Новый герой

      Алексей Вишня — Шприц.       Алексей Вишня — Танцы На Битом Стекле.       Солнце отчего-то расходилось не на шутку. Особенно под стеклом чувствовался его жар. Саша курила сигарету, то и дело высовывая руку из окна. Разговор Лешки и этого странного его друга Ростика, не особо добавлял интереса Саше. Он не внушал ей доверия, как и Калистратов, который довел ее до белого каления в прошлый раз. Поэтому Саша молчала. Молчала и не нарывалась на конфликт. Так было куда правильнее. Поэтому она даже не пыталась вникнуть о чем они говорили. Одно она могла сказать точно. Хрусталев был прав, когда уверял, что ей быстро это надоест. Молчать придется еще очень долго, чтобы Стоять около дома Ленинградской торговли ей уже скоро надоест. Какого черта Лешка вообще поехал сюда? Саша вообще не понимает и не поймет массу вещей. Но бесить ее будет как минимум тупость его окружения. Главное перетерпеть. Завтра они едут в Выборг. Это однозначно радовало Сашу. Хотя бы потому, что был шанс сменить обстановку за последний месяц.       — А я тебе говорю, дело — лафа! — причитал Ростик.       — Вот и базарь с Калистратовым, охранка-то на нем, — говорил Лешка, нервно постукивая по рулю.       Саша поджала в очередной раз губы, отшвыривая фильтр от сигареты. Ну что тут скажешь? Полный аут из того, о чем Саше даже думать не хочется. Снова кого-то убивать? Да как так можно! В ее голове это не укладывалось. А потому давило ее в эту эмоциональную яму. Она так больше не может. Либо она становится такой же, либо наложит на себя руки такими темпами. Чуть подкрутит радио и выглянет в окно вместе с руками. Ветер приятно обдувал волосы. Люди уже расходились во всю. Все куда-то бежали и торопились. Эти действия были понятны только им самим. Но не всегда их можно было объяснить. Как например она соглашается играть с Хрусталевым на скрипке. Зачем? Сама не знает. Но как выяснится, это и вправду отвлекает. Так что, она вполне ожидала, что доиграется до синяков, потому что до мозолей она уже доигралась. Вообще, скрипка и вправду отвлекала. Скорее приводила в чувства. Возвращала в то время, когда ей скорее заземлять себя, чем возвышать себя. И будет прав, кто заявил, что без искусства жить нельзя.       — Хорош мечтать! — ущипнет Лешка за бок. — Выходи давай.       Саша чуть вздрогнет, выдернутая из своих фантазий. И почему же так странно ощущать свою живость? Почему вдруг удивительно ощущать то, что ты живой? Саша так и будет молчать. А о чем говорить, когда голова пустая от всякой мысли и то, только по той причине, что мозг слишком устал от событий. Но сражаться за себя все же хотелось. Хотелось и отомстить. Она царапнула ладонь и огляделась. Дом Ленинградской торговли. Что ленинградского в нем теперь? Пожалуй, только название. Саша вздохнет, медленно плетясь за Лешкой.       — А я говорю: надо соглашаться!       — Вот и тряси своим мнением без меня. — фыркнет Давыдов. — Кто кроме тебя согласился? Ты остальных-то спроси. Вон, Саша, ты согласна?       — Людей убивать много мозгов не надо, — пробормочет Саша, разглядывая прозрачную блузочку на вешалке, — Договорится бы хоть разок попробовали?       — Вот! Верно! — почти хлопая в ладоши, залепетал Лешка, — Ростик, скажи честно, ты хоть раз задумался над тяжестью рождения? Эх, Ростик, да не задумывался ты ни над чем! — Лешка выхватил блузку, вертя перед собой. — Бери, Санек, бери. — отмахнулся он.       — Так, а как с ними еще говорить?       — Словами, Ростик! — воскликнул он. — Прав был Хрусталев, когда вас безнравственными называл.       — Леш, ты ведь так же делаешь, — вздохнет Саша разглядывая очередную шмотку.       — Саша, я не решаю чужие судьбы. Я исполнитель! Как солдат действую по приказу командира. Но пойми, вся вина не на плечах солдата, а на плечах командира. Ровно до того момента, как ты сам не начнешь отдавать приказы. И прежде чем становится командиром, ты должен соображать и понимать всю свою ответственность. А у этих идиотов не хватает мозгов понять, что они за чужих людей теперь башкой отвечают! Балбесы херовы. — выхватывая странной выкройки платье из рук Саши. — Ну что ты думаешь? Бери!       — Так оно же мне короткое! — выхватив платье и прислонив к себе, восклицала Саша.       — А что ты страшная что-ли? — еще раз дернул платье на себя. — Нормальные у тебя ноги, берем.       Саша снова вздохнула. Нет, Лешка, конечно, прав, власть — значит ответственность, причем очень даже не маленькая. Да только нести эту ответственность никто не хочет. Все хоят себе тачку по-круче, да денег по-больше. И чтоб не делать обязательно. Жаль, конечно, что такого не бывает. А может так даже лучше, что просто так ничего не бывает, что всего добиваться надо. Отсеивается куда больше, а потому здесь все-таки более осознанные люди. Хотя, по Ростику не скажешь. Дурак-дураком. Саша смутно понимала зачем ее притащили в магазин, хоть и мысль о том, что Лешка это специально, ее не отпускала. Знает, что просто так не уговорит. Нет, ну, шмотки и вправду были хорошие. Последние у нее такие были пиджак и джинсы, да платье, из которых живы только джинсы, потому что Саша в них была сейчас. А на квартиру она не пойдет чисто из принципа. Так хорошо ее выучили выходит? Дареному коню в зубы не смотрят. Поэтому Саша с усердием рассматривала то маечки, то блузочки, словно ей было куда их носить. И платья короткие. Отродясь таких не носила, а сейчас? Да черт с ним, если уж отрезать прошлую жизнь, то по полной программе.       — Короче, мерить некогда, так берем, — схватив какой-то несуразный пиджак с мини юбкой.       — А если не подойдет? — выгнула бровь Саша.       — Ну, значит не подойдет, — отмахнулся он, доставая кошелек.       — Я и сама заплачу. — одернула его Саша.       — Я тебя не спрашивал. — важничал Лешка, — Сколько? — Он пересчитывал купюры, только из-за такого наличия шмоток, не хватало еще, — Ростик, сюда иди!       — Давай я доплачу хотя бы?       — Обойдешься, — фыркнул он. — Ростик, добавил бегом, а то зашибу, как выйдем. — Тот подбежал. — Добавил быстро. — но тот наморщился. — Запомни, по девчонкам коллектив мужской судят. Если у нас девчонки полудохлые, тебя еще большим идиотом назовут, чем ты щас являешься. — Ростик кинул пару купюр. — Так бы сразу.       Все это возвращало Сашу в май, когда по сравнению с тем, что сейчас, явно было все хорошо. Даже в покушения она чувствовала себя лучше и нужнее. Но ценим мы лишь потеряв, такая уж судьба. Обвешавшись пакетами она еле как дошла до машины, сбросила все на заднее сидение, а потом привычно, словно никуда и не отходила. Высунула руку закурила. Только все будет, как проклятое дежавю. Даже тетрис в бардачке валяется. И как отбросить эти мысли? Видимо это будет невозможно. Лешка так и спорил о чем-то с Ростиком, хотя скорее это звучало, как монолог. Мысли у Давыдова были набегающие, как бы с порыва, то и дело обрывались. Саша старалась не вникать. Ей себя-то было сложно понять, какой там Лешка. Откинет сигарету, так и не докурив, а затем машина тронется в неизвестном ей направлении.       Ей даже не особо и хочется знать куда они едут. Хоть с обрыва вниз, хоть в лес могилу копать. Ей было все равно. Все равно даже не на окружающих, а только на себя. Отвратность себя. Как смотреть на себя по-другому? Как смотреть на то, что было когда-то кем-то любимо, а теперь это лишь мираж, исчезнувшее мгновение, оставшееся только воспоминанием. Рыдать снова? Нет. Она просто найдет. Найдет, того кто подкинул анонимку. Ей начнет казаться, что это лишь глупая навязчивая мысль. Но как ей жить по-другому? Никто не ответит. Саша разругается с Ольховским даже во сне. Тот почему-то слезно умолял угомониться наконец, а Саша была непоколебима. С того момента он ей и не снился больше. Обиделся видимо. Саша не будет над этим думать. В любом случае — сейчас это вроде мнимой попытки удержаться за жизнь. Ведь все силы и амбиции пропали еще на этапе изнасилования, а сейчас. Сейчас Саша труп. Живой труп, конечно. Даже ущипнет себя для достоверности. Красное пятно останется на запястье.       — Слушай! То, что вы тогда на пару с Калистратом устроили непонятную херню, из-за которой пол года в Крестах проторчали, уже нашей вины нет. — скажет Лешка. — Сколько раз говорили вам — думайте головой, а вы что?       — Давай, еще и ПТУ приплети, — усмехался под ворчание Ростик.       — Да, приплету! У Хрусталева хоть мозгов хватило диплом купить…       — Он диплом купил? — удивилась Саша.       — Ага, — протянет Алексей, — Мы бухали как-то, ну закусились, бывает, обидно ему что-ли стало? Его же выгнали из института из-за терок с милицией. Ну, в общем, разругались тогда, я ему говорю: «Без диплома не приходи!». В шутку ведь сказал! А он взял и пришел с дипломом института культуры. Нахрен он ему только сдался?       Сашу этот факт рассмешил. И это будет единственным за сегодня, что ее повеселит. Почему все так? Потому что она заслужила все это. А наказание надо принимать с гордостью и выносить их достойно, только Саша сдается. Сдувается, как воздушный шарик. Отвернется вновь от них, обдумывая все еще раз. Она подалась в бандитки. Завтра едет в первый раз на такое «дело». Зато, ее больше никто обидеть не посмеет. Ее же боятся все, как огня теперь. Она и сама себя боится, стоило сказать. Но она ведь так хотела быть сильной. Быть той, кого все наконец все уважают. Нет, конечно, показать Саша еще должна смочь, по крайней мере завтра. Показать всем, что она может. А про себя усмехнется, что снова на те же самые грабли, снова кому-то что-то доказывать.       Лешка с огромными синяками под глазами вряд-ли выглядел лучше ее. Стоили друг друга, так сказать. «Рисовал, наверное.» — думала про себя Саша. Только не учла той вещи, что руки у него были вполне чистые и навряд-ли он рисовал. Почему-то отмахнется. Ростика высадят на Сенной, а потом они поедут к Давыдову домой. Лешке даже начинало нравится, что Саша не задает лишних вопросов. Только чему радоваться, если молчала она только из-за собственного мозгоедства, которое временами хуже наркомании. Из радио пела очередная песенка, которая даже не увяжется за ухо. Слишком пусто. Слишком пусто, что аж становилось больно. Август. Скоро будет август, который лишь одним своим названием будет напоминать о Москве. Чертова Москва. Да будь проклята эта Москва. Лучше бы мать ее вообще не забирала назад. Жила бы себе с отцом. Подумаешь, что судьба бы сложилась по-хуже Лешкиной. Подумаешь! Она заслужила всех этих страданий, а почему сама не понимала. Знала только лишь, что достойна. А жизнь почему-то в ответ после такого ей только хороших шлет. Только видимо, чтоб еще сильнее по-издеваться. Может проклятье на ней какое? Ну да, проклятье. Скорее игра — кто быстрее доведет ее до ручки.       В квартире она выгнется дугой на диване, выкуривая сигарету, пока Лешка в очередной раз будет нервно носится по квартире. Саше даже думать не о чем. А что? В целом, так даже лучше, что не о чем. Мозги отдохнут. Или все-таки Лешка ей вместо сигареты снова самокрутку подсунул? Давыдова с замыленными глазами оглядела руку с косяком. Обманул выходит. Ну и черт с ним. Знала бы, что это ей так понравится, раньше бы начала. Она глубоко затянется, выпуская кучерявый дым, который вряд-ли получается от обычного табака. А затем заметит Лешку с холстом в руках. Он замедлится, долго разглядывая картину. А Саша даже внимания не обратит, как курила, так и будет курить. Куда ей торопиться сейчас, все равно ведь никому не нужна и никто ее совершенно не ждет.       — Ты знала Златоверхова? — отберет косяк он, а затем подаст холст.       На холсте была она сама. Она сама, только правда моложе лет так на пятнадцать. Ей восемь. Пухлых щек не было уже тогда, а из детского были лишь большущие глаза, но и они были скорее проявлением ее худобы. И воротничок от синего бархатного платья, которое она так любила в то время. Что поменялось с того времени? Пожалуй, все. Скрипка, правда, вернулась, но это было странное проявление в ее судьбе, над которым думать-то и не слишком хотелось.       — Знала, — выдохнула Саша, отставляя портрет. — Меня к нему отец маленькую частенько водил. Они же вроде учились что-ли вместе?       — С одного приюта вроде как. — он еще раз глянул на холст и поставил его около дивана. — Помер недавно. Я холсты решил забрать. Если бы не он, я бы наверное вообще бы не решился поступать.       — Тебя отец с ним знакомил что-ли?       — Наоборот, — хохотнет Лешка. — Я занимался у Златоверхого. А он познакомить хотел, видимо знал, что родня. Хотя, увидел я отца в первый раз когда в Кресты попал, в девятнадцать.       — Миленько.       — Очень, — он кинет косяк в пепельницу, а затем потянется к книге на столе.       Книга была в добротном дермантиновом переплете, довольно больших размеров. Золотистая надпись добавляла книге какой-то мистической дороговизны.       — Достоевского читаешь? — удивится Саша.       — Достоевский с подвохом у нас. — хитро улыбнется Лешка. — Попробуешь?       — Попробую что?       Он подал ей книгу. Братья Карамазовы. Удивительно. Тяжелая правда. Она открыла книгу на первой странице. Желтые страницы, чем-то залитые, но в книге, словно была дыра. Саша пролистнула пару страниц и наконец обнаружила эту дырку. А теперь все стало предельно ясно. Небольшая железная коробочка, три ампулы. Дрожь прошлась по рукам, а внутри скрутился комок. Что это значит? Саша положила книгу-шкатулку на колени, чтобы открыть железную коробку. И только лишь ожидания подтвердились. Шприц. Небольшой, миллилитров на пять, похоже, что инсулиновый, но Сашу это не удивляло. Дома у них тоже шприцы были. Разве что побольше. А на этих иголка хорошая. Но не шприцы ее интересовали, а ампулы. Морфиновые ампулы. Сашу током пробило. Она испуганно глянула на Лешку и захлопнула книгу.       — Между нами все это, ясно? — поднимется он. — По понятиям, колоться — это за падло, — открывая книгу, говорил он. — Но это наш секрет! Понимаешь? Наш секрет! — восхищенно забегал он. — Будешь?       Саше стало страшно. А что это вообще? Она и ума не могла приложить, что это и как. Страшно, но страх этот был вызван скорее незнанием. А она девочка любознательная. Засунула бы свою любознательность, конечно, куда подальше в этот момент.       — Буду. — прошептала она, еще не отходя от кумара от травы.       А потом они пойдут кипитить шприцы. По старинке, в алюминиевой кастрюле кипитить шприцы с иголкой. Братья Карамазовы так и будут валяться на столе, но заведенный предвкушением кайфа, Лешка и ее на кухню притащит. Страшно. Сашу долбило от страха, кидало в разные стороны, но ответ на это все равно был да. Потому что ей нечего терять, а попробовать в жизни хочется все. Все, до последней капли. Ампулы будут предательски стоять перед Сашей, пока она будет мерить платья. Одно все-таки и вправду окажется коротким, но так будет лишь по мнению Саши. Да, до коленок далеко, но задницу все-таки не видно. Скорее всю ее худобу видно, от которой она комплексовала всю жизнь. А платье облепило, пусть и сверху был пиджачный покрой. Перемеривая это, Саша хотела чуть отвлечься от предвкушающей мысли. Но когда Лешка окликнет, она так и побежит в майке и в коротенькой юбке, которая вряд-ли была длиннее платья.       Она сядет на диван. Подтянет колени к себе, выставив руку, опираясь локтем на колено, когда вены выделялись на ее худых и бледных руках.       — Может нет? — она проведет ладонью по внутренней стороне руки.       — Да не ссы ты, а, — закусив губу, говорил Лешка, — У меня мать медсестра, ты думаешь я колоть не умею? С твоими венами, грех не попасть.       Это и вправду будет страшно. Страшно и замылено. Она будет ощущать каким-то боковым зрением, что Лешка сидит рядом и давно укололся. А сама она будет в каком-то страшно противном тумане. Ее будет подташнивать, она поднимется, дойдет до окна, будет долго вглядываться в машины на дороге, а потом спустится, облокачиваясь на батарею затылком, так же подтягивая колени. Лешку гораздо быстрее раскумарило. Куда быстрее. Саша начинала ему завидовать. Но через несколько минут она вряд-ли вспомнит об этом. Тени будут казаться везде. Будет и казаться то, что кто-то будет хотеть утащить ее куда-то, но не ясно куда. Паника. Сраная паника. Ее чуть потрясывая доведет до странной теплоты, которая вскоре превратится в настоящий жар. Этот жар соблазнит. После постоянного холода, захочется навсегда остаться в нем. Интересно, о чем думают люди, когда умирают? Ведь смерть всегда казалась Саше блаженством, избавлением от всего мирского. А может это сейчас и есть смерть? Может она и вправду сейчас умирает? Тогда смерть и вправду божественна?       А потом станет хорошо. Точнее. Хорошо, не так, как тогда, телом, а мыслью своей одной. Одним только образом сделает ей приятно. Женя. Женя будет, словно настоящий, словно он и не умирал, словно он живой. Ей и вправду покажется, что он не умирал. Потянется рукой. А может и вправду настоящий? А может это и вправду он сидит перед ней, а Саша так жадно тянет к нему руки, только дотронуться все равно не может. Словно воздух расходится. Но ей будет так хорошо. Ольховский живой, живой, значит все хорошо! Хорошо! И у Жени все хорошо! Он молчит, но Саше хватит одного только вида его. Кудри такие же золотистые, а улыбнется он ей, как живой. Почему она не может до него дотронуться? Вскоре, она отбросит эту попытку. Почему он молчит? Почему он ничего ей не говорит? Сашу это доведет до исступления. Она будет кричать, стучать. Долго стучать. Достучится ли до него? Нет, он станет бледнее, встанет, уйдет куда-то. Саша побежит за ним, спотыкаясь, расшибет колени до синяков, держась за косяки, но все равно не догонит. А потом сидя на коленях разрыдается. Разрыдается, что было мочи, почти до истерики, какой не было даже в самом начале, в июне. Он ее бросил, она поняла, он просто напросто ее кинул.       Это будет мираж, галлюцинация, фантазия, иллюзия. И то, что это было неправдой доведет Сашу еще больше. Это обман. А Саша больше всего в жизни ненавидела вранье. Он умер, он умер, а она осталась живой. Почему? Сама не знает. В относительное «себя» Саша придет в ванной, сидя на кафельном полу. Не одна. Живот скрутило в судороге, а к горлу подступило съеденное «ничего» утром. Лешке это состояние было привычным, в отличие от Саши. Он уже отчасти и жалел, что дал ей, потому что это состояние его начинало пугать. Держал волосы, пока Саша блевала над унитазом. Высшее проявление заботы, держать чьи-то волосы, а потом совать воду, потому что глаза у нее еще чуть-чуть и закатятся.       — Твою же мать, — протянет Саша. — Долго так будет?       — Я без понятия. — нервничал Лешка. — Останься сегодня у меня, а?       — Нет, ну что я, — поднималась она.       — Ник нас с тобой зашибет, — вздохнул Лешка.       Саша усмехнулась.       — Ты серьезно? Больше папки боишься.       — Папка меня из такого дерьма, как он, не вытаскивал, а скорее засовывал.       — Стыдно? — натягивая кофту, спрашивала Саша.       Лешка задумается. Стыдно. Однозначно стыдно. Но стыдно за то, что он скорее просьбу свою перед Ником не сдержал. А теперь он даже никак меняться не хочет. С наркотой легче. Легче спать, легче есть, легче существовать. У них было два приоритета — это они самими и деньги. Лешка знал, что деньги, как и Ник обмануть не могут. Он мечтал, как у них будут эти сраные деньги. Но с деньгами появилась масса ответственности и проблем. Основной проблемой для Давыдова стала наркота. Он скрывал, точнее, делал это как бы для откровенного вкуса, оправдывая это тем, что бросит в любой момент. Неизменным была конечно трава, с зависимостью от нее он приехал еще из Афганистана. Стоило сказать, если бы не наркота, пулю в лоб он бы пустил еще там. Но все-таки выдержал. А сейчас? Сейчас постравматический синдром. Справочка из дурки даже есть. Только где лекарства искать нужные, если в стране глобальный дефицит, а нужных лекарств не производят? Конечно, только употреблять.       Он не справился, он сдался. Он обещал быть сильным, матери обещал, Нику обещал. Обещал, что не сорвется в очередной раз. Но только в этот очередной раз еще и Сашку подсадил. Разделить кайф? Видимо. Но для него не будет это чем-то стыдным. Ей же тоже плохо. Почему бы не помочь? Странная помощь, однако. Он сам не в состоянии помочь себе и всяко отвергает помощь. Как например, Александрия. Тоже помочь хотела, а он согнал ее к чертовой матери. Сам виноват. Ник тоже помочь хотел. Конечно, в отличие от Александрии он привык к его выкидонам, но разве это оправдание? Глупости. Самые настоящие глупости. Наркота отпустила его гораздо быстрее, чем Сашу. Даже бросая ставку на то, что это в первый раз, ее все равно подозрительно долго колбасило. Раскумарились они в половине первого, а время уже семь. Долго, однако.       — Стыдно, — Лешка и сам натягивал пиджак на футболку, чтобы довести Сашу до квартиры.       — Он поздно сегодня должен вернуться, — вяло говорила Саша. — С клуб что-ли поехал? Не знаю.       Лешка чуть выдохнул, услышав это. А Саше было плевать. Саша понимала, что никому не сдалась она и возится с ней теперь уж точно не будут. Не верить, не бояться, и не просить. А то, что укололась сегодня? Ну, бывает. Попробовать надо все. К тому же было это не так страшно, как казалось ей по-началу, хоть и выблевала она все органы, наверное. Она хотела чтобы ей сделали больно — ей сделали. Синяки на коленях, на сгибе локтя. В таком виде не стоит куда-то показываться. Но едет завтра в Выборг. Наркотики, как самонаказание. Как мазохизм. Увидеть Женю, который будет до жути фальшивый, даже не такой, как во сне, а просто картинка. И она хочет увидеть эту картинку еще раз. Пускай с такой болью, но хочет. Слишком быстро доедут. Весь этот мираж был до жути желанным, учитывая, что Женя ей не снился почти весь месяц. А он был, как живой. Живой и такой желанный.       А может она все это навязывает себе сейчас?       Ведь, когда он был живой, ее мало волновал он. Ее волновали куда более другие вещи. Все их отношения и без того были слишком быстрые, смазанные. Не ее тип. В ее фантазиях всегда было что-то чересчур долгое, изучающее. А здесь все по щелчку пальца быстро и в миг. Он ведь ей и не нравился совсем. Или нравился? Саша не понимала. В голове была сплошная каша. Как разобраться вообще, что это вообще все было? Она ведь думала, он всегда над ней издеваться будет. Язвить, отсылать статьи переписывать, а оно закрутилось так. Если подумать, то может это она его и увела. Но ведь они и не общались до того момента? Саша понимала одно — вина за его смерть, по-сути на ней. Останься он с Маринкой, работал бы себе дальше редактором, крыл бы ее статьи благим матом и заставлял переписывать. Но был бы живой. Потому что это живой человек, спала с ним она или нет.       — Завтра с собой возьмешь?       — Так мы же одним днем, — начнет Лешка, — вечером разве что.       — Отлично. — скажет Саша, откровенно пошатываясь с пакетами в руках.       Ее даже обрадует то, что она вновь не в родной квартире. Ей бы было стыдно. Стыдно перед бабушкой. Квартира все-таки ее. Соседи бы обозвали проституткой. Лучше бы она проституткой была, а не той, кем она является сейчас. Никто не узнает об этом. Говорить о наркоте не в интересах Лешки, да и не в интересах ее самой. Да, трава, траву покуривать это одно, а героин совершенно другое. Совершенно. Читала она как-то про морфиновых наркоманов, опять же, только лишь из-за того, что мать биохимик, зрелище, конечно, жуткое. Это не Булгаковский «Морфий». Жизнь вообще не книга. Жизнь это что-то жуткое. А тем она и стала противна Саше. Тем, что жизнь — это жизнь. Лучше бы она умерла.       В квартире ее снова накроет. Виски сдавит, а сердце заколотится, пока желудок будет выгонять обычную воду. Наклонившись над раковиной она глядела на себя. Огромные синяки под глазами, обострившиеся скулы, а так же губы с трещинами. На кого она похожа? На черт пойми кого. Больно, но боль эта была чересчур фантомная и скорее от воспоминаний о галлюцинациях. Так нельзя, она знает, но что делать, если по другому, ей хочется наложить руки на себя? Под конец, она снова разрыдается. Разрыдается от того, что стала она к своим двадцати трем с половиной годам, не журналисткой, а бандитской тряпкой. Она даже в отличие от Лешки с гордостью эту роль на себя примерить не может. Потому что сопля она безвольная. Дурочка наивная, которая искала справедливость и пыталась ее доказать каждому кусту. Только кусту плевать, он как рос, так и будет расти. А Саша… Саша умерла. Умерла морально и будет жалеть, что не физически, когда будет смывать кровь с искусанных губ. Ее все равно продолжало мотать из стороны в сторону, а в горле стоял противный ком, который никак не откашливался.       Дверь заскрипит. Саша испуганно выключит воду, а затем схватится за кофту, которую будет натягивать лишь бы скрыть синяк от инъекции. Она же обещала, что Ник не узнает — значит не узнает. Должна же она хотя бы обещания держать. Не здороваясь, она проскочила в зал, пока Хрусталев задерживался на кухне. Притворится спящей, ровно, как и в те моменты, когда приходишь пьяный домой и хочешь отмазаться от родителей. Натянет на себя одеяло и уткнется в ковер. Главное, чтобы не заметил. Но ведь ей ничего не будет? Кто ей вообще указ в этой ситуации, спрашивается. Но ведь Лешка почему-то просил не говорить. Все это настораживало и било и без того по оголенным нервам, заставляя обострять паранойю. Еще и завтра ехать в Выборг. Поймет ли что-то Ник?       Он зайдет в зал, потому что зал проходной, сильный минус, оказывается. Пройдет до окна, пока Саша замерев лежит. А вдруг узнает? Нет, ну как он узнает, не будет же он насильно ее раздевать щас и руки смотреть, верно? Ну, Саша по-крайней мере надеялась. Сожмет губы, зажмурит глаза. А зачем она это делает вообще, он ведь щас и так понял, что она не спит. Да и не засыпают люди за те пять минут, которые Ник был на кухне.       — Ты не спишь, я знаю, — тихо проговорит он, чиркнув зажигалкой. — На счет завтра. Саш?       — Да не сплю я, не сплю. — поднимется она, не высовывая рук из-под одеяла.       — Держись поближе к нашим, хорошо? Не выступай там, пожалуйста! — протянет он, садясь на софу рядом, что Саша аж вздрогнет. — Хрен его знает, как эти черти отреагируют. Это тебе не Грифу яйца отстрелить угрожать, Саша! Ты меня слушаешь?       Она подтянет одеяло, пряча руку.       — Да, Никуш, — нервно протараторит она.       Он нахмурится.       — Как ты меня назвала?       Саша перепугается еще больше.       — Никуш? — делая ударение на последний слог, повторила Саша.       Ник поднимется, уходя к себе в комнату.       — Прикольно.       Большей реакции Саша и не ожидала. Хрусталев уйдет к себе в спальню, а Саша наконец отвернется к ковру, наконец стараясь заснуть, не отдаваясь дрожи. Еще одна побочка? Возможно. Но утомившийся организм, наконец дал Саше быстро заснуть, даже не томя ее глупыми мыслями. Теплый и приятный сон, которого она так хотела последние пару месяцев. От героина ли это? Возможно. Но даже из сна ей будет выйти тяжело, да и не захочется. Он будет настолько беспробудным и темным, что из сна выйти будет крайне тяжело. Сон вязкий, мерзкий. Удивительно будет то, что приснится, наконец, не Женя, ведь за эти полтора месяца снился либо он, либо ничего. Противное, дождливое лето семьдесят седьмого. Мать тогда не приезжала к ней около года. Почему? Саша тогда не знала. Никто ей не говорил, а сама она и не спрашивала об этом. Тогда она об этом не думала. Да и зачем особенно задумываться об этом в восемь лет? Но знала она точно только одно — из всех, самой искренней любовью, любила ее бабушка. Ведь Саше ей — седьмая вода, но стала то ведь куда ближе, чем тот же отец.       В какой-то степени, отец был прав в том, что за гордость им было иметь такую внучку, после такого племянника. Но это отчасти и разбило Сашу. Ее любили все, пока она была удобной, пока она ходила в музыкалку и шла на золотую медаль. А как только выбилась из этого гнета стала неудобной, нелюбимой. Но сон был все-таки не об этом, хоть и все-таки о бабушке, но не в главной роли. Ей снилось, как они на крышу лазили в детстве. Ведь в Ленинграде всегда тепло и приятно. И на крыши лазить там тоже вполне приятно.       Аромат блинов развивается почти по всей квартире. Пахнет восхитительно. Довольная Саша лопает блины, окуная в чашку с медом. Мама вновь сослала в Ленинград. Саша только рада. Здесь в Ленинграде у нее есть друзья, а в Москве нет. В Ленинграде у нее есть своя комната, а в Москве все еще ютятся в коммуналке. Хотя, она подслушала, что скоро мама переезжать будет. Уж не знает она, правда это или нет. Саша бы вообще в Ленинграде бы лучше жила. Ей здесь хорошо. Чувствует свою нужность именно здесь и дедушка с бабушкой рады ей. Водят по выходным в кафетерий, а еще здесь куча книжек. Саша глядит всегда с неподдельным интересом, мечтая все это прочитать. И читает. Вот уже и «Айвенго» почти дочитала. И вся жизнь кажется такой же веселой и безмятежной.       Особенно, после чая с бабушкиными блинами. Даже дождь, льющий уже почти неделю не печалит. Почему-то этот странный дядя Валя, стал заходить к матери до жути часто. Но Сашку это волнует мало. Школа закончилась, с музыкой правда до сих пор мучают, бабушка ведь педагога наняла снова. Доедает блин, пока в дверь уже трезвонят. Бабушка встает из-за стола, оставляя Сашу одну. Но той не сидится, идет вслед за бабушкой, со свернутым блинчиком и выглядывай из-за угла. Соседские мальчишки звали гулять в парадную на выступ, где раньше была поленница. Теперь это место было почти навсегда занято детьми. Как например классики, нарисованные мелом, вообще никогда не стирались. Слишком уж часто их рисовали они на пару с Катькой из соседнего подъезда. Потому что в Ленинграде дожди, как отдельная достопримечательность. И шли они до жути долго. Поэтому дети и облюбовали их парадную, которая была самой большой в доме. Да и Сережка с Сашей здесь жили.       Но все это детство. Когда взрослая Саша и вправду проснется от запаха блинов, ее мало будет волновать те проблемы из детства. Скорее напугает то, что все это и вправду было, что они и вправду тогда с Сережкой на крышу лазили и смотрели на дождливый Ленинград. Сейчас все слишком циклично. Блины, дождь. Только ведь она прекрасно понимает, что сейчас в квартире с Хрусталевым, который вдруг разкулинарился на блины. Ее чуть подморозило, мурашки пробежали по телу, а Саша поежилась, натягивая одеяло. Ломало, но скорее это было от неудобной позы. Она привстала, отбросила одеяло и наконец пошла на кухню, затормаживая у зеркала. Щеки совсем впали, а коленки и без того торчали. Не особо на нее действовала комфортная жизнь, хотя бы с месяц. Синяки под глазами все равно выдавали ее. Одернет юбку, которая совсем до неприличного задралась и зайдет на кухню, держась за косяк. Ник и вправду блины жарил. На кой черт, известно только ему самому. Точнее, ему тоже не известно. «Просто захотелось» — оправдает он себя.       — Когда поедем? — спросит Саша, закуривая сигарету.       Ник остановится.       — Ты хоть бы поела, а потом курила, — дернет он сигарету у Саши и пододвинет тарелку. А когда пододвинет, сунет сигарету себе меж зубов, продолжая смотреть на блин. — Ближе к двенадцати.       Саша лишь взглянет недовольно, держась за свое же предплечье. Спорить с ним, конечно, бесполезно, но она снова потянется к пачке сигарет, а он, в свою очередь, и ее отберет у Саши, как у маленького ребенка.       — Курить будешь, когда поешь, а то вон, — потреплет за щеку, — Что у тебя синяки такие под глазами, а?       — Ну откуда я знаю, — еще сильнее нахмурится Саша, — Ем я, ем, все, не мучай меня.       Нет, готовил Ник хорошо, Саша даже удивлялась этому. И когда закурит, наконец, с трудом будет соображать всю ту ересь, которую вытворила вчера. Но не осудит себя за этот поступок. Скорее точно скажет, что хочет еще. Потому что где-то далеко в мыслях, был какой-то выдуманный факт, что с Женей встретится она может только так. При этом здравый смысл кричал ей о том, что Женя умер и Саша занимается откровенной ерундой. Но все-таки хотелось. И хотелось не наркоты, а Ольховского увидеть. Хоть раз еще взглянуть, ведь возможности у нее другой просто нет. У нее даже фотографий нет. У нее нет ничего. Только сраная наркота, которая может вернуть ее в те моменты. Вот такой вот странный вывод сделала Саша, собираясь выходить. Ей просто противно от самой себя. Из-за нее убили человека, а она живет. Живет и даже относительно радуется. Хотя, он ведь сам во сне говорил, чтобы она как человек наконец жила, чтобы голову себе этим не забивала. Но Саша забивала. Еще как забивала.       Почти шесть машин. Дорогих машин. Две девятки, конечно, все-таки было, но они скорее как бы замыкали этот кортеж. Саша старалась вести себя скромнее, не вестись на чужие подстрекательства. Она и не старалась запоминать кого-то, просто понимала, что большую часть людей она видела. Хрусталев выглядел уже не таким спокойным, коим он был на кухне, разговария с этими мужиками. Саша чувствовала себя совсем сжавшейся, кукольной. Возможно, на фоне всего этого, она и впрямь была куклой, но все-таки комфортно она себя не ощущала точно. Если Ник всегда так ведет себя, тогда Саша все-таки понимала, почему Лешка не хочет говорить о наркоте ему. Стоял с какими-то бумагами, то и дело их перебирая. Ждали только Лешку. После вчерашнего, Саше он был нужен позарез как. Достать новую дозу ей представлялось возможным только через него. Не у Ника же просить? Не он ее сажал на все это, все-таки.       Когда Лешка приедет, почему-то на такси, и все начнут расходится по машинам, Саша одернула его на себя.       — Лех, — тот остановился, — У тебя еще есть?       — Что есть?       — То, есть?       Он сглотнул.       — Че прям здесь?       — Я не прошу здесь, я спрашиваю есть нет?       — Есть, — дернулся он, — Иди в машину, потом.       Потом. А когда будет это потом? Сам наверняка утром укололся перед выходом и сидит сейчас довольный вполне. А Саше что в итоге мучатся? Не ее это роль, через смирение полное покаяние получать. Но истинная ее роль все-таки и имела часть этого присмыкания. Разве согласится на этот разврат не смирение? Может быть и смирение. Но Саша не будет соображать на эту тему. Она вообще вырубится в машине почти до самого приезда на судостроительный завод. Усталость одолеет отчего-то до такой степени, что не уснуть будет трудно. Когда они наконец уедут из Петербурга, а лес будет мелькать за окном, она уловит обрывки разговора, но все равно не проснется, хоть и будет понимать, что обсуждают ее. Сашу это не замотивирует раскрыть глаза, а когда наконец проснется, то с трудом поймет, где находится их машина. За окном старинный кирпичный дом. Так, с секунду посоображав, Саша определится, что они уже в Выборге.       Выборг она любила по ряду причин. Первой из них была той, что Саша частенько в раннем детстве бывала там из-за бабушки. Какая-то родня у них была здесь. Искать ее сейчас бесполезно. Все умерли еще при жизни бабушки. Сейчас с Выборгом оставались куда более светлые воспоминания, даже более, чем с Петербургом. Провтыкав в зеркало, Саша оглянулась на стук в окно. Ну, конечно, кто же ее достать еще может кроме Лешки. Встрепенется, выйдет из машины, осматриваясь по сторонам. Похоже весь этот кортеж решил выйти перекурить. Саша возьмет сигаретку, долго изучая всех, кто стоял сейчас и о чем-то переговаривались Хрусталевым. Каким деловым он, однако, казался Саше в этот момент. Пиджачок песочного цвета, волосы зализал. Так и не скажешь, чем они там занимаются. Интеллигенция, не иначе. Саша, вдруг поймав его взгляд отвернулась, словно засмущавшись. Облокотилась на крышу машины и поставив локоть, докуривала сигарету, разглядывая душный город после дождя.       «Нет, ну деловой.» — думалось Саше, глядя на него краем глаза, как бы стесняясь вновь попасться. Лешка же в этом диалоге принимал похожую роль, что была и у Саши. Наблюдал и слушал, слушал и наблюдал. А потом все разойдутся снова по машинам. На завод похоже поедут. Саша отбросит фильтр и снова сядет в машину, дожидаясь Ника. Она бы могла что-то сказать, но сил говорить отчего-то не было совсем. Она снова отвернется, будет смотреть в окно и пожалуй хотеть, чтобы все это по-скорее закончилось. Она не видит цели в этих бесконечных разборках. Она и сама кажется, в начале года про этот завод писала. А теперь едет на него смотреть. Вот так вот оно и складывалось, что все вдруг становилось материальным. Все ее страхи и бывшие мысли. Материальность.       Судостроительный завод был довольно крупным предприятием в Ленинградской области. А для Выборга был почти единственным местом для заработка, хоть и задерживали зарплату, как и везде в принципе. Кого этим сейчас удивишь? Даже Сашу не удивить, сама пол весны без денег сидела, что с голодухи на Наумова кинулась, а потом и согласилась за деньги писать статьи. Весна… Какая все-таки страшная была эта весна. Эта весна сунула ей Женю, а лето отобрало, так жадно и яростно. На этой мысли она снова вспомнила о дозе, о которой она думала почти с самого утра. Доза, чтобы снова увидеть Женю. Доза, чтобы снова представить и его и себя живой. Живой. А не мертвой, как сейчас. Тяжелый вздох. Огромный завод, что уж мелочится. Заблудится в одинаковых строениях было очень даже просто.       — А дальше там что? — замечая воду в далеке, спрашивала Саша Олега, который их по факту-то и вез.       Хрусталев, еще едва остановилась машина, выскочил вперед. Видимо, нужнее было. Лешку она так и не увидела. Конечно Саша чувствовала себя мягко сказать не в своей тарелке, но выхода у нее особого и не было, хоть под конец привыкла и даже разговорилась. Оглядывая завод и вправду возникало много вопросов. Учитывая, что из всей этой «коалиции» рядом шел именно Олег, говорить было не с кем кроме него. Обычный, даже чересчур. Таких, как этот Олег, половина всей этой группы людей было. Надеты разве что были по разному: кто в спортивные костюмы, кто в кожанки. В любом случае — выделялся только Хрусталев со своим постоянным педантством в виде пиджаков и чрезвычайно чистой речи, по сравнению с этими быками. Специально ли он так?       — Бухта Ховенлахти, а дальше и залив Выборгский, — махнул рукой он.       Никакого желания вести разговор у Саши больше не появлялось, шарахаясь по территории завода, которая, наверное, была с половину этого чертового Выборга. Закурит сигарету, и дальше пойдет следом в глубь. Надо было сказать следующее: погода ухудшалась. Ветер с залива тянулся весьма холодный. А к зданию администрации завода, стоило так же сказать, они приближались с трудом. Вскоре заметилось и здание, и как пояснял этот Олег — «выборгская братва». Отлично, Саша же со всеми перезнакомится так хочет, желанием блещет. Бред. Закурит снова, даже не особо задумываясь, будут ли ее ругать. Да кто ее ругать вообще будет? Никто ей не указ теперь. Вообще никто.       Идеалы рухнули в один момент. Рухнули и все те личности, которые казалось являлись для нее авторитетными. А теперь? Теперь нет ничего. Выжженное поле. Вся страна без авторитетов, Саша заземляла себя тем, что сейчас все живут в похожем хаосе, но разве все являются воровскими дочками, которым отчего-то так намеренно мстит судьба, начиная с самого детства. Жалеть себя довольно отвратное занятие, потому что это добавляет слабости. Саша прекрасно знает об этом. Знает и о том, что если заниматься этим постоянно, то скоро перерастет в постоянное нытье. А за нытье уже нужно вовремя останавливать себя. Останавливать и заставлять подумать, все ли так плохо, как кажется на данный момент. Ну да, она жива. Жива в отличие от Жени. Приоритет ли это на данный момент это? В какой-то степени. «Человеческая жизнь — высшая ценность» — как заявляли краснознаменные плакаты из-под эха коммунистического будущего, которое в миг стало прошлым.       — Я тебе говорю, этот идиот деньги отдавать не собирается, заперся в кассе и не открывает, — Тараторил как-то чересчур нервно парень, который вроде бы был из Выборгских. По крайней мере Саша так запомнила.       — У него денег там! — охала женщина возраста ее матери. — Там же месячная зарплата всего завода! А еще с задержкой за прошлые месяц!       — А требует-то что?       — Ничего! В том-то и дело! Говорит: «пусть эти деньги сгорят вместе со мной, чем бандюганам этим достанутся!». — хваталась за волосы она. — На что нам жить? Всему заводу пол года зарплату не платят! У нас же семьи у всех! А этот хмырь! Всю страну разворовали, такие как он!       — Да тихо же ты! — одергивала ее другая женщина, — А вдруг и вправду сожгет?       — Никто ничего не сожгет! Тихо! — гаркнул кто-то из толпы уже Питерских парней.       Саша продолжала хлопать глазами в удивлении от всей ситуации. Да уж. Писать одно, пишешь ты уже с передачи. А своими глазами такое видеть, совершенно другое. И что тут делать? Она протиснулась через всю толпу к Хрусталеву, который стоял почти ближе всех к двери. Разговор около двери ее напряг куда сильнее. Деньги, как выяснялось в кассе огроменные. Не то, что огроменные, а просто громадные. Деньги с недавного импорта должны были перекрыть все задолженности. Да, крайняя мера, продавать такое оборудование и на металлолом, но тем не менее, нужно выплачивать долги. Нужно было сделать хоть что-то. А руководитель завода, который, собственно, и заперся в кассе, не делал ничего. Это предложение продать металл заграницу, пришло от Питерских бандитов. Выхода другого не было, это было в любом случае выгодно, даже с учетом выплат процентов им. Хрусталев, едва вывернув это, чуть не верещал от счастья. Потому что деньги. А точнее валюта. Инфляция сейчас ползет только лишь вверх, все обесценивается со скоростью света, а тут валюта. Выгодно, не иначе.       — Может замок прострелить? — ляпнет Саша, пробираясь сквозь толпу.       — Какая ты умная у нас, я смотрю! — фыркнет Калистратов, — Дверь железная, ничего не смущает?       — Ты идиот? Она тебе дело говорит: дверь сейфовая, а замок алюминиевый, следовательно мягче. — гаркнул на него какой-то мужик, похоже работавший здесь же.       Калистрат замялся.       — А ну да, — начнет Лешка, — Глушитель натянуть, может не поймет даже? Он там с чем закрылся, что поджечь все грозится?       — Да вроде ни с чем, — начнет та же бухгалтерша. — Так с бумагами.       — Должно прокатить, — заявит Хрусталев Лешке.       — Ага, глушитель только где искать? — закусывая губу, скажет он.       — А что у этих акробатов нет? — кивнет на Выборгских Саша.       — Пацаны! — хлопнет в ладоши он, — Ищете глушитель, иначе вас сейчас передавит пролетариат.       — Что вы делать собирайтесь? — снова охнет бухгалтерша.       — Дверь вскрывать. — поставив руки в пояс, скажет Лешка, — А дальше я думаю обозленный пролетариат сам придавит буржуя, — подытожил он.       Глушитель окажется найти куда проще, чем даже помидоры на рынке. Саша совершенно странно отнесется к этому. Ее это не напугает и не удивит, впервые за долгое время. Прямо, как в те моменты, когда в девять-десять лет, ее учили отцовские друзья в карты играть. Кстати, вполне успешно. Это окажется еще одной вещью, которая далась ей до жути легко. Она не раз выручала ее в Москве. А сейчас похоже выручала обычная житейская эрудиция. Едва нашли глушитель, Сашка схватила его, оглядела с минуту и начала закручивать. Это все произойдет достаточно быстро, у Саши не останется времени как-то думать. Таким темпом она и жила почти до самой смерти Женьки, начиная с изнасилования, которое случилось почти-что год назад. Только бороться за себя сил нет, какие были они у нее год назад.       — Глушитель то зачем? — снова встрянет Калистрат.       Рядом не будет ни Хрусталева, не Давыдова. Черт их знает, куда удрали. Кажется с администрацией говорят.       — Ты идиот? — фыркнет Саша, присев на корточки и вглядываясь в замочную скважину. — Пол завода обозленных и голодных, а ты еще больше внимания привлечь хочешь? Это ты у нас набандюганился, молодчина, людей убивать много мозгов не надо, а они, уж прости, по-обычному зарабатывают.       — Дай сюда, — дернет он пистолет на себя, наконец, закручивая глушитель, как нужно было это с самого начала. — Стреляй, что лыбишься-то?       Саша фыркнет, уже неизвестно в какой раз, но пистолет заберет. Стоило признать, ее среди этой толпы и видно толком видно не было. А потому преимущество было все-таки за ней. Прижимая дуло к замку, Саша думала пожалуй о том, как бы пуля не отскочила. Медленно надавив на затвор, стало понятно, что ни черта у нее не получается. Саша психовала. Металл мягкий, что уж там говорить. Дергает дверь и все равно ничего не открывается. Визжать хотелось от досады. Замок разворотило, а дверь стояла как стояла.       — Ну что ты смотришь? Радуйся, прав оказался! — отойдет от двери она.       — Истеричка. — дернет дверь Калистрат и чуть задержится. — Заходите. — пропускал он всю верхушку. — Каши мало ела?       — Очень смешно, — забегая, говорила она.       Обычная комната, казалось бы свиду. Окно было заколочено и поставлено на странную на вид сигнализацию, которая так и торчала проводами из решетки. Саша прошла во внутрь, когда же дверь закрыли уже чисто для приличия стулом. Бухгалтерша и еще одна женщина рядом с ней, которая по всей видимости, и была кассиршей. Этот директор выглядел чересчур жалким. Его уже обложили, можно было сказать. Да и какое сопротивление он бы мог оказать? Даже Саша бы дергалась сильнее при всей своей болезненной слабости. Парни же были на нервах и предъявах. Надо сказать следующее, если бы они не стали на него выступать, за них бы сделали эта кассирша с бухгалтершей, но они, покамесь, смиренно ждали своей доли. И неизвестно, кто бы добил этого несчастного директора — питерская братва или же обычные советские женщины.       — Ты че сука, наебать нас решил? — расходился Лешка. — Деньги получил, сволочь эдакая и в крысу, по-съебам? А ну в глаза смотри, ты у меня щас в толпу иж своих же рабочих полетишь, не мы, так они!       — А давайте! — заголосила кассирша. — Нечего грех на душу брать, пусть перед народом отвечает!       Саша с интересом продолжала наблюдать эту картину, присаживаясь на железный сейф, на котором она могла спокойно болтать ногами. Этим она, собственно, и занималась.       — Мы же тебя оставить хотели, думали человек знающий, а ты че кидануть всех решил, сукин ты сын?       — А я тебе писал, мочить его суку надо!       На звуках ударов, Саша зажмурится от какого-то собственного непринятого страха, за который осудит себя, но глаз так и не откроет. Поцарапает ладонь, выгибая шею, о чем-то мнимо фантазируя. Скорее бы все это кончилось, ей богу. Она не думала, что реализация ее плана, по внедрению себя в этот мордобой, будет такой противной. Саша знала главное, что не оправдывает своих же надежд. Как хорошо, что мать про это все не знает. Не знает, что дочка так по-глупому сдалась, что боится всего на свете. Надо брать себя в руки. Разует глаза. Ну да, набили ему рожу, продолжая о чем-то выпрашивая. Саша потянулась к сигаретам в пиджаке, стараясь испугать желудок сигаретой. Вполне успешно, она и сама удивится, что это сработает. Но после такого захочется заткнуться, желательно надолго. Потому что зрелище печальное. Печальное даже не тем, что кому-то откровенно набили рожу, это она и в Москве частенько наблюдала. А тем, что все рушится, все, буквально по кусочку. И ее жизнь в том же числе.       По одному взгляду Ника все поймет и вскочит с сейфа. Странный талант проявился в Саше за этот месяц, понимать по Никовскому взгляду, что он планирует сделать. Не сказать, что это нервировало, скорее было куда приятнее. Ей нравилось все понятное и нескрываемое от нее. А он похоже пока и не пытался врать. Купилась выходит. Выборгские мордовороты, зайдут сразу после них. Выйдет ли он после них живым? Не Сашина морока. Ей бы уйти отсюда куда-нибудь подальше. Но места все равно нигде не находится. Хотя, нет, находится. В наркоте, например. На улице погода совсем испортится. Небо почернеет. Деньги, как выяснится, привозится будут отдельно, когда пересчитаются и будут уже на стороне Выборгских. Их доставка в Петербург будет на них. А сейчас судя по всей видимости, все должно кончится. Ну или в ресторан поедут отмечать. Как обычно, впрочем. Не жизнь, а сплошной праздник. Это позже, Саша узнает, что пересчитывать деньги там будут почти двое суток. Интересно, но вроде бы еще один скучный факт, который не удивит Сашу. Ее бы удивило сейчас ничего. Обычное, пустое ничего.       Поедут отмечать. Действительно, снова отмечать. Как их не воротит еще от такого бесконечного количества праздника в жизни? Саша не поймет, хоть и будет думать об этом почти до самого приезда в забегаловку, то ли и вправду в ресторан. Хотя какие рестораны могут быть в провинции? Обыкновенные, скажет себе Саша, когда так и будет молчать. Будет. А что делать? Говорить с кем-то нет сил, а про свои желания Саша молчит. Клонит в сон, но тело до противного знобит. Причиной будет только желание уколоться. Так Саша и просидит почти до семи вечера, не особо вникая в их разговор из вечного обсуждения то каких-то неизвестных ей мужиков. Мужчины сплетничают, странный стереотип, конечно, что это женский удел, но сплетничают они ровно так же.       Саша двинется к Лешке, перехватывая его предплечье.       — Книгу дай.       Он вздохнет, передаст ее из спортивной сумки под столом.       — Как ты сама собираешься? — отходя от стола, говорил Лешка. Не хватало, чтобы еще кто-нибудь узнал.       — Разберусь.       Лешка проводит ее взглядом, а после снова вернется за стол, даже не соображая, что же он все-таки делает. А Саша обхватит корешок, прижмет книгу и выйдет из-за стола. Целый день прошел в ожидании этого. В ожидании новой дозы. Кем она стала? Кем? Наркоманкой? Получалось, что да. Но Саша не думала об этом. Все ее внимание сконцентрировалось на книге в руках. Пройдя зал, она завернула в сторону туалетов. Дернула дверь. Пусто, слава богу. Она задвинет щеколду, почти сразу опускаясь на кафель. Распахнула книгу. Взяла ампулу, встряхнула, а потом поняла, что совершенно не понимает, как будет колоть сама. Она не делала этого. Но страх почему-то обходил ее. Взяла шприц, ткнула, набрала вещества, а потом Саша долго пялилась на шприц. Может не стоит? Стоит. Ей хочется увидеть Женю. Очень хочется. Значит и уколоться сможет. Никуда не денется. Зажмет резинку, перетянув предплечье. Вены хорошие, опять же по словам Лешки. Сидеть на пиджаке, на кафельном полу, не комильфо, но как приходится. Закусит губу.       Попала.       Выдавит, почти все было, почти сразу забываясь и втыкая в одну точку. Отбросит шприц обратно в шкатулку. Оставалось ждать. Ждать. И плевать, что потеряют, плевать ей на всех, она хочет увидеть Женю. Женю! Поднимется, пройдется. Ждать, снова ждать. Саша ненавидит ждать. Сбросит надоевшие туфли, обходя туалет из одного угла в другой. Ничего. Саша начинала психовать. Подойдет к раковине, долго продержит руки под горячею водой, то и дело плеская себе в лицо, пока тело обдавал проклятый тремор. Снова сердце? Бред, вылечила все ведь. Она здоровая, нормальная. И лечить снова ничего не будет. Лучше пусть помрет, чем снова жрать горстями таблетки, от которых Саша все чаще не видит смысла, лишь в очередной раз. Распустит волосы, еще раз плеснет воды в лицо, проводя по линии челюсти пальцами, а потом глянет в зеркало.       — Женя! — Вскрикнет Саша, оборачиваясь. — Женя!       Он будет казаться живым и настоящим. Уже не таким, как на квартире у Лешки. А таким настоящим. Тогда почему он снова молча стоит? Стоит и ничего не говорит. Она бросится к нему, бросится целовать, целовать, как в последний раз. Грохнется на колени, утыкаясь в ладони. Только он не сдвинется. Женя, как стоял, так и будет стоять. И Саша сорвется. Разрыдается снова. Снова. Не скрывая своих слез, разрыдается.       — Женя, ну не молчи, — взглянет снизу вверх Саша, так и держась за его ледяные руки, которые были холоднее даже, чем ее собственные, — Пожалуйста!       Тело обдаст дрожь в который раз.       — Ты меня любишь? Скажи! Ты меня любишь?       Но он будет молчать, а Саша… Саша будет только смотреть на него под светом красного заката. Она ненавидела молчание. Все детство мать не наказывала ее, а постоянно молчала. Лучше бы она ее била, но не молчала. И Женя сейчас молчит. А Саша так и будет сидеть на коленях, смотря прямо в глаза, полных какой-то странной мольбы. Он красивый. Красивый, как живой. Только мертвенно белый. Все тепло, только от лучей алого солнца, что проникало сквозь решетку.       — Не молчи!       Губы его дрогнут в какой-то страшной усмешке.       — Нет. — дрогнет голос, что был слишком странным, походившим на эхо. — Нет.       Саша затрясла головой, отползая назад.       — Это ты во всем виновата, — засмеется он. — Ты!