могло ли стоять за всем этим что-то больше, чем просто неудобная статья? Да, как раз плюнуть. Мать зашла в зал, чуть выглядывая из-за косяка. Она много не знала, понимала, что упустила многое, но даже в этой ситуации удивлялась, что Александр, как раз таки в курсе, хоть и не общался с ней пару лет. Как так вышло? А черт его знает. Он всегда был таким типом людей, к которым стекалась вся информация, словно сама по себе. В этом она ему завидовала. Потому что она так же всю жизнь не знала про Сашу ни черта. — Говорила я тебе, осталась бы в Москве, никому бы ты там не сдалась! — Я? Тебе напомнить, что из-за тебя уже случилось? — А ты не переживай, кокнули Мэлса в мае еще. Набандюганился, — она отошла к окну. — Нашлась управа, на обиженного. Что значит убили? Но ведь и в Питер он приезжал в середине мая. Ладно, черт с ним с Мэлсом, не до него ей сейчас. Не выдерживая, Саша вновь закурила, с полной кашей в голове. Если уж отец со своими связями ничего не понял, то что говорить про нее саму. Кому верить тогда? За окном темнело. Вскоре, отец уехал, так толком и не разобравшись, что все-таки они наорали. На пейджер что-то брякнуло. Сказал, что еще встретятся. Радовало хотя бы то, что какая-то слепая стена была преодолена и был возможен контакт. Какая только польза от этого контакта? Никакой. Доказал только лишь то, что к Саше никаких особо и претензии не имеет. Только эти претензии вообще ничего не значили для Саши. Они были скорее существенны, когда она больше боялась всей этой черноты криминала. Теперь привыкла. Теперь понимала, что отжимать чью-то собственность не так уж и плохо. Потому что жизнь сейчас и в правду, как в программе в мире животных. Кто сильнее, ну или на крайний случай, приспосабливаемый, тот и победил Только страх от этого не пропадал. И теперь Саша понимала, что страх этот возможно даже не из-за отца, а из-за чего-то страшно грядущего. Она долго лежала, пытаясь уснуть. Давыдовой все равно было многое не ясно. Как например и факт о том, что Мэлса убили. Чем-то этот факт ее радовал, но будоражил, оставляя странное послевкусие. Да, это уж точно никак с ее новыми делами, но может быть это и являлось частью какой-то ее прошлой жизни, которые отдавались в будущее своими ростками. Что ее ждет? Будет ли дальше еще хуже? Хотя, сейчас ведь все относительно хорошо, она в Питере, с Ольховским, мать даже не ворчит, отец убить не хочет и больше стрелять ровно не заставляет, как это было каждое лето раньше. Все же хорошо. Только ее откровенно подтрясывало. Все это смущает Сашу. Собственная мнительность бесила, раздражала. Она была противной и чужеродной для нее. Нужно было думать-думать. Все в этом мире решается по-одной простой причине — наличие мозгов. Давыдова считала, что хотя бы с этим жизнь ее относительно не обделила. Но все-таки. Как узнать, кто все-таки стоит за анонимкой? Сон от таких мыслей не шел. Почему все так? Какой-то дурацкий вопрос, который обычно задают в детстве, а не в том возрасте, что и Саша. Но, как тогда? Или все снова по заповеди отца — не верь, не бойся, не проси? Саша отчего-то вновь проснулась с радостной мыслью, начиная собираться на работу. Ей было легко, хорошо. Это состояние отчасти пугало ее, но на этот раз она уж точно решила отдаваться моменту. Сколько можно выносить себе мозги? Ольховский ведь не против, он и сам полностью за то, что происходит между ними. Зевая, она складывала бумаги в папку, а затем бросила ее в сумку. Мать была в зале, читая какую-то книженцию. Саша уже и не замечала, что она собиралась уезжать. В голове была мысль только лишь скорее добежать до редакции. Но между тем в ее голове начинала селиться мысль о паранойе. Натянув джинсы, собрав волосы в низенький хвост, она поплелась в редакцию. Выяснить сегодня нужно было многое. Как например для чего Вавилов дал интервью их газете. Ну и статью, конечно, сдать новую. Главное, чтобы стрелять снова не стали. Глянув еще раз в зеркало, так сказать на последок, Саша выскочила из квартиры, захлопывая за собой дверь, а затем поскакав вниз по-лестнице. Может и вправду все к лучшему идет? Найдут они того, кто все это устроил, а потом и новое что-то можно будет устроить. По такому пути до редакции Саша уж не ходила наверное около двух недель. Все это было словно дежавю. Такое сладкое, ватное и приятное на ощупь, в котором хотелось остаться навсегда. Рынок, а затем площадь, а потом и редакция. С новыми окнами. Саша чуть улыбнулась. Соскучилась снова. Ольховский наверняка должен был придти раньше ее. Пройдя проходную, она тыкнула пропуск, а затем стала подниматься по лестнице, чуть оглядываясь по сторонам. Как-то слишком пусто. Чуть позже до Саши дошло, часы показывали еще только девять. Тяжело вздохнув, она поплелась к архиву, где они обычно были с Женей. Его же там не было. Саше пришлось сидеть наедине со своими мыслями, которые начинали на нее давить пуще прежнего. В целом, ту статью про угон должен был сдать Ольховский. Только не было его. Коротая время она сходила и до общего зала, и до кабинета директора, и даже успела позыркать с Удальцовой. Как оказалось, Ольховский уже успел сдать статью в печать и стал искать Сашу по редакции. Едва поднявшись по лестнице, она схватила его за локоть и потащила в архив, так и не начиная разговора. Дверь скрипнула. Саша закрыла ее за собой по странному разглядывая Ольховского. Ее паника оставалась ему непонятной, но все же спрашивать о ней, он не решался. На деле же Сашу одолевало дежавю. Она ровно так же рассказывала о том, как ее нашел Лешка, а сейчас нужно сказать о том, что все это время ее отец крышевал? Ладно, не стоит. Это не дает никакой конкретной информации, только ее нытье. Да, ей обидно, но проще снова запрятать эту обиду куда-нибудь поглубже, чтобы никогда не поведать о ней. Зато у Ольховского было что сказать. Как оказалось, интервью было ультиматумом на то, если редакция хочет работать. Логически Саша понимала, что этим Вавилов хочет прикрыть свой зад перед бандитами. Отец ведь сказал, что так и не нашли, кто ее анкету подкинул. В редакции с новыми окнами было чуть душно, а потому какое-то ватное ощущение оставалось. Словно затишье перед бурей. — Что думаешь, подкинут еще анонимку? — словно не взначай, спрашивал Ольховский. — Сомневаюсь, — перелистывая снова все листы один за одним. — А ты что думаешь? — Думаю, что появятся, — он сел напротив. Саша оглянется вокруг, оценивая те окна что поставили. Ольховский в итоге так и остался заполнять какие-то странные отчеты, которые она никогда не понимала. А сама она пошла в туалет, где наверняка сейчас курило пол отдела. Плевать ей, что они ей скажут. Она крутила зажигалку между пальцами, пытаясь хоть чуть-чуть сообразить, кто это мог быть если не Вавилов. Если брать дело о трех генералах, то подходил только он. А если дело не в нем? Может она еще успела кому-то дорогу перейти? Только на ум ничего не приходило. Крашенная белая дверь с трудом открылась и Саша, как и обычно в своей манере, прошла в глубь туалетов. От ее появления все шумные разговоры прекратились. Ничего нового. В школе было ровно тоже самое. Обидно, но жить можно. Она подожгла сигарету, зажигалкой и спрятала ее в карман джинс. — Саш, а ты ничего так выходит, сработалась, — начала вдруг Ленка, — Такого мужика правда просрала, ужас. Саша лишь тяжело вздохнула. Ну да, Наумов-то вот-то что ей нужно. Разошлись на мирной ноте и слава богу. Только вот Удальцова в очередной раз одолевала ее с этим. Наверняка, со всем отделом уже обсудила. Как-будто бы и не было ничего больше обсуждать, только как она неудачно с Наумовым походила. — Так забирай себе, — выдыхала дым Саша, — Телефончик дать? Или лучше адресок сразу? — Мне-то зачем? — У тебя вон, подружки холостые, им нужнее, — Усмехнулась Саша. — А ты что? — Так Юлька ж вам всем сказала, что я дочка бандитская, — Поплелась к выходу она, — Я замуж минимум за авторитета пойду! — А что же ты с Ольховским и шарахаешься тогда? — Захохотала Юлька. — Я идейная! — Проговорила она и хлопнула дверью. Пусть, что хотят, то и думают.***
— Заходи. Лешка закусил сигарету, оглядывая личность его вчерашних договоров. Александрия сбросила туфли, оглядывая коридор, так по-детски задирая голову. Нет, ей было очень интересно, что все-таки делает этот сосед. Как наверное и самому Давыдову было интересно покопаться в этой Александрии. Она стояла с сумкой в руках, поправляя прядь волос за ухо, с таким интересом рассматривая картины, что висели почти по всей квартире. Просмотр по живописи был почти на носу, поэтому отчасти у Королевой просто не было шансов, как не согласится на предложение Лешки. Он и сам, кажется, вспоминая то время, понимал, что совпадение более чем шикарное. Отличный вариант поразвлекаться. От вечных ресторанов уже воротит, братву видеть не может, еще и Сашка тут с вечной проблемой в правде. Все давило на него, а потому забыться в таком варианте, как эта девчонка, казалось ему восхитительным. Крутя между пальцами сигарету, он провожал взглядом Александрию, которая все еще с интересом разглядывала картины. — Тебя почему, кстати, так зовут? — У меня папа профессор, — начала Александрия. — Он на кафедре истории и древней греции работает. — Она стояла, покачиваясь на пятках. Она чуть улыбнулась, прижимая сумку. Она определенно что-то слышала о нем, но вспомнить по какому-то парадоксу она не могла. Только лишь глядела на картины, словно находя в что-то откровенно волшебное. У самой Александрины что-то творить откровенно не получалось. По всем предметам, кроме треклятых рисунка и живописи были вполне отличные оценки. Про композицию и говорить не стоило. Не давалось ей это. А потому со слепой надеждой она пошла к Давыдову, соседу на этаж ниже, про которого бабки на лавке в дворе, постоянно говорили всякую чушь. От этого интерес Королевой только подогревался. После пар она пулей рванула домой, посылая все зовы однокурсниц прогуляться. Как дурочка неслась к трамваю, с папкой в руках. Часики Чайка тогда показывали половину второго. Ей эти часики еще бабушка дарила на пятнадцать лет. С какой-то ностальгией она глянула на них. Папа придет к шести, сейчас два. При хорошем раскладе успеет придти до его прихода, чтобы не объяснять причину своего странного позднего прихода. — А почему ты в выставках не участвовал? — разворачиваясь, спрашивала Александрия. Лешка озадачился. У него и мыслей на этот повод не было. Но она спрашивала это с таки удивлением, что почему-то перечить не хотелось. Не хотелось и говорить про основную работу и что именно из-за нее картины дальше квартиры не выходили. Ей хотелось соврать на этот повод. Не показывать всю свою другую противную сторону. Он наконец перестал крутить сигарету, закусил ее, подошел чуть ближе. Черты лица ее казались такими правильными и нужными, что Алексей понимал только одно — он хочет ее рисовать. Забывая всю неправильность всех тех, кто ему позировал до нее, ему хотелось рисовать только ее. Волосы чуть ниже плеч также вились, как будто бы по-другому они и не могли виться, огибая шею и располагаясь на худеньких плечах и ключицах. Он вдруг резко заморгал, стараясь опомниться. — Будешь чай? — тихо спросил он. — А можно? — так же удивленно спрашивала она. — Считай, что у меня можно все, — улыбнулся он, оставляя Александрию на пороге зала. Он тяжело вздохнул, наконец закурив на кухне, прямо от газовой конфорки, чуть не поджигая прядь волос. Как-то странно все это было. Может быть и вправду стоило отключится Определенно стоило. Ему, наверное, стоило разговорить ее, узнать чего побольше, чтобы не казаться уж совсем дураком. Чайник таки остался на плите. Давыдов, подмечая, что в холодильнике повесилась мышь, обратно вернулся в зал, глядя из-за косяка на нее. — А дома тебя прям полным именем называют? — зашел обратно в зал Лешка. — Нет конечно, — Усмехнулась она, сидя на краю дивана. — Мама хотела назвать меня Алевтиной, в итоге, назвали, как хотел папа, — Она отложила рисунки. — В итоге, все равно Аля. Противная форма, однако. — А как тебе нравится? — сел он рядом, продолжая курить. — А черт его знает, — заулыбалась она, — Называй, как хочешь. — Тогда будешь Сандрой. — Как певичка ГДРовская? — А почему и нет? Чайник засвистел. Давыдов задавил сигарету в пепельницу и убежал на кухню. Поставив чай на стол, он оглянулся. За мольбертом та сидела с прямой, чуть надменной спиной, что Лешка даже завидовал ее прямоте. Только лишь ни красок и воды она не принесла. Белый лист так и висел не тронутый. А сама Александрия сидела, чуть покусывая кончик карандаша. Нервничала что-ли? Решено было рисовать чашки, которые в целом не плохо и стояли, для домашнего натюрморта. Он подошел со спины, разглядывая, как она намечает основные предметы, передний край. Лешка возьмет карандаш, поверх ее руки, чуть поправляя. Ее ладони мягкие и горячие, что у него чуть пробежали мурашки. Почему-то страшно было обидеть ее, сломать. Какая-то странная атмосфера оказалась между ними, которую нарушить мог только телефонный звонок. Ему это не нравилось. Не нравился звонок Никиты, который возвращал его в реальность из вечной несправедливости и грязи. Тому зачем-то нужно было срочно увидеть Сашу. Черт, он ведь и сам сказал, что близко к ней не подойдет, а если и подойдет, то с его собственного разрешения. Чего бесился тогда — совсем не ясно. Наверное, все-таки на себя. Смысла не было в том запрете. А может и был. Только почему он не был уверен в Нике, был совершенно другой вопрос. Наверное, просто струсил. Как всегда, в общем-то. Побоялся, что воспользуется и кинет, но глупо было это. Сейчас он считал, что определенно глупо. Ведь, не скажи он этого тогда с горячего нрава, вряд-ли бы Хрусталев оторвал бы его сейчас. — Ник, делай что хочешь, я занят, — ворчал он, — Не лезь ко мне, как минимум сегодня! — Как скажешь, — равнодушно отвечал на другом конце провода Хрусталев, — Она же вроде дома должна быть? — Вроде, — морщился Давыдов, — Ладно, все, давай. Лешка кинул телефонную трубку на стол, чтобы уж никто не смог дозвониться ему, пока он будет занят. И если бы он знал, как потом будет сожалеть, что сделает так.***
Хрусталев понимал, что по всей видимости, Лешка в очередной раз не вывозит ответственности, которую он на себя взял, когда поручился за Сашу. Ладно, черт с ним, сейчас он справится и сам. Только все равно было как-то неприятно караулить Сашу и ее журналюгу около их все-таки восстановленной редакции. Про мента Вавилова он все узнал и уточнил, так что опасения не подтвердились. Почему-то у Ника начинало складываться впечатление, что Давыдова в этой ситуации чересчур беспомощна, а Лешка и даже сам Наган играют роль скорее посредственную. Наплевательски посредственную. Пока из радио доносились возгласы о свободных ценах на хлеб, молоко и кефир, а затем и очередные стачки на заводах, Ник оглядывался по сторонам, пока на его машину то и дело зыркали, выходящие из редакции. Как Давыдова вообще в таком змеюшнике работала? Ответа на этот вопрос Никита и знать не хотел. Через пару минут, он наконец заметил, как Саша выходила на пару со своим журналюгой. — Что-то случилось? — удивленно спросила Саша, когда заметила его на парковке. — Нет, — отвечал Ник. — Садитесь, там по поводу мента вашего. Сашу отчасти напрягало, что Никита приехал без Лешки, но все-таки села на переднее сидение рядом с ним. Она бросила папку на переднюю панель и прижалась затылком в кресло. Она откровенно выгорала с таким раскладом ситуации, судя по которому до конца она просто не дойдет. Саша промолчала бы до самого конца всей этой поездки. Удивительно, что даже Ольховский не особо одолевал с вопросами, хотя обычно он любил это делать. Он так и сидел на заднем сидении, не особо вписываясь в диалог. Она же предвкушала, что Хрусталев скажет ей. Что Вавилов не при чем. Нет, ну, как бы в какой-то степени при чем-то. Но не совсем. Сложно было объяснить, особенно Нику, как это все выкрутилось. Она его боялась. А он ее и подавно. Черт ее знает, что может взбрести в ее голову с таким до чертиков ревнивым братом. Вот такой странный парадокс выходил. — Сложно сказать с кем он сотрудничал, понимаешь, — начал он, — Но точно не он. — Я поняла, — Спокойно говорила Саша. Хрусталев и сам не понимал, на какой черт он вызвался вообще это говорить ей, но почему-то отчетливо чувствовал, что зачем-то Давыдова сегодня обязана быть рядом. Машина остановилась в ее дворе, а она на пару со своим журналюгой вышла даже не прощаясь. Странно. Когда они скрылись в парадной, Хрусталев заметил, что ее папка так и осталась лежать на передней панеле. Только лишь, когда он докурил сигарету и выбросил ее в окно, Никита наконец забрал папку, открыл, перелистал и все-таки решил подняться и отдать ее. Едва он застегнул послышался хлопок. Противный хлопок, после которого ему стало не по себе. Следом кто-то выбежал, но из-за такого хлопка у него словно случился провал, Ник даже не додумался поглядеть на него. Он бросил папку обратно на сидении и даже не закрывая машины рванул в парадную, нащупывая в пиджаке пистолет. Страх, что стреляли в Лешкину сестру, довольно сильно давит на Хрусталева. Он сам удивляется, почему, но чисто по человечески он более холодно оценивает ситуацию, но все равно идет в парадной. Саша-саша. Она бледная. Еще бледнее чем обычно. Со стеклянным взглядом и таким же стеклянным поведением. Но главное живая. Живая. Она хотела было рвануть вниз, но остановится на его оклик. Попятится назад к стене, хватаясь за щеку, которую то и дело обдавало огнем из-за удара. Выстрел отдавался эхом в ушах и пеленой в глазах. Она ничего не видела. Или же не хотела видеть. Может быть это мираж или кошмар? Но все реально. Реальна и боль в губе, и кровь на пальцах, и звуки. Все слишком реально, а потому ощущается чересчур больно и противно. Нет, этого не может быть. Не может. — Саша, стой! — глядя в щель между лестницами, говорил Ник. Только она стояла так же неподвижно. У нее вообще пропали все эмоции, Давыдова была похожа на тряпичную куклу, у которой тряслись руки, словно осиновый лист. Пустота и слепое непонимание всего, что происходит. Ноги стали ватными, противными. Мозг никак не мог с происходящим. Она почувствовала, что ее разворачивают и оттаскивают, но куда она не понимала. Она вообще ничего не понимала. Машина, парадная, выстрел. А после выстрела темнота из которой она выйдет, когда Ник будет судорожно звонить на по телефону из машины. Ей на секунду даже покажется, что это в нее стреляли и это она сейчас умирает. А может и вправду умирает. Потому что состояние свое объяснить позже ей будет сложно. Будет сложно пытаться усидеть в машине и пытаться сорваться. Будет и кричать, и лупить себя по коленкам, потому что не успела, потому что это она должна быть сейчас там. Потому что Ольховского убили, а по сути, умерла она. Одна она пробудет лишь с пару минут. Когда Хрусталев вернется, Саша будет добиваться того, чтобы они вернулись, только Хрусталев не вернется. Он даже не скажет ей куда они едут. Зато Саше все понятно. Потому что это она была должна там лежать. Она! А не он. Он-то ни в чем не виноват, а виновата только она. И Хрусталев это услышит. Услышит, но никак исправить не сможет. И вдолбить в ее ошарашенную голову, что она бы все равно ничего не смогла сделать не сможет. Сейчас по крайней мере точно. Больше волновало, почему ее братец не берет трубку. Пугало, что и к нему могли придти с такой же целью. Пугало и Сашино состояние. Ник и сам был на грани. Если для него Ольховский никто, то по всей видимости для Саши — это почти все. Сил ее хватало лишь сильнее бить себя по коленями и бормотать о ее вине во всем произошедшем. — Ты бы ничего не успела сделать! — наконец прервал он, — Ничего! — Ударил Хрусталев по рулю. Крики Саши длились не так долго. Нику стало куда страшнее, когда она замолчала. Замолчала и смотрела, как и в самом начале стеклянным взглядом. Она не сдвинется с места, даже когда машина остановится. Она больше не скажет ничего, пока он будет обзванивать парней, раздавая указания. И на секунду Хрусталев увидит в ней себя. Потому что Саша сейчас ломается на глазах, с каждой секундой выворачиваясь все сильнее. — Штиглица проверьте! — Кричал в трубку он, — Где он? А я откуда знаю где он? Я тебе его найти сказал или себе? — Хрусталев кинул трубку на место, — Ты целая? Тебя не трогали? — разворачивая за плечи, говорил Ник. Саша мотала головой, но он все-таки заметил ее разбитую губу. Хрусталев и сам, казалось, с ума сойдет от ее вида. Обхватывая рукой за плечи, они потащились к нему в квартиру. Ник и ума приложить не мог, что делать сейчас, но точно не оставлять Давыдову там. Ему стало страшно за нее. Зайдя в квартиру, она сбросила кеды, и продолжила стоять. Глаза ее бешено бегали по квартире, а потом остановились на Хрусталеве, словно это он был источником всех проблем сейчас. — Вези меня обратно, — задергалась Саша. — Вези меня обратно! — Ударяла ладонями в грудную клетку она. — Нет, — Пытаясь поймать ее руки, говорил Ник. Вариантов кроме, как прижать к себе не оставалось и как оказалось в последствии — этот вариант был самым действенный, потому что так на минуту она успокоилась, но через секунду Саша стало безвольно рыдать. Она напугалась, Хрусталев это понимал. А может и сама все-таки начинает понимать, что происходит, так безвольно утыкаясь в грудную клетку. Силы уходили, оставалось лишь жалкий факт, который принимать она не хотела. Почему он, а не она? В чем виноват он? Пытаться с ней бороться сейчас было бесполезно — она сейчас где угодно, но не в адеквате. Кое-как он дотащил ее до зала, усадил на диван и попытался сообразить, что делать. Домашний телефон начал дребезжать. Гриф уже во всю названивал ему на домашний, сообщая, что Давыдов вообще ни от кого трубки не понимает и к нему уже поехали домой. Что скорая с милицией уже в Сашкиной парадной все опечатали и забрали труп. Оперативно, однако. Выслушав его, Хрусталев вернулся в зал со стаканом воды. Саша была жалкой, разломанной и переломанной. Ника вообще ее положение никогда не радовало с самой их первой встречи. Смотря на нее снизу вверх, становилось ясно, что сегодня она точно не придет в себя от слова совсем. Найдя наконец в ящике стола снотворное, Саша послушно выпила его, даже не спрашивая, что это. Сейчас это было удобнее. Хотя бы в случае приезда кого либо, она не будет отсвечивать со своей истерикой. Но не стоило ее осуждать за это. Ник четко ощущал свою обязанность и ответственность за нее, как бы сейчас это не выглядело странно. Уже пару минут, как они сидели так на диване, чуть прижавшись к друг другу. — Саш, ты можешь рассказать хотя бы смутно, что произошло? — развернувшись к ней, начал говорить Ник. — Расскажешь мне, я сделаю все, чтоб тебя больше не трогали с этим вопросом вообще. Саша смотрела только лишь на одну точку в полу, царапая внутреннюю часть ладони. В голове шум, просто шум, но слова чуть вывели из этого состояния. Сложно было говорить, было ощущение, что, как ее оглушил выстрел, так она и потеряла связь с реальностью. Заявление от Ника звучит конечно сильно. Хватило того, как она рассказала про Мэлсовские приставания. А потом тот едва приехал окочурился. Парадокс-парадокс. — Мы заходим в подъезд, как обычно, — время от времени, она тяжело вздыхала. — Около окна на втором кто-то стоял. Дыму сигаретного было кучу, долго стоял похоже, — Ник поднялся. — Мы поднимаемся, он за нами, — Давыдова жмурится, опускаясь локтями в колени, зарывается пальцами в волосы. — Он в меня целился, просто Женя… Он повернулся неудачно, — Она снова всхлипнула. — Я попыталась за ним дернуться, а он мне зарядил, — Хрусталев развернулся на пятках, поднимая на себя голову Саши. Вот почему губа разбита была, а нос чуть покрасневший от слез был и вправду припухший, — А там… — Так, ладно. — Прервал ее он, — Сейчас пока ты поживешь у меня — окей? — Саша кивнула, она бы все равно не захотела возвращаться туда, где это все случилось. — Мне надо до брата твоего достучаться. — Он не отвечает? — взволновалась она. — Да, — опустился он перед ней, — Саш, послушай, я все, что смогу сделаю, честно тебе говорю, — хватался за ее ладони Ник, — Ты только не влезай пока, хорошо? — Она закивала, — Ты пока здесь побудь? Я пока до Штиглица сгоняю. Туда-обратно, честно. Саша закивала. Ее клонило в сон, против которого она даже и не пыталась сопротивляться. Входная дверь хлопнет и закроется на несколько оборотов ключа, оставляя Давыдову совершенно одну в квартире, в которой ей хотелось на стенку лезть из-за собственного состояния. Потому что это она во всем виновата. Она и никто другой. Разбирая по секундно то, что случилось, у Саши не оставалось сил. Это рвало душу. Издевалось. Все кончено. Конец. Сказок больше не будет. Эти два месяца, пожалуй еще долго будут издеваться над ней. Но вернуть назад она ничего не сможет. Лучше бы он ее бросил, бросил, но остался живым. Лучше знать, что все хорошо, а тебя просто не любят, чем знать, что из-за этой треклятой любви кто-то и умер. Из-за нее самой в первую очередь.***
Хрусталев бесился в очередной раз. Сколько раз он просил Лешку оставаться просто на связи. Но Штиглиц, как нерадивый ребенок, постоянно все делал по своему на перекор. Наган из-за его безответственности часто устраивал с ним скандалы. И Хрусталев считал, что эти скандалы были вполне себе и по делу, пусть и Давыдов долго возмущался после них. И сейчас, когда нервы и так накалялись до предела, Лешка снова выеживался, так по-детски показывая характер. Сколько раз он так ездил его откачивать? Никита и сосчитать не сможет. Сигареты, как назло кончились. Он ударил по рулю, стоя на светофоре. Еще и Давыдова не в адеквате. Но ее то понять можно! Не каждый же день у нее людей на глазах убивают. Черт, говорил же Давыдову, что надо вместе ехать. Глядишь бы и поймали бы сразу, кто это все устроил. Он гнал уже за сто сорок, когда Гриф в очередной раз отзвонился и сказал, что Лешка возможно дома. — А я куда по-твоему еду, идиот ты чертов? — Срывался Хрусталев на Грифа. — Найду отзвонюсь, — он бросил трубку. Он психовал, раздражался. Все снова по кругу. Почему Лешке все прощалось? Потому что с Афгана приехал уже таким с уехавшей кукушкой? Возможно и поэтому. Сам ведь Хрусталев не служил, папка отмазал. Да и слава богу, что отмазал. Это же он только осознанно троих убил, сколько он еще раздавал по пацанам, сколько их было, пока он употреблял. А сколько еще таких приехало, кроме него самого? Не он первый, не он последний. Сейчас в родной стране беспредел твориться, смысла нет говорить нету, что происходило там. И сколько убийств еще с таким «чисто афганским почерком» произойдет. Но в этом плане Лешка был брезгливым. Ему, как вручили винтовку тогда, так он и не расставался. Он не служил, а потому убийство для него оставалось чем-то противо-нравственным. А для них работа. Все равно, что на станке деталь выдавить. Хлопнув дверью, Хрусталев пошел прямой наводкой в парадную, перемозоливая все события сегодняшнего дня. Сашу ему было жалко. Жалко с самого начала, а потом уже и посредственные события, которые накладывались на ее образ. Потому что в отличии от Лешки она не сломалась и оставляла какое-то железное представление о жизни. Но сейчас? Сейчас она сломается стопроцентно, чувствует это по одному только лишь виду. Но обязанность такая у него видимо. Он принимал ее довольно доходчиво и с легкостью, которая была у него, когда ему приходилось ходить в детстве в музыкалку. Потому что родители творческая интеллигенция и он обязан. Вот и в этой ситуации судя по всему обязан. Давя на звонок, Хрусталев рассчитывал как можно скорее увидеть Лешку и поехать домой. Черт его знает, может сеструха его уже руки успела на себя наложить. — Ник, я же просил меня сегодня не трогать! А ты снова меня из всех щелей достал! — возмущался Лешка. — Может пустишь? — Нет, я сам выйду, — тот прикрыл за собой дверь. — У меня дела важные, я ж сказал! Что снова? Кто-нибудь перепутал право с лево, когда стрелял? Или Гриф снова чью-то жену трахнул? — Да заткнешься ты или нет уже? — прижимая его к стенке, начал Хрусталев, — У тебя на сеструху покушение устроили, журналюгу ее кокнули, у нее там полный дом ментов и на нас предъявы вешаются? — Лешка охнул. — А ты тут что, проституток снова вызвал? Развлекаешься? — Никаких я проституток не вызывал! Ясно тебе? — толкнул он Ника. — Живая и ладно, я уж думал серьезное что-то. — Ты пошутил? — А че шутить-то? Пусть привыкает, какая тяжелая жизнь, — выплюнул он, удаляясь обратно в квартиру. — Она у тебя, да? — Да, — пререкаться с ним не хотелось, особенно после того, когда дверь уже закрылась. Хрусталев так и остался опешивший стоять в парадной. Нормально. А как он рукоплескал, когда Сашку нашел, какими кружевами себя обвешивал. Черт, все, как обычно, Никита даже привык, что Лешка так или иначе отрекается чуть позже, когда все уже случилось. Да, Сашка лично Нику абсолютно никто, но за нее стало обидно до самых чертиков. Что с ней только не делали, и в квартиру вламывались разнося все, и изнасилования вскрывались, и стрельба очередная. И ведь по сути, писала она сейчас по тому, что они и нарывали на своих собственных конкурентов и Саша в этой ситуации, как и Лешка, когда-то в своей профессии исполнитель. А Лешке плевать. Плевать. Хрусталев поджал губы и медленно спуская по лестнице, все-таки думая, брать на себя такую ответственность или нет. Ему было обидно, как за себя. И за себя тоже обидно было. Из скольких передозов он вытаскивал Штиглица — не перечесть и вот такая вот странная благодарность. Безучастная благодарность. Он сел в машину, уже спокойно отзвонился Грифу, что он нашел Штиглица и на него они рассчитывать вряд-ли смогут. А затем рванул домой, потому что состояние даже у него было странным и препротивным. Оправдывать Давыдова у него не было сил. Все вставало поперек горла. Заехав за сигаретами, Хрусталев пошел домой. Лешка, когда в был похожей ситуации, как и Саша чуть руки на себя не наложил, а она ничего, даже очень и держится. Хотя, черт его знает, что она могла натворить за его отсутствие. Оставалось надеяться, что ничего. Ему было противно от этой мысли. Как и Саше, наверное. Дверь скрипнула, Ник удивленно глядел в глубь квартиры. Крикнув, живая ли она, Саша не ответила. В целом было ясно, что да. Снотворное на нее так и не подействовало, она так и сидела на диване, ровно в той позе, как он ее и оставил. Как кукла. — Не берет тебя снотворное, я смотрю, — обходя комнату, говорил Ник, а затем зачем-то полез в шкаф. — Ты мне давал снотворное? — удивилась Саша. — Ага, — он присел рядом, открывая бутылку какого-то дорогущего виски. — Будешь? Она ничего не ответила, лишь протянула ладонь, забирая бутылку следом за ним. Алкоголь обжигал гортань, делая конечности ватными. На вкус явно лучше столичной, которую она пила в последний раз. Хотелось, чтобы все это оказалось не правдой. Очень хотелось. Как ей работать-то теперь? Нет, уволится к чертям собачьим. Завтра же и уволится. А пока так и будет молча написаться, даже не закусывая. А кто против? Никто. Никита только за. — Как Лешка? — спросила Саша, чтобы хоть как-то разбавить обстановку. — Да скотина твой Лешка, — делая очередной глоток, Ник повернулся к ней. — Плевать ему на всех. На тебя, на меня, на себя, наверное тоже…