Осколки памяти

Вашингтон. 1969 год. Белая пена на синем море – такой Земля и выглядела с Луны. Под тонкой зыбью полупрозрачного белого – коричневая корка континентов. Земля со спутника была маленькой, словно мяч. Синий круг, полускрытый тенью, в центре бесконечного, усыпанного мерцающими точками неба, а под ногами – серый грунт, весь в неглубоких отпечатках-кратерах. Пятьдесят новых звезд навсегда зажглись наверху, на небосводе, там, где астронавты водрузили его флаг. Америка не мог наглядеться. Он был прав он был прав он был прав Ликование, такое светлое, такое возносящее, из каждой клеточки его существа: оно пробивалось через его глаза, выходило синим свечением. В нем не осталось ничего, кроме этого счастья, незамутненного и чистого, как... Он тоже там был Он тоже так чувствовал Свет бился изнутри, из самой его сути, до боли, до спазмов в груди: Альфред улыбался в небо этой летней ночью, до слез в уголках глаз. Его крылья, окрепшие за восемь лет, расправились в небе – и «Орел» сел на лунную поверхность, навсегда оставив свой след, навсегда... Эйфория вознесла его ко звездам, но не избавила от тягот земных. Новое светило Никсона сияет на публике. Его президент – шутка ли – сближается с Китаем и СССР, отчего его репутация лишь крепнет. Он выводит из Азии его людей – и отравленные горем и гневом СМИ сбавляют свои обороты. Никсон пришел на волне протестов – и не верил, что энтузиазм людей Альфреда поддерживался сам собой. Что энтузиазм самого Альфреда был искренним. Никсон делал все возможное, чтобы вывести его из тупика, но контакт не клеился. Америка не знал точной причины: может, потому что общение с президентом практически свелось на нет, и чтобы попасть к нему, надо было обивать пороги ведомства Киссинджера; то ли потому что и при встречах с глазу на глаз формализм зашкаливал, а вечный невидимый барьер и недоверие выводили из себя. Как бы то ни было. Этому человеку удалось навести мосты через океаны на обе стороны Евразии, и в воздухе разлилась надежда. На то, что призрак войны перестанет дышать в спину, была бы то война в зеленом массиве джунглей, раны от которой свежие, саднящие (порез открывался, пачкал рубашки кровью: Альфред, проснувшись в поту и в бреду от ночного кошмара, уже не удивлялся алому пятну слева на груди); или та война, что жила в воображении уже четверть века – но одна мысль заставляла душу содрогаться, поскольку победителей в ней не было. Две сверхдержавы наконец сели за стол переговоров в Хельсинки и Вене, чтобы хоть немного ослабить страхи всех жителей планеты перед ядерной угрозой. Америка был только рад убраться куда подальше от ока администрации. И в отличие от прошлого раза, он встретит Брагинского подготовленным – хоть на этот маленький шаг у него ушло больше восьми лет. Москва. Июль, 1970. Переговоры по разоружению с американцами тянулись уже больше полугода. Это не могло не утешать. Одно раздражало – Россия за столом переговоров даже не присутствовал. Июльский вечер обратил кроны деревьев в зеленую рябь. В алеющем на закате небе над Кремлем проплывали мелкие облачка. Иван стоял у открытого окна в коридоре одного из зданий, но даже идиллия летнего вечера не могла ослабить в груди тугой узел досады. Потепление наметилось не только между его людьми и людьми Джонса: Людвиг совсем скоро признает нерушимость послевоенных границ; они обговаривали эту формулу долгих полгода. Долгих полгода он был словно привязан – да, договор с Западной Германией важен и вообще запоздал на двадцать с лишним лет; но другие переговоры, где находится тот, кто ему нужен, не шли из головы, не... - Они готовы их уступить. Языками чесать горазды, а о безопасности из них кто подумает? Его плечо чуть не задели – кто-то, выходящий из-за угла, Иван не успел разглядеть, кто; от фигуры пахнуло раздражением, мундир, сведенные в гневе тяжелые брови... - А... Иван, это ты. - Здравствуйте, Андрей Антонович. Министр обороны явно был не в духе, его собеседник – военный рангом пониже – выглядел обеспокоенно. Гречко уже собирался отвернуться, как вдруг задержался взглядом на Иване, секунду, две... Выражение его лица изменилось. - Вань, пойдем-ка в твой кабинет. Он сделал жест собеседнику, тот без лишних слов пошел прочь. Иван двинулся вслед за Гречко, вниз по коридору и налево – недоумевающий, чем вдруг понадобился так внезапно. Он едва успел запереть дверь кабинета, как... - Иван, буду краток – Альфред Джонс сейчас на переговорах по разоружению. Россия был очень, очень рад, что все еще стоит спиной к министру обороны, потому что слишком сильный нажим на дверную ручку мог бы выдать его колотящееся сердце с головой. - Мне доложили, что он не в лучшем состоянии. - Неудивительно, - Россия повернулся, медленно. Разговоры с людьми из Политбюро уже давно не заставляли его нервничать, но эти разговоры очень редко затрагивали Альфреда Джонса. – Он провляет агрессию на всех континентах, и до недавних пор лично – во Вьетнаме. Так никакого здоровья не хватит. Даже у него. «Гнет населения под ярмом капитала» - так он сказал бы Косыгину. При Громыко припомнил бы расизм. Его слова подействовали на Гречко – залегшая между бровями складка стала не такой жесткой, он усмехнулся. - Это даже дипломатам стало заметно. Зачем они вообще его отправили? - Он сам мог напроситься, - Иван пожал плечами, стараясь сосредоточиться на летающих в воздухе пылинках. – Не может и дня прожить без внимания. Как дитё столетнее. Чуть расслабившийся было Гречко вдруг бросил странный взгляд – Россия напрягся моментально. По спине пробежал легкий холодок. Что он сказал не так? Его слова о Джонсе прозвучали бледно, не так озлобленно, как должны были? Нет, дело совсем не в этом, тогда что... А. Конечно. Слишком часто люди чувствовали себя неуютно рядом с ним. Рядом с такими, как он. Особенно когда им об этом напоминали. Мысль, от которой раньше кололо обидой под ребрами, сейчас помогла немного расслабиться. И вообще, он же не с Андроповым разговаривает. - Часто ты с ним пересекался лично? – Гречко продолжил, сделав над собой видимое усилие. – По долгу службы. Уж почаще, чем мне раньше казалось. - Бывало. В последнее время – только в делегациях. - Но знаешь ты его подольше нашего, - министр обороны приблизился к нему на шаг и твердо взглянул в глаза. – Как считаешь, Иван, на Джонса можно надавить сейчас? У России во рту пересохло. Если Гречко клонит к тому, о чем он подумал... Если он хочет... Надо постараться – изо всех сил – чтобы он остался под впечатлением, что послать Ивана на переговоры – его идея, и только его. Не продиктованная сверху, не выпрошенная им, Россией... И может быть, тогда... - Да... скорее всего, - Иван неторопливо кивнул. Каждое слово было взвешено. – Не скажу, что это было просто, но у меня пару раз получалось. Лет сто назад, когда Аляску продавали. Он наблюдал, как лицо Гречко становится все более и более довольным. Еще немного. - Это можно сделать, если знать, куда давить. Под всей этой бравадой он довольно неуверенный. Андрей Антонович, - на лице – невинная обеспокоенность. – На переговорах какие-то проблемы? Гречко покачал головой, не спеша направляясь к выходу. Россия отступил от двери. - Скорее за их пределами. Но ты, Иван, не бойся, - он улыбнулся, было в этом даже что-то отеческое. – Думаю, решить мы это сможем. Мы. Дверь захлопнулась. Россия выдохнул резко и шумно, рухнул в кресло и закрыл лицо руками. Плечи поднимались и опускались, пока он пытался выровнять дыхание. Ему случалось недоговаривать, отвечать расплывчато, скрывая правду за завесой из общих слов, но напрямую врать человеку из Политбюро... Из их с Джонсом общения столетие назад он не помнил ровным счетом ничего. Он очень хотел, чтобы его сегодняшняя выходка окупилась. Известие, что в августе он едет в Вену, пришло через пару недель. Россия не знал, как Гречко провел эту идею через Политбюро. Видимо, недовольных ходом переговоров оказалось больше, чем он считал. Мир двигался к разрядке, надежда разлилась в воздухе, но кое-что оставалось неизменным: ракеты в Западной Европе по-прежнему могли достать его за десять минут полета. Американцы не хотели включать их в соглашение, и выхода из этого тупика не видел никто. Россия думал, что знал всё о ядерной триаде Союза, но даже не удивился, когда узнал, что ошибался. Он удивился, насколько ошибался. Его быстро – как только возможно – ввели в курс дела. Не всем пришлось это по нраву: колючий взгляд Андропова царапал Ивану спину, когда он открывал папки с материалами настолько секретными, что гриф с них должны снять только спустя полвека. Он впитывал информацию, предостерегаемый, чтобы ни в коем случае она не утекла – если уж кто пострадает от этого больше всех, так это он сам. Вряд ли это произойдет. Если все выгорит, говорить он с Джонсом будет совсем не о разоружении. 1) Его крылья, окрепшие за восемь лет, расправились в небе – и «Орел» сел на лунную поверхность, навсегда оставив свой след, навсегда... – лунный модуль «Орел» - часть корабля «Аполлон-11» - в июле 1969 года совершил посадку на Луну. В самом конце отрывка про Альфреда есть еще одна отсылка к высадке на Луну: кто нашел, тот молодец. Очень мало получилось про Луну в сравнении с полетом Гагарина... Надеюсь компенсировать это в следующих главах. 2) Никсон пришел на волне протестов – и не верил, что энтузиазм людей Альфреда поддерживался сам собой. Что энтузиазм самого Альфреда был искренним – этому существует объяснение, но если я дам его сейчас, то получится слишком большой спойлер к следующей главе. 3) Никсон делал все возможное, чтобы вывести его из тупика, но контакт не клеился – Ричард Никсон – президент, при котором наладились дипломатические отношения США и КНР, при котором началась разрядка международных отношений – был очень замкнутым и закрытым человеком. Став президентом, он максимально дистанцировал себя от администрации Белого Дома, имея постоянный контакт лишь с главами некоторых ведомств, среди которых был Генри Киссинджер, Советник по национальной безопасности США. Однажды – после импичмента – Никсону сказали, что большинство американцев чувствовали, что не знают его, даже под конец его карьеры. Он ответил: «Да, это правда. И знать им меня совершенно необязательно». Подобная замкнутость наложила сильный негативный отпечаток на общественное мнение относительно Никсона и всего его президентского срока. 4) Переговоры по разоружению с американцами тянулись уже больше полугода – переговоры по ограничению стратегических вооружений (ОСВ, или SALT: Strategic Arms Limitation Talks) были нацелены на двусторонний (силами СССР и США) контроль ядерного оружия. Подготовка к ним велась с середины 1960-х годов, а открылись они в ноябре 1969 года, сессии поочередно проходили в Хельсинки и в Вене. 5) Договор с Западной Германией важен и вообще запоздал на двадцать с лишним лет – 12 августа 1970 канцлер ФРГ Вилли Брандт в русле «новой восточной политики», которая была нацелена на уменьшение напряженности между ФРГ и ГДР, подписал в Москве вместе с Косыгиным договор о признании послевоенных границ в Европе, положивший начало серии договоров ФРГ с восточноевропейскими странами, в том числе и ГДР – за этим последовали перемены в ситуации внутри Европы. По сути этот документ был мирным договором между ФРГ и СССР. 6) Россия не знал, как Гречко провел эту идею через Политбюро. Видимо, недовольных ходом переговоров оказалось больше, чем он считал – ядерные средства передового базирования (ЯСПБ) стали одним из главных камней преткновения на переговорах по ОСВ. Американцы не хотели убирать или как-то ограничивать число ракет в странах Западной Европы, ссылась на волю союзников по НАТО, среди советского руководства единства в отношении этого вопроса не было: МИД был готов уступить, тогда как военные настаивали на ограничении ЯСПБ или их ликвидации. В середине 1970 года проблема встала настолько остро, что судьба переговоров была поставлена под вопрос: в тот момент решить её не могли ни на официальных встречах делегаций, ни в переписке Киссинджера и Добрынина.