Земфира — Крым.
Юнона и Авось — Я тебя никогда не забуду
Она и не думала о том, что одной будет так тяжело. Одной — значит совершенно без всех, кто бы мог ее достать. Когда она была с Ником, она не чувствовала себя одной. Когда она сидела на наркоте, она тоже не чувствовала себя одной. Она чувствовала себя ненужной, но не одной. А теперь одна. Она давно не была одной. И это чувство было настолько страшным, что у Саши и в самом деле начинались странные моменты, в которые ее охватывала дикая мондражка. Виновата ли в этом наркота или опять же одиночество — Саша не знала. Она пыталась падать с головой в эту новоявленную работу, где ей приходилось гнуться и прогибаться так, как не выходило никогда. И только одно грязное — «девчонка», слышалось, когда Саша появлялась перед этими откровенными мужланами. Спасибо, что не баба, ей богу. Однако Саша терпеливая, с гордостью выносила это, стараясь не хамить. Конфликты ей были ни к чему, особенно, когда по неизвестной причине парней забрали в Кресты. Страшно, но терпимо.
Что-то действительно страшное началось, когда в снах стало происходить куда более пугающее. Это было куда страшнее, чем все те видения с его участием, все те сны, в которых они ругались в пух и прах. Они стоят так же в ее парадной и он зовет ее вниз с собой. Саша перепуганная кричала, что никуда с ним не пойдет, истерила, как в реальности она не истерила уже около года. И просыпалась, каждый раз в крике, закуривала и выходила в одном халатике на балкон. От холода ноги судорогой сводило. Как она только не заболела оставалось загадкой. Единственное, в чем она находила утешенье, так это в коротеньких письмах Ника. И в написании ему, таких же коротеньких и по странному зашифрованных записок. Точнее, шифровал их только Ник, а Саша нет. Она бы желала вытворить что-то эдакое, чтобы его тоже удивить, но получалось так красиво только у него. И Саша чувствовала себя не подстать, слишком хорош для нее.
Она не знала, какие книги у него есть там. Возможно, он и впрямь помнил все это, Саша удивлялось, сколько он мог хранить у себя в голове. Она бы и была рада отправить ему книги, но одно Саша прекрасно знала, что там такую романтичность вряд-ли оценят. Это тюрьма, их законы она прекрасно знала. И сделать что-то эдакое ей все-таки хотелось. И как в такой среди ему удавалось сохранить что-то хорошее внутри себя, Саша тоже не особо понимала. Потому что такой мир ей был совершенно не понятен. Непонятен и тем, зачем люди к этому тянутся, что хорошего они видят в этом. Тот же Ольховский отчего-то же желал влиться в эту «жизнь». Только не жизнь это, а существование сплошное существование. Вечный страх за себя, за тех, кто тебя окружает. Это утопия, это мрак сплошной. Нет, она знала ответ, как и почему Никуш соглашается на это. Сейчас деньги честным трудом не заработаешь. Однако Саше стыдно за это. Стыдно за эту грязь, которая ее окружает сейчас. Она в ней по самые уши. Стыдно, что и с Жени так быстро соскочила. А как не соскочить, если боится, что и в этот раз убежит, ничего не объяснив.
Она совершенно не знает, что ей делать и это, пожалуй, было главной проблемой сейчас. В глазах самой себя она готова была поливать себя последними словами. Она запуталась. А еще совершенно никому не доверяет. И говорить о таких вещах с кем-то она тоже была не готова. Потому что нормальные люди так быстро с одного мужика на другого не прыгают. Но это не прыжок. Саша, едва найдя время ночью подумать, все равно не спалось, поняла одну простую вещь — с Ольховским они бы все равно рано или поздно разошлись. Заранее обреченные отношения без какого либо смысла. Она это поняла. Только она редкостная скотина в глазах всей редакции, все прошлое ее окружение наверняка ее даже за человека не считало — подстилка бандитская. В один момент Саша проснулась и поняла, что так продолжать не может.
Пусть журналистика будет далеко в прошлом, пусть сделает вид, словно ее и вообще не было в ее жизни и будет строить все заново. Перестройка в какой-то степени. Странно, но ведь расстались они тоже в массовый хит перестройки. Господи, как она устала от этого. Она устала, она дико устала и основной причиной этих наломанных дров с противоположным полом был ведь Ник. Все это началось и закончилось им. Пусть нового и не начинается, перемены в ее жизни добром не кончаются. Пугал и тот факт, что не встрянь тогда Лешка, может быть, всего этого и не было бы. И все они наверняка было бы другими. У нее, быть может, не случилось изнасилования, а Ник… Что Ник? Он к тому времени уже был выперт из института. Но все равно! Дровь поломлено немало. И сейчас совершенно ничего не поменяешь, разве что стараться не упустить хотя бы этот момент. А то что было в прошлом, пусть лучше в прошлом будет. Союз развалился тогда окончательно пусть только к декабрю, а с тем путчем и ее жизнь повалилась так же по кусочкам, как страна.
Сейчас, сидя в комнате для свиданий и ожидая, когда выйдет Лешка, Ника бы не выпустили, он ей по документам никто, Саше оставалось держать похожую книжку, что он ей и дарил тогда. Она надеялась, что «Белую гвардию» он не читал. «Все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему» — было начеркано на корочке. Это ей отчим дарил, на восемнадцатый день рождения. Странная роль Булгакова у Саши в судьбе, ничего не скажешь. И восемнадцатилетие в год объявления гласности другого подарить ей не мог. Зато книжки оказалось из одной Ладошки чуть потели, хотелось курить. Сумка с передачкой, стояла рядом. Противный охранник так же стоял около двери. Лешку наконец завели. Чуть ссутуленный и с синяками под глазами. Из-за наркоты, наверное. Все-таки плюсы в тюрьме явно были, если так подумать.
— Передай это Нику, — сунет Лешке книгу Саша.
— Я с ваших форм общения херею, — забирая протянутую книгу говорил Лешка.
Одно радовало Давыдова — появилось время объяснится перед друг другом. Высказать все, что думали и смириться со всем, что было. Нику сложно было принять этот факт, что если бы Лешка не запретил, они бы не потеряли с Сашей столько времени. Ладно, не стариками это поняли и на том спасибо. Ему двадцать шесть — кажется будто бы вся жизнь впереди, но ведь восемь лет это и впрямь много для его возраста. А для Саши быть может и подавно. Она махнет рукой, охранник засечет время и выйдет. Ровно пять минут. Он чуть подтянется ближе, поставит локти на стол, планируя разговор. О чем? О предстоящем, конечно.
— Значит так, о чем разговор будет, — начнет Лешка, едва Саша протянет ему Мальборо. — Пашка, — Саша немного застопорилась на этом имени. — Будет тебе говорить о сбыте наркоты. Ты с ним во всем соглашаешься. Максимум, что можешь сделать, договорится о более выгодной цене, но это так, не обязательно, — Саша кивнула. — Надеюсь, что к дележке Москвы мы выйдем.
— Хорошо. — отвечала Саша. — А с заводом что?
— С заводом?
— Деньги сказали к выходным привезут.
— Калистрат знает сколько привезут. Там главное следи, чтобы все пересчитали, а то я их знаю. — чуть улыбнется он, уводя взгляд от нее. — Не ссы, Бык нормальный пацан. Договоритесь. Аккуратнее только. Гулящий, как и все москвичи, наверное.
— Поняла.
Саша не многословничала. Лишь нервничала на счет этого Быка. Знакомое что-то находила она в этой кличке. Отвела взгляд и снова задумалась о другом. Наверное, это неправильно, что Саша так быстро переключилась на Ника. Но ведь она его любила дольше всех остальных. Точнее остальных вообще не любила, пыталась замаскировать ими свои истинные желания. Нет, сейчас ее никто не сможет осудить вообще. Это факт. Однако Сашу мучала совесть. Если все свои занятия: легальные и нелегальные она могла списать на одно простое — бизнес, но это не могла. Она жила так, как ей талдычила всю жизнь мать. Она считала, что Женя — крайне правильный персонаж, а что в итоге? Никак с правильной стороны он не повлиял на нее. Только очередные загоны разбудил в ней.
— Так все хорошо?
— Вполне. Устала только.
— Терпи, не долго еще осталось.
— Хорошо, — хохотнет Саша. — Хрусталеву передавай привет. — Вздохнет она. — О большем говорить не будем, сам понимаешь.
— Ну давай, — начнет прощаться Лешка, но вдруг ссутулится над нет, стоя уже вдвоем, когда охранник уже стал уводить. — Хрусталеву писем не пиши, вообще. И мне не пиши. Каша нездоровая заварилась.
— Я поняла, — это последнее, что бросит Саша, когда Лешку уже уведут.
Что он хотел этим сказать? Какая еще каша могла заварится кроме той, что уже существовала на данном этапе? Саша не особо и понимала все это. Ее и саму раздражало то, что слишком часто она думает об этом «великом и чистом». Снова одно и тоже, снова на те же самые грабли. А если выйдет, у виска покрутит и скажет: «прощай, Сашок, переборщил!». Она бы не выдержала, ей богу. Но ведь все хорошо, он шлет ей эти записочки, а она ему в ответ старается хоть как-то ответить правильно, чтоб понял, что она в ответ хочет сказать. Как же ей надоело «это правильно». Правильно. Она думала, что Женя — это тоже крайне правильно, сын прокурора и ударник труда. Ну красота же, не иначе. Только это фактическое качество, а не наживное. Любить надо за приобретенное, чтоб понятно было, что человек сам себя сделал.
Она совершенно не понимала, как вести себя со всеми. И то, что говорил сейчас Лешка по поводу каши. Как это оценивать? А черт знает как, на самом-то деле. Остается ждать и надеется, что все скоро разрешится, что Ника выпустят и все станет чуть по-легче. А если не станет? А если еще на дольше запрут? Ей снова писать эти зашифрованные записки? Надоело. Как же ей все это надоело. Не выходит у нее быть сильной, решать на их уровне дела, которые они вели еще до ее появления. В какой-то степени это максимально раздражало. Но радовало одно — сейчас есть время копошиться с тем самым ментом и тем, кто убил Ольховского. Времени как такового, конечно, нет, просто сейчас она лишена внимания. Единственный плюс отсутствия Ника. Больше их найти Саша не могла. Да и возможно, что искать убийцу она могла и вполне при наличие рядом их всех.
За это время много она все равно не узнала. Узнала только, что Ольховского похоронили в Кингисеппе. Так же, добыв официальное дело, Саша уяснила одно — никто разбираться с ним не стал. Дело закрыли в течение трех дней, даже прокурорские связи его отца не помогли. Либо тот даже не пытался их напрячь. Но если даже и не пытался, то Сашу это удивило бы куда сильнее. Как можно не пытаться найти убийц единственного сына, каким бы он не был? Она не поймет этого. Большего в тот день в милиции она не узнает. Даже при помощи всех связей, которые ей предоставлялись на данный момент. Это ее бесило, раздражало. Она даже пару раз срывалась и устраивала самые настоящие истерики, будучи одной в квартире. К героину, в такие моменты, тянуло еще сильнее. Точнее, психологически тянуло, а не физически.
Горькая сигарета, которая сейчас уже давно так не казалось горькой. Ко всему привыкаешь и к голоду постоянному, который уже потом даже нравится начинает. Скоро надо будет ехать в аэропорт, встречать этих москвичей. Чем дольше она думала обо всем этом, тем становилось все противнее и противнее. Кто она? Получается, что та, кого она назвала бандитами? Получается, она сейчас тоже наживается на бедных людях? С чего они бедные только… Ладно, стоило все-таки подумать о себе и о том, что ей могут сделать москвичи и зачем они вообще едут. В прошлый раз они тоже решали какие-то вопросы с наркотиками, а сейчас? Саша села в машину, цокая каблуками до самой двери. Калистратов как обещал возить, так и продолжал. Так и лучше было в какой-то степени.
— Во сколько приедут? — начнет она.
Тот глянет на часы.
— Через час. — значит этот час они потратят на дорогу. — Всех наших собираем к Пулково, а уже оттуда в Премьер.
— Что снова в премьер?
— А ты их к себе домой хочешь что-ли? — Хохотнул Калистрат.
— Очень смешно, — фыркнула Саша. — Сейчас туда едем?
— В аэропорт. Говорю же, все наши туда едут.
Сентябрь в Петербурге всегда пасмурный и серый. Говорят, что истинный Петербург можно узреть только осенью, только осенью он показывает свою трагично-мрачную натуру. Такую серую, темную и холодную. Дождик чуть проморосил, но едва они приехали, капли дождя на время прекратились. Таким Петербург Саша помнила чаще всего. Именно таким она и покидала его, когда обещала больше не приезжать сюда, больше чем на не делю. Не приезжать вообще она не могла, все-таки бабушка здесь жила. Какое все-таки тяжелое было небо в Петербурге. Почти все стояли около выхода, за это время ей пришлось выучить большую часть народа, которая находилась, так сказать, в подчинении. Машин было достаточно много. И если расценивать количеством и качеством, то эти два пункта в целом сходились в процентных соотношениях. Пару новеньких девяток, а в остальном все иномарки.
Сейчас она отчего-то начинала психовать еще сильнее, чем раньше. Черт знает, о чем там договариваться нужно, на москвичей у нее в целом теперь дергался глаз. Во всяком случае с Ником было бы легче.
— Дайте сигарет кто-нибудь, — едва она крикнет, ей подсунут сигарету, — Как скоро приедут?
— Посадка в час пятнадцать, сейчас уже час двадцать.
— И где они? — затягиваясь сигаретой, говорила Саша.
— Ну вон, идут.
Давыдова не прекращая курить старалась разглядеть прибывших Москвичей. Десять человек, из которых в особенности трое. Слишком знакомо. Она бросила сигарету, приближаясь к группе людей. Сразу поняла, их товарищи. Чуть захлестнула пальто и скрестила руки. Холод, однако, стоял немного не сентябрьский. Резко похолодало. Саша протиснулась сквозь парней и направилась к ним, почти лицом к лицу вставая перед москвичами. Она не могла точно верить в это даже себе. Она не знала, имеет ли право признаваться в том, что перед ней сейчас Пашка. Пашка Быков, с которым они дружили в классе эдак с девятого по десятый, а потом и весь институт. А потом разругались. Разругались, а через пару дней ее и изнасиловали.
Говорить о том, что это случилось с его подачи было бы унизительно для них обоих. Да, разругались может из-за мелочи, но с Мэлсом они были оба в контрах, что было ключевым фактором в их отношениях. Они были в одинаково плохих отношениях с ним, но как выяснялось позже, Мэлсу Саша просто нравилась, а Пашку по этой причине он и терпеть не могу. Конечно, здравый ответ на его выкрутасы у них были — вести надо было себя нормально. Но взять и подтереться в доверие на последних годах, когда казалось бы, уже точно у всех сформировалось мнение было довольно неожиданным. Быков отвечал, мол повзрослел, Саша думала сейчас-то уж точно не тронет, хоть и слухи мерзкие были. Подвела чуйка всех. Стояли в итоге и глазами хлопали перед друг дружкой. Интересно, он так и продолжал после этого с Мэлсом общаться?
— Вот это нихера себе, — послышалось с их стороны.
Саша стояла чуть улыбнувшись. Сложно было сказать изменился ли он за этот год или нет. За себя-то она конечно могла сказать. Не знала Саша только того, что у Пашки такие дела крупные. Либо вырос быстро. Год не видела, не удивительно.
— А где… — хотел было начать Быков.
— Хрусталев с Лешкой в Крестах, — начала Саша, чуть улыбнувшись краем рта, — Вместо них я. — Она скрестила руки, смотря снизу вверх.
Быков был спортсменом, они собственно по той причине дружить и начали — разряд получали. Саше казалось, что он так и должен был в рыночных рэкетирах остаться. Видимо не остался, а вырос. Ну, парнем он всегда работящим был, родители обычные были, такие же советские работяги. Ничего не скажешь, нормально так дружили. Был причиной ее появлений в Бутырке, в целом, не мешал, а даже помогал с материалом для студенческих статей. Хорошее время было, не то что сейчас. Саше сейчас ворчать хотелось, как бабке старой. Причитать, как раньше лучше было. Но если действительно лучше было? Как-то грустно с одного вида Пашки становилось. Вот она целая, не поломанная, пишущая письма в Петербург, в надежде, что ответит. И ставят их вместе с Пашкой на выпускной альбом фотографироваться. Потому что из-за этих писем она и опоздала. Какая же наивная она тогда была.
— А ты выходит и впрямь бандитской дочкой была?
— Почему была? — Саша докуривала сигарету. — Я и есть — бандитская дочка. Вот так вот.
— Лихо ты, — это все, что сможет выдавить Павел.
Саша попыталась как-то снять это все внимание с них двоих. Потому что сейчас буквально с двух сторон смотрели на них. Нашли циркачку, смотрят на них все.
— Ну че пялитесь? Давайте по машинам и в Премьер.
Все согласились. Нет, она и не думала, что этим «москвичом» окажется Пашка. Меньше всего ожидала она его увидеть здесь именно его. Да, треснула его в свое время скрипкой по башке, ну и что? Если она не доска, значит не доска. Зато точно уяснила, что не в его вкусе и смогла с ним отчасти спокойно дружить. Слишком много воды утекло с того момента. Села снова в машину к Калистратову и опять закурила. Нервы сдавали. Вот она — ее прошлая жизнь собственной персоной. Внутри что-то резко кольнуло. Да, тогда когда до конца самой школы писала письма Хрусталеву, думала, что он ей ответит. А он… А он не ответил. Теперь ситуация с точностью до наоборот — он пишет, а она совершенно не знает, что ответит. Книжку ему отправила, пусть считает, что это ему в ответ. А если не ответит? А если случилось чего-нибудь, а Саша даже не узнала?
— И че это за безобразие? Еще перед кем-то повилять успела? — заворчал Калистрат.
Саша фыркнет. Ну естественно, сейчас снова что-то ляпнет о том, какая гулящая Саша. Вот так всегда, чем меньше ты доводишь людей до романтики и просто хорошо с ними общаешься, тем больше думают, что ты спишь со всеми. Очередной парадокс жизни. Права была мать — нельзя иметь друзей мужского пола. Вечно к такому и приводило. Она вздохнет, встряхнет сигаретой в окно. Они уже выехали на трассу с Пулково. А дождь снова заморосил. И вдруг стало еще противнее. Лучше бы одна дальше работала, головы не поднимая, чем вот так вот снова. Брехня все это, снова ее бросят и заставят в Москву ехать.
— Иван, — строго, словно отчитывая, начала Саша. — Вообще-то Быков мой одноклассник.
— Факта не меняет.
— Да твою же а! Почему если дружили, сразу спали, ты мне объясни?
— Да потому что здесь управа на них есть, а в Москве твоей никто не ограничивал. У них даже это чисто слух, что ты дочка Нагановская, а в Питере?
— А в Питере был факт. Ладно, закрыли тему, — закончила Саша. — С ними договариваться хоть?
— С ними, — закончит он.
А с кем еще кроме них? Узнали ли ее? Конечно узнали, Пашка бы и не узнал. Просто концертов не стал показывать. Не обязательно знать, что они прям так уж и дружили. Саша привыкла, что своим существованием приносит проблемы. Даже себе. Нет, в этот раз стоит отмолчатся. Подыграет, если будет нужно, но и первой на рожон не полезет. Глупо это все, конечно. Она вспоминала все то время. Она безнадежно писала письма Хрусталеву, а он так же безнадежно на них не отвечал. За что и почему Саше тогда было не суждено понять, лишь Пашка тогда был свидетелем этого, каждый раз подшучивая над тем, кому же она пишет. Кавалеру пишет, он-то понимал и все это, к слову тогда знали. Слишком разговорчивой Саша тогда была, не боялась говорить, как сейчас. Не тряслась как сейчас.
Безнадежно. Может она и сейчас безнадежно? Только не в этого Ника, этого Ника она побаивалась, честно говоря, а старого, со скрипкой, со стихами. Нет, судя по его письмам он оставался таким. Просто запрятал, как и Саша все лучшие качество где-то далеко. Внешне он вообще не поменялся, пожалуй только черты лица стали куда острее. Странно вот так сидеть и вспоминать какой он был раньше и какой сейчас, если проблем и без того масса. Что вот она, например, этим москвичам предложит? О чем с ними вообще диалог вести? Об Мэлсе, в рот их ети? Ну да, только об Мэлсе они и будут говорить. Машина резко остановилась, выбивая Сашу из закромов обитания ее мыслей. Вечно Калистрат тормозил так, что только в лобовое вылететь оставалось. Саша проворчит и выйдет из машины.
— Тьфу этот ваш Питер, мокрый и грязный. — Ворчал Быков, едва они пересеклись около входа. — Чем тебе только Питер нравился всегда?
— Как ты там говорил? Сердцу не прикажешь!
— Больно больная любовь у тебя. — Хохотнул он, открывая дверь.
Больная. Ну и пусть больная, пусть ей больно до чертиков, зато с какой красотой и искусством ей больно! Ей нравилась такая боль, до чего нравилась она ей в Москве. Любить без фотографий, одной только книжкой. Извращение высшей степени. Мать находила это странным, как Саша смотрела на одну только подпись и о чем-то думала часами, а потом строчила у себя в тетрадке. Мать даже как-то прочитала письмо, которое она только-только собиралась ответить. И Саша знала, что прочитала. Затаила тогда еще больше обиды, чем было. Чужие письма читать мерзко. И как тогда она спокойно ждала с ним в одной квартире ее? Удивительно. Странная у нее мать все-таки. Хорошо, что отец тогда не узнал. И вообще не узнал бы, хорошо бы было. Да ведь и сама Саша это так умело запрятала, что никто и не понял.
Он ее бросит. Снова бросит и она это знает. А сопротивляться не имеет сил. Она даже забыла, что могла хоть кого-то любить. А теперь Саша на грани. На последней своей грани. И кажется, будто бы она идет по совсем тонкой нитке, которая глядишь и порвется, даже без движения. Он врет, он ее не любит. Она бы могла соврать тогда на его признания, могла, но не соврала. И зачем только? Она встряхнула головой, пытаясь посоображать о чем-то другом. У нее тут сделка, причем довольно крупная. И было бы легче, если Саша не знала их раньше, а ведь знает. Даже тусовалась с ними часто пока не уехала. А ведь не только изнасилование тогда стало поводом бежать с Москвы.
— Забавный значит треугольник у вас вырисовывается! — Поставив руки в пояс, начал парень с их стороны. — Знакомы значит?
— Тебе-то какая разница, чего разорался? — Затыкал его Калистратов.
— Нет, ну знаешь, приехала ведь оттуда зачем-то.
— Чтоб ты идиот и спросил, — ворчал он. — Не твоего это вообще ума дело.
— А договора?
— А спорим еще лучше пацанов сторгуется, а?
— Ну спорим.
Нет, Сашины ожидания не оправдались, увы и ах. Ее узнали все и она узнала всех. Красота. Разругались по странной причине ведь. Припоминал тогда Быков ей ее разряд. Говорил, чтоб пошла с ними работать. Ага, знала она на какую работу он ее звал. Саша ни капли не жалела, что разругалась тогда с ним. В Питере бы ей такую грязь не предложили. Даже предложить бы побоялись. В киллеры ее гнать. Ее! Саша села за стол, пока ожидая, как дойдут остальные. Знала, остановились языками потрепать. Лизка — юристка, ей обрисовывали ее, быстро скоординировала. Честно говоря, она первой вызвала здесь у нее симпатию. Возможно чисто из-за того, что Лизка была девушкой, а среди этих мужланов, даже самая глупая будет вызывать у нее эмпатию.
— Ну что, с ситуацией я знакома частично. Ну, если мы говорим про договора.
— Десять процентов — это часть в нашу пользу. — Закуривая, так и не садясь
— Пять — это максимум. — В кабинете повисла тишина, только шелест бумаг, который Саша сама создавала напоминал. — Дружбу надо уважать, ты сам это говорил.
Лизавета рядом выпячивала глаза, как бы всем видом говоря, что Саша перегибает палку. Да плевать ей, что она перегибает. Сейчас ей из какого-то садизма хочется доказать, что она здесь тоже силу имеет. Она специально все это. Самоутверждается на всем, на чем только может. И она совершенно не глупая. Даже Нику докажет, что она больше не такая дура, как в шестнадцать лет. Докажет, что от той Саши осталось только лицо и имя. Лиза Мышкина, юристка, которая похоже работала с ними как раз таки с момента покушения на Нагана, стояла сейчас в слишком странном состоянии, которое Сашу только забавило. Да, Саша подпишет контракт, по которому только пять процентов будет переходить Москве. И пусть подавятся. Только Лиза Мышкина переживала о том, что будет, если москвичи захотят его аннулировать. Только разве это не в их интересах на все соглашаться?
Мышкина была на той последней встрече, когда решалось кого убивать будут, как делить все хозяйство убитого и дальше по программе. И вот сейчас. Странно только почему с Сашей они об этом говорить не особо хотят. Потому что знакомые? Бред, все равно придется. И то, что Хрусталеву машину взорвали Москвичи тоже говорить придется. Только молчат они и не говорят. А Саша наверное и не знает.
— Это ты меня так жмотом назвала?
— Ну вот и докажи мне, что ты не жмот, друзей старых помнишь и согласись на пять. — захлопала глазами Саша.
— На слабо берешь, думаешь не подпишу?
— Лизочка, договор ему дай. — улыбнулась она Мышкиной.
— Ты бы подумал…
— Отвяжись, — рыкнул он на своего же кореша, — Я подпишу.
— Ну и замечательно, — отдавая обратно документы Лизке, говорила Саша. — Останетесь на пару дней?
— Было бы хорошо. — довольно оглядывал Пашка толи кабинет, толи саму Сашу.
Оценивает. Саша знает этот взгляд, но он скорее уловить суть хотел, каким образом Саша превратилась вот в это. Ей бы самой знать почему все так. По плану это еще не все. Нужно же решать.
— Ну ладно, в зал пойдем. — во время влез Калистратов, буквально в самое удобное время для Мышкиной.
Ей нужно было рассказать про это. Сама Лизавета понимала так же и то, что вряд-ли их выпустят, пока москвичи в Питере. Понимала, а Саше то никто и не сказал. Тоже называется родня. Пустили девчонку решать не пойми что, не пойми как, не пойми зачем. Только лишь на чистом энтузиазме, даже не понимая что, Саша выторговала пять процентов, вместе десяти. А что эти пять процентов вообще значали? Процент налогообложения товаров с Москвы в Петербург. Он вообще до Быкова у них все пятнадцать был. За красивые глазки похоже все десять он ей сказал. Понятно какой налог, прокараулить наркоту, которую они везут.
— Саша, подожди, — дернула ее Мышкина. — Вам вряд-ли сказали, поэтому я скажу…
Саша дернулась от ее серьезности. Она сейчас раздражала. Хотелось чего-то куда родного и успокаивающего. Но внутри Саша только и делала что раздражалась. Сама от себя раздражалась. Она в тупике, в ловушке. Ей бы сейчас разбираться с убийцей Ольховского, а не с этими договорами сидеть и пытаться придти к общему итогу. Деньги. Их волнуют только деньги и в Саше максимализм по продажному большинству людей не утихает. Она пытается убедить себя в том, что это нормально, что все хотят на что-то жить и то, что ей отчасти так легко, не значит, что легко всем.
— Давай на ты, умоляю. — вздыхала Саша.
— В общем, это с ними они решали на счет Мэлса… Ну… Ты же поняла?
— Не особо.
— Активы делить надо его, — Лиза ловко увлекала взглядом, как бы намекая на убийство Мэлс, — Когда все случилось, обещали пополам, а теперь молчат.
— Ну еще не вечер ведь…
— Саша, чем раньше вы, ой, ты, это решишь тем лучше. — трещала Лиза. — Понимаешь, нет никаких документов, с Хрусталевым. Они договорились тогда чисто на словах, была тогда только я и он. Он может сыграть так, что раз Хрусталева нет, а из свидетелей только я, то и вспоминать об этом не в его интересах.
— Так… — Саша закусила палец, — Об активах заговоришь ты, ну а я уже сделаю вид, что в курсе. Никуда не денется.
Успокоила однако. Еще и это решать. Саша занервничала еще больше. Значит, обещали часть Мэлса поделить с ними. Хорошо приехали. А может они тогда и специально похлопотали, чтоб половина их пацанов оказалась в Крестах? Саша не узнает. Пойдет только лишь вслед за всеми в зал, раскуривая сигарету. В самом деле, ее просили заменить парней — должна же она достойно их заменить? А сможет, значит останется в доверии. И сможет тогда спокойно найти убийц Ольховского. Спокойно сделать это. Черт, это же в принципе не возможно сделать спокойно. Но должна. Она должна. Это будет окончательным завершением дела с этой анонимкой. А дальше планов на жизнь у нее нет. Есть в целом Хрусталев. Но планов нет. Хоть на стенку ползи, но нет планов. Она прямо как Лешка из рассказов Хрусталева. Сроднились.
***
— Ну рассказывай, как там в Москве, — начала Саша, едва уселась напротив. — Год в Москве не была, — вздыхала она.
Паша — прошлая жизнь. Московская жизнь. Яркая, светлая. В Москве вообще всегда было больше солнца, чем в том же Петербурге. Ей неприятно было вспоминать ту Сашу. Сашу, которая верила в справедливость, в жизнь, что улучшится с перестройкой и тем, что она
больше никогда не вернется в Петербург.Глядеть на Быкова больно было, даже едва ли стоило взглянуть, все так, словно кто-то пленку перед ней перематывал. Она закусила губу, чуть не прокусывая ее в мясо. Будто бы она хотела, как там в Москве знать. Она матери то три месяца не звонила, потому что про Москву знать не хочет, а тут Быков. Собственной персоной. Она договорилась с ним о крайне выгодных процентах, она сделала в принципе все, что от нее зависело, но удовлетворенности от этого не чувствовала все равно.
Вопрос был лишь из приторной вежливости. И Саша это понимала, но гнуть свою линию в роли раскрепощения продолжала.
— Нормально. — скупо ответил он. — С того момента вообще много чего поменялось. Это ты так обиделась, что аж в Петербург уехала?
— Неа, — закурила Саша, — Даю подсказку, — поднялась, опираясь на ладони, а затем приблизилась с боку к голове Пашки, — Мэлса, так скажем, кокнули из-за меня.
— Не слухи значит за ним были. — к нему слева подошел Дима. Саша знала, что они вроде бы были знакомы то ли по рынку, то ли по боксу его. — Видишь, Саша поднялась как.
— Ну че ты начал? — вздыхала Саша. — Еще скажи мол, Давыдова — сука. Поднялась, про простой народ забыла.
— И скажу! — Засмеялся он.
— Ты мне лучше другое скажи, — чуть отпив из бокала, она оставила след губной помады, — Что с частью Мэлса делать будете?
— Пацаны твои нужны. — Пашка отставил бокал, — Там песня такая, что за него серьезные перцы впряглись, обсудить надо и стрелку с ними забивать решить.
— А что, со мной не резон уже?
— Я тебе говорю, вот выйдут они тогда и порешаем, вот я за базар отвечаю, — наливая вина в бокал, отвечал Быков, а потом дернул Сашу на себя за отворот пиджака, — Бегом. Где поговорить сможем без ушей?
Саша чуть вздрогнула от такого тона. Ей не нравилось, как ей командовали. Сейчас она вообще чувствовала себя оголенной, ничем не накрытой. Никакой безопасности. Одна — в целом, как всегда. В юности она так себя не чувствовала. А может просто не понимала, ведь, едва Мэлс сделал это, она ощутила все по-другому. Ощутила, что за нее никто не заступится, что система настолько гнилая, что дело даже не заведут, а скажут: «А что ты хотела? Вас красивых рожают и хотите чтобы не трогали еще?». Да, хочет, чтобы не трогали. И будет драться за себя, кусаться, наводить на других пистолет. Ей сейчас уже не важно, что за это ей будет. Защищать надо было себя с самого начала, а не теплый угол искать. Все равно этот теплый угол — ситуация временная. Наступит зима и угол замерзнет и Саша вместе с ним. Прямо как зимой девяносто второго.
— С этой ситуацией разрулишь, тогда скажу.
— Шантажистка, как была, так и осталась, — язвил он. — Да хоть треть этой Мэлсовой доли тебе лично сунем. Если не расскажу, то проблем у тебя еще больше появится.
Саша задумалась, но рассуждать времени не было. Быков редко шутил и манипулировал, однако ехать с ним, даже к себе в квартиру было страшно и боязно. Здесь оставаться тоже нельзя было и в кабинет гнать снова. Не то подумают. А такого ей хватило. Она лучше ни к кому и никогда. А то, что так с Ником выходило, это случайно, она объяснится. Отношения с ней еще никого ни к чему хорошему не привели и Ника бы желательно было уберечь от ее самой. Думать-думать. Ладно, приведет домой. Он сказал, она не в его вкусе и они спокойно дружили. Сейчас он вообще женатый, кольцо обручальное она почти сразу заметила.
Она шепнула рядом сидящей Лизке что-то вроде отойдем до коридора. Место между кабинетом и черным входом было для этого послужило прекрасной альтернативой ее кабинету. Точнее кабинету отца. Разве так важно это сейчас? Понимает, что он, в целом, мог остаться, хоть как-то сгладить отношения вот с этими откровенными быками, которые слова нормального не понимают. Кинули все, а Саша разгребай все одна. Может так они в ее самостоятельность поверят?
— Я долго говорить не буду, — Пашка раскурил сигарету и продолжил говорить, — Об твоих похождениях в курсах многие. — Саша покусывала губы, начиная нервничать. — Обманули твоих пацанов. Точнее, всех нас шмонает один и тот же человек.
— И кто? — резко, буквально в лоб, спросила она.
— Ты на Устинова заявы писала?
Саша отвернулась. Писала. Много их писала. Только развернули ее на первых же парах. К чему это он? Какая связь между ее проблемами в Питере и Устиновым? Это же буквально две параллельные прямые, которые никогда не пересеклись бы. Да и покойник Мэлс, к чему это ворошить, если умер все равно.
— Писала. — Саша вздохнула. — Сейчас-то что? Я ведь тогда вот в это вот влезать не хотела. Ты сам знаешь, как я к этому относилась.
— Знаю, это меня и удивило. — кого это не удивляло? — Ни он, ни я в курсах о твоей родне не были.
— Разве это сейчас важно? — отмахнулась Саша. — Да, я не согласилась на твое предложение на работу, но это же не значит, что у меня к тебе претензии есть. Проехали уже, в самом деле.
Ей хотелось прекратить обсуждать Москву. Москва — это сплошной триггер, сплошная мозоль, на которую дунуть было достаточно, что снова стало больно.
— Да не об этом я, — фыркнул он. — Пацаны твои пробивали Вавилова. — А вот теперь Сашу передернуло, — Ну им лапши и навешали, кстати из вредности. Короче, в нем вся проблема. По его желанию запихнули их в Кресты.
— Подожди-подожди, — перебивала его Саша. — А Мэлс причем?
— Ну, терки с твоими пацанами у него тоже были достаточно давно. Он и решил видимо двух зайцев убить. Сдал досье на вашего папку авторитета какой-то журналистке. Ну, это ж после я узнал, что эта журналистка — ты. Всегда хитрожопая была, писала под чужим именем, многие не догадались сначала, даже полкан этот. — он отбросил сигарету в ведро, почти у самого выхода. — Пацан не знал, что ты дочка Нагановская. Вавилов тоже. Когда узнали, единственное что решили, мол гасить тебя нельзя.
— И загасили Ольховского.
— Без понятия, кого они там загасили. У этого идиота все, как в «Крестном отце» — строится на семейно-идейных отношениях. Может и пацана этого из таких же целей. Саш, ты извини конечно, но к тебе всегда какие-то ненормальные лезли. Мэлсу ты нравилась, это ты в курсе была, но и в том, что он на голову больной, девок за мясо считал, ты тоже знала. Вылет по всем фронтам.
В глазах чуть потемнело, а голова до противного закружилась. Значит, все началось с Мэлса. Саша сжала ладонь в кулак, что есть сил. Надо было его убить, сразу после изнасилования. А она что? Пожалела? Себя лучше бы пожалела. То, что она на Хрусталева второй раз в жизни посмотрела с теми же чувствами, но после того, как он так странно заступился, разве не намек на ее больную натуру. Она и сама на голову больная. Если Мэлс связан и с Вавиловым таким прямым способом, то Хрусталеву тогда не обязательно знать всей этой правды. Саша хотела отомстить лично. Завернуть это от своего лица, а не снова спряталась за кого-то. Она не убьет его. Она подставит его под всю общественность. Оголит всю Питерскую милицию, да так, чтоб все солидарны ей стали. Подгребет все связи, которые у нее есть. И это будет ее последнее журналистское слово.
— Знаешь, я когда узнала, что убили его после того, как Хрусталев это решил…
— Я сам удивился тогда, честно. Даже не подумал как-то, сразу да сказал и ушел. Потом только до меня дошло, что не шутки были.
— Мне сначала жалко его было, все-таки да, он это сделал, но убивать было слишком. А теперь не жалко. — они медленно шли обратно в зал. — Адрес свой домашний напишу. — Саша продолжала говорить на ухо. — Надо будет пересечься еще сегодня-завтра. Советик мне нужен.
— Лучше сегодня. — он присел.
— Завтра вечером? — Саша вспоминала, что им вроде как нужно было в клуб, чтобы обсудить транспортировку дальше. — Утром мне в Кресты. — ему оставалось только согласится. — Пересечемся у меня в парадной, а там вместе и поедем.
— Снова своим Петербуржским говорком?
— Да ну тебя, я ему о серьезных вещах, — оттолкнула его она, — Посидим еще, хорошо сидим. — уже в полный голос сказала она.
— Ага. — Соглашался он.
Быков все сделал так, как и просила его Саша. Он собрал своих пацанов и сказал, что проконтролируют сдачу товара Питеру и дождутся, когда выйдут остальные. А сейчас, мол, с дороги отдохнуть надо. Собрались всей компанией и уехали на такси в «Октябрьскую» на Лиговском. А Саша поедет домой одна. Снова в совершенно пустую квартиру, которая с холодами становилась еще противнее ей. У нее нет цели больше жить. Нее есть цель — только отомстить. Сделать больно так же, как сделали ей, сломать жизнь кому-то так же, как ей сломали. Потому что это было невыносимо. Он сломал ей жизнь. Переломил ее надвое. Разделил на до и после. Ни в чем неповинного Ольховского убил. Все из-за него, пусть и застрелили его еще когда Ольховский с ней в Кингисеппе был. Сейчас понимать это было страшнее всего.
Уже в привычке Калистратов довез ее до дома, а Саша снова пошла в парадную долго простояв на том самом месте, на том самом лестничном пролете. Ей теперь есть кого обвинять. Только легче от этого не стало. И что делать с этой информацией Саша так же совершенно не понимала. Вроде бы теперь было все ясно. Но легче не было. Было еще тяжелее. Она снова чувствовала себя противной, грязной, порченной. Он ее трогал. Это ей представлялось отвратным, даже спустя такое количество времени. Нет, ей все равно будет противно, как в первый раз. Потому что он и был первым разом. Испортил ее, испортил всю ее жизнь. Ком снова подступал к горлу, а горькая сигарета его не отпугивала. Все равно истерика подходила. Выкрутила краны в ванной, так и сидя в платье и туфлях. Вода лилась по волосам, пиджаку, кажется уже и сигарета потухла.
Грязная, противная девчонка.
Ей противно, противно так, как было и тогда. Все как в первый раз. Телефон в коридоре трещит, а Саша из принципа не поднимает трубку. У нее больше нет сил, нет. Она на самом исходе и до этого дна она держалась за Хрусталева, а теперь даже его нет. Он никак про это не напоминал, обычно Саша сама начинала ему говорить обо всем этом. А ему было словно бы не в первой, не находил это необычным и откровенно говорил, что кроме как жить дальше вариантов у нее нет. Почему-то связь с Ольховским его волновала куда больше, чем то, что было с Мэлсом. Наверное, потому что Ольховский не раздавил ее до такого состояния? Возможно. Возможно, он и хотел, чтобы у нее в переди была только куда лучшая жизнь. Только Саша снова в криминале и Саша снова никому не нужна.
И даже Никуш ее снова бросил
***
Снова Кресты. И снова Ник не вышел, а вышел Лешка. Это было обидно, Саша еще больше не соображала, как ей вести себя дальше. У нее в голове туман и жажда хотя бы смешанной фразы. Хоть бы словечка его почерком. Но ничего. Вот это пустое ничего она ненавидела сильнее всего. Оно колупает и насилует ее, издевается, заставляет выть до такого состояния, которое пугает ее. Неизвестность — вот и ее главный страх. Однако, сжимает ладонь в кулак, терпит, хоть и взвыть хочется. Как он там вообще? Жив ли, мертв. Ничего не знает. Совершенно. Лешка даже не говорит, как у них дела. И даже когда Саша спросит напрямую, тоже не ответит. Вот она игра в молчанку. Самая ненавистная для Саши. Молчанием мать обычно манипулировала. Лучше бы драла ее как сидорову козу, чем молчала. Но с Хрусталевым другая песня все-таки.
— Что он ничего не передавал?
— Нет, не просил даже, — отвечал Лешка.
Саша закусила нижнюю губу. Закончилось, как и начиналось. Нет, может быть и вправду не может. Может, врет Лешка из вредности. В его духе. Однако верить в охолодевшего Хрусталева ей не хотелось. Он один такой, пусть и кажется неподступным. Но ведь дело даже не в холодности было, а в том, что они на пару что-то скрывают. Молчат и скрывают. Как обычно. Сначала наделают, а она последняя узнает. Обидно, ведь ей тоже выкручиваться после приходится. Даже несправедливо как-то выходит.
— На скольки процентах договорились? — с ходу начал Лешка.
— На пяти.
— Врешь, — удивленно произнес Лешка.
— Неа, — протянула Саша, выдыхая дым сигарет. — Это одноклассник мой, мы быстро договорились, — Лешка выгнул бровь. — Да он нормальный пацан, просто сразу не признали друг друга, бывает. — она пододвинулась чуть ближе, — Лизка говорит, чтобы я с ним долю Устинова делила, а он ломается, мол с вами надо. Что делать будем?
— Дели, разрешаю, — Саша оглянулась. — Хорошо торгуешься.
— Спасибо. — сухо ответила она. — Ник что-нибудь передавал? — шептала Саша.
— Нет, — отвечал он.
Ну, на нет и суда нет, как говорится. Значит киданул. Нет, не стоило делать таких поспешных выводов, это действительно сейчас было бы глупо, не смотря на конкретную ситуацию, что была сейчас. Так, она хотела поговорить. И скорее всего Пашка ждал ее сейчас около ее парадной. Ей нужно было бы узнать больше про Вавилова, если уж про него знают в Москве, значит тип действительно серьезный, а к ним надо идти подготовленным. Не стоило говорить о том, что до самого поворота в ее двор колодец, Саша репетировала свой вопрос. Ее общество сейчас в целом пугало. Она боялась всех. А еще она боялась кому-то верить. И каждый божий раз тем, кому она начинала верить кому-то, то заканчивалось плохо. Вот же парадокс, каждый раз таким человеком был Ник, прошло восемь лет, все так же конкретно шлют ее с ее чувствами. Ну и плевать! Значит это она хреновая. Значит будет она одна, зато никого больше не убьют.
Быкова она встретила около первой парадной и уже чуть медленно они шли до нужной. Она не хотела говорить. Лишь думала о серьезности ситуации вокруг нее. Саша воспринимала раньше это за шутку, за игру. А теперь? Вокруг трупы, уже по-настоящему. Женя-Женя. Он не был ни в чем виноват, совершенно. Тогда почему умер он, а не она, когда Саша насолила всем куда больше, чем он. Вот такой вот парадокс. Нет, сколько бы лет не прошло, именно она бы была виновата и свою вину на кого-то другого она не смогла переложить. Однако, вдруг в ней поселилась слепая мысль. А может Ольховский и в самом деле был готов умереть?
— До сих пор помню, как ты мне скрипкой по башке треснула. — вдруг вспомнил эту ситуацию он. — Я уж даже не помню за что.
— Я смутно помню если честно, — чуть хохотнула Саша, — Ты вроде сыграть просил, а я поднялась такая, в позу встала, и ты: «Ну доска ты конечно, Давыдова, по полной программе». Обидно, знаешь ли!
Он не ответит. Почти сразу со скачет с темы, хоть та, про скрипку, была лучше.
— Кому ты письма в Ленинград строчила, кстати?
У Саши уже пропало все веселье из головы. Хрусталеву писала. Но и сказать право не имеет. Молчать обещала. Саша молчала и так же медленно шла, делая вид, словно ничего и не говорила. Она не хотела признавать, что Ник был таким. Он был другим. Саша и сама сейчас совершенно другая. Она не хотела верить в то, что Хрусталев мог не отвечать ей. Саша оправдывала его сейчас, как могла. И Лешка, наверное, был прав, когда решил быть против этого. Все равно бы не спасло. Хотя, может и спасло. Все равно сейчас никто не узнает, как бы сильно не хотелось. Она мечтала быть понятной, но вместо этого она снова отказывалась одна, а в ответ уже не получала даже записок. Раньше они будоражили Сашу, доводили до бабочек в животе, пусть это и звучит смешно. Действительно смешно, стала размазней, едва ее по головке пригладили. Вот только из девятки собственной персоной Наумов выполз. Что ему, скотине, надо?
— И даже не здоровается, вот скотина! — заорал он. — Вот послушай, с ней таскаться — добром не кончится, я тебе за базар отвечаю. Потаскуха ты, Давыдова, сразу оно видно было.
— Ты подойти поближе, что орать-то на весь двор, — спокойно позвал его Пашка.
Он остановился ровно перед ними. Саша поджала губы. Немой укор. Ну, Быков уж точно такой херне не верил. Да и чему? Он уже все знал, он вообще дольше всех ее «друзей» знал, а потому выводы на счет Саши у него точно были. И церемонится он не стал. Двинул, что было мочи, своим сильным боксерским кулаком. Саша-то уж знала, что это он точно хорошо умеет. Он ведь драться ее и учил. Не научил бы, так умело носы взрослым мужикам может быть и не била. Сережа в действительности куда-то отлетел снова к своей девятке, хватаясь за место удара на лице. Саша сама чуть назад попятилась. Нет, ну заслужил, конечно, право слово, заслужил. Только вот как-то сама перепугалась. Давно при ней никого Быков не лупасил, отвыкла как-то.
— Ну че ты смотришь? — чуть наклонился он. — Ты бы думал, кому что говоришь, а то у нее мальчики выйдут, возьмут тебя и отправят на тот свет. Я-то уж их знаю, не любят когда их людей обещаю. — чуть тряхнул рукой и обернулся к Саше. — Ну пошли давай.
«Их людей». Вот она кто получается. Просто
ИХ человек. И никто больше.
В первые у нее не вышло задержаться на том месте. Она его обошла, стараясь добежать до квартиры как можно скорее. А когда она зашла, услышала телефонную трель, которая оборвалась, едва она прошла во внутрь. Плевать она хотела на эти звонки. Внутри с каждым разом что-то переламывалось. Зачем она позвала его поговорить, для чего? Никто не понимал, что делать в такой ситуации, а Саша хотела добиться результата все равно. Еще и разговор этот некрасивый. Ей надоело все. Ее роль в обществе напоминала принадлежность к кому-то и из нее она не выползет никогда. Или она вправду верила в счастливый исход? Счастья нет и не будет. Просто отомстить, а дальше будь как будет. Даже если бросит ее Хрусталев, значит бросит, один раз перетерпела и еще раз сможет.
— В общем-то, я зачем позвала, — стала говорить Саша, приблизившись к дивану. — Я была в Крестах. Мои говорят, чтоб я делила.
Быков остановился, поставив обратно статуетку с фортепиано на ее законное место по центру кружевной салфетки на черном лаковом дереве. Саша глядела на это фортепиано прекрасно понимая, что до сих пор лежит внутри. Револьверы. Может вернуть? Ведь ружье, если есть, обязательно выстрелит. Как-то мерзко становилось. Нет, не вернет, пускай это будет заначкой, но не вернет. О револьверах никто не знает и даже если хватятся на нее вряд-ли подумают. Это начало ее Питерской тайны, которую она не раскроет, пусть если уж оригинала анонимки у нее уже нет.
— Не в этом дело. — занервничал вдруг он, — За ним люди еще не успокоились. Разбирались уже, как могли. Тачку вам, кажется, взрывали?
— Взрывали, — согласится Саша.
— Еще хочешь? — повернулся он. — Я за своих тоже боюсь, если тебе себя жалко никогда не было, то мне себя жалко. — Резко отвечал он.
— Значит делить ты не хочешь?
— Рано делить, видишь ли, — уже чуть успокоившись, сказал он. — Предчувствие у меня такое, что все еще не кончилось. Прости, Алексаша, но я такой херней не балуюсь.
— А решать на счет дальнейших дел?
— Тут делать нечего — ждать только. Признал бы я тебя раньше, может быть даже не ехал…
