Осколки памяти

Прага. 29 августа 1968. Радиорубки, радиорубки. В подвалах, на чердаках – они не заканчивались – они росли, как грибы после дождя, множились, как плесень, тут и там, в закутках и закоулках Праги и окрестностей. Плесень с дождем въелись Ивану в легкие. Здесь, в пражском предместье, где моросящий дождь превращал гладь речушки в непрозрачную рябь. Сколько проводов он перерезал за неделю – не счесть. - Я не понимаю. Андрей Андреевич сказал, что Соединенные Штаты в тупике. - Значит, не настолько в тупике, чтобы не подливать масло в контрреволюцию. Нить воспоминаний размотала клубок, еще один. Вспышка огня. Его танки едут сквозь запруженную, бурлящую пражскую улицу. Люди с обеих сторон – ожесточенные, гневные. Громкие. Они раскаляют нервы. - Гедвика и Лойзо не справятся с тем, что у них потом наступит. Они едут дальше, сквозь бушующий людской поток. Командир сообщил: реакционеры захватили Центральное радио. Приходится остановиться – дорогу загородили баррикады из пустых трамваев. Люди негодуют. Люди не рады братской помощи. Иван задирает голову – тяжелая свинцовая туча над мостом и не думает двигаться с места, покрывая лицо невесомыми каплями. - Может, нам и идут навстречу, но империалисты есть империалисты. Огонь вспыхивает в танке, он с солдатами выпрыгивает – пламя от разбитого бака с горючим взметнулось ввысь. Те, кто проломили его и подожгли, уже скрылись в толпе, охотно поглотившей их, вобравшей в себя, словно водная гладь – капли. Иван видел их, мельком, но вслед не кинешься. Сбросить куртку и тушить огонь – надо ехать, ехать к радиостанции, люди запуганы, прекратить вещание, они поймут, не могут же не понять... Тяжелая ладонь ложится на карту. - Не хочу пугать, Ваня. Но блок в опасности. Весь. Более того... Мы больше смотрим на западную границу ЧССР – с ФРГ. А надо бы на восток. Он помнил, как мгновенно подобрался. Как сжались его кулаки. - Я понял, Леонид Ильич. Центральной станцией дело не обошлось. Дальше – телецентры, студии, подпольные, сначала в столице, затем в деревушках, их брали под контроль, узлы связи рубили под корень. Неделя, всего какая-то неделя. Все кончилось, когда Гедвика с Лойзо вернулись из Москвы, бледные, слишком бледные, они даже сходили с трапа самолета в обнимку. Вымотанность тяжелым грузом давила на плечи. Иван не хотел возвращаться в часть. Подальше от людей. От любых людей, даже его собственных. Дальше от горящих, как оборванные провода, взглядов местных в спину, дальше от нервозности. От дождя уже становилось зябко, но он не уходил с моста. Что-то не клеилось. Все закончилось – они подавили переворот в зародыше. И дело даже не в том, что его людей не пускали к колодцам, а по дороге к любому месту приходилось блуждать из-за сбитых и повернутых черт-те-как указателей на столбах, а карты двадцатилетней давности – как же по-другому тогда все ощущалось – можно было выбросить. Даже не в том, что у его людей сдавали нервы, и они стреляли, – хорошо, если в воздух – а в лицо градом сыпались оскорбления. Тяжелое, скручивающее чувство завязалось в груди от воспоминаний встречи в июне. Дежурная улыбка Альфреда на Генеральной ассамблее ООН вымученнее, чем обычно, как плохо приклеенная маска. Тот долгий взгляд синих глаз. Под ними опять залегли тени, темные и глубокие, прямо как... Россия дернул головой, стряхнул образ из мыслей. Капли с кончиков волос упали на плечи, вобравшись во влажную ткань формы. Он не мог поговорить с ним тогда, только не в Нью-Йорке, тем больнее, что Альфред сам направился к нему. Но его перехватил Артур, и они разошлись в разные стороны. Америка успел бросить последний взгляд, раздосадованный, просящий, Иван готов был поклясться, он... Фотография в нагрудном кармане жгла ему ребра. Рядом раздался знакомый свист. - Кого я вижу! И слишком знакомый голос. Только его здесь для полного счастья не хватало. Иван мысленно закатывал глаза, пока поворачивался к Гилберту. ГДР качнулся на каблуках. Он был в штатском – белая рубашка, руки в карманах брюк. Даже нахальная ухмылка не могла скрыть усталость – такую же навалившуюся, как у самого России. - Я думал, ты встал на границе. - Встал. Потом старина Вальтер додумался, как не лишить тебя братской помощи. Ты бы видел это лицо! Он чуть не расплакался, когда войска остановили. - Помощь, значит, - Иван скрестил руки на груди. – И что же ты делал? - А кто пеленговал каждый чертов радиосигнал, а? – Гилберт указал на себя большим пальцем. – Я думал, у меня уши отвалятся. - Бедняжка, - короткая усмешка. – Хочешь, поменяемся? Я с удовольствием посижу за пеленгацией. А ты пока по Чехии побегаешь. - Тебе не понравится. Слишком много... как его там... клеветнической антипартийной пропаганды, во. Даже я устал. А на меня транслирует Deutsche Welle. И вообще, - ГДР обошел Россию сбоку, облокотился на борт мостика. – Чего ты один бегаешь? А где единый дружный соцфронт? Россия поджал губы против воли. Если Эржебет не явилась изначально, то Васил застрял в какой-то мелкой деревушке, а Феликс со словами «ты, типа, настолько крутой, что сам справишься» остановился на полпути до Праги, да так там и остался. - Особого рвения не проявили. - Тогда тебе достанется вся слава! Чего такой кислый, геноссе? Не каждый день братский народ от лап империалистов спасаешь! – Гилберт похлопал Ивана по напряженной спине. Россия вдруг ощутил желание поднять собрата по соцлагерю за отутюженный – даже сейчас – воротник да зашвырнуть в речушку, но сдержался. - Гондон ты, Гилберт, - прозвучало скорее бесцветно, чем язвительно. - Сам гондон, - ответил тот с легким акцентом. С тех пор, как Гилберт начал учить русский, ругаться рядом с ним стало совсем не весело. Он и не заметил, как мелкие капли перестали размывать их отражения. Сквозь просвет в туче выглянул тонкий луч солнца, неуверенно коснулся зеленых крон деревьев. - Я рад, что все закончилось. И что никому из нас больше ничто не угрожает. Что-то неприятное скользнуло в груди при этих словах. ГДР молчал пару минут с непроницаемым лицом. Затем резко крутанул голову к России. - Эй. Мне можешь не объяснять. Ульбрихта послушать – так агенты Джонса в каждом кусте попрятались, разве что в задницу мне не забрались. Пока. Но... сейчас? Он же в джунглях застрял по самые яйца. А еще у них там студенты с ума посходили. - Знаю, - Иван облокотился на бортик вслед за ним. Под ребрами кольнуло, остро и неприятно. – Но танки свои он все же на границу Людвига пригнал. - Да так там и остановился. Русая бровь выгнулась. - Мне за это Джонсу в объятия броситься? В лице Гилберта мелькнуло что-то очень странное – Иван сам не понял, что. Ему это не понравилось. То, как сузились красные глаза и напряглись острые плечи. - Я думал, было бы неплохо вам начать разговаривать. А там уж и фантазии свои воплотишь. С объятиями. И всем вытекающим – на твой вкус. Узел в груди затянулся сильнее. Иван не подал виду – лишь повернулся к Гилберту полубоком. - Ты так за меня беспокоишься, - улыбка на губах, ровная – ей можно резать металл. Корпус чуть сместился вперед, склонился к Гилберту в обманчивом дружелюбии. Ничего в позе ГДР не изменилось, но Россия нутром почуял – белые волосы затопорщились на затылке. – Мне приятно. Но с чего бы? - Да с того, что не рвется мне быть перетертым в вашей гонке, у кого пушки больше и толще. Ах вот оно что. Россия вздохнул. - Нашей с ним? Гилберт, здесь все кишело его агентами. Ты же слышал все по радио, всю эту... ложь, - Иван выплюнул это слово, как будто оно жгло ему горло. - Не вмешайся мы – потеряли бы и Лойзо, и Гедвику. Да мы их и так чуть не потеряли, еще в феврале! Блок бы разрезало надвое! Я не хочу с ним воевать, но если он продолжит провоцировать... Если он... Гилберт не произнес ничего, только хмурился и смотрел на Ивана, тяжело и оценивающе. Маленький участок чехословацкой границы, пересекающейся с его, советской – короткая волнистая линия на карте приводила в ужас. - Он тоже... не хочет, - слова падали тяжело, словно свинцовые. – Наверное. Но силовой шантаж – тоже метод, - большой палец России медленно растирал костяшки на сцепленных в замок руках. – Нам придется... Отвечать. Они помолчали. Ветер опустил на воду слетевшие с деревьев первые желтые листья. - Мы работаем над этим, кстати. Над тем, чтоб я смог нормально говорить с Джонсом, - произнес Россия после еще одного вздоха. Гилберт присвистнул. Его плечи заметно расслабились. - И какие умники первые додумались? Из Политбюро или из МИДа? Иван лукаво склонил голову. - КГБ. Если за последнюю неделю он и истрепал кучу нервов, то спектр эмоций на лице Гилберта их с лихвой окупил. ГДР молитвенно сложил ладони, кончиками пальцев подпирая лоб и попрыскивая от смеха. - Если твои чекисты заделались фанатами Джонса... - Смена руководства творит чудеса, - ответил Иван очень просто. О том, что смена руководства сделала сети вокруг него гуще, он промолчал. - Смена руководства, - Гилберт усмехнулся, почему-то очень горько. – Если она даже на твоих подействовала... Он ссутулился, внезапно, помрачнел и поник головой – так сутулятся уставшие от жизни старые волки. Взгляд его был устремлен вдаль – но не был расфокусирован. ГДР глядел за горизонт, на Запад. - Это ведь ты подсказал Ульбрихту его прошлогоднее заявление в Варшаве? – Лицо собеседника России в недоумении вытянулось. – Ну которое звучало как «Эй, Людвиг! У тебя не будет друзей в соцблоке, пока ты не признаешь меня»? Фраза «гондон ты, Ваня» так и повисла невысказанной в усталых глазах ГДР. - Ну я, - ответил он вместо этого. - Думаю, на него повлияло. - Если это не повлияет, обставлю его в медальном зачете у Мигеля, - Гилберт усмехнулся и вынул сигарету из блока, чиркнул зажигалкой. Белый дым растворился в прогретом солнцем воздухе. – Мы же теперь раздельно выступаем, а старина Вальтер приготовил... сюрприз, - уголки губ Ивана приподнялись. Если Гилберт и любил что-то в этой жизни, так это – выкаблучиваться, а из-за спортсменов или чего другого – уже не важно. - Посмотрим, как он без моих легкоатлетов побегает. - Если разговоры о сближении с Джонсом не свернутся, может, бегать ему недолго. - Они на это пойдут, - еще одна затяжка. - Не Людвига студенты доконают, так Джонса. Сожженную до самого короткого фильтра сигарету Гилберта унесло течение. Он размял затекшие пальцы. - Бывай, геноссе, – рука легла на плечо, но в отличие от предыдущего раза, сбросить её обладателя в речушку вслед за сигаретой уже не хотелось. – Пойду дальше за братской помощью в рубке штаны просиживать. - И тебе не хворать. - Ага. Осторожней там, чтоб контрреволюция глаза не выцарапала. Глаз Ивана дернулся. Черт. Умеет же, гад, одной фразой изга... преобразить атмосферу. ГДР скрылся за деревьями, и Россия остался один на один с – нет, не мыслями даже – чувствами и ощущениями. Словно мошки, они роились в голове. В тишине, без шума дождя на воде и чуть с хрипотцой голоса Гилберта они звучали еще громче. Контрреволюция. Руки потянулись к нагрудному карману. Фото с теплой даже сквозь монохром улыбкой Альфреда он вынимал все реже, доверяя лишь стенам в своей комнате. Края карточки поистерлись за семь лет, но не лицо. Иван прикасался к заостренным болезнью скулам и сверкающим глазам редко, лишь подносил подушечки пальцев. Альфред на фото и Альфред в жизни никогда еще не были так похожи друг на друга. Ему сказали, что Джонс готовит здесь переворот. «Реставрация капитализма», как в газетных сводках, - сухо и тяжеловесно, нищета и гнет – живо и страшно. Ему сказали, что Чехию и Словакию нужно спасти, спасти еще и от них самих – ибо не ведали те, что творили. Ему сказали, что здоровые силы ждут его помощи, как ждали много лет назад, чтоб он вытравил яд, готовый сжечь изнутри белого с золотым отливом льва. Он ожидал, что будет непросто. Что диверсанты окажут сопротивление – может, даже с оружием в руках. Что люди будут ими одурачены. Что придется проявить с ними жесткость. Но не что в контрреволюционеров обратятся все люди Гедвики и Лойзо. Презрение. Оскорбления. Листовки. Граффити на стенах. Тяжелое, как свинец, молчание в ответ на любой вопрос его солдат о дороге или колодце. Разве может – палец в перчатке огладил золотые волосы – вне черно-белых снимков они сияли под светом солнца – разве может даже Альфред добиться такого эффекта?.. - Эй, Брагинский, я сказать забыл, там Феликс... ТЫ ОХУЕЛ ЕЕ ДО СИХ ПОР С СОБОЙ ТАСКАТЬ?! Иван аж подпрыгнул – фото, выпущенное из рук, полетело вниз, в реку – он рванулся, перегнулся через бортик, цепанул рукой по воздуху – успел! Он сгреб карточку всей пятерней – посередине осталась мятая складка. И только когда фото вновь покоилось в безопасности его ладоней – лишь тогда мозг уловил вопли Гилберта, оравшего на немецком: - Двадцать лет! Гребаных двадцать лет прошло! «Джонсу срать на всех, кроме себя, Гилберт»! «Джонс кладет болт на договоренности, Гилберт»! «Нахрен с ним не буду говорить, Гилберт»! - Хули ты разорался на всю Ивановскую?! – Россия рявкнул – плевать на фразеологизмы, общую суть из «хули» и «разорался» ГДР должен уловить. – От местных давно в хайло немецкое не получал?! ГДР уловил – размахивать руками не перестал, но орать стал уже шепотом: - Я двадцать лет живу с занозой в заднице в виде огороженного куска Берлина, вы мир чуть не взорвали к хуям два раза только за последние десять лет! Я только от тебя и слышу, что Джонс – тупой агрессивный баран, а ты, хер бескорыстный, жопу рвешь, чтоб спасти всех нас от этого ублюдка! А сам на его фото двадцать лет передергиваешь! - Байльдшмидт, ты ебанулся?! Какие к чертям двадцать лет?! – небо посерело в цвет взъерошенных волос Гилберта; капли падали на плечи – но красный гнев в груди, подстегнутый колотящимся о ребра сердцем – откуда он узнал, он же прятал фото, как – полностью заслонил все сознание. - Это ты ебанулся, если думал, что ты такой охренительный конспиратор, и я не замечу, как ты с этим куском бумаги чуть ли не сосешься! - Да когда... - Когда ты меня после войны к себе приволок! Забыл?! Сердце пропустило удар. Иван очень хотел зарычать в ответ. Хотел заткнуть Гилберта и уйти в часть, подальше от моста – дождь усиливался – но не мог вымолвить и слова. После войны. - Ты что, - наверное, вид у него был совсем загнанный, потому что гнев схлынул с лица Гилберта, уступив место замешательству пополам с неверием. – Ты правда забыл?.. Россия неопределенно мотнул головой. Ослабил туго затянутый шарф. Ему не хватало воздуха. - Когда ты его видел? Как так получилось? - Когда ты думал, что никто на тебя не смотрит. В Ленинграде еще. Пару раз. Вынимал и смотрел долго-долго. В Ленинграде. В ленинградскую квартиру он привез Гилберта еще в сорок пятом. Не в Москву. Из советской зоны оккупации нужно было вывезти уцелевшую в развалинах технику – Гилберт, уже не Пруссия, но еще не ГДР, был нужен с целыми черепом и хребтом. Сталин запретил ему трогать Байльдшмидта, и так уже доведенного до полусмерти бомбежками – и сапогами самого Брагинского, с размаху ломавшими ребра. Со скрипом, но Иван подчинился. Он не мог ручаться за остальных в Союзе. - Ты не помнишь, - Гилберт выдохнул. Запустил руку в намокшие от дождя волосы. Пробормотал что-то, кажется, воззвание ко всем святым. – Ты и правда не помнишь. - Я нашел это фото семь лет назад, - Иван схватился рукой за бортик. Чувство нереальности кружило ему голову. – До этого – пусто. Их молчание прерывал стук капель по воде и брусчатке. Они не обращали на него внимания. - Я что-нибудь говорил? Про... – Россия кивнул на бумажку, все еще зажатую в его руках. Гилберт мрачно усмехнулся. - Ты меня тогда в свои тайны посвящать не особо стремился. Я спрашивал, потом, в Москве уже... Ты же помнишь, что в Москву меня подселил к остальным, да? – Иван кивнул. – Я спросил у Наташи. Она тоже не знала. Видела украдкой, как ты смотришь. Сказала, что рожу твою в те моменты можно было ночью держать вместо светильника. - Наташа прямо так и сказала? - Я перефразировал, - раздраженно взмахнул рукой Гилберт. Он гладил ладонью подбородок. Раздумывал. Взвешивал. И вдруг выдал: - Значит, тот случай летом сорок седьмого ты тоже не помнишь, да? Россия захлопал ресницами. - А что я должен помнить? Он помнил – помнил – что был на конференции в Париже - высказал настырному Джонсу все, что о нем думает, как ругался с Западной Европой – к тому времени маски уже были сорваны, они хотели навредить ему, отобрать полученное столь дорогой ценой... - Ну то, как ты вломился в квартиру с бешеным видом, а потом грозился бежать к Сталину? Его начало мутить. Иван быстро провел языком по губам, так странно пересохшим под дождем, летящим с неба все сильнее. - Просвети меня. - Ага, - Гилберт убрал со лба прилипшие влажные волосы. – Значит, если по порядку. Это случилось вскоре после того, как ты меня в Москву перевез. В мае или июне, точно не помню. Ты ушел по делам утром, а потом... Просто ворвался в квартиру, Райвиса с Тиграном чуть с ног не сшиб, бросился к себе в комнату. Заперся – а потом там грохот стоял, будто мебель падала. Ты выбежал, дикий, орал, что тебе надо к Сталину. - Зачем? - Да хрен тебя знает, прояснить ты не удосужился! Никому. Убежал – а через час вернулся. А, вот ещё. Ты забыл дверь запереть. Мы заглянули... Ладно, я заглянул – там все перевернуто к чертям. Ящики из мебели выворочены, все, что в них лежало, на полу валяется. И вмятина в стене. Ты по ней кулаком в ярости саданул. Картины, описанные Гилбертом, всплывали – нет, не в воображении, в памяти – ярко, расцвеченно; Иван мог поклясться, он видел их сам, но почему... Во рту пересохло. - И что? Я добрался до Сталина? Гилберт мрачно покачал головой. - Понятия не имею, но прибежал обратно ты еще сильнее взмыленный. Опять заперся у себя. Я решил зайти – глянуть, что за байда творится. Торис пытался остановить, лепетал хрень какую-то, «не трогай его сейчас, он тебя убьет»... - А ты что? - Да заржал ему в рожу. И зашел. Ты что-то писал за столом, я и пикнуть не успел, как ты меня вышвырнул. И все. Из комнаты ты до утра не выходил. А потом к тебе пришли. - Кто? - Не знаю. Какой-то служака из ваших. Не из руководства, а то бы я узнал. Ушел буквально через полчаса. - А с утра? – Россия ловил слова ГДР так отчаянно, будто упустит одно – и тут же рухнет замертво. – А что было с утра? Когда я вышел? - А ничего. - В смысле? - В прямом, - поджал губы Гилберт. – Ты вышел. Спокойный. Адекватный. Как ни в чем не бывало. Остальные тоже молчком – решили наверное не соваться. Я охренел, конечно, знатно. Но подумал, что в Союзе у вас, - взмах рукой. – Своя атмосфера и впрягаться себе дороже. А фото Джонса... Я его с тех пор не видел. Шум дождя оглушал, барабанной дробью бил по голове и плечам. Иван сполз вниз по каменному бортику, спрятав лицо в ладонях. Он дрожал, мелко-мелко. Он не знал, что думать. Он вообще не знал, как на это реагировать. - Эй. Россия убрал ладони. Хмурый ГДР сидел напротив него, на корточках. Почти на одной высоте. Закусил губу, смотрел куда-то в сторону. - Ты... У тебя вид был такой. Страшный. Иван хмыкнул. Разве могло быть по-другому. - Как будто я хотел кого-то убить? Прямой взгляд красных глаз – ответ Гилберта хлесткой плетью прошелся по воспаленному разуму. - Нет. Как будто тебя хотел кто-то убить. 1) Сколько проводов он перерезал за неделю – не счесть – 21 августа 1968 года началась операция «Дунай», в ходе которой в Чехословакию ввели войска стран ОВД. Сделано это было, чтобы положить конец реформам Пражской весны, которые развернул Первый секретарь ЦК КПЧ Александр Дубчек и которые привели к свободе прессы, и как следствие – к призывам к переходу к рыночной экономике, к расширению связей с Западом, к отделению партии от государства. Верхи СССР боялись «отпадения» Чехословакии от социалистического лагеря. 2) Значит, не настолько в тупике, чтобы не подливать масло в контрреволюцию – официальная советская пропаганда называла вышедших на улицы граждан Чехословакии и многочисленные общественные организации, которые протестовали против ввода войск, «контрреволюционными и ревизионистскими силами, которые опирались на поддержку мирового империализма». 3) Командир сообщил: реакционеры захватили Центральное радио – насколько я поняла, одной из основных задач вторгшихся войск стало установления контроля над радио, телевидением и газетами. В 8 утра советские солдаты взяли здание Центрального радио, не обошлось без стрельбы и жертв среди мирных жителей. Но к этому моменту работники радио уже успели выпустить в эфир сообщение о непрошенном вторжении. Позже вещание о вторжении войск ОВД продолжилось, из другого здания, из подпольных импровизированных радиостанций в Праге и ее пригородах. Согласно донесению КГБ «О деятельности контрреволюционного подполья в Чехословакии», «Контрреволюционные силы задолго до прихода союзных войск создали обширную сеть подпольных радиостанций и радиопередатчиков, включая государственные и армейские, предусмотренные мобилизационным планом, а также любительские радиопередатчики. На помощь контрреволюции пришли иностранные радиостанции - Австрии, ФРГ, Англии, США и других стран». Впоследствии советские солдаты занимались поиском этих радиостанций и их нейтрализацией. 4) Огонь вспыхивает в танке, он с солдатами выпрыгивает – описано по мотивам реального случая, когда один из протестующих пражан поджег советский танк. 5) Не хочу пугать, Ваня. Но блок в опасности. Весь. Более того... Мы больше смотрим на западную границу ЧССР – с ФРГ. А надо бы на восток – главную опасность для советского руководства представляла именно перспектива выхода Чехословакии из ОВД (такие лозунги звучали) и переход ее в НАТО. Чехословакия занимала стратегически важное положение в блоке, практически делила его на две части. В случае войны с НАТО именно чехословацкая армия должна была сформировать первый эшелон атаки стран Варшавского пакта на земли Западной Германии. К тому же у Чехословакии с СССР была небольшая, но общая граница. Помним, что с момента окончания Великой Отечественной прошло чуть больше двадцати лет. Воспоминания свежи, паранойя Ивана ракручивается на полную катушку. 6) Неделя, всего какая-то неделя. Все кончилось, когда Гедвика с Лойзо вернулись из Москвы, бледные, слишком бледные, они даже сходили с трапа самолета в обнимку – сначала советское руководство планировало арест Дубчека и сподвижников, но широкий гражданский протест сделал свое дело. Членов ЦК КПЧ вывезли в Москву на переговоры с советским правительством. 26 августа они завершились подписанием Московского протокола, по которому реформы Пражской весны сворачивались, а в Чехословакии учреждался постоянный контингент советских войск (до этого советских баз там не было). Дубчек подписал этот протокол только после введенного ему успокоительного укола. 7) И дело даже не в том, что его людей не пускали к колодцам, а по дороге к любому месту приходилось блуждать из-за сбитых и повернутых черт-те-как указателей на столбах – по призыву правительства граждане Чехословакии вооруженного отпора не оказывали, но пассивное сопротивление жителей было повсеместным: чехи и словаки отказывались предоставлять советским войскам питьё, продукты питания и топливо, меняли дорожные знаки для затруднения продвижения войск, выходили на улицы, пытались объяснить солдатам суть происходящих в Чехословакии событий, апеллировали к русско-чехословацкому братству. 8) Даже не в том, что у его людей сдавали нервы, и они стреляли, – хорошо, если в воздух – а в лицо градом сыпались оскорбления - по современным данным, в ходе вторжения было убито 108 и ранено более 500 граждан Чехословакии. Настроения, царившие в советских войсках, были не на высоте. Психическое напряжение, физическая усталость, чувство вины, которое испытывали солдаты, когда местное население выкрикивало им ругательства на их родном языке, все это создавало очень тяжелую атмосферу. Официально на период с 21 августа по 20 сентября было зафиксировано пять самоубийств в рядах советских военнослужащих в Чехословакии. 9) Он не мог поговорить с ним тогда, только не в Нью-Йорке, тем больнее, что Альфред сам направился к нему – в июне 1968 на Генеральной ассамблее ООН был одобрен Договор о нераспространении ядерного оружия. 10) Я думал, ты встал на границе – во вторжении должны были участвовать также войска ГДР. От ввода на территорию Чехословакии немецких солдат в итоге отказались, оставив их на границе: появление немцев на чешской земле могло вызвать всем понятные ассоциации из недалекого прошлого и спровоцировать население на вооруженное сопротивление. Немецкая народная армия все же приняла ограниченное участие, некоторые ее части были использованы для перевозки грузов снабжения, целевых операций на местах – а еще для радиоразведки. 11) А на меня транслирует Deutsche Welle - Deutsche Welle – это западногерманская радиокомпания, которая транслировала вещание и в сторону ГДР, у граждан Восточной Германии была возможность словить ее частоты. 12) Если Эржебет не явилась изначально, то Васил застрял в какой-то мелкой деревушке, а Феликс со словами «ты, типа, настолько крутой, что сам справишься» остановился на полпути до Праги, да так там и остался - в операции «Дунай» принимали участие пять стран: СССР, ГДР, Польша, Болгария и Венгрия. 170 тысяч военнослужащих от СССР (две трети всего состава), 40 тысяч – от Польши, 15 тысяч – от Венгрии и 2 тысячи – от Болгарии. Румыния, которая входила в ОВД, присоединилась к Китаю в осуждении вторжения в Чехословакию. Албания в знак протеста вообще вышла из ОВД. Я уже говорила, что единство соцблока осталось в прошлом? 13) А еще у них там студенты с ума посходили – 1968 год отметился широким протестным движением молодежи в разных странах мира («красный май» во Франции, «марш ста тысяч в Бразилии», Битва в Валле-Джулии в Италии, студенческое движение в ФРГ). Протестующие выступали за социальную справедливость и права человека, против расизма, конформизма, загрязнения окружающей среды. В частности, в августе в США происходили протесты во время съезда Демократической партии США в Чикаго, направленные главным образом против войны во Вьетнаме. Одновременно протестовали против ввода войск в Чехословакию (кстати, впоследствии за жестокое подавление протестов в Чикаго их участники называли город «Чехаго»). 14) Но танки свои он все же на границу Людвига пригнал – сначала я нашла источник, который утверждал, что в августе танки НАТО подъехали к границе ФРГ с Чехословакией с намерением пересечь ее. Потом я сочла этот источник ангажированным. Потом я подумала, что в данном контексте неважно, стояли там танки или нет – главное, чтобы Иван думал, что они стояли. 15) Иван лукаво склонил голову – КГБ – Юрий Андропов, глава КГБ с 1967 года, был одним из главных инициаторов разрядки международных отношений в советском правительстве. 16) Смена руководства, - Гилберт усмехнулся, почему-то очень горько. – Если она даже на твоих подействовала – здесь и далее Гилберт отсылает к доктрине Хальштейна: политике правительства ФРГ, которая была направлена на непризнание ГДР и изоляцию ее на международной арене. Вообще после недолгого ресерча убеждаешься, что отношения между братьями-немцами времен холодной войны несколько сложнее, чем припадание к Берлинской стене (по обе ее стороны) с клятвенным «Я дождусь тебя, брат». Наверное, сделаю в группе об этом пост. ФРГ отказалась от докрины Хальштейна в 1970 году, на фоне общей международной разрядки и смены правящей партии с ХДС на СДПГ во главе с Вилли Брандтом, который в русле «новой восточной политики» стремился сделать отношения между ГДР и ФРГ менее напряженными. 17) Это ведь ты подсказал Ульбрихту его прошлогоднее заявление в Варшаве – своеобразным ответом на доктрину Хальштейна стала доктрина Ульбрихта, принятая на совещании министров иностранных дел стран ОВД в 1967 году. Согласно доктрине, страны соцблока не должны были нормализовывать отношения с ФРГ, пока она «не перестанет претендовать на представительство всех немцев» (иными словами – пока не признает ГДР). 18) Если это не повлияет, обставлю его в медальном зачете у Мигеля – в 1968 году осенью состоялись Олимпийские игры в Мексике. С 1965 года команды ФРГ и ГДР выступали раздельно. Вальтер Ульбрихт внедрил такие программы подготовки спортсменов (они были засекречены даже от стран соцлагеря), что спортсмены из ГДР в общем медальном зачете заняли третье место. 19) Разве может – палец в перчатке огладил золотые волосы – вне черно-белых снимков они сияли под светом солнца – разве может даже Альфред добиться такого эффекта – на самом деле правительство США с опаской относилось к событиям в Чехословакии и к Пражской весне, поскольку либерализация там могла поставить под удар потепление советско-американских отношений. Линдон Джонсон считал, что начавшаяся разрядка в отношениях с СССР имеет первостепенное значение, в том числе и потому, что с помощью Москвы можно без потери лица прекратить почти проигранную войну во Вьетнаме. Все американские должностные лица наперебой уверяли советских, что США не намерены вмешиваться. Конечно же, в ООН повозмущались для вида, но не более того. По выражению французского министра иностранных дел Мишеля Дебре, ввод войск ОВД в Чехословакию был лишь «дорожным происшествием на пути разрядки». Но согласно советской пропаганде, "контрреволюционеры" все равно служили "мировому империализму". 20) Он помнил – помнил – что был на конференции в Париже – на Парижской конференции 1947 была пройдена точка невозврата, после которой холодная война стала неизбежной. Советская делегация выступила резко против американского плана Маршалла – проекта оказания экономической помощи европейскм странам с некоторыми политическими условиями – сказав, что он грозит впадением Европы в зависимости от США (на деле опасаясь потери сферы влияния СССР в Восточной Европе). Страны-сателлиты СССР (или те, которые находились под относительно сильным советским влиянием) – Польша, Чехословакия, Румыния, Венгрия, Албания, Финляндия – заявили об отказе участия в конференции и приема помощи в соответствии с планом Маршалла.