Осколки памяти

В долгой жизни Ивана Брагинского было немало сумасшедших дней. Несмотря на это, он считал себя разумной страной, расчетливой и достаточно осторожной, чтобы не сигать с места в карьер навстречу необдуманному риску. Империя в прошлом, глава Союза в настоящем, на чьих плечах лежала судьба миллионов, Иван был ответственным. Лавирующий меж сетей, расставленных спецслужбами, он улавливал малейшие изменения в атмосфере. Был внимательным. Осмотрительным. Так он думал до того дня, пока его осторожность не полетела к чертям – и пока теплым августовским утром он не решил сбежать черт знает куда на пару с Альфредом Джонсом. Вена. Август, 1970. Интерьеры Бельведера были столь роскошными, сколь и изысканными: увитые золотыми узорами стены упирались в потолок, не уступавший в красоте мировым шедеврам живописи. Где-то там, на верхних этажах, их делегации вели переговоры о ядерном оружии: каждая предлагала такой вариант сокращения, чтобы максимально ослабить другую сторону, а самой не утратить преимущества. Что его люди, что американцы были явно утомлены – они находились в Вене уже несколько месяцев, не в силах преодолеть стену разногласий. Воздух был пропитан унынием, к которому примешалась досада, когда Россия не нашел в зале того, кого искал. Он спустился вниз, рассматривал сквозь окно раскинувшийся под окнами парк, и, чтоб заглушить чувство, в котором и самому себе было противно признаваться, завел разговор с Родерихом. Огни, мерцающие в бриллиантах люстры, блестящий паркет – Родерих Эдельштайн, когда-то ближайший его союзник, словно ожившая барочная статуя на фонтане в дворцовом парке, он и сейчас был неотделим от этого великолепия. Расшитый золотом кафтан сменился на костюм-тройку, но Австрия держал себя со все той же элегантностью, что и во времена зенита своей славы: беседы с ним всегда переносили Россию на два столетия назад, в эпоху музыки и балов. И Альфред Джонс, задорно перемалывающий челюстью крендель, в неё не вписывался совершенно. Громкий окрик. Из соседней галереи, в льющемся из окна утреннем свете – силуэт, машущий рукой. Иван почувствовал, как внезапно перехватило дыхание. Альфред Джонс опоздал. Конечно же он опоздал. - Эй, Родди, чувак! Родериха по-свойски хлопнули по плечу, глаз под изящной тонкой оправой задергался: России стало интересно, отчего Австрию передернуло больше – от «Родди» или от «чувака». Америка вернул стаканчик с кофе в свободную руку, в другой был зажат наполовину съеденный претцель – улыбаться во все тридцать два ему это совершенно не мешало. - Я запутался в коридорах, опять, здесь только буфет найти без проблем можно, кстати, я не говорил, но десерты – отвал башки! Я думал, пироги с яблоками – это по моей части, но что творят здесь, - Альфред со смехом слизал кофе с губ. – Это просто... - Здравствуй, Альфред, - Родерих вздохнул, расправив полы пиджака. Кажется, он был даже доволен его приходом: если бы еще удалось обойтись без физического контакта... – Рад, что ты наконец нашел дорогу... с пятого раза. Иван... Полагаю, я оставлю вас одних? Россия коротко, но с благодарностью кивнул. Родерих направился к галерее, откуда минуту назад бодрой птицей выпорхнул Альфред – тот, поглощенный кофе, не успел распрощаться, а потому выкрикнул: - Ага, давай! Увидимся! Если Родерих и услышал его, то оборачиваться нужным не счел. Они с Джонсом остались одни. Иван вместо приветствия смерил Альфреда оценивающим взглядом. - Что? – Америка нахмурился, перейдя в серьезный режим, но выпирающая, набитая претцелем щека напрочь убивала весь эффект. – Я позавтракать не успел. - Так вот чем ты занимался последние полгода. Изучал буфет Родериха. - Буфет изучать поинтереснее, чем пытаться склонить моих твердолобых договориться с твоими твердолобыми, - Америка дожевал претцель и сунул салфетку в карман. – Еще забавнее думать, что они здесь реально что-то решают. - Умнеешь, Джонс. Не ожидал. Россия хотел сказать это ехидно, но не получилось вложить и десятой доли обычной язвы. Америка хмыкнул, искорки смеха замерцали в уголках глаз. И вообще Альфред Джонс представлял собой обычное зрелище: энергичный, будто с пружинками в пятках, громкий и улыбчивый настолько, что аж зубы скрипели. Лишь под глазами проглядывались – уже неглубокие – но все еще заметные тени. Иван задержал на них взгляд на мгновение дольше, чем требовалось. Россия дернул головой, приглашая Америку к выходу – его тянуло в парк... на воздух. Сначала в галерею, потом на лестницу, вниз, мимо туристов, немногочисленных в столь ранний час. Ивана охватило странное чувство нереальности – и словно не в первый раз. Надо сосредоточиться. Он здесь, чтобы обсудить ядерное оружие. И не только его. Америка шел рядом, допивая остатки кофе. Надо что-то сказать. С чего-то начать. Но что... - Почему ты не вернулся домой? Если понял, что решать здесь что-либо бесполезно. Улыбка на губах Америки исчезла. Это сделало тени под глазами ярче и глубже – будто Альфред потух весь, целиком. Они остановились, почти дойдя до выхода. - Я хотел вернуться, - Америка бессознательно взлохматил волосы на затылке. Он не смотрел на Россию. Порыв ветра из приокрытой двери взметнул борт его пиджака, и Америка слишком резко его запахнул. – Но я... я узнал, что едешь ты, и... решил остаться. Иван молчал, пуская все силы на то, чтобы на лице не отразилось ни единой эмоции. Альфред истолковал его молчание по-другому и продолжил: - Я хотел поговорить. С тобой. - Это... разумно, - язык стал слишком сухим. Россия говорил дальше, на автомате, слова свои он совсем не чувствовал. – Мы сможем договориться. Мы заинтересованы... больше, чем кто-либо ещё. Америка кивнул, с опозданием. Он чуть присмирел, стал даже казаться моложе, хотя куда уже... В голове щелкнуло – Иван вспомнил, зачем он отправился сюда в первую очередь. Как минимум, по мнению Политбюро. - Я рад видеть, что ты хочешь диалога... - Конечно, что за вопрос, я... - Если так, как насчет начать с того, чтобы убрать ракеты из Европы? Джонс не дрогнул, не разозлился – когда смысл слов дошел до него, синие глаза закатились так сильно, что еще больше невозможно было физически. - Боже, Брагинский... И ты туда же! Размашистое движение, глоток кофе – Америка вышел наконец наружу. Россия двинулся за ним, руки в карманах брюк. - Ты сам сказал, что хочешь договориться. Теперь возмущаешься, что я пекусь о своей безопасности? - Я не думал, что мне теперь придется проходить всё по двадцать пятому кругу еще и с тобой, - Альфред костяшками пальцев подвинул очки глубже на переносицу. – Твои тебе не рассказали, что приседают мне на уши с этим уже полгода? - Я буду приседать, как ты выразился, на уши, пока оружие, которое может уничтожить меня за пару минут, не исчезнет с карты Европы. - За пять минут ты уничтожишь их все и запустишь свои с подводных лодок, - Америка развернулся к нему и развел руки в стороны, зашагал спиной вперед – получалось ловко, пока тот чуть не навернулся о зеленое насаждение. - Моя система ПРО не настолько надежна. И тебе это известно. Правда, поданная, как блеф – Альфред купился на нее и усмехнулся, но в глазах сквозил холод. - А еще мне известно, что ты можешь шмальнуть в меня ракетами со своей территории, и от меня точно останется мокрое место, так какая разница? – Что-то в его голосе заставило бровь России чуть дернуться: еле заметное движение снаружи, но внутри он начал закипать. – В случае чего я сдохну вторым. - Спасибо, что сообщил. Меня это утешит, - улыбка, холодная, как щит, расползлась по губам. Альфред в ответ повел плечами, бросив, едко, слишком: - Конечно утешило бы. Ты же оплот миролюбивых сил. Вот сученыш. Сотни тысяч его солдат до сих пор в джунглях Вьетнама, а он смеет что-то про мир заикаться. Они подошли к скамейке, но продолжали стоять, вперившись друг другу в глаза, синие в фиолетовые. Люди обходили их стороной – даже пройти между их фигурами, казалось, было опасно для жизни. - А твои ракеты в Европе? Они тоже ради мира там стоят? - В точку, - Америка победно оскалился. – Я защищаю моих союзников. Это уже было это уже было это уже было - На тебя давит Европа? Джонс... – Россия склонил голову, его голос был пропитан медом. – Чего ж ты сразу не сказал, что после твоих ратных авантюр твоя воля в НАТО потеряла всякий вес? - Брагинский, если ты держишь своих сателлитов на собачьем поводке, это не значит, что все делают так же, - Америка хохотнул. Уголки губ России растянулись еще шире. – Мои союзники свободны. Они сами решают, убирать мои ракеты или нет, если это необходимо. И я... Где-то на задворках сознания голос разума вещал Ивану, что пересчитывать Альфреду Джонсу его белые сверкающие зубы посреди Бельведера – плохая идея, но с каждой минутой он становился все тише. - ...Я вообще не об этом хотел поговорить. Гнев потух, как опущенная в воду спичка, когда Россия услышал этот ставший внезапно усталым голос. Альфред снова меняется: он лохматит волосы и поджимает губы – и перед ним уже не ядерная держава и не предводитель капиталистического мира, а паренек, что выглядит на свои девятнадцать лет, взволнованный и растерянный, и Россия ненавидел, что это зрелище заставляло растеряться и его самого. По крайней мере он может это скрыть. Сердце стучало о фото с потертыми уголками на обратной стороне пиджака. - О чем тогда? - Я... Я даже, черт возьми, не знаю, с чего начать... Иван, - Альфред замолк на мгновение, а затем выпалил. – У тебя с головой все нормально? - Джонс... – Россия настолько опешил, что все возможные ответы куда-то делись. Да и сам вид Америки, который говорил не злобно, а тревожно и с каким-то сочувствием, сбивал с толку напрочь. Альфред, до которого тем временем дошел смысл фразы, поспешно замахал руками: - Я не это имел в виду! В смысле... Как у тебя с памятью? Ты помнишь все, что с тобой происходило? Например... например, в двадцатых? - Конкретизируй, - Иван напрягся, стараясь унять дыхание. Джонс сам начинал разговор, который Россия старался продумать неделями, но из-за него весь план полетел к чертям. Однако так даже лучше. Если уж Америка первым решился выкладывать карты, то лучше узнать, сколько их у него. Нужно принять невозмутимый вид. – Что именно я должен помнить? - Двадцать четвертый год, - Альфред выдохнул. – Нью-Йорк. Иван задумался. Даже если он мог соврать – он не знал, о чем. - В двадцать четвертом году я похоронил Ленина. И в Нью-Йорк я тогда не ездил. Америка изменился в лице, совсем немного. Он торопливо сунул руку во внутренний карман пиджака, достал сложенный вчетверо листок, развернул его, едва не расплескав остатки кофе – и протянул Ивану. Бумага новая, явно ксерокопия, но её оригиналу, судя по шрифту, было несколько десятков лет, не меньше. Россия держал документ об учреждении Амторга – компании, что связывала его страну и США почти десяток лет до официального признания. Затем реальность наконец открыла Альфреду глаза, что его глупое игнорирование Союза не имеет даже толики смысла. Игнорирование не мешало, впрочем, загребать горы долларов через концессии. И среди списка первых сотрудников Амторга – его, России, имя и фамилия. Он почти не удивился, нет. Состояние, когда его прошлое складывалось новыми кусочками разбитой мозаики, уже становилось для него привычным. Но почему именно тогда... - Ты не помнишь, что был у меня полгода, - взгляд Альфреда был открытым настежь и как будто бы немного диким. – Правда ведь? - Откуда мне знать, что это не подделка? И с чего такая уверенность, что я не лгу? - Да с того, что я... Он прервался. Взгляд Америки заметался в поисках для него самого непонятно чего, наткнулся на позабытую ими полукруглую скамейку. Резко взмахнул рукой, то ли указывая на нее, то ли приглашая, и опустился вниз. Иван сел рядом, полубоком, сложив бумагу в карман, и сцепил руки в замок. Свисающий край шарфа скрыл то, как он потирал большим пальцем костяшки другой руки. Что-то еще лежало во внутреннем кармане Альфреда. Он потянулся туда, но остановился, рывком стянул пиджак – солнце уже начало припекать – и только потом залез внутрь, вынув ещё одну ксерокопию. Иван пробежал её глазами. Заявление в Амторг от «Форда»: длинные, наполненные канцеляризмами фразы на пол-листа, суть простая: автогигант просил разрешение на отправку в Союз двух с половиной десятков инженеров, прямиком на строительство Нижегородского автомобильного завода. Заявление одобрено, у печати дата – октябрь 1930, слева от нее, в самом конце списка – «Альфред Ф. Джонс». Завод в Горьком – одна из величайших сталинских строек; сколько труда было вложено, сколько сил впахано – в груди до сих пор щемило от гордости. Он провел на ней больше года... и сколько бы ни вспоминал, в висках отдавалась глухая, отчетливая боль. Она вновь появилась – стоило только окинуть взглядом имена американских инженеров. Они были там? - Я решил порыться в архивах, потому что... – Джонс замялся и прервался. – В общем, решил порыться. И вот. Нашел. Следующая фраза вышла ещё более хрупкой. - Я ничего не помню обо всём этом. И почему-то каждый раз эти провалы связаны с тобой... А ты? – Америка пристально вглядывался в лицо России. Тот сидел, не произнося ни слова, уже минуту. – В смысле, это же твои подписывали. Может, ты помнишь, как я приезжал? Мы могли увидеться, в Москве например, если я проезжал, я просто... Это такой бред, у меня дырка какая-то в памяти, может, ты... - То же самое я хотел спросить у тебя. Альфред резко выпрямил спину. Иван медленно, с немигающим, направленным в никуда взглядом достал что-то из кармана пиджака, и... Америка держал в руках фотографию, без которой Россия себя уже не мыслил; смотрел на себя самого сорокалетней давности. Изумленный и слегка потрепанный – на худого, но лицом излучающего солнечный свет. - Это... - Фото сделано в тридцатых. Я получил его среди других документов десять лет назад, - он продолжил в ответ на молчание. – Снял его я... судя по всему. - И ты?.. Иван покачал головой. - Не знал об этом, нет. Америка, потрясенный, вернулся к фото, вглядываясь в свои улыбающиеся глаза и пейзаж из берез. Он усмехнулся, нервно. - Вот это я доходяга. Я уж и забыл, - Альфред перевернул фотографию. – А что здесь написано? Вот черт. Глаза Ивана распахнулись. Десять лет носить в кармане фото – и в решающий момент забыть о надписях на обороте... - Иван, - Америка чуть ткнул его локтем и Россия едва не вздрогнул: это было их первое прикосновение за сегодняшнюю встречу. – Ты чего язык проглотил? Дату вижу, а вот это что? - Слушай, - Иван потер переносицу двумя пальцами. Теперь и его солнце стало припекать слишком сильно. – Тебе не понравится, что там написано. - Эй, - Альфред хмыкнул. – Почерк точно твой. А ещё существует такая штука, как словари, и если там что-то типа «капиталистический гондон» - я ж узнаю! - Там написано, что ты находишься в СССР, - Иван со вздохом сцепил руки в замок, жалея, что там и впрямь не выведено «капиталистический гондон». – Могу поспорить, что рядом с тем самым заводом... Откуда ты знаешь, что это мой почерк? Ухмылка сошла с лица Альфреда, будто ее выключили. Он повернулся к пиджаку. - Я... знаю... - Что? Ещё один сюрприз из твоих архивов? Альфред как-то странно покачал головой, отстраненно. В руках у него оказалась связка из четырех скрепленных друг с другом писем, сложенных треугольниками. И если бы сейчас Иван не сидел, ноги бы у него точно подкосились. Он взял их дрожащими руками и развернул, первое, второе и так до конца. Строки впивались во взбудораженный мозг. Сквозь него проходили волны жара. Эти слова и фразы, ласковые, написанные будто не им, но без сомнения его... Кровь в ушах стучала так, что он едва расслышал вопрос Америки. - Иван, - казалось, все эти минуты, тот провел, задержав дыхание, и только сейчас позволил себе выпустить воздух из легких. Имя России вышло, словно пыль. Он никогда не видел Америку настолько взволнованным. – Ты помнишь, как писал их? - Да. Глаза Альфреда загорелись. Он дернулся, подался к России почти вплотную. - Когда? Как?! - Я помню, что я их писал, - Иван выдавливал из себя слова, медленно поднимая взор. – Но я не помню, когда и как именно. Они смотрели друг на друга, словно впервые в жизни. Альфред отвернулся первым. Он сгорбился, спрятал лицо в ладонях. Не прошло и минуты, как его плечи мелко задрожали. Из-под пальцев послышалась россыпь истерических смешков. - Джонс? – Иван с опаской покосился на него. С каждой секундой смех – нет, уже хохот – становился всё громче и разносился по парку; Альфред смеялся, запрокинув голову, хлопнул ладонью по скамье, все это – под аккомпанемент гробового молчания России. Мысль о вызове санитаров уже посетила его, как... - Брагинский, - на зажмуренных глазах выступили слёзы. Альфред утер их, едва не сгибаясь пополам. – Может... Может, я о тебе чего-то не знаю? Может, втайне ты просто... приятный... парень, и всем пишешь так... дружелюбно? - Джонс, блядь, - идея пересчитать зубы снова зазвучала колокольчиком в сознании Ивана – благо Альфред их так зазывно подставлял. - А Брежнев, он тоже... – Америка уже задыхался. Парочка прохожих туристов обернулась. – Он целоваться со всеми... после знакомства с тобой... начал?.. Вот придурок. Удивительно, но через некоторое время хохот Альфреда стал стихать. Поток его смеха иссяк, и теперь Америка сидел, запустив руку в волосы, и лишь иногда вздрагивал, когда последние крупицы судорожными вздохами вырывались наружу. - То есть ты не помнишь Нью-Йорк, - он подытожил. – Совсем. - Ага, - лицо Ивана приняло отсутствующее выражение. – А ты Горький. - Чего я... - Нижний Новгород. Теперь он Горький. - А. Они помолчали. Осознание впитывалось в них, просачивалось внутрь, оседало где-то на глубине души. Солнце поднялось высоко в небе, накаляло воздух вокруг них, заставляя тягучие мысли шевелиться в голове еще медленнее. Альфред ослабил галстук. Иван не шевелился. - А все, что было до этого? – вдруг подал голос Америка. - Что? - До... – несказанное слово «революция» застряло у Альфреда в горле. Он рассеянно взмахнул рукой. – В девятнадцатом веке. Мы точно виделись. Да хоть когда я Аляску у тебя покупал! Ты помнишь? - Я помню, как подписывал бумаги у тебя, - Иван приложил сцепленные в замок пальцы к губам. – Что виделся с тобой. Минута напряженных размышлений. Он знал, что встречал тогда Америку, не мог не встречать на мероприятии такой важности. Но попытки вспомнить какую-либо конкретику – чем они занимались вне официальной части, о чем говорили – оборачивались тем, что нить мыслей просачивалась сквозь пальцы, словно песок. - И всё. Америка кивнул. И тут же вскинулся, словно осознал что-то. - А когда у тебя был голод? В тысяча восемьсот девяносто каком-то... Я же был у тебя! Еду привозил. - Ты что делал?! Самоконтроль слетел на какое-то мгновение – Иван обернулся слишком резко. Если пустота в памяти стала уже привычной, то тот факт, что не кто-нибудь, а Альфред – Альфред – мог помочь ему во время бед, которые раз за разом обрушивались на его голову из-за царского правительства, выбил почву из-под ног. Россию бросило в жар. Он не мог... но из Джонса отвратительный лжец, у него все на лице написано: наверняка... наверняка потребовал что-то взамен: деньги или влияние... В глазах Альфреда сверкнуло синее пламя, слишком пылкое для простого раздражения. Жгучая обида прорезалась в его голосе. - Еду привозил! Что, не смахивает на алчного идиота?! На пяти кораблях, и я лично к тебе приплыл, и мы встретились, и я раздавал продовольствие у тебя в губерниях! И... это все, что у меня осталось. Он выдохнул – и с этим выдохом вышел его гнев, последние капли, осталась лишь какая-то разбитость. Локтями Америка уперся в колени, а руки свисали, подобно ивовым ветвям. И самому России сохранять лицо было уже слишком тяжело: он запустил пальцы в волосы. Чувствовал себя больным. Какого черта, почему именно он, почему именно Джонс... - Я думал, красные прочистили тебе после революции мозги, да так, что все извилины смыло, - Америка бессильно рассмеялся своей же шутке. – Но мне-то? Со мной-то что не так пошло? - С чего ты взял, что твои извилины в целости и сохранности? - С того, что это твоя система вышибает дурь из каждого, кто на съезд КПСС реагирует не с таким щенячьим восторгом, как на концерт «Роллинг Стоунс», - раздражение, едва ушедшее, готово было вспыхнуть в Альфреде с новой силой. – Ты небось чемпион в дисциплине «как радостно жить с агентом КГБ, торчащим из задницы»! - Да, Джонс, вот именно, я чемпион, черт подери. Рот Америки захлопнулся в изумлении. Россия не дал ему осознать всю значимость его внезапного признания и продолжил – приглушенный голос скрывал волнение: - Поэтому я могу хотя бы предположить, что за мной следят, что я под колпаком, что со мной что-то неладно... А ты? - Эй, при всем дерьмище, в котором я сейчас застрял, у меня еще помнят о такой штуке, как права человека, и слежка была бы нарушением моих, и... - ...она могла вестись таким образом, что ты бы и не заметил. Джонс... Альфред, - Иван не помнил... не знал, произносил ли его имя когда-нибудь с такой мягкостью. – Даже ты не настолько наивный. Твои спецслужбы как-то активничали в твою сторону? Хоть что-нибудь делали в последнее время? Или не в последнее? Америка хотел продолжить возмущаться. Очень-очень хотел. Но по загорелому лицу словно пробежала рябь: Альфред осознавал что-то, медленно, неумолимо... - Твое начальство могло скрыть это от тебя, - Россия говорил тихо, почти нежно. – Особенно что-нибудь, связанное со мной... - Никсон думает, что ты спонсируешь антивоенное движение, - Америка ляпнул резко. Его губы снова растянулись в нервной улыбке. – Он даже докапывался до меня, вызывал, он свято уверен, он сказал, что найдет этот источник, действительно, они же не могут просто хотеть, чтобы эта бойня закончилась... Альфред задрал голову и заулыбался прямо в синее небо, но взгляд его был обращен не туда. Иван догадывался, что с ним происходило. Ему стало почти жаль его. Почти. - Если они следят за всеми сейчас, они могли и раньше... Так? И... и они могли сделать что-то со мной. - Возможно. - А с тобой? Ты думаешь... Вздох Ивана вышел тяжелым. - Не знаю. Если так оно и выйдет – я не удивлюсь. - А с тобой такое случалось раньше? – Россия удивленно выгнул бровь. Америка пояснил. – Может, у тебя случались провалы в памяти? Хотя черт, - смачный хлопок по скамье. – Как ты можешь вспомнить, что забыл, если ты даже не знаешь, что ты что-то забыл? - Нет, не знаю, - Иван покачал головой. – Ни со мной... ни с кем-либо ещё. Не то чтобы у меня было кого спрашивать... Лицо Америки внезапно просветлело. Он хлопнул себя по лбу. - Спросить! Точно! И чего до меня сразу не дошло?! Можно же спросить... У Артура! Иван поморщился при упоминании этого имени. Мысль о том, что Америка будет рассказывать о своей – их – проблеме кому-нибудь, особенно Англии, раздражала неимоверно. - Почему именно его? - Потому что если кто-то и разбирается в непонятной мистической херне, так это он, - Альфред усмехнулся. - У чувака целая библиотека есть, может, надыбал туда тайных знаний за последнюю тыщу лет, которое ему феи нашептали... Про фей я не шучу, - объяснил Америка, увидев мрачное выражение лица России. – Он сам говорил, что встречал их, и он вроде даже был тогда трезвый – в смысле, и когда встречал, и когда говорил, и... – лицо вдруг приняло серьезное и печальное выражение. – Да и он, наверное, единственный, кому бы я мог рассказать... о таком. А твои варианты? Иван задумался... и снова поморщился. Было время, когда он сошелся – как он думал, близко – со страной, что находилась на этом свете дольше всех ныне живущих. Два пограничных конфликта в прошлом году отмели возможность хоть какого-нибудь диалога с Ваном Яо напрочь – и эти воспоминания раздражали едва ли не сильнее. - Не могу вспомнить никого, с кем бы стал делиться такими вещами. И кто бы стал делиться со мной. - Я не вижу сейчас других вариантов, кроме как спросить у кого-то ещё, например, у Артура... только если мы с тобой не придумаем чего-нибудь получше, - соглашаться было тяжело, но Россия кивнул, отмечая странную и непривычную уместность слов «мы с тобой придумаем». – Может, он ничего не знает, но он не станет меня потом шантажировать. - Тебя – не станет, да. - Ну... Где я, там и ты... в этом случае, - Америка почесал затылок. – Так что мы в этом дерьме одинаково по уши. И вряд ли он сможет как-то ударить по тебе, не задев меня, если ты об этом. - Резонно. Но с двумя условиями. Говорить с ним ты будешь только в моем присутствии, - Альфред хотел было закатить глаза – это обстоятельство все усложняло – но передумал и кивнул. – И письма показывать будем только при крайней необходимости. - Ох, - он даже покраснел. Совсем немного. – Ладно. Значит, порешали, - Америка с решимостью хлопнул ладонями по бедрам. – Завалим Артура вопросами, как только увидим... Когда бы это ни произошло. - Давай. Надеюсь, он хотя бы тебе поверит, а не возмутится, что ты отбил себе последние мозги. - Не то чтобы они у меня были, по его мнению, - Америка рассмеялся, неожиданно звонко и заразительно, так, что у самого России уголки губ приподнялись. Альфред первым из них встал со скамьи, сгреб в охапку пиджак. Россия прислушался к своим ощущениям. Какое-то странное расслабление наполнило его; загадок только прибавилось, посвящение в их проблему Артура Кёркленда виделось не лучшей идеей, но после десятка лет ожидания у них с Джонсом наконец появился хоть какой-то план. У них с Джонсом. Даже подумать смешно – и тем не менее, это правда. Напряжение рассеялось, вторя безоблачному небу, и даже к Альфреду вернулся его привычный, до зубного скрежета самоуверенный вид. Он повернулся к России, взгляд его был полон облегчения. - Хей, - Америка улыбнулся чуть смущенно. – Я не знаю, к чему все это приведет, но... если я узнаю что-нибудь, то передам тебе всё. Ты, конечно, был занозой в заднице последние лет двадцать пять – но если наши причастны к тому, что мы умом тронулись, то с нами обоими поступили по-мудацки. Я не думаю, что хочу что-нибудь скрывать от тебя. По части наших воспоминаний – так точно. - Аналогично. Про занозу в заднице, - Россия позволил себе усмехнуться чуть шире. – И про новые сведения тоже. Если до этого по лицу Америки и скользило подобие тени, то теперь он просиял окончательно. - Супер. Я рад, что мы договорились! - Я бы так не спешил, Альфред. Нам еще долго придется договариваться. Россия махнул рукой в сторону Бельведера, где верхний этаж безуспешно делили их делегации. - Ах. Ракеты, - лучезарное лицо Альфреда поугасло, но ненамного. Они зашагали обратно к дворцу. – Будешь и дальше с товарищами наседать на меня по поводу пусковых установок в Европе? - Ты забыл про ракеты с разделяющимися головными частями, - парировал Россия. - Жду не дождусь, - в тоне Америки не чувствовалось озлобленности. – Если мы выйдем на что-то приемлемое, я очень... Он замолк посреди фразы. Вся проклюнувшаяся радость, весь энтузиазм исчезли, словно лопнувший воздушный шарик; Америка замер, как вкопанный, взгляд остекленел, пальцы подрагивали. - Нам нельзя туда возвращаться. - Альфред, что ты... - Мы можем забыть всё. Опять. В синих глазах Америки плескалось чистое отчаяние, тот едва мог ровно дышать. - Послушай... Мы могли уже говорить об этом. Россия свел брови. - Нет, этого не... - Этого не было, потому что мы этого не помним. Иван открыл было рот, чтобы возразить – но все возможные слова застряли в легких. Понимание, что имел в виду Альфред, расцвело в мыслях – и распустило такой сгусток тревоги, что все переживания предыдущих десяти лет и рядом не стояли. Как будто само солнце посерело, а воздух вокруг них стал слишком плотным, чтобы дышать. - Если всё это время твои и мои ставили на нас свои мудацкие эксперименты, кто сказал, что они не сделают это снова? Сейчас, когда мы узнали так много, когда решили, что будем помогать друг другу? - Как мы можем вспомнить, что забыли, если не знаем, что что-то забыли, - Россия эхом повторил брошенную ранее фразу. Ему казалось, что его сейчас стошнит. Америка, со сбитым дыханием, с взлохмаченным золотым ворохом волос смотрелся не лучше. - И если мы сейчас вернемся, они могут снова это сделать, может, они уже так делали, в последние лет десять или двадцать, может... - Это дельная мысль. Россия пытался придумать хоть одну причину, почему Америка был неправ – и не мог. Ничто не шло ему в голову. - Может, не прямо сразу, - он все говорил, быстро, сбивчиво. – Может, когда мы разъедемся, вот тогда... При мысли о том, что будет, когда они разъедутся, Ивана словно прошибло током. Делегации вели переговоры уже несколько месяцев, едва ли продвинувшись. Его единственная цель здесь – надавить на Джонса, сделать так, чтобы ракеты из Европы либо убрали, либо снизили их количество – не виделась ему достижимой: Америка ослаблен, но недостаточно, чтобы сдать свои позиции; в министерстве обороны его состояние явно переоценили. Думать, что Альфред пойдет на уступки ради их тайной затеи, было бы глупостью, а это значит... Из Союза его к Джонсу больше не выпустят. - Надо добраться до Артура как можно скорее, - Альфред, схватившись за голову, продолжал свою рассыпчатую, но все же понятную тираду. – Надо... надо... - ...Сбежать? Америка чуть не подавился воздухом, когда услышал голос России. Россия едва узнал его сам: слова звучали чуждо в собственных же ушах. - Ты серьезно? Во рту пересохло. Иван медленно сглотнул. - Если есть возможность, что нам сотрут память, и мы не знаем, как и когда это произойдет, значит, это самый надежный выход, иначе все, что мы узнали за десять лет... - Да-да! – Америка торопливо взмахнул рукой. – Я понимаю. Я не думал, что услышу это от тебя. Иван сам не мог вообразить, что скажет такое, еще полчаса назад. Ему пришлось довести до мастерства умение приспосабливаться к условиям изменчивого мира задолго до того, как он стал способен эти условия диктовать, но даже это было уже слишком: его разумная, рациональная часть орала в ужасе от его решения сбежать с переговоров вместе с Альфредом Джонсом, тогда как адреналин уже хлынул в кровь, он – в шоке от себя самого – уже просчитывал, как им это сделать... - Самый короткий путь отсюда до Англии – через Западную Германию, - у самого Альфреда вид был такой, будто он сейчас схватится за голову, сядет на землю и начнет орать. – Я думаю, он дома. - Людвиг? - Да нет, Артур. - Один? - Это же Артур, - смешок получился слишком высоким. – Сам-то как думаешь? - Хорошо, - Россия выдохнул. Обеими ладонями убрал волосы с намокшего лба. – Значит, нужно пересечь границу. - Ага. Через КПП нельзя – засекут сразу же, - Америка закусил губу, напряженно размышляя. Его глаза бегали. – На границе ФРГ и Австрии есть река. Можно перейти её вброд, или переплыть, я помню расположение пропускных пунктов, там есть место, главное потом не напороться на проверку документов... - А Северное море мы тоже будем вброд переходить? Альфред замялся. Рехнулись, они рехнулись, они оба рехнулись начисто – ладно полудурок Джонс, но он-то, Иван, всерьез размышляет о побеге в Англию... и как это будет выглядеть для его руководства? Россия обернулся, бросил взгляд в сторону дворца. - Черт. Всё же может полететь коту под хвост. - Чего? – теперь Иван смотрел в ошарашенные глаза Альфреда. - Переговоры. Если мы сбежим, они могут подумать, что я увел тебя на Запад, и тогда будет огромный скандал, и все, до чего договорились... - Я не об этом, - Россия замолк. Задумался над словами Америки. – Нет, они вряд ли прервут их. - Ты уверен? - Здесь нельзя быть до конца уверенным, - подрагивающие пальцы сжались в кулаки. – Но мое правительство считает эти переговоры очень важными, потому что... – он снова осекся, аккуратно подбирая слова. Нет. Были вещи – они касались его ядерной триады – которые Америке раскрывать ни в коем случе не стоило. – Потому что есть на то причины. Да и у твоего правительства тоже. Я думаю, ты понимаешь, какие. Америка следил за каждым словом. Коротко, но твердо кивнул. - И они не подумают, что мы сбежали выдавать друг другу свои ядерные секреты... - ...потому что это поставит нас на грань уничтожения. Мои понимают, что для меня и Союза это означает смерть. Да и ты... Для меня и Союза – на Ивана словно ушат холодной воды вылили. Джонс убегал, оставаясь со спецслужбами один на один – он же оставлял в Союзе четырнадцать республик, на которых падала тень его поступка. И что касалось дознания, то ни его люди – ни порой он сам – в средствах стесняться не привыкли. Внутренности сковал холод, когда он представил, как его сестер допрашивают. Воображение нарисовало картину хохочущих до нервной истерики Ториса и Эдварда – сам Иван Брагинский, следивший после войны за каждым их чихом, - и сбежал на Запад... Погодите-ка. Если уж он знает, что у всех республик любые подозрительные связи обрублены, то этого не может не знать КГБ. Даже в командировки в соцстраны в последние пять лет отправляли только его, максимум – в его сопровождении. А если, к тому же, дать понять, что сам Россия на переговорах в Вене скрылся в неизвестном направлении, то зерно сомнения будет посеяно в душе даже самых благонадежных. Точно. Нет никакой необходимости давать республикам знать о том, что он сбежал. А если попробуют копать окольными путями – то ничего не найдут и уйдут с пустыми руками, потому что ничего и нет. Для всех он так и будет вести переговоры, нет, борьбу за мирное небо над головой с алчным империалистом Джонсом, а что долго не едет домой – так то потому, что еще столько позиций нужно отстоять... - Эй, Иван? – теперь Америка коснулся его локтя. – Ты чего? Россия опомнился. Он сам не понял, сколько стоял так с остекленевшими глазами. - Ничего. Я думаю, наше исчезновение вообще какое-то время будут держать в тайне, чтобы... чтобы последствия не стали непредсказуемыми. Мое начальство так точно. Твое, скорее всего, тоже. Если даже они и подумают, что кто-то из нас кого-то похитил, то довольно скоро догадаются, что сбежали мы сами, вдвоем. И поймут, зачем. - Но не поймут, куда, - Америка усмехнулся, спрятал за ломаным изгибом рта чуть диковатый взгляд. Иван пропустил воздух сквозь зубы. - Если себя как-нибудь не выдадим. Альфред... Ты можешь гарантировать, что на Артура можно положиться ровно настолько, что он нас – тебя – не просто выслушает, но и не сдаст? - Могу, - взгляд Америки был тверд, как никогда раньше. Россия помолчал. Решение было им уже принято – несколько секунд ушло на осознание этого. - Хорошо. Что делать с Северным морем? - Я могу попросить помощи у Людвига, и тогда... Иван чуть не зашипел от возмущения. - У Людвига?! Может, еще всё НАТО в наши проблемы посвятим?! - Да ты послушай! – Америка воскликнул так громко, что с c соседнего фигурно стриженного куста в воздух вспорхнула птица. Он понизил голос. – Мы с Людвигом ладим! Мы очень сошлись за время, пока я... эээ... оборону ему против тебя укреплял, - Россия встретил данный комментарий с мрачным молчанием. – Он мне доверяет. Я ему даже нравлюсь, черт возьми! Я, лично! - Мы пересечем его границу без его ведома, а твоя ослиная уверенность в собственной неотразимости может выйти нам таким... - Я в ней достаточно уверен, чтобы считать, что Людвиг – мой друг! Россия почти почувствовал, как в нем поднимается волна гнева. Которая сменилась снисхождением – и даже странной жалостью – когда он взглянул в полные праведной ярости глаза напротив. Вот значит как. Друг. Что ж, такие юнцы, как Альфред и Людвиг и впрямь могут разбрасываться этим словом направо и налево. Может, даже искренне. Иван вспомнил все, что он успел надумать о Людвиге за последние двадцать лет – и системе, что сбросил ему с барского плеча Альфред – системе, которая долгое время заметала прошлое под ковер, оставляя без суда преступников, от которых на его, Ивана, теле ещё десятки лет не заживут раны – взамен на благоговейное послушание. Конечно, Людвиг будет считать Джонса другом. Кто ещё так самоотверженно спасал его от встречи с собственной совестью? - Ладно. Можем обратиться к Людвигу. Америка опешил. Сдвинутые брови в изумлении расслабились: перемена в лице России произошла чересчур резко. - Если не придумаем ничего получше. Но если мы ошибемся и попадемся, - фиолетовый взгляд схлестнулся с синим, пронизывая Альфреда насквозь. – То конец придет всему. Как-то слишком мало сносок на такую длинную главу, ну да ладно. 1) Что его люди, что американцы были явно утомлены – они находились в Вене уже несколько месяцев, не в силах преодолеть стену разногласий – здесь и далее (относительно диалога Альфреда и Ивана ниже): на втором этапе переговоров, который проходил с апреля по август 1970 в Вене, главным камнем преткновения оставался вопрос о ядерных средствах передового базирования. Советы настаивали на их включении в договор об ограничении вооружений, американцы же (ссылаясь на волю НАТО) были уверены, что по большому счету неважно, сколько у них ракет: благодаря передовой системе ПРО (у СССР в ней было преимущество) Советский Союз все равно эти ракеты собьет. 2) Буфет изучать поинтереснее, чем пытаться склонить моих твердолобых договориться с твоими твердолобыми... Еще забавнее думать, что они здесь реально что-то решают – вообще-то, общие черты относительно будущих соглашений по ОСВ были решены в переписке Добрынина и Киссинджера в первые месяцы 1971 года. Общение лидеров в переписке и на личных встречах в чем-то даже были более продуктивно, чем совещания делегаций, потому что они могли согласовать все с руководством гораздо быстрее (что отвечало характеру работы Политбюро и натуре Никсона). Эти переговоры были настолько секретными, что официальная американская делегация не знала об их существовании до мая 1971 года. 3) Россия держал документ об учреждении Амторга – Амторг, или Amtorg Trading Corporation - акционерное общество, учреждённое в Нью-Йорке в 1924 году с целью содействия развитию советско-американской торговли в первые годы существования Советской России. Амторг осуществлял закупки в США оборудования для нужд СССР, проводил приёмку закупленных товаров и контролировал их отгрузку. По сути выполнял функции посольства до официального признания СССР в 1933 году. А еще был базой для подпольной работы Коминтерна и ОГПУ. Уже в 1924 вскрылась сеть негласных сотрудников советских разведорганов среди работников нью-йоркской конторы Амторга: их оказалось около двадцати человек (то есть треть от общего числа работников). 4) Автогигант просил разрешение на отправку в Союз двух с половиной десятков инженеров, прямиком на строительство Нижегородского автомобильного завода – в первые годы индустриализации в СССР были приглашены многие иностранные специалисты, главным образом из Германии и США. Их притоку способствовала Великая депрессия: американские промышленные гиганты («Форд», Albert Kahn, Inc.) обратили свой взор на СССР в поисках прибыли и рабочих мест, обеспечивая строительство многих промышленных объектов в Советском Союзе. С помощью американских компаний построены: Нижегородский автомобильный завод (ГАЗ), Сталинградский тракторный завод, Днепрогэс, Магнитогорский металлургический комбинат и т.д. Подробнее об этом – в одной из следующих глав, которая выйдет черт знает когда. 5) Никсон думает, что ты спонсируешь антивоенное движение – Альфред отсылает к операции «Хаос», внутригосударственному разведывательному проекту ЦРУ, который был запущен еще в 1967 году при Линдоне Джонсоне. Целью операции стояло раскрытие возможного иностранного (т.е. главным образом советского) влияния на антивоенное движение и его финансирования. ЦРУ вело нелегальную слежку за многими американцами, составляя сотни тысяч досье. Никакого существенного финансирования обнаружено не было: когда Линдону Джонсону об этом сообщили, он был «не в силах поверить, что американская молодежь по своей воле станет протестовать против внешней политики США», приказав продолжать поиски с удвоенным усердием. Позже, в президентство Никсона сфера охвата и размах «Хаоса», как и внутренняя слежка, будут расширены. Об операции «Хаос» широкая публика узнает только в 1974 году. 6) Два пограничных конфликта в прошлом году отмели возможность хоть какого-нибудь диалога с Ваном Яо напрочь – имеются в виду конфликт с КНР на острове Даманском (граница с РСФСР) и конфликт у озера Жаланашколь (граница с Казахской ССР), которые происходили в контексте советско-китайского раскола. 7) Системе, которая долгое время заметала прошлое под ковер, оставляя без суда преступников, от которых на его, Ивана, теле ещё десятки лет не заживут раны – в послевоенной ФРГ, несмотря на создание такой организации, как Комиссия экспертов по персоналу (проверяла кандидатов на офицерские должности от полковника и выше в бундесвере), довольно большой процент бывших членов НСДАП находился на государственной службе: в армии, в МВД, в министерстве юстиции и так далее. Особенно явно дух забвения ощущался во время канцлерства Конрада Аденауэра – тогда господствующей идеологической эмблемой был антикоммунизм. Тогда же в массовую культуру стала проникать картина американского образа жизни: собственный дом, машина, заграничные поездки, которые транслировались западным немцам через радио и голливудские киноленты, и такой сытый образ жизни пришелся западным немцам по вкусу. Кумирами молодежи стали Элвис Пресли и Билл Хэйли. В 1960-х годах в сфере денацификации начались подвижки: был проведен Франкфуртский судебный процесс (1963-1965) над бывшими надзирателями в лагере смерти Аушвиц, который запустил процессы осознания ответственности общества за преступления национал-социализма, а также подросло поколение, родившееся после войны: молодежь стала активно призывать отцов к ответу (но все же своего апогея «преодоление прошлого» не достигло – иначе Курт Кизингер, бывший член НСДАП, не смог бы стать канцлером ФРГ). Кроме того, в 1960-х начинает нарастать скептическое отношение к внешней политике США и к этому государству в целом: в основном из-за агрессии США во Вьетнаме. Но вообще-то проблемы по части денацификации имелись не только у ФРГ – и в ГДР, громогласно объявляющей себя антифашистским государством, не обошлось без эксцессов (см. Эрнст Гроссман).