***
- Эй, слушай, со мной все отлично, нечего ради меня рассиживаться, я же сказал, все нормальн... - Джонс, если ты не сядешь на этот пень, клянусь, я тебя к дереву шарфом привяжу. Россия рывком заставил его опуститься на пень, положив руки на плечи, сам же прислонился к стволу напротив. Сполз по нему вниз и положил локти на расставленные колени. - Нам надо... надо перевести дух. Тюрингский лес остался далеко позади – как и Рёмхильд, как и множество других городов; сначала они бежали, не переводя дух, по лесам, пересекали реки вброд – сбить запахи, сбить возможное преследование, - потом шли, едва не выбившись из сил, все севернее и севернее. В какой-то момент Альфред предложил воспользоваться автостопом – Иван ответил, что выдадут их, как только увидят. «Да брось, не каждый же второй здесь – агент "штази"» Пришлось растолковать, что не обязательно быть агентом "штази", чтобы напрячься из-за двух вышедших из леса потрепанных мужиков с трехдневной щетиной, у одного из которых ещё и футболка кровищей залита. Они так и продолжили продираться по лесам, по зеленой массе, что казалась бесконечной, шарахаясь в сторону, как только намечался просвет, а оттуда доносились голоса людей, реальные или мнимые, с постоянной оглядкой перебегая поля. Небо в конце концов окрасилось черным, а с ним пришел и холод – и лишь тогда они с Альфредом осознали, что развести костер означает немедленно раскрыть себя из-за света и дыма. Пока Америка спал, Россия стоял на стреме, затем они менялись – и хоть ночевать на голой земле им обоим было не впервой, набраться сил не получилось: Иван просыпался каждые полчаса, ворочался от боли во всем теле от невидимых ран. Одно радовало – вдали от чужих глаз он мог снова надеть свой шарф. Джонс тоже выглядел неважно: Россия видел, как он пошатывается от беспрестанной – если не считать короткую и скомканную ночлежку где-то в районе Нордхаузена – ходьбы в течение полутора суток, но Альфред с показным энтузиазмом все рвался вперед, пока Иван чуть ли не силой усадил его на пенек. Россия запрокинул голову. Пасмурное – почти белое – небо слепило глаза, он прикрыл их. Скрестил руки и сжал ноющие предплечья. Поджал губы. - Эй, болит? До сих пор? Иван резко повернул голову. Альфред смотрел на него, чуть-чуть покачиваясь, всем видом выражая бодрость, однако глаза выдавали усталость, и... ещё кое-что: Иван был слишком уставший, чтобы подобрать этому название. Он вспомнил, что Америка задал ему вопрос, лишь секунды спустя после того как всмотрелся в эту синеву, не прикрытую стеклами очков. - ...Да. Но это ничего. Бывало и хуже, - он опустил голову, спрятав нижнюю половину лица за шарфом. Усмехнулся, припомнив кое-что. – Например, от ядов. - Чт... тебя травили? – золотистые брови взлетели вверх. Америка придвинулся вперед на пеньке. - Ну... не меня. Лет четыреста назад взял на пиру у государя не свою чашу, и... - Россия склонил голову, слишком внимательно рассматривая левый кроссовок Америки. – В бреду валялся, потом помер. Потом ожил и снова помер – и так несколько раз. Доза, видать, была лошадиная. Чтоб уж наверняка. А в промежутках, думал, внутренности выхаркаю. Кто отравитель, тогда так и не дознались... Государь велел, чтоб у десятка бояр головы с плеч полетели – тоже чтоб уж наверняка, - он позволил себе поднять глаза и заметил, что Америка до сих пор слушает его, наклонившись вперед. – Вот так. Не самая первая моя смерть, но запомнилась... надолго. - А на виселице тебя вздергивали? – выпалил Альфред с каким-то странным воодушевлением. - Эээ... – Россия задумался, перебирая в памяти варианты. Голову ему рубили, мечом протыкали, мышьяком травили, штыки, пули, картечь, танковые снаряды... Но виселица... – Не приходилось. Внезапное подозрение озарило его мысли. Он медленно поднял взгляд на Америку, вперился в него. - А что, тебя, получается... Тот склонил голову, поведя бровями и цокнув языком. И, кажется, даже покраснел чуть-чуть. - Ну... я тогда мелкий был совсем. Восемь-десять лет на вид – если по-человечески считать. Знаешь, что бывает, когда пару лет живешь бок о бок с народом, слегка помешанном на охоте на ведьм? Да еще и когда этот народ замечает, что рядом ходит ребенок, который десяток лет вообще не меняется? – Альфред усмехнулся и сделал паузу, давая Ивану время осмыслить подсказку. – Повязали, к эшафоту притащили, ну и... – Альфред изобразил руками затягивание петли на шее. – Я там недели три провисел – но мне повезло, что Артур как раз заявился... в первый раз лет за пятнадцать. - И что сделал? – слова прозвучали будто бы чужими: маленький Америка, болтающийся на виселице, все ещё стоял у России перед глазами. Альфред прыснул от смеха. - Сказал, что религиозного маразма в его стране поменьше будет, да и снял меня. Хорошо хоть летом повесили – зимой я бы окочурился. Порыв ветра стер усмешку с его губ – Америка нахмурился, будто внезапно что-то вспомнив. Россия сам осознал, что именно, - за секунду до того, как Америка спросил его: - Думаешь, в окружении Ульбрихта о нас уже в курсе? Иван снова поднял глаза в небо. Оно успело посереть – и как будто бы нависнуть над ними. - Среди пограничников есть агенты "штази", так что не могут не быть. В розыск, как на Западе, не объявят – но в большие города нам путь заказан. - А сколько мы будем так идти пешкодралом? - Если я правильно понимаю, где мы находимся... Еще двое суток. Скорее трое. Иначе до Дании не доплывем. Россия сдвинул брови. Перспектива назревала нерадостная: если даже "штази" и сбились со следа в их поисках, им ничего не мешает усилить меры на границах, в том числе и на морской, и чем дольше они идут, тем... - Если не поднажмем, нас сцапают. Америка будто прочитал его мысли, вытащил наружу то, что болючими уколами отзывалось внутри. Лишь один шаг отделял его оттого, чтобы озвучить – - Надо подцепить какой-нибудь транспорт, иначе... - Ты себя вообще видел? – усталое ворчание сорвалось с губ России. Он потер шею, по напряженным мышцам разошлись спазмы. – Мы это уже обсуждали. Любой, кто увидит нас, выйди мы из леса, ломанется к полиции, а потом... - А потом нас загребут на морском берегу, когда мы доползем туда через полгода! – Альфред аж вскочил, едва не запутавшись в ногах, поддерживаемый только силой чистого гнева. – Окей, давай разденемся и отстираем вот это вот всё, - он указал ладонями на футболку для пущего эффекта. – В любой речке. Если мне миной мозги не до конца отшибло, то где-то рядом здесь течет целая Эльба. Одежда обсохнет за полдня, ты сделаешь вид, что с военной базы, я буду молчать в тряпочку, как ты любишь, чтобы не спалиться... - С твоими джинсами, ага. - Да если я эти джинсы на проезд до моря обменяю, к нам очередь желающих подвезти выстроится! Мы... Лицо его вдруг вытянулось – Альфред замолк, прежде чем Иван успел отвесить комментарий на тему джинс. Он замер, сморщился от ярости и досады... - Да твою ж мать! ...И лишь тогда Россия почувствовал, как капли дождя приземляются ему на волосы и плечи. Обсохнет, значит. За полдня. - Да ты погоди, - Иван проводил глазами мечущегося из стороны в сторону Альфреда. – Может, он скоро... Обрывок его фразы потонул в раскате грома. Америка с рычанием опустился на пенек. Сцепил руки в замок, взлохматил волосы на затылке. Дождь усиливался – и в голову России пришла мысль, дикая и дерзкая – сколько таких было у него за последние сутки, он сбился со счета. Америка был прав. Даже если они не будут снижать темп, то достигнут морского берега только через двое суток – измотанные, обессиленные, буквально сами толкнут себя в руки пограничников. А может, и его же собственных чекистов. Им нужно перевести дух, нужно привести себя в порядок, добраться до моря – иначе все их усилия могли быть сведены на нет. Россия бездумно провел ладонью от шеи по щеке – отросшая щетина колола пальцы – всмотрелся в Америку. - Я знаю, где мы сможем передохнуть. И отстирать с одежды кровь. Альфред поднял на него полные замешательства синие глаза. - Ты прав, тут неподалеку Эльба... И Цербст. А под ними – дача Гилберта... Дом загородный, небольшой, - объяснил он, когда замешательства на лице Альфреда не убавилось. – Ему выдали недавно. Я бывал там пару раз. И знаю, как до него добраться. Придется немного сменить направление на северо-восток, но если поторопимся... - И после этого ты ещё будешь заливать, что вы с Байльдшмидтом не кореша. - Буду, потому что это не так, - усталый тон скрасился раздражением, затем смягчился. – Зайдем туда, отмоемся, высушимся. Хоть на людей станем похожи. А потом выйдем – сразу же. Америка нахмурился, взвешивая вариант. Россия был рад, что, вопреки его ожиданиям, идея вломиться в дом к ГДР не вызывала у него активных протестов – и немного побаивался той же реакции у себя. - А Гилберт тебе потом пограничный столб в задницу не запихнет, если узнает, что мы там околачивались? Иван невозмутимо пожал плечами. - Сомневаюсь, что он узнает. Он сейчас в Берлине постоянно – налаживает контакты с Людвигом... по разным вопросам. - Ты про Западный Берлин и транзит? - Да. Именно про это, – кивнул Россия. - ...Я боялся, что тебя отправят на эти переговоры. - Что? – Иван вскинул голову. Он было отчитал себя за такую открытую реакцию, но Америка не смотрел на него в тот момент: он опустил голову, уперев взгляд в кроссовки. - Когда где-то год назад у меня появились мысли найти тебя и... и поговорить... Я думал: где мне с тобой встретиться. В ноябре начали обсуждать ядерку в Хельсинки: я было начал готовиться... Но затем в Западном Берлине встретились мои люди, твои, Франсиса, Артура... – он прикусил губу, все еще не поднимая глаз. – Я решился поехать в Вену. И боялся, что тебя отправят в Западный Берлин. Россия молчал. Он не знал, что отвечать на такое: на фоне изнеможения боль в груди стала проявляться слишком отчетливо. - Можно как-нибудь узнать, дома Гилберт или нет? – Америка внезапно сменил тему, не получив отклика. Россия был рад – и вместе с тем внутри него что-то сжалось. Он прогнал это ощущение. Поднял глаза в небо – тучи сгустились над ними. Тяжелые капли падали ему на плечи, стекали по спине, просачивались на лопатки. Превращали пряди Альфреда в червонное золото. - Это можно проверить.***
- Его там нет. - Да откуда ты знаешь? - Здесь нет его «траби». - Чего?.. - Машины нет, Джонс. Все чисто. Пошли. Пока они добрались до Цербста, небо успело почернеть. Дождь и не думал прекращаться, то ослабевая, то перерастая в настоящий ливень, а раскаты грома все раздавались за их спинами, преследуя их по пятам. Двухэтажный домик в поселке на правом берегу Эльбы – туда они добрались, промокшие до нитки, когда перевалило за полночь, тщательно осматриваясь, не горит ли свет в домах по соседству: даже если бы и горел, на их счастье, разглядеть что-либо в такой темени и под ливнем не представлялось возможным. От заветной сухости отделяло лишь несколько метров, да решетчатая ограда: Америка перелез первым, затем Россия – взобрался на нее, перекинул ногу – как же легко, ни напряжения, ни колючей проволоки – и чуть не полетел вниз, когда руки заскользили по мокрой от дождя перекладине. Америка перехватил его: они зашатались, вцепившись друг в друга, сохраняя равновесие. Тепло, забытое под часами августовского ливня – Ивана словно прошибло током: они стояли так, несколько секунд, - дыхание Альфреда щекотало ему ухо – а потом он выбрался из его объятий, не размыкая хватки на локте, направился к дому. - Герой всегда наготове? – надо было что-то сказать, даже такое банальное, чтобы перебить... перебить разлившееся по телу нечто. - ...Ага. Типа того, - Америка не убрал руку. Голос его был бесцветным от усталости. – Не хватало еще, чтоб ты нос расшиб – тогда и твое от кровищи отстирывать придется... если мы в дом зайдем вообще. Они приблизились к крыльцу, зашли под навес – дождь не переставал хлестать, падая наискось – Россия прислонился к плечом к двери, медленно сполз вниз. - Эй, ты чего, прямо здесь спать развалишься, нам же внутрь... - Альфред, дай швейный набор, а. Америка тяжело моргнул, затем снял промокший насквозь рюкзак с плеча. На дне лежал набор из нитей, пары и иголок и булавок, который Иван ещё в Баварии успел вытащить из своего оставленного по ту сторону границы бумажника – Альфред тогда не уставал отпускать шутки про швею-рукодельницу, но был искренне рад умениям России вшить фото и часть писем под язычок кед, а вторую часть – под подкладку рюкзака, интересуясь, не подарить ли ему на следующей встрече вязальные спицы. Россия очень хотел, чтобы его спицы, оставленные в Москве, сейчас были при нем, но булавки тоже сгодятся. - Брагинский, только не говори, что... – Альфред присел рядом, открыв рот от изумления, наблюдая, как Иван ковыряется булавками в замке, отломив одной из них крышку задубевшими пальцами, а другую согнув особым образом. – То есть вязанием шарфиков твои таланты не ограничиваются? - А ты попробуй ограничься, когда в доме живут пятнадцать человек, и периодически кто-то выходит наружу и случайно всех запирает, - Россия внимательно прислушивался к каждому щелчку после поворотов запястья; если что-то пойдет не так, не хотелось бы ломать дверь. Это их выдаст – и после подставит Гилберта. Америка не сводил с его рук завороженного взгляда. – Тебе что, интересно? - Шутишь? Да я такого вообще никогда не видел! Я думал, нужны специальные отмычки... - С ними дело бы пошло проще, да. - Но булавками... В смысле, - тон его запнулся и поутих, но Америка все равно не в силах был скрыть просвечивающий энтузиазм. – Это покушение на частную собственность, а это – это ужасно, отврати... Серьезно, булавкой, да как ты вообще... - Я что, плохо на тебя влияю? – прежде чем Америка успел ответить на его усмешку, раздался негромкий, но основательный щелчок – Россия повернул ручку, приоткрывая дверь: сработало. – Расскажу потом, как это делается, если захочешь. Давай. Иван пропустил Альфреда вперед, скользнув за ним следом – и сразу же захлопывая дверь. Прихожая тонула в кромешной темноте, заставляя их наступать другу другу на ноги, толкать друг друга локтями. - Где выключатель... - Он... стой, - Россия поймал в темноте руку Америки. Лицо вдруг стало слишком горячим – краем сознания он отметил, что рад, что вокруг не видно ни зги. – Не надо. Здесь окна – соседи могут увидеть. - За полночь? - Да, за полночь. Лучше зайди в ванну и там включи свет. Она по коридору, прямо, вторая дверь слева – вон там... Видишь? - Ничерта. - Тогда давай на ощупь. И кроссовки сними – запачкаешь все. Я тебя в комнате подожду. Альфред без лишних препирательств потянул свою руку, сместился – Иван отпустил её и прислушался к тихим шагам: судя по звукам и аккуратному щелчку, Америка все же добрался до нужной двери. Теперь можно было расслабиться. Россия откинулся на дверь, запрокинул голову, всмотрелся в черный потолок. Глубоко и судорожно выдохнул – теперь он в тепле, а дождь не барабанит по макушке и плечам. Теперь их с Америкой разделяет пара метров расстояния. Он снял ботинки, наощупь двинулся в гостиную на первом этаже – знакомые очертания мебели проглядывались в том тусклом свете луны, что падал из окон, по которым мерно стучали капли. Пару часов можно будет поспать – под дождь так приятно засыпать – но не в комнате Гилберта на втором этаже: лучше здесь, на диване, отодвинуть столик с кружевной скатертью в центре и разложить его, здесь хватит места им обоим... Теплые руки у него на боках. Иван зажмурился – разницы почти не было, держал он глаза открытыми или же закрывал их, провел ладонями по лицу и волосам. По телу разливалась тяжесть, по каждой клеточке. Как же он устал, от беготни, от нервов – он готов был просто рухнуть на кресло и хоть ненадолго сомкнуть глаза, но нет, нужно дождаться Америку, а затем застирать свое: звуков открытой воды не было слышно – наверное, Америка все ещё раздевался. Он валился с ног – от неизвестности – и, и от этого, оттого, чему даже названия дать не мог. Ощущения пьянили, добивали его, и так уже измученного, и если бы Россия не тонул в них, он бы увидел, если бы... Свет резко зажегся. Его ослепило вспышкой – Иван попятился, вскинул руки в панике, сощурился, силясь разглядеть хоть что-нибудь – фигура в дверном проеме, ведущем к лестнице на второй этаж, вытянутая рука, пистолет... Гилберт Байльдшмидт целился в него из «Макарова». Рука была вскинута лишь одна – другой ГДР сжимал бутылку пива, горлышко которой упиралось в рот, согнутым локтем касаясь выключателя на стене; красные глаза распахнулись, серые брови взлетели к взъерошенной же серой челке – Иван не понимал, что останавливает его оттого, чтобы заорать. А потом понял – Гилберт сглотнул свое пиво. Медленно поставил бутылку на соседний комод. Опустил левую руку – и выпрямил до конца правую, с пистолетом. - А я-то сидел, гадал – у кого так моча в башку ударила, что он вздумал ломиться в дом аж ко мне, - слова лились медленно, растянуто, будто Гилберт все ещё осознавал происходящее. – И зная тебя, удивляться я не должен... но какого-то хера тебе всё-таки удалось. Сердце колотилось, как бешеное. Иван приподнял руки, открывая ладони – он пока не стреляет, значит, можно... можно ещё... - Гил, - выдохнул он. - Давай только без глупостей. - Да что ты, блядь, говоришь! – ГДР взмахнул свободной рукой, пистолет чуть дернулся, заставив Россию содрогнуться всем телом. – Ты свалил от Родериха, на кой-то ляд пересек границу и вломился ко мне, а теперь что-то насчет глупостей втираешь? Может, еще спросишь, что я здесь делаю?! – издевательское выражение лица его сменилось на разъяренное, когда он увидел, как Иван сначала открыл рот и сразу же закрыл, словно хотел что-то сказать, а потом резко передумал. – Твою мать, серьезно... - Гилберт, - голос тихий, дрожащий, мысли путались, цеплялись друг за друга под бешеную пульсацию нервов; надо сделать, хоть что-то, срочно... От мысли об Америке в ванной словно прошибло током. Он сделал шаг вперед – Гилберт отступил, к комоду у стены, на нем стоял белый телефон. – Я понимаю, ты рассержен, что м... что я здесь оказался... - Ебать тонко подмечено, Брагинский! - ...Но я могу... могу объяснить. Или уйти – и мы друг друга не видели, ни ты, ни я, это останется между нами... Рука, держащая пистолет, оставалась все такой же твердой, ни сдвинулась ни на сантиметр – но алые глаза сощурились: Гилберт вперился в него, оглядывая с ног до головы, лишь наполовину вслушиваясь в его слова, словно пытался что-то уловить, словно... - Ты сбежал от своих. Они замолчали. В комнате повисла страшная, удушающая тишина – лишь дождь барабанил по стеклам. Мир сузился до размера дула, что целилось прямо ему в грудь. Гилберт не сводил с него цепкого, прожигающего взгляда. - Из-за того, что у тебя рылись в мозгах? Хватка по-прежнему железная, палец на спусковом крючке «Макарова» - но голос его стал тише, смягчился, сталь словно расплавилась в нем. Отчаянная, дикая надежда мелькнула у Ивана в груди: может, ему удастся... Ему удастся объяснить Гилберту, – они уже говорили об этом – он поймет, и тогда... Россия медленно кивнул. Чуть опустил руки. Перевел взгляд Гилберту за спину, – на виднеющуюся из дверного проема лестницу на второй этаж, выход на которую соединялся с общим коридором – чтобы успокоиться. - Да. По крайней мере... кажется, так оно и есть. Гилберт не двигался. Иван медленно выдохнул. В голове гудело, ребра ныли от боли – но если он сумеет... - Я... я встретился с Джонсом, и... я понял, что... то, что ты рассказал мне в Праге тогда – правда. Помнишь? – ответа не последовало – он продолжил, тихо, вкрадчиво. – И м... я сбежал. Чтобы узнать. Что со мной происходит. Ещё один шаг вперед – ГДР не шелохнулся. Ладони открыты – широкий, успокаивающий жест. - Я пришел сюда, потому что... потому что иначе меня бы схватили твои люди, и передали бы обратно – и я не знаю, что тогда бы со мной стало. Я не знаю даже того, как много я не знаю... и почему я не знаю... Все мои встречи с Джонсом – их просто... Гилберт. Дай мне уйти. Твое начальство... вообще никто и никогда не узнает, что я был здесь. Никто и никогда не узнает, что я хоть как-нибудь с тобой пересекался – для тебя нет угрозы. Рука едва заметно расслабилась. Алые глаза опустились вниз, зарыскали по комнате, брови сдвинулись – кажется, у него получается. Ещё немного... - Нет. Словно хлесткой плетью ударили по нервам – Россия вздрогнул, не веря своим ушам. Ледяной ужас лизнул по хребту, загнал душу куда-то в пропасть. - Гилберт... Иван шагнул вперед, резко, торопливо – рука Гилберта вновь распрямилась, дуло блеснуло в свете лампы. - Дернешься – мозги нахер вышибу. Россия замер – его мутило от паники, злило, он ненавидел, ненавидел, что ему приходится умолять, но если... если... - Пожалуйста. Я просто уйду, и... ГДР приблизился к комоду, положил руку на телефон. Снял трубку. Нажатие одной кнопки отделяло его от связи с начальством. - Ты – хрен знает, почему – сам не понимаешь, куда влез. Тебя схватят – не сейчас, так потом. И я не собираюсь влипать из-за тебя в ещё большее дерьмо, чем то, в котором барахтаюсь сейчас. Он опустил палец на кнопку, не сводя глаз с Ивана, готового броситься - на Гилберта, или прочь, но между ними метр расстояния, он не успеет, надо что-то делать, гудки в трубке, пока они... пока... - Администрация министра госбезопасности, секретарь Вебер у аппарата, - раздался усталый мужской голос. Гилберт открыл рот. И отшатнулся назад, теряя равновесие. Америка зашел к нему сзади, стальной хваткой удерживая запястье с «Макаровым», вскидывая его вверх. Гилберт выронил трубку – она с грохотом упала на комод, повиснув на проводе – выстрел прогремел, ушел в потолок – Гилберт согнул локоть, направив дуло Альфреду в лицо, - тот обхватил его горло рукой, той же рукой снова сжал запястье, выводя себя из-под удара; Гилберт зашипел, вцепился свободной ладонью в руку Америки, силясь разжать удушающий захват. Он перенес вес на ногу, шаг в сторону – их шатнуло к дверному косяку, Альфред шарахнулся об него, вскрикнул... Иван подскочил к телефону, поймал трубку и с грохотом бросил её на рычаг, прерывая поток недоуменных «алло» на другом конце провода – развернулся. Грохот, вскрики – Гилберт, взъерошенный, разъяренный пуще прежнего, подставил Альфреду подножку, повалив на пол их обоих – Америка упал, треснулся головой о лестницу в коридоре, заорал – но так и не разжал ему горло. - Вяжи его! Иван сдернул шарф, обернул Гилберту вокруг лодыжек, икр, до коленей, стреноживая его – чуть не получив при этом пяткой в глаз – обвил еще раз, затянув узел. Альфред – в одних трусах – перевалился, погребая Гилберта под собой. Иван перемахнул через них, выдернул из хватки Гилберта «Макаров», отшвырнул его в сторону – Америка приподнялся, освобождая Гилберта из захвата – тот закашлялся, успел лягнуться, прежде чем Альфред заломил ему руки за спину. Он кряхтел, удерживая Гилберта, тот брыкался изо всех сил, шипел, силясь скинуть Альфреда – ему почти удалось, Америка едва не слетел с него... - Давай сюда! Иван дернул другой конец шарфа, валяющийся на полу, стал обвязывать ГДР запястья; краем глаза разглядел выражение лица на повернутой вбок голове, к которому, наряду с бешенством, примешалось потрясение невероятной силы... - Ты Джонса сюда приволок, дегенерат водочный?! Последняя затяжка – Иван отпрянул, стряхивая Альфреда, который только и рад был стряхнуться; перевернул Гилберта на спину, поднял его, приложил спиной к лестнице – тот подался телом вперед, едва не вцепился Ивану зубами в предплечье, - Россия вовремя отдернул руки. ГДР вперился в него яростным, пылающим взглядом. - Ты совсем охренел?! Америка с тяжелым, судорожным дыханием облокотился о стену. Иван присел на колени, опустившись на одну с Гилбертом высоту, всматриваясь в искаженное бешенством лицо. - Я не хотел, чтобы всё так вышло. Я развяжу тебя. Если ты пообещаешь отпустить нас – и мы уйдем. Сейчас же. А затем покинем страну. - А хер тебе не пососать?! Ты – вы! – перелезли через границу! Ты вломился ко мне с Альфредом гребаным Джонсом, а я вас просто в жопу поцелую и отпущу?! - Гилберт, - Иван старался держать тон ровным. Несмотря на то, что ГДР был связан, тревога не покидала его. Он решил сдать назад. – Прости на... меня – это моя идея. Мы бы не пошли на это, если бы совсем не припекло... Я могу как-нибудь загладить всё это, когда вернусь, когда выясню... - Черта с два ты мне допросы в Хоэншёнхаузене загладишь. Вы, уроды, такого говна не стоите, - Гилберт выплюнул слова, как жгущий язык яд. - Гилберт, ты здесь ни при чем, мы не скажем... - Так они вам мигом языки развяжут! – ГДР рявкнул с такой силой, что Иван вздрогнул. – Думаешь, сможете свалить отсюда?! Давайте, ломанитесь – через море, через стену, по воздуху, насрать – вас возьмут, как слепых щенят, и вы, сука, даже не ебете, что с вами сделают – и с теми, у кого хватило идиотизма вас покрывать! Вы... Слова его заглушил звонок телефона. Америка метнулся к аппарату – но прежде чем тот успел выдернуть провод из розетки, Гилберт отрезал: - Если я не отвечу через пять минут – сюда приедет целый наряд из "штази". Иван словно вмерз в пол. Яростный взгляд Гилберта не оставил ему выбора - он завертел головой, рванулся к «Макарову», нацелил его ГДР прямо в лоб. - Скажи им, что все в порядке – и тебе не придется отскребать свои же мозги от лестницы. Гилберт не реагировал пару мгновений. А затем комнату наполнил рваный, лающий смех, он мешался с трезвонящим телефоном – Гилберт ржал во всю глотку, запрокинув голову, сверкая белыми зубами – и от этого смеха холод прошелся по их спинам. - Ты меня со своими балтийскими подпевалами попутал, Брагинский? Мягко стелешь, а чуть что – сапогом в харю – так на тебя похоже! – Гилберт качнулся вперед, сам упираясь лбом в дуло пистолета. Оскал не сошел с его лица, когда он, связанный, поднял исподлобья взгляд на Ивана, вперившись в него – и отчего-то России захотелось отшатнуться. – Срать я хотел. Стреляй. Хоть всю обойму в меня всади, - он повел бровями, несколько раз ткнувшись лбом об дуло. Ухмылка тонких губ расползлась ещё шире. – Давай. Я поржу, когда будешь объясняться перед чекистами. Валяться в ногах будешь? Или сразу отсасывать кинешься – по старой привычке? Красная вспышка перед взором – и боль; Россия почувствовал, как бешенство всколыхнулось у него в груди, пламенем разливаясь по венам. Он вжал "Макаров" Гилберту в лоб, так сильно, что тот впечатался макушкой в лестницу. - Я могу прострелить тебе ногу, - ярость грохотала в ушах, заглушая даже звонок телефона. – Если тебе не по вкусу быстрая «отключка» – могу устроить медленную, и... - Хэй, погоди, стой, погоди... Шаги рядом – с другой стороны подошел Америка, положил ему ладонь на плечо руки, что держала пистолет. Россия вздрогнул – и обнаружил, что почти забыл о его присутствии. Он убрал "Макаров" от головы Гилберта. Отошел в сторону. - Мы можем... можем договориться, - казалось, Альфред обращался не столько к Гилберту, сколько к Ивану. – Может, есть что-то, что мы можем сделать? Или что я могу сделать. – Альфред наклонился. Он даже умудрился нацепить на лицо улыбку, хоть и отдающую нервной дрожью в уголках губ. – В смысле... для тебя, лично. Возможно... - А нахер тебе не пойти, гондон ты звездно-полосатый? – Гилберт взирал на него таким же волком, каким он смотрел на Ивана, если не сильнее. Америка сморщился – но не поддался на провокацию. - Слушай, я знаю, последние годы тебе в уши лили обо мне много дерьма, но я не желаю тебе зла, и если есть что-то, чем я бы мог помочь, сейчас самое время... Новый раскат смеха, выше и безумнее – Гилберт ухмыльнулся, нагло, сдвинул брови. - Да в гробу я видал твою помощь. Ты уже так напомогался – и Эржебет, и Лойзо с Гедвикой! Ты их на карте-то сможешь найти, спасатель чертов? Все эти грозные речи в ООН – ууу, сколько гнева праведного, да только эффекта чуть больше, чем нихера. А про меня семнадцать лет назад – забыл? Или тебе, как и Брагинскому, мозги прочистили так, что ты только те моменты помнишь, когда на тебя надрачивают? Америка отпрянул, как от удара плетью, но выражение его лица сменилось в момент – с растерянного на гневное; он повернулся к Ивану. - Ты ему рассказал? Россия от неожиданности даже не сразу понял, что обращаются к нему. - Альфред... – он не знал, что выше: все еще дерущий уши звонок, или возмущенный голос Америки. - Ты устроил сцену, когда я предложил сказать Артуру и Людвигу, а теперь выясняется, что ты всей ОВД растрезвонил?! - Если хочешь знать – он сам мне растрезвонил! – Россия рявкнул, взмахнув пистолетом. Синие глаза округлились, золотистые брови взлетели вверх от изумления. – Если бы не он, я бы не узнал о том, что мы оба по уши в этом дерьме! – Он отвел взгляд, сжал челюсть. Если бы не звонок, он бы увидел, как по лицу Гилберта пробежала тень. Он думал, размышлял, пока не стало поздно, пока... Идея озарила его. – Альфред, есть что-то, чем ты можешь помочь ему. Уйди из Западного Берлина. Если Америка и до этого выглядел ошеломленным, то сейчас потрясение превысило все мыслимые пределы. Он отступил на шаг назад. - Нет. - Альфред, если ты сейчас не сделаешь для него хоть что-нибудь... - Если я не сделаю? Удобно, ничего не скажешь! – воздух звенел от гнева вокруг него. – Загнать меня сюда, а потом шантажировать, чтобы я сдал свои позиции – и тех, кого решил защищать? И давно ты это придумал?! - Ты с дуба рухнул?! Я пытаюсь найти выход! - Из той жопы, куда сам же нас и завел! – Америка просвистел ладонью в воздухе, встряхнул челкой. – Почему бы тебе перед ним не расшаркиваться, а? Не обещать ослабить ошейник! Вместо того чтобы усиливаться за чужой счет?! Иван схватился за голову, взлохматил мокрые волосы – сердце стучало, телефон гудел, разрывал ему уши... - Мне хватит и того, что из Западного Берлина уйдет Людвиг. Лед голоса Гилберта перекрыл трезвон. Они обернулись, синхронно – Гилберт, абсолютно спокойный, сидел, оперевшись о лестницу. - Что ты хочешь в обмен? – он смотрел на Америку. – Чтобы выглядело равноценно. Альфред сглотнул. Быстро спохватился. - Транзит. Из ФРГ – до Западного Берлина. Свободный. Гилберт молчал пару секунд. Бросил взгляд на Россию – словно ожидая чего-то, будто спрашивая: Иван кивнул. - Пойдет, - сухо произнес он наконец. – Ну что, дадите мне подойти к телефону, чтобы я спас ваши жалкие задницы? Альфред с Иваном замерли в неверии. - А как мы поймем, что ты не снимешь трубку и не вызовешь офицеров "штази"? Гилберт невозмутимо пожал плечами. На одном из них уже расплывался лиловый синяк от удара об косяк. - А никак. Но если я ее не сниму – они вызовутся сами. Повисла тишина, нарушаемая лишь биением их сердец и звонком. А затем Иван и Альфред разом ринулись к Гилберту – взяли его за ноги и за плечи и потащили в комнату. Гилберт фыркнул. - Серьезно? А развязать не легче? - Так быстрее. Если бы нервы Ивана не были натянуты, как струна, он бы посоветовал ему ценить моменты, когда сверхдержавы его на руках носят. Они прислонили Гилберта к стенке около комода – Иван спину, Альфред ноги – затем Иван, молясь давно забытому богу, снял трубку и приложил её к уху ГДР. Почти перестал дышать. - Да, слушаю, - Гилберт сделал голос сонным. - Товарищ Байльдшмидт, секретарь Вебер у аппарата, - теперь усталый голос звучал несколько тревожно. – Что случилось? Вы три минуты не брали трубку. - Ах, это... – Гилберт замялся. За секундную заминку душа у Ивана успела уйти в пятки. – Да, простите, что сбросил, птица из клетки вырвалась. Бегал её ловить. В трубке повисло молчание. - Понял вас. Так по какому поводу звонок? - Звонок... я хотел бы обсудить это с товарищем Мильке лично. - Боюсь, министр не доступен в такое позднее время. Я запишу, что вы хотели ему передать, - недолгая возня в трубке. – Так что? - Ммм... Я не уверен, что готов обсуждать это. Информация, которую я хочу передать, строго конфиденциальна. - Я уполномочен получать и документировать все сведения, которые поступают от вас к товарищу Мильке, - Вебер ответил изможденно, но твердо. – Могу вас в этом заверить. - Что ж... Ладно. Это насчет Ивана Брагинского. Вы осведомлены о природе... этой персоны? Россия содрогнулся, хотел отдернуть трубку – и лишь выразительный взгляд Гилберта остановил его. Пауза. - Конечно. Что с ним? - Понимаете... как бы вам объяснить, - Гилберт прикусил губу, нахмурил брови. – Вчера товарищ Мильке вызвал меня к себе и поинтересовался, не замечал ли я в последнее время каких-либо странностей в его поведении. - Так. - Я ответил, что нет, последняя наша встреча ничем не отличалась от всех других... а теперь... теперь я вспомнил. Кое-что... настолько необычное для него... не понимаю, почему я упустил это, но всё-таки... - Слушаю, - напряжение на другом конце провода ощущалось почти физически. Россия мог представить, как Вебер сжимает ручку, склонившись над бумагой под светом зеленой лампы, ловя каждое слово. - Он говорил мне, что бросит пить. Снова тишина. Краем глаза Иван заметил, как Америка закусил кулак в попытках не захохотать. Усталый вздох в трубке. - Товарищ Байльдшмидт... - Я понимаю, что может прозвучать глупо, но если уж и рассуждать о странностях, то данное намерение для Ивана Брагинского крайне нехарактерно, – серьезности, с которой Гилберт произносил эти слова, мог позавидовать делегат на съезде КПСС. – Я знаю его семьсот лет – буквально – и за все семьсот лет такое событие происходит впервые; рискну предположить, что это может свидетельствовать о сдвигах в его характере, фундаментальных, если уж на то пошло – последствия могут оказаться самыми непредсказуемыми... - Я... доверяю вашим суждениям, но... - Я не могу не уведомить об этом товарища Мильке, вы же понимаете. - Понимаю. От лица товарища Мильке и всего министерства государственной безопасности приношу вам благодарность за вашу бдительность, - если голос Вебера и был чем-то пропитан, то уж точно не благодарностью. - Спасибо. Вы уверены, что мне все же не следует связаться с ним? Эта информация может ему пригодиться. - Я передам ему все ваши слова, как только он проснется. - Это может быть срочно. Не хочу, чтобы из-за промедления работа товарища Мильке была поставлена под угрозу. - Насчет этого не беспокойтесь. Общение с министром может подождать до утра. - Вы уверены? - Абсолютно. - Что ж, если так... Спасибо за вашу службу. Доброй ночи. - Доброй ночи, товарищ Байльдшмидт. Раздались гудки. Иван убрал трубку от уха, положил на рычаг. Опустился на пол рядом со связанным Гилбертом, уставился пустым взором в пространство перед собой. Где-то рядом с ними Альфред Джонс в одних трусах, закрыв ладонями лицо, стукнулся лбом об пол, завывая что-то облегченно-нервное. Россия знал – если он и бросит пить, то точно не сегодня.***
- Когда я говорил, что вам бы начать друг с другом разговаривать, я имел в виду не это. Первое, что Гилберт сделал, когда Иван стянул с него шарф – смачно отхлебнул из бутылки пива. Они сидели на диване: Россия, откинувшись на спинку и блуждая взглядом по югославской стенке от передоза эмоций, а рядом с ним Америка – по-турецки, обняв руками подушку. Гилберт расположился напротив них, отодвинув столик с кружевной скатертью и водрузив на его место кресло. Некоторое время все трое молчали. Свет был потушен, лишь торшер горел в углу, а в открытую форточку проникал ночной, пропитанный послегрозовой свежестью воздух – дождь перестал барабанить по стеклу, и теперь тишина – ещё и без звонка телефона – казалась практически нереальной. Первым её нарушил Америка. - Чувак, - он счастливо, диковато выдохнул. – Ты просто... Спасибо, это было... - Хлебало завали, - Гилберт устало сморщился и опустил руку с бутылкой меж расставленных ног. Альфред не стал возмущаться и протестовать. Прошло несколько минут. ГДР придвинулся на кресле вперед, склонил голову. - Значит, - Гилберт медленно вертел в руках горлышко бутылки. – Частично памяти лишились вы оба. - Так и есть, - голос Ивана прозвучал тихо. - И не придумали ничего лучше, чем сбежать на пару от ЦРУ и КГБ? – Гилберт хмуро взирал на их энергичные, синхронные кивки. – И лучшего места для пряток, чем мой дом, во всей Европе не нашлось? Россия с Америкой переглянулись. Америка выразительно повел бровями в сторону Гилберта – Россия ответил пожиманием плечами и взмахом руки – соглашаясь. И лишь тогда Америка повернулся к нему лицом и со всей серьезностью – насколько позволял его вид – заявил: - Мы хотим добраться до Лондона, к Артуру. Есть вероятность, что он сможет нам помочь. - Выглядит так, будто вы даже карту Европы забыли, если решили идти к Кёркленду через меня. - Ах, это, - Альфред почесал затылок. – Мы и правда сначала двигались через Западную Германию и ехали к Людвигу, но в пути... кое-что произошло, и нам пришлось... срочно менять маршрут. - И что же такого ужасного случилось на Западе, что вы ломанулись через границу аж ко мне? – Гилберт наконец вскинул голову и вперился алым взглядом сначала в Америку, потом в Россию. – Кстати, а как вы вообще через неё сумели перебраться? - Мы... можем рассказать, - Иван смущенно потер шею, отводя глаза. – Но это долгая история. - А мы никуда и не торопимся, - Гилберт откинулся на кресле. – Мне вот очень интересно узнать, каким образом моя граница может быть нарушена с запада. Притом, что недавно Вальтер вбухал в неё кучу денег на укрепления. - Это заметно. - Тем более интересно, - ГДР отпил ещё немного пива. – Раз уж вы все равно здесь – просветите меня.***
Если до этого Гилберт считал, что пива ему достаточно, сейчас ему захотелось принести с кухни чекушку с водкой – по крайней мере, так казалось России. Иначе он не мог объяснить, почему по мере их рассказа ГДР все больше сползал в кресле и все сильнее закрывал лицо руками. Большую часть их приключений расписывал Альфред – как тот, кто быстрее вышел из «отключки» и как тот, у кого рассказ выходил более красочным. Иван лишь прерывал его иногда да вставлял важные подробности. - ...И вот скидываю я с себя джинсы, футболку – и вдруг слышу чьи-то крики – точно не Ивана, ну я и зашел со стороны коридора и напрыгнул – и ещё раз, чтоб ты понимал, я... реально прошу за это прощения, но ты уже поднял трубку – и вряд ли, если бы я с тобой тогда поздоровался, ты бы такой типа «Хэй, сам Альфред Джонс, как неожиданно! Поинтересуюсь-ка я у него, а что он делает в моем коридоре в одних трусах – наверняка все можно уладить диалогом!» - Я... просто вам поражаюсь, - это были первые звуки, которые Гилберт издал за последние полчаса, не считая стонов из-под ладоней. – То, что вы решились сбежать и пилить через десять границ в Британию – это одно... - А что ещё нам оставалось делать, если сам Артур к нам точно не заявится? Сиднем сидеть, что ли? – глаз Гилберта дернулся в ответ на эту реплику Альфреда, но он продолжил: - ...но специально дать себя убить, а потом сбежать через морг – да до такого только вы двое додуматься могли. - Если честно, - подал голос Иван. – Это была моя идея. - Не то чтобы я удивлен, - Гилберт снова перешел на шипение. – Знаешь, в других обстоятельствах я бы уже раструбил эту историю всему соцблоку – и узнай они, вся ОВД бы уже готовила завещание! - Причем здесь ОВД? – раздражение кольнуло Ивана изнутри. - Да притом, что если в твою башку лезут такие авантюры, кто знает, что... - Эй, - возмущенно перебил его Америка. – Вообще-то это был отличный план! Гилберт прервался, в замешательстве уставившись на Альфреда – то же сделал и Иван. Странное чувство разлилось у него в груди, незнакомое, но приятное: он едва удержал себя оттого, чтобы не выпалить «Правда?». Америка тем временем перевел недоуменный взгляд с одного собеседника на другого, не понимая подобной реакции. - А как ещё можно назвать план, который учитывает основное наше преимущество перед людьми – ну, то, что мина нас, конечно, подорвет, но не остановит, – и применяет его на практике, да ещё в таких условиях, когда нас чуть не загребли, и надо срочно что-то придумать, а то загребут через пару часов? А придумать, куда спрятать фото, чтобы его не отобрали, пока мы в «отключке»? И глянь-ка, - он широко развел руками, обводя помещение. – У нас получилось! - Благодаря тупой удаче. - Но получилось же! А ещё мне понравилось, что Иван выиграл время: у тех, кто ловил нас на Западе, и мысли не возникнет, что мы свинтили на Восток, потому что сбежать с Запада на Восток – это надо, блин, додуматься! – чистый смех Альфреда в совокупности с хлопком его ладони по собственной ноге разлился в гробовой тишине, которую он тут же заметил и смолк. – Иван? Иван, ты чего так на меня смотришь, я же тебя защищаю... - Да так, ничего, - Россия скрестил руки на груди и с деланой веселостью повел бровями. Злость кипела у него в крови, но эта злость была... игривой. – Надо сказать, меня тоже восхитила твоя... изобретательность. Прикинуться бешеным перед полицейскими Людвига – довольно находчиво. Ты так вжился в роль – тебе будто даже притворяться не стоило. - Я знал, что ты оценишь, насколько я в этом хорош, - Альфред поддержал его игривость тончайшими нотками стали в голосе – но они лишь оттеняли его тон, звонкий и искрящийся. – Кому, как не тебе, такое понимать. Особенно брать тебя в «заложники» - если припрет, готов повторить. - Ага. Только дырку у меня в виске пистолетом не протри, как тогда. - Ох, прости, в следующий раз буду тыкать в тебя своим стволом нежнее... - Ладно, я понял, - Гилберт выставил руки вперед, привлекая к себе внимание: Россия и Америка разом повернули головы к нему, испуганно вздрогнув, будто уже успели забыть о его присутствии – ГДР подавил желание закатить глаза. – Вы настолько задрали планку ебанутости, что летает она где-то в районе Луны, мне уже не побить. - Отчего же? Ты помог нам спрятаться от "штази", - с улыбкой ввернул Альфред под ухмылку Ивана. – Чувак, ты себя недооцениваешь. С мгновение Гилберт молчал. А затем захохотал – и отхлебнул последний глоток пива из бутылки. - Ну а как вы собираетесь выбираться отсюда? Внутрь залезть – та ещё жесть, но вам, вроде, надо в Лондон? Как на этот раз нарушите границу? - Мы хотим доплыть до Датских островов, - начал объяснять Иван. – Добраться до побережья, а потом... - Херня идея, - цокнул языком Гилберт. – Загребут, как миленьких – и обосраться не успеете. - Хэй, там плыть-то всего километров сорок, можно же раздобыть лодку, отчалить ночью, или если не получится – самим поплыть, что, не сможем, что ли... - Километров сорок – это от Ростока, и они стерегутся почище ваших ядерных установок, и если поплывете оттуда, то напоретесь на смотровую вышку с прожектором, а потом к вам погранцы на сторожевом катере подвалят. От них уплыть сможете? – Гилберт перевел взгляд с Ивана на Альфреда, разом замолкших. – Так-то. - Должен же быть какой-то выход. - Выход-то есть, да только мой вам совет – потратьте пару дней, чтобы нормально всё обдумать, прежде чем отколоть что-нибудь новенькое, - с этими словами Гилберт стал подыматься из кресла. – Это я вам как страна, которая от осознанности ваших дальнейших телодвижений зависит, говорю. - Мы бы так и сделали, будь у нас возможность где-нибудь спрятаться. Да только вот не думаю, что хоть где-то... Постой, - Иван прервался, в неверии глядя на Гилберта. Лицо его было скрыто в оранжевой полутьме, но даже так Россия не мог не заметить такую знакомую складку, залегшую между серыми бровями, после того как ГДР скользнул взглядом по потолку, а потом отвернулся, поджав губы – словно он что-то оценивал, словно он взвешивал... Он почувствовал, как Альфред рядом напрягся, будто он тоже заметил эту перемену – безумная догадка мелькнула у Ивана. - Только не говори, что ты... Ты правда... – открыл рот Америка. - ...Правда ли я побиваю планку ебанутости тем, что решаю прятать вас у себя? – Гилберт обратил взгляд к ним. Почесал затылок. – Как насчет взглянуть под таким углом: раз уж я отмазал вас, почему бы мне не озаботиться организацией того, как бы как можно скорее и надежнее сплавить вас с моей территории, чтобы самому же и не попасться? И чтобы у вас была возможность выполнить все те прекрасные договоренности, которые вы мне наобещали? Две пары глаз – синие и лиловые – потрясенно уставились на него. - Гилберт, - наконец выдохнул Россия. Никогда, никогда ещё он не благодарил настолько искренне. – Спасибо. - Ага. Беспорядок устроите – мигом вылетите отсюда. - Само собой! – Америка закивал, и Россия отметил в мыслях – рассказать потом Альфреду, что «беспорядок» для Гилберта означает, что солонку на кухне сдвинули с положенного места на пять сантиметров. – Да мы пальцем ничего не тронем! Хочешь – на коврике спать будем, хочешь – в ванной... - Ванна одна на троих, её занимать не дольше пятнадцати минут на каждого, - отчеканил ГДР, впадая в свой любимый режим раздачи приказов. – А где спать, я сейчас вам покажу. Идите за мной. - Спасибо, - Иван поднялся с дивана, подошел к Гилберту, расставив руки для объятия. – Серьезно, спасибо... – и тут же был остановлен им – не столько протянутой ладонью, сколько брезгливым выражением лица. - Знаете чего, - он окинул Россию взглядом с ног до головы. – Идите-ка вы сначала помойтесь – вам обоим очень даже не помешает.***
После душа Гилберт сказал им с Альфредом, что они будут спать в его комнате на верхнем этаже. Они попытались запротестовать, что им хватит и дивана внизу, - но ГДР лишь напомнил, чей это дом и кто здесь командует, уводя их по лестнице наверх. Спорить дальше ни Россия, ни Америка не решились. В спальне Гилберта Иван раньше не бывал, хоть и приезжал несколько раз: потолок в комнате был покатым, спускающимся к достаточно широкой заправленной кровати в углу и прикроватной тумбе, по стенам стояла пара шкафов – книжный и с бельем. Единственной необычной деталью интерьера среди этой незамысловатой обстановки была клетка с желтой канарейкой – она запищала, едва все трое вошли в комнату. Гилберт взял с полки одну из упаковок с кормом, насыпал в ладонь немного зерна, открыл дверцу и запустил руку внутрь – канарейка тут же перепрыгнула с жердочки на его руку, радостно чирикая. - Птицу кормить по утрам, полторы чайных ложки зерновой смеси, - он говорил, пока канарейка поедала зерна с его ладони. – Все время – кроме утренних гигиенических процедур – будете находиться здесь на случай, если внезапно заявятся мои люди. Если такое произойдет – птица зачирикает и захлопает крыльями без видимой причины – как сегодня, когда вы заявились. Будете сидеть тихо и не высовываться. - Окей, как скажешь, - Альфред оторвался от канарейки, на которую взирал, как взирает прилипший к окну ребенок на взрыв петарды. – А нам разве обязательно сидеть в твоей спальне? Ты и так уже на такие жертвы ради нас идешь, что... - Обязательно. Гилберт вынул руку из клетки – и наклонился к пустой полосе паркета под окном, между шкафом и тумбочкой. Потянулся под кровать, вынул тонкую досточку, просунул её в слишком большую щель паркетной «елочки», надавил... Сначала Ивану показалось, что приподнялись лишь несколько досок – Гилберт подцепил их рукой, поднял вверх – но затем целый кусок паркета сдвинулся с места, открывая вход в полутемное пространство между полом второго этажа и потолком первого, достаточно глубокое, чтобы туда при желании можно было засунуть не слишком высокую коробку. И достаточно широкое, чтобы внутрь влез целый человек. - На плане дома этот зазор не обозначен. Птица среагирует – сразу же бросаетесь сюда, закрываете крышку, лежите и не дышите, - произнес ГДР, выпрямляясь и чисто по привычке отряхивая руки: пол сверкал идеальной чистотой. Даже поверхность под ним была столь же вылизана. - Предусмотрительно, - прокомментировал Россия, выглядывая из-за его плеча и всматриваясь в подполье. – Думаю, мы сможем залезть быстро и задвинуть паркет... Что? Он не мог не заметить, что Гилберт смотрел на них как-то странно. - В смысле, «думаешь»? Может, ты ещё и думаешь, что я просто так без отработки самосокрытия спать вас отпущу?***
- Хреново. Ещё раз пошли! Доски паркета отодвинулись в сторону – из зазора показалось лицо России, который – теперь уже точно – был готов язык на плечо вешать от изнеможения. - Гилберт, мы и так в двадцатый раз подряд сюда залезаем, может, хва... - Вы тащитесь двенадцать с половиной секунд и называете это приемлемым результатом? Будете таскать свои задницы туда и обратно, пока нормально спрятаться не сможете! Россия глубоко, судорожно вздохнул – одновременно чувствуя, как Америка со стоном бьется затылком о поверхность – и отодвинул доски сильнее, выбираясь из углубления, упираясь рукой в паркет, - рядом с тапком Гилберта, что высился над ними с секундомером. Поднять доски, сдвинуть их, залезть и закрыть: это звучало так просто. Только вот в реальности всё обстояло сложнее: по команде Гилберта – что скорее напоминала рявканье – они вскакивали с постели: пока Иван возился с дощечкой, поднимая доски, Альфред заправлял бы кровать. Просто так оставить её было нельзя: любой, знакомый с Гилбертом дольше месяца, знал, что он всегда заправляет кровать – а затем Америка скатился бы вниз, в открытую щель. Россия последовал бы за ним, унося с собой дощечку. Наконец следовало поставить доски на место, оставаясь в кромешной темноте, да лежать тихо, упираясь носом и грудью в деревянный паркет. Ничего сложного. На всё про всё должно уйти секунд пять, не больше. Когда же дошло до дела... ГДР рвал и метал, отдавая приказы, расхаживая, словно на плацу, - тапки заменили ему штиблеты, – с ворчанием «смотреть на ваши трепыхания тошно» укладывал их с Альфредом обратно на исходную позицию после того, как на первых пробах они топтались друг другу по ногам в поисках дощечки-рычага. Порой Ивану – у которого от постоянной беготни в глазах расплывалось – казалось, что на Гилберте – не серая майка вовсе, а синий мундир, черная треуголка вспыхивала в памяти, чеканный шаг, линейный строй... Несколько раз они с Америкой умудрились оставить дощечку на поверхности, за что получили от Гилберта упрек в наличии глаз на жопе. Наконец они верно выполнили всю последовательность – «слишком медленно»; затем ускорились – «слишком небрежно», и вот на двадцать первую попытку... - Три... два... пошли! Иван рванулся, перехватил дощечку, вставил, нажал – доски поднялись – перед глазами мелькнул золотой ворох волос Альфреда – тот стремительно, набивая синяки, колбаской скатывался в зазор – Россия последовал за ним, прижимая дощечку к груди, скользнул вниз, задвинул доски... - Восемь целых четыре десятых секунды. Все ещё отвратно, но сойдет. Вылезайте. Прошло несколько секунд, прежде чем кусок паркета сместился и наружу выползли Америка и Россия – затурканные и растрепанные, с глазами, полными вселенской усталости. Альфред, все ещё сидя в углублении, положил руки на пол, опустил на них лоб. - Знаешь, я уже готов прям здесь и разлечься... - Да мне без разницы. Кровать-то в комнате все равно одна. - Что... - Америка – вместе с Россией – резко вскинули головы. Чтобы увидеть, как дверь с веселым «Спокойной ночи!» захлопнулась – и они остались одни. Даже канарейка затихла на жердочке, не нарушая тишину чириканьем. Уходя, Гилберт выключил свет – и теперь комнату заливал мягкий свет ночника на тумбочке. Они снова остались вдвоем – впервые за, казалось бы, долгие часы. Иван напряг последние силы и вылез из зазора. Протянул руку Альфреду. Тот явно не спешил двигаться с места, но всё же взялся за неё и поднялся наверх. Они развернулись, задвинули «крышку», спрятали дощечку под кроватью – а затем Америка скинул майку и рухнул на постель, вплотную придвинувшись к стене и накинув одеяло. Россия выключил ночник и устроился с ним рядом, слишком уставший, чтобы обращать внимание на то, как их плечи соприкасались друг с другом. Он почувствовал, будто хочет что-то сказать – как-то подвести итог их многодневного приключения. Все, что шло на ум, – сплошные нецензурные междометия, не вполне выражающие ту гамму чувств, что волнами проходила через его нутро. Мысли путались, рассыпаясь на калейдоскоп воспоминаний последних полутора суток: коричневые стволы деревьев в Тюрингских лесах, плеск пересекаемой на всех парах реки, Америка, шатающийся от долгой ходьбы... Россия вдруг захотел – захотел спросить, как он... - Хэй, - послышалось вдруг со стороны. Россия вздрогнул от неожиданности, повернул голову. Лицо Америки было на расстоянии выдоха от него – он вперился в него своими синими глазами, позевывал и подслеповато щурился в темноте, но не сводил с него взгляда. Иван чуть отстранился – чтобы было не так близко. - Только не говори, что ты уже отдохнул и бодрый. - Что? Неет, - Альфред усмехнулся, покачал головой и снова зевнул. – Я сейчас отрублюсь к чертям. Я просто заметил, – он выдохнул и отвел глаза. Тот тугой и теплый комок у России внутри, успевший вырасти при взгляде на Альфреда, наконец-то разжался. И тут же стянулся вновь, когда Америка снова перехватил его взор. – Что мы за последние двое суток ни разу не поцапались. - Да, для этого стоило разок вместе сдохнуть. Америка удивленно захлопал глазами, позволяя этой мысли просочиться внутрь. А затем захохотал, сверкая белыми зубами. Россия не сдержался – как можно было удержаться, при взгляде на такого Америку – и тоже заулыбался, одними уголками губ. - Иисусе, - Альфред поднял ладонь, вытирая слезы, выступившие на глазах от смеха. Он легонько трясся всем телом. – Да если б я знал, что ты сделаешься таким милым, полез бы с тобой через границу лет двадцать назад! Иван усмехнулся. - Лет двадцать назад она не была так укреплена. Эффект был бы... не тот. - Хах... – смеяться он перестал, но улыбка его не исчезла. Иван позволил себе остановить взгляд на ней. – Кстати, рад видеть, что Гилберт не растерял свой командирский пыл. Я словно лет на двести назад перенесся, пока он нас здесь гонял. - Чт... Лет на двести? – Россия в замешательстве нахмурился. – Ты знал его уже тогда? - Конечно. Он ведь меня... – Америка прервался. А затем зевнул так широко, что впору было вывихнуть челюсть. Он замолк. Сощурился и потянулся – засобирался продолжить свою фразу... И снова зевнул, ещё шире, чем в прошлый раз. - Он меня... в общем, если хочешь, - он натянул одеяло на плечо, поворачиваясь набок, лицом к стене. – Завтра расскажу тебе, а то... я уже просто... отрублюсь прямо щас. Спокойной ночи. - Спокойной ночи, - ответил ему Россия. И пяти минут не прошло, как сбоку послышалось тихое сопение. Иван направил взгляд в покатый потолок. Картины недавнего прошлого продолжали плыть перед ним: почти черная под хлещущим дождем Эльба перетекала в мокрый забор, дуло «Макарова», сведенные в ярости брови Гилберта. Гилберт. Затуманенный паникой разум наконец начал проясняться – словно грозовые тучи расходились на небе, оставляя после себя лишь ясность и запах свежести. Кое-что выбивалось из этого стройного потока, плохо пришитой заплаткой ложилось на полотно. Оскаленные зубы, смех в ответ на угрозы и алые глаза... Несколько минут понадобилось, чтобы осознать. Как бы ни хотелось сомкнуть веки и провалиться уже наконец в сон, Россия поднялся – аккуратно, стараясь не разбудить Америку (хотя что-то ему подсказывало, что даже если по лестнице пробежит табун бизонов, Альфред вряд ли шелохнется). Вышел из комнаты и с тихим щелчком закрыл дверь. Напротив была ещё одна, запертая – из щели между ней и полом выливалась узкая полоска света: так он и думал. Иван постучал – свет потух, но голоса Гилберта не последовало. Он расценил это как приглашение. Чуть приоткрыл дверь. - Не помешаю? С обратной стороны раздалось фырканье. - Своевременный вопрос, Брагинский. Заходи уж, коль пришел. Гилберт сидел за столом в помещении, которое Иван назвал бы рабочим кабинетом – ГДР оборудовал его широким столом с печатной машинкой и лампой, шкафами с папками, прямо как в квартире в Берлине, радиолой с проигрывателем в углу. Из Берлина Гилберт смывался на выходные, накинув рюкзак да закинув на заднее сиденье «траби» клетку с птицей – но даже здесь не мог порой отстраниться от работы, вынужденный брать с собой кипу документов – и сидеть с ними допоздна. Что, впрочем, не мешало ему на следующий день вставать спозаранку – чтобы Гилберт сбил режим, должен был произойти минимум обмен ядерными ударами. России всегда было завидно. Кресло на другом конце комнаты было уже разложено, с простыней и подушкой, но ещё почему-то не занято. Гилберт ссутулился над столешницей, щелчок и вспышка – он зажег сигарету, затянулся, откинулся на стуле. Огонёк, мерцающий при вдохе, остался единственным источником света в комнате, окидывал оранжевым его лицо. Иван придвинул второй стул и сел напротив. Они молчали некоторое время. Он быстро привык к такой уютной тишине, что начала воцаряться между ними всего лишь несколько лет назад. Желтые блики пятнами горели на рамке пистолета. Россия кое-что вспомнил. - Ты шел выпроваживать нас с пистолетом и пивом? - Я ж не знал, что это вы. Думал, какой-то идиот рискнул здоровьем и решил вломиться ко мне в дом, – не то чтобы это оказалось не так – ну я и решил совместить приятное с полезным, - дым клубился напротив поджатых губ. – Откуда вы знаете, что Кёркленд вам поможет? Вопрос застал Ивана врасплох – он даже осознал его не сразу. Гилберт продолжил, не дождавшись ответа: - Значит, идете вы практически вслепую. - Уверенности в помощи Артура нет никакой, - Россия тихо покачал головой. Глаза его уже адаптировались к отсутствию света: даже в темноте он мог видеть направленный на него, сверлящий взгляд ГДР. – Но Альфред... он пообещал, что Артур нас не выдаст. - Не похоже на тебя – верить обещаниям Джонса. - Мне в последнее время очень много непохожих на себя вещей приходится делать. Гилберт лишь хмыкнул сквозь сигарету. Вероятно, у него было своё мнение на этот счет. - Откуда такие мысли? У тебя же провалы в памяти. Можно сказать, ты сам себя не знаешь. - Думаешь, мне уже приходилось сбегать из страны, а после скрываться от своих же? - Думаю, твоя история с Джонсом гораздо насыщеннее, чем ты раньше считал. Где-то над их головами тикали часы, отсчитывая секунды до рассвета – горизонт в окне уже начинал голубеть. Россия усмехнулся. Куда уж насыщеннее. - Я писал ему письма во время войны. Он показал мне их. Он нашел их лет десять назад и тогда заподозрил, что с его памятью что-то не в порядке. Несколько писем, за разные годы, - почему-то ему захотелось сказать это. Настала очередь Гилберта подвисать от услышанного – он не донес сигарету до рта. - Значит, простыми гляделками на его фото дело не ограничивалось, - медленно произнес он. Иван не отвечал. – Да, это... объясняет, почему за вами выехали почти сразу... Но всё же – хреновое место для пряток вы выбрали. Любая информация сразу перейдет из рук "штази" в КГБ. А судя по сегодняшним расспросам министра – уже дошла. Россия вскинул голову. - Я думал, ты соврал секретарю про Мильке. - Про то, что вчера он вызывал меня к себе? Нет, это реально было, - Гилберт сделал последнюю затяжку, воткнул окурок в пепельницу, к такой же горке. Черно-оранжевые вспышки замерцали в темноте. – Пришлось срочно лететь, да отвечать на вопросы про наши с тобой, - он цокнул языком. – «узы социалистического братства, что укрепились в последние девять лет» - о чем мы говорили в последнюю встречу, не вел ли ты себя как-нибудь не так... Я тогда сразу понял, что ты отколол что-то серьезное, но признаваться мне было не в чем – я так и ответил. Пришел домой, а там вся квартира в прослушке. Даже поссать не сходить без того, чтобы этим звуком не насладились дражайшие офицеры, - он потянулся за сигаретным блоком. – Хорошо радиоразведкой заниматься. Начинаешь замечать такие вещи. А потом я взял птицу и рванул на электричке сюда – чтобы быстрее было. Здесь ещё не успели всё жучками забить. Осознание, липкое и холодное, просачивалось Ивану под кожу. - Хочешь сказать, - он посмотрел Гилберту прямо в глаза. – Что если бы вчера ты не приехал, мы бы вломились в дом, который прослушивался "штази"?.. - Похоже на то, - согласно кивнул ГДР. Россия откинулся на стуле. Закрыл руками лицо и очень, очень постарался не застонать во весь голос. Они были так близко к провалу... - Вас бы услышали, приехали за пять минут, да вломились бы, пока вы портки отстирываете, - в голосе Гилберта даже звучала какая-то веселость – подобная веселость, неважно у кого, пробуждала у Ивана единственное желание: дать в рыло. – И вы бы приплыли – да только не в Англию. - Но почему... почему ты-то под подозрением? – Россия убрал ладони с лица. В вопрошающем жесте опустил локти на столешницу. – Шансы, что я... мы решили бы зайти к тебе домой просто ничтожны, и... - Может, потому что мы с тобой снова общаемся... с некоторых пор, - Гилберт отвел взгляд. – Со стороны можно предположить, что ваша выходка была спланированной, а потому про неё мог знать ещё кто-нибудь... Эй, - ГДР прищурился, будто что-то вспомнив. – До того как податься в Вену, ты же был занят в Москве с Людвигом, правильно? – Иван кивнул. – Ну вот представь: ты полгода общаешься с Западом, имея массу возможностей для личной – конфиденциальной даже – беседы, потом выезжаешь на встречу с Джонсом – страной, у которой с Людвигом распрекрасные личные отношения, - вспышка зажигалки: ему показалось, или Гилберт произнес это с толикой раздражения?.. – и после этого немедленно рвешь когти на территорию Людвига. Слишком складно, не находишь? К тому же: сейчас Людвиг регулярно видится со мной, обсуждает... разное, мы с тобой не так давно встречались. При этом, решив, что в ФРГ оставаться опасно, ты сбегаешь не куда-нибудь, а на мои земли – ну и вот, пожалуйста. Готовый список подозреваемых. Иван просто молчал. Осознание, что весь их успех зиждется на череде тупых случайностей, давило с неимоверной силой, а уж то, как это выглядело со стороны – он будто физически ощущал, как пухнут от напряжения его мозги. - Хорошо хоть из соседей никто не заметил, как мы вошли. Мы об этом позаботились, - произнес он бледно, запустив ладонь в волосы. - Ну хоть здесь вы постарались, - хмыкнул Гилберт. Он зажег сигарету ещё раз – она успела потухнуть, пока он говорил. – Я, впрочем, не думаю, что соседи бы как-то навредили. - Если ты под присмотром, они могли бы донести. - А, - ГДР легко покачал головой, выдыхая дым. – Если они осведомители, я бы знал. - Откуда... - Да оттуда, что вряд ли они будут пихать осведомителей в каждый второй дом. ГДР поджал губы и снова отвел взгляд, будто бы испытывая схожее чувство: словно то, что он сейчас сказал, он решился произнести мгновение назад. Иван не сразу осознал, что Гилберт имеет в виду. А когда понял – распахнул глаза от потрясения. - С каких пор... - Плата за 53-й год, - алые глаза ГДР внезапно стали пустыми. Они тускло поблескивали в рассеивающейся темноте. – Вот именно с тех пор. Раз уж мы так уютно устроились... и делимся секретами. Кстати, - он выгнул бровь. – Ты и сейчас мне не поверишь, что вмешательства Джонса там не было никакого? Пятьдесят третий год Иван помнил очень хорошо. Путч, инспирированный американским и западногерманским монополистическим капиталом, – толпы народу на улицах, ревущие, ликующие, рабочие, служащие, весь Берлин, мужчины, женщины, все-все-все. Радиостанция, что запрещена, – и которую слушали на востоке почти все – призывала к забастовкам по всей стране. Неизвестно, чем бы все закончилось, не вступи его войска в немецкую столицу вновь. Его танковая дивизия въехала сразу после того, как Гилберт сорвал с Бранденбургских ворот красный флаг. - Джонс даже пальцем не пошевелил, чтобы «разжечь огонь войны» и объявить по радио о восстании, - продолжал ГДР. – Слишком трясся, что тогда вы обменяетесь ядерными ударами. Он лично поймал Гилберта – на Лейпцигер-штрассе, когда тот повреждал радиоантенны. Лично заломил ему руки. Лично отволок назад под надзор Ульбрихта, едва сдерживаясь, чтобы не раскрошить ему череп об стену в ответ на потоки брызжущих ругательств – даже обездвиженный и связанный, он умудрялся отбиваться. После этого они не виделись почти год. - Значит, потом... ты стал... - Ну... не сразу, - голос его вдруг сделался отстраненным. – В Хоэншёнхаузене меня продержали годик – а вот потом да, когда все улеглось – выпустили, да заставили бумажку подписать. Как гарантию моей верности партийным товарищам. - Правительству же нельзя допускать нас до разведки. Они договорились об этом... все. - А ещё правительству нельзя ломать странам ребра, руки и ноги, да только плевали они на это дерьмо, как выяснилось, - прорычал Гилберт. Иван молчал, опустив лицо на ладони. Лет пятнадцать назад новость о том, что Гилберта пытали, не вызвала бы в нем ничего, кроме мрачного торжества. Он бы как следует посмаковал его, насладившись всеми оттенками злорадства – злорадства, что брало корни из черной раны внутри него – той самой раны, что не закрывалась с сороковых и кровоточила сгустками горя, боли и ярости. Но теперь... - Понаставили ещё прослушку в квартире, - голос ГДР продолжал звучать в ушах. – Лет где-то на пять, если не больше. Потом сняли – я ведь стал примерным мальчиком: на съездах СЕПГ присутствовал – и даже умудрялся не засыпать, с тобой вон якшаться начал. Хоромами этими, - Россия скорее вообразил, чем увидел взмах кистью. – Поощрить решили... А теперь снова следят. И это после всего, что я для них сделал, - тон его так и сочился сарказмом. – После того, как я поставлял ценнейшие сведения обо всех братских нам республиках с наших посиделок: кто больше выхлещет водки – ты или Лукашевич, кто из прибалтов от твоего вида больше кладет в штаны, как ты, поддатый, разливаешься о том, как здорово будет жить при коммунизме – а он наступит, Гилберт, и глазом не моргнешь, Никита Сергеич ведь обещал! - ...И как у меня же отшибло память об Альфреде Джонсе и как я разгуливаю с его фотографией. - Пфф, нет. Такую радостью я им не доставлю. Россия убрал ладони с лица. Он пришел к Гилберту, чтобы задать ему вопрос, о том, что и раньше казалось ему странным – но теперь он запутался окончательно: от новых сведений его мутило, сбивало с толку ещё сильнее, чем прежде. - Когда ты нас обнаружил, - Россия заговорил медленно. Взглядом он буравил ГДР, впитывая каждую деталь, каждую черточку на лице, словно видел его впервые: эту бледную кожу, чуть раскосые глаза, тонкие губы. – Внизу, в гостиной. У тебя был идеальный шанс отомстить. Что мне за то, что случилось семнадцать лет назад, - он видел, как на дне алых глаз что-то вспыхнуло. – Что Джонсу – за то же самое. Дым почти докуренной сигареты овеял серые волосы. Чернота сменилась на синеву – всё в комнате покрылось ею. Гилберт сделал затяжку – он ждал, пока Иван продолжит. - Но ты этого не сделал. Ты соврал "штази". Ты решил скрывать нас в своем доме. Ты показал нам, где и как прятаться. Не говори мне, что всё из-за наших условий об уходе Людвига из Западного Берлина. ГДР хмыкнул. - Я даже не уверен, дозволено ли вам будет пикнуть о каких-то там условиях перед вашими начальствами после этой вашей выходки. - Тем более. Так почему? Гилберт помолчал. Затем затушил сигарету о пепельницу, встал из-за стола и подошел к окну – по скрипу Иван понял, что тот открывает форточку. Порыв свежего ветра чуть разогнал сигаретный дым. - Эта ваша с Джонсом потеря воспоминаний... Она занятная. Иван аж обернулся на стуле. Гилберт стоял к нему полубоком и глядел вдаль. - Так весь этот риск – из-за праздного интереса? - Отчасти да, отчасти... – он замолк. Взгляд его был устремлен как будто бы внутрь себя. – Когда я понял, что с тобой что-то не в порядке, я не сразу связал это кое с чем другим. Кое с чем, что я уже замечал – лет тридцать-тридцать пять назад... У Людвига. - В смысле? – Иван сам едва слышал свой голос. - Я не сразу осознал. То, как он в тридцатых... засветился силой – это сбило меня с толку, - Гилберт не смотрел на него. – Но затем, мало-помалу... В разговорах я замечал, что он как будто бы... чего-то не помнит. Каких-то событий, каких-то людей. Или помнит, что встречал их – но не помнит, о чем они говорили. Что было странно, ему ведь ещё и сотни до сих пор нет. А потом... когда я заподозрил то же самое у тебя... с Людвигом уже было не поговорить. Рассвет медленно заливал комнату – вместе с тиканьем часов. - Он сейчас переосмысливает очень многое. И изменился, кстати. Пока меня с ним рядом не было. - Под протекцией Джонса – как не... - Нет-нет, - ГДР перебил Россию. – Меньше стал... старшим в рот смотреть. Ему и правда было это нужно. Россия не ответил ему, сплетя пальцы обеих рук вместе и оперевшись на спинку стула. Воцарилось недолгое молчание – оно прервалось, когда Гилберт вновь заговорил. - А тут выясняется, что вам с Джонсом обоим прилетело, и я подумал – может, вам не единственным так «повезло»... Может, то же самое было и с Людвигом... Или вообще может статься с любым из нас. И если уж мне – или Людвигу – когда-нибудь и как-нибудь решат прочистить мозги... лучше быть к этому готовым. Так что доберитесь уж до Кёркленда, - Гилберт повернул голову. Алые глаза будто ещё ярче светились в голубеющих сумерках. – И разберитесь, что за чертовщина с вами стряслась.***
Иван вернулся в спальню, когда стало достаточно светло, чтобы он смог разглядеть золото волос Альфреда. Он по-прежнему лежал, лицом прижавшись к самой стене, засунув согнутую руку под подушку – что совсем не означало, что на кровати осталось много места. Иван аккуратно опустился рядом, стараясь не задеть его, не слишком сильно скрипеть пружинами под матрасом. Он лег на спину – правое плечо висело в воздухе, но его это не тревожило. Он чувствовал, что после долгого дня, после стольких потрясений, наконец проваливается в желанный сон. Странные картины всплывали перед мысленным взором, сливались друг с другом причудливым калейдоскопом: взрыв мины обратился грохотом пушек, разъяренный Гилберт – бравым командиром в треуголке, что строил вверенных ему солдат. Перед тем, как впасть в забытье, он увидел Америку – свежего и молодого, его звездно-полосатый флаг развевался на фоне подернутого порохом неба. Вместо пятидесяти звезд на синем, как глаза напротив, полотнище – тринадцать. СНОСКИ ТАЙМ 1) Среди пограничников есть агенты штази, так что не могут не быть – пограничные войска входили в состав ННА ГДР (Немецкой народной армии) и были подконтрольны министерству обороны. Тем не менее они были наводнены офицерами министерства госбезопасности («штази»). 2) В ноябре начали обсуждать ядерку в Хельсинки: я было начал готовиться... Но затем в Западном Берлине встретились мои люди, твои, Франсиса, Артура – с марта 1970 в Западном Берлине велись переговоры четырех держав (Британии, Франции, США и СССР) о статусе Западного Берлина, по результатам которого в сентябре 1971 года было подписано Четырехстороннее соглашение по Берлину. Оно предусматривало свободный транзит между Западным Берлином и ФРГ (уступка СССР) и устанавливало особый статус для Западного Берлина, согласно которому он не являлся частью ФРГ (уступка западных держав), но ФРГ могла представлять его в международных организациях. Далее в главе Иван, Альфред и Гилберт проговаривают положения именно этого соглашения. Четырехстороннее соглашение – один из первых договоров в сфере «новой восточной политики» Вилли Брандта, который привел к подписанию в 1972 году Основополагающего договора между ГДР и ФРГ (где они де-факто признали друг друга). 3) Гилберт Байльдшмидт целился в него из «Макарова» – лицензия на выпуск советского пистолета Макарова была получена ГДР в 1956 году, после чего он начал производиться и там под названием Pistole M. 4) Черта с два ты мне допросы в Хоэншёнхаузене загладишь + В Хоэншёнхаузене меня продержали годик – а вот потом да, когда все улеглось – выпустили, да заставили бумажку подписать – центральная тюрьма предварительного заключения, подведомственная «штази» (министерству госбезопасности ГДР): настолько засекреченная, что на картах Восточного Берлина она даже не была отображена. Центральный характер тюрьмы подчёркивался уже тем фактом, что она находилась под непосредственной персональной ответственностью генерального прокурора ГДР. Будучи бывшей советской следственной тюрьмой, удобствами Хоэншёнхаузен располагал соответствующими: камеры её либо совсем не имели окон, либо те были наглухо закрыты жестяными листами, а внутри находились лишь деревянные нары и ведро :( (после того, как в 1961 построили новое тюремное здание, условия содержания несколько улучшились). Среди заключённых преобладали лица, критически настроенные против восточногерманских властей, участники событий 17 июля 1953 года, а также граждане ГДР, пытавшиеся бежать через государственную границу на запад. Тюремный комплекс Хоэншёнхаузен можно увидеть в замечательном фильме «Жизнь других». 5) Да в гробу я видал твою помощь. Ты уже так напомогался – и Эржебет, и Лойзо с Гедвикой! – здесь Гилберт отсылает к такому феномену, как «западное предательство», который заключается в том, что западные державы на словах декларируют поддержку странам восточной Европы против большого и страшного агрессора (в разные времена ими были Третий Рейх и СССР), но когда доходит до дела, ограничиваются лишь словесным осуждением, не решаясь (или не желая) идти на конфронтацию с тем самым агрессором. «Западным предательством» можно назвать поведение Британии и Франции по отношению к Чехословакии в 1938 году и к Польше в 1939, а также вялую реакцию США на события 1956 года в Венгрии и 1968 года в Чехословакии. Разница заключается в том, что в последних двух примерах существенную роль играли опасения из-за перспективы ядерной войны с СССР. 6) Километров сорок – это от Ростока, и они стерегутся почище ваших ядерных установок, и если поплывете оттуда, то напоретесь на смотровую вышку с прожектором, а потом к вам погранцы на сторожевом катере подвалят – от полуострова Привалл (в устье реки Траве), располагавшемся на территории ГДР и граничащем с ФРГ, и далее на 15 км тянулась «защитная полоса» (доступ туда был ограничен). Все остальное побережье Балтики до польской границы также тщательно стереглось 27 сторожевыми вышками. Доступ к лодкам был строго ограничен, для поимки тех, кто все же решался плыть в море, пограничники использовали высокоскоростные катера. 7) Хорошо радиоразведкой заниматься. Начинаешь замечать такие вещи – все помнят, чем Гилберт занимался в Чехословакии в четвертой главе? 8) А потом я взял птицу и рванул на электричке сюда – чтобы быстрее было – учитывая, что предельная скорость «Трабанта» составляла километров девяносто в час – да и то если с горочки – на электричке Гилберту доехать и правда было быстрее. 9) К тому же: сейчас Людвиг регулярно видится со мной, обсуждает... разное – сближение ГДР и ФРГ на фоне проводимой «новой восточной политики» началось с Эрфуртской встречи на высшем уровне в марте 1970 года. Конкретных результатов не было достигнуто, но она имела большое символическое значение. 10) Да оттуда, что вряд ли они будут пихать осведомителей в каждый второй дом – помимо официальных агентов в «штази» также существовала сеть осведомителей, называвшихся «неофициальными сотрудниками». В 1989 году численность сотрудников и агентов госбезопасности оценивалась соответственно в 91 015 человек на штатной основе и около 200 000 неофициальных сотрудников. Это означает, что приблизительно каждый пятидесятый гражданин ГДР сотрудничал с министерством, что является одним из самых высоких уровней насыщения общества агентурой в мировой истории. 11) Пятьдесят третий год Иван помнил очень хорошо. Путч, инспирированный американским и западногерманским монополистическим капиталом, – толпы народу на улицах, ревущие, ликующие, рабочие, служащие, весь Берлин, мужчины, женщины, все-все-все – то, что Иван вспоминает, в российской историографии называется «событиями 17 июня 1953 года», хотя на мой взгляд было бы правильнее назвать это «народным восстанием 1953 года». Причинами этого восстания стало объявленное в 1952 году «планомерное строительство социализма» в ГДР, которое заключалось в копировании устройства сталинского СССР, мерах против мелких собственников и частной торговли, массовой национализации предприятий, репрессий против политических противников СЕПГ, упоре на развитие тяжелой промышленности в ущерб товарам народного потребления, что немедленно сказалось на уровне жизни населения, ухудшив его. Продукты до сих пор распределялись по карточкам, выросло число беженцев на Запад. 14 мая 1953 года 13-й пленум ЦК СЕПГ принял решение о 10-процентном повышении норм выработки в целях борьбы с экономическими трудностями, то есть рабочие при прежней зарплате должны были работать больше на 10%. Это привело к тому, что в июне многие предприятия страны начали бастовать, а кульминацией событий стало 17 июня, когда в Берлине протестовали 150 000 человек, а забастовка предприятий развернулась по всей стране. В тот же день в 11 утра какие-то молодые люди сорвали с Бранденбургских ворот советский флаг. А около полудня против протестующих выехали советские танки (организация подавления восстания, конечно же, началась раньше, но тайминг знаковый). Официальная (ГДР-овская и советская) версии говорят о восстании как о путче, организованном «клятым Западом», но в реальности США не спешили вмешиваться в события, опасаясь того, что с СССР начнется ядерная война. Американский комиссар из Бонна даже позвонил на радиостанцию РИАС (станция в Западном Берлине, вещавшая на территории ГДР – её слушало почти все население) и предостерег сотрудников от поддержки восставших гэдээровцев. 16 июня туда пришли руководители стачкома рабочих и потребовали огласить призыв к восстанию, чего не было сделано. Поэтому реакцию США на восстание 1953 года также относят к «западному предательству». 12) Хоромами этими, - Россия скорее вообразил, чем увидел взмах кистью. – Поощрить решили... - В 1976 году в ГДР приняли закон, позволяющий пользоваться землей, находившейся в государственной собственности, с этого момента у населения начали появляться дачи. Гилберту в качестве поощрения могли дать участок раньше. 13) Он сейчас переосмысливает очень многое – если пятидесятые в Западной Германии считаются «десятилетием молчания», когда люди отходили от тягот военного времени и занялись материальным потреблением (а значительный экономический рост и покровительство Соединенных Штатов тому очень благоприятствовали), то в шестидесятые общество наконец начинает открыто говорить о преступлениях нацистского режима. Развивается процесс т.н. «преодоления прошлого». Событием, способствовавшим осмыслению немецким обществом преступного прошлого своей страны, стал Франкфуртский процесс 1963-1965 годов, когда суду подверглись 22 сотрудника концлагеря и лагеря смерти Аушвиц, которые обвинялись в том, что они сознательно способствовали уничтожению евреев. Процесс стал вехой в ходе преодоления немцами своего недавнего прошлого, осознания ответственности немецкого общества за преступления национал-социализма. Подробнее об этом можно почитать здесь: https://cyberleninka.ru/article/n/frankfurtskiy-protsess-1963-1965-gg-i-preodolenie-proshlogo-v-germanii/viewer 14) Меньше стал... старшим в рот смотреть – по моему хэдканону о Людвиге, в нем с самого «детства» проявлялись и культивировались такие черты, как послушание и подчинение авторитету вышестоящего (одна из типичных немецких добродетелей). Сначала объектом почитания у него выступал Гилберт, затем – после Первой мировой и после некоторого разочарования в брате – всем известный усатый персонаж, сразу после войны – Альфред (политическое и экономическое покровительство), однако шестидесятые-семидесятые года становятся тем временем, когда ФРГ ведет себя более самостоятельно как в отношениях с европейскими странами, со странами социалистического блока (в Вашингтоне даже существовали опасения, что «Ostpolitik» Брандта приведет к отрыву ФРГ от блока НАТО, но препятствовать этому сближению никак не стали, поскольку это бы противоречило общему курсу, нацеленному на разрядку международных отношений), так и в отношениях с США (чему способствовала Вьетнамская война и возмущение её ужасами в СМИ и особенно в среде молодежи).