Осколки памяти

Москва, Кремль. Август, 1970. Молодого человека по имени Иван Брагинский генеральный секретарь ЦК партии Брежнев впервые приметил в окружении Хрущева ещё в пятидесятые. Широкоплечий, высокого роста, с шапкой русых, чуть вьющихся волос, с пронзительным взглядом необычных фиолетовых глаз – он резко выделялся на фоне членов секретариата ЦК одними только молодостью и фигурой. На вид ему было чуть под тридцать лет, однако он неизменно сопровождал Хрущева на всех важных мероприятиях и поездках, был вхож к нему в любое время дня. Его можно было принять за ассистента: корректный, исполнительный, всегда осторожно подбирающий слова – он умел произвести приятное впечатление, но после брошенного взгляда, после беседы, в самом его присутствии становилось... будто бы не по себе, будто свет из другого мира просачивался сквозь его существо. Словно был он больше, чем человек. Первые подозрения закрались, когда он занимался работами по возведению Байконура – и ему представили человека по имени Азим Нургалиев, коренастого да улыбчивого, и раскрыли его сущность. Брежнев вспомнил тогда о Брагинском – непроницаемом, себе на уме – и подозрения его подтвердились несколькими годами позже, когда место первого секретаря стало принадлежать ему. Иван поздравил его на следующий день с занятием поста, пожал руку с ровной улыбкой. Брежнев ответил тем же, горячо выразив надежду сработаться – но не мог выбросить из головы, что точно так же жал он руку и Хрущеву, и Сталину, да сотни лет при царях жил, и... В тот же вечер досье на Брагинского – многостраничное, тяжелое – лежало на столе в его кабинете. Досье, что составлялось несколько десятков лет, но временем существования Советской власти не ограничивалось: документы, старые, ещё дореволюционной поры, оказались в его распоряжении. Во многом его догадки оправдались. За осторожностью крылась непредсказуемость; за чуткостью к изменениям в настроениях – скрытность. А внешняя покорность спустя десятки лет могла обернуться удавкой, опоясывающей шею. Иногда в это было действительно трудно поверить. При словах о светлом социалистическом будущем глаза его горели – и он с утроенной энергией брался за задания, поставленные партией перед народом и лично перед ним. Если для достижения цели требовалось освоить новую специальность – вгрызался и не отпускал, как бы трудно ни приходилось. Простые радости тоже не были ему чужды: не дурак выпить, он любил повеселиться, любил сутолоку и праздничную суету, когда люди вращались вокруг него – молодые и древние, мелькавшие в обществе Брагинского и раньше; Брежневу представили каждого из них. Работящий и исполнительный, убежденный в истинности учения Маркса и Ленина – идеальнее подчиненного и представить нельзя; готовый нести это учение настолько далеко, насколько возможно – и впадающий в глухой гнев, стоило лишь упомянуть имя того, за океаном, наглого, но безмерно могущественного мальчишки, что стремился перекроить мир по своим лекалам. И в воспоминаниях которого о том мальчишке зияла дыра – ещё со времен Сталина. Документы о них обоих – и о состоянии памяти Брагинского – обладали высочайшим уровнем секретности. Лишь несколько человек имели право доступа к ним. Поэтому и Брежнев, и некоторые другие товарищи сразу же насторожились, стоило Гречко предложить отправить его на переговоры с американцами. Части аппарата идея казалась крайне перспективной – смущало лишь то, что, по словам министра обороны, Брагинский помнил, как на Джонса ему уже удавалось надавить в далеком прошлом: том прошлом, материалы о котором имелись крайне скудные. Он не мог не быть заинтересован в ядерной безопасности – в том, что грозило самому его существованию. Множество лет он вел себя крайне лояльно, более того – приучал к верности других в своем доме; ничто не говорило о его перемене в отношении к Альфреду Джонсу, они много раз пересекались за последние двадцать лет, всеми явными – и неявными – способами демонстрируя взаимную неприязнь. Его отправили в Вену, дав определенную свободу действий, не ожидая особых сюрпризов... По крайней мере не в первый день встречи с Джонсом. По крайней мере не такого. - Второе досье Брагинский получил девять лет назад, по распоряжению Хрущева. Подозреваю, он хотел заручиться его искренней поддержкой и тем укрепить свои позиции. Лучи закатного солнца отражались на полированной поверхности стола, золотили стены, обитые дубовыми панелями, преломлялись в граненом стакане с водой, наполняя его изломанным светом. На столе перед Брежневым лежала папка, идентичная с виду тем, что снова принесли ему, – они лежали на крае стола высокой грудой – но листов в ней было гораздо меньше, да больше половины строк закрашено черными полосами. Их было невозможно разглядеть даже на просвет. Брежнев закрыл папку. Медленно постучал пальцами по её желтой, шероховатой поверхности. - Значит, все остальные сведения... – самые важные сведения. – Ему тогда не открыли. Его собеседник кивнул. Блик вспыхнул в краешке стекла, зацепившись за багряный луч, и вновь погас, когда черная оправа очков скрылась в тени. - Верно. Информации он получил не больше, чем ему позволили получить. Мысль у него могла закрасться ещё тогда, но в целом эта его... – пауза. – Выходка... не похожа на результат долголетнего планирования. - А что насчет нескольких месяцев? – Брежнев сдвинул брови, всмотрелся в фигуру напротив. – Слишком рьяно он кинулся на территорию ФРГ. Он мог наводить контакты с... – он поморщился, вспоминая имя. – С Людвигом Байльдшмидтом, когда он был в Москве? Ответом ему был столь же пристальный (и раздраженный; даже хладнокровная выдержка председателя КГБ едва сумела это скрыть) взгляд; глаза за стеклами очков сузились. - Это исключено. Все беседы Байльдшмидта и Брагинского велись только по деловым вопросам, он ни на шаг не отступал от защиты наших интересов – записи были проверены досконально. Юрия Андропова – инициатора тех самых переговоров с западными немцами – не мог не резануть намек в словах генсека. В кабинете воцарилась горячая тишина. Лишь отдаленный шум машин на кремлевской набережной нарушал её. - ...Но Леонид Ильич, это не просто побег на Запад за ручку с Джонсом, - Андропов вновь заговорил, чуть пригнувшись вперед. Голос его теперь стал глубже и тверже. – Будь оно так, ничто не мешало бы им скрыться на ближайшей американской базе, только они пересекли границу с Австрией – но они этого не сделали. Я выяснил, почему операция по перехвату в Баварии провалилась, - он постучал ладонью по ещё одной тонкой папке под его сложенными на столе руками: в ней лежал свежеприготовленный отчет. – И дело не только в том, что организовать её за несколько часов оказалось крайне затруднительным. Называя весь процесс «крайне затруднительным», Юрий Владимирович явно разбавлял краски. Пропажу Брагинского обнаружили не сразу, хватившись его через полчаса после исчезновения – костюм его (а вместе с ним и костюм Джонса) отыскали в одном из мусорных баков на западной окраине Вены с помощью собак. Было предположено, что направляются они к западногерманской границе; это давало возможность использовать при перехвате обширнейшую резидентуру восточногерманских товарищей... Решение раскрыть информацию о побеге Брагинского руководству ГДР было отвергнуто сразу же – репутационные потери от понимания, что от руководства Советского Союза на Запад сбежала главная республика, и осложнения в отношениях с Ульбрихтом виделись неизмеримыми. Если партии нелоялен Россия, должен ли ей быть лоялен весь соцблок?.. Конечно, о том, чтобы рвать связи с братским режимом, и речи не шло, было за гранью реальности – да и не нужно это вовсе; достаточно одного понимания, что есть пространство для маневра, что советские власти не контролируют своего подопечного, а значит, что в ключевых вопросах можно продавить свою волю – Ульбрихт стал слишком самостоятелен в последние годы... В процессе претворения операции в жизнь Брежневу докладывали, что советским резидентам в срочном порядке был передан пистолет с транквилизатором, способным свалить лошадь; что Брагинский с Джонсом обнаружены неподалеку от бреши в границе – и почти сели в нужную машину, если бы только не успели поймать попутку раньше; что два агента установили за ними преследование, что они вышли в придорожном кафе; все должно было пройти тихо, но затем... - Агентов, арестованных западногерманской полицией после перестрелки, оказалось четверо, - Андропов наклонил голову, слегка исподлобья глядя на Брежнева. – По первым поступившим данным, другие двое – американцы, что вели слежку параллельно с нами. Воцарилась тишина. Стрелка часов с тикающим звуком передвинулась с цифры на цифру. - Получается, и Джонс хочет сбежать от начальства... - ...И объединился с Брагинским, после чего они сообща расправились с «хвостом», а затем снова скрылись – и не где-нибудь, а на территории ГДР, - закончил Андропов. Брежнев нахмурился. Андропов, видя его замешательство, наконец раскрыл папку – и протянул ему стопку скрепленных бумажных листов. - Час назад пришла информация из штаба в Берлине. Он бегло проглядел листы. Затем отпил из стакана воды – а лучше уж чего-нибудь покрепче – и приложил ко лбу ладонь. Тяжело выдохнул. Если граница была преодолена через морг, то решимость Брагинского пойти на крайние меры они явно недооценили. - Его цель – не побег в США, - Андропов поднялся из-за стола, медленно зашагал к окну. - Тогда что он, черт возьми, затеял? – генеральный секретарь с громким звуком хлопнул листами по столу. Теперь всё запуталось ещё больше: вломиться на территорию ГДР – и зачем вообще... Теперь ещё, хочешь-не хочешь, и Ульбрихт в курсе всей истории – раздражение его от этой мысли стало только сильнее – но ничего; если не получается с Ульбрихтом, всегда можно начать вести дела с кем-нибудь другим... Но Брагинский... какого... - Их конечная цель неясна. Но самое вероятное, что они – по крайней мере Иван – поняли, что с их воспоминаниями друг о друге не всё в порядке. Заподозрили, что к этому причастны правительства... и решили сбежать, - Андропов вглядывался в уходящую за горизонт Москву. - Вот как, – это и впрямь звучало наиболее разумно. – Разве не может быть так, что он сбежал, потому что уже вспомнил? Путало и то, что никаких точных сведений у них на руках не имелось: то, что творилось с Брагинским – творилось впервые, и документы двадцатилетней давности не содержали ничего, помимо гипотез и предположений о том, как этот... процесс будет развиваться в дальнейшем... И может ли он быть обращен вспять... - Судя по выводам, сделанным ещё Абакумовым, восстановление памяти – процесс не быстрый и не линейный, - Андропов сложил руки за спиной; сжал одну из них в кулак. – Но пребывание в тесном контакте с Джонсом может этому поспособствовать, и если он вспомнит... что случилось с ним в сорок седьмом году и ранее – что именно от него скрывали... И кем был для него Альфред Джонс... Брежнев снова тяжело вздохнул. Картина выходила и впрямь безрадостная. - Он много раз изменял своему... «начальству» чуть ли не с самого восемнадцатого века... А уж после такого он рискует стать совсем неуправляемым. Мало того, что Брагинский был бессмертен – он обладал редкостным терпением; он мог копить свой гнев, много лет, даже десятилетий, но потом... - Я думаю, нет нужды заглядывать так далеко. Мы возьмем их в Восточной Германии – проверим несколько адресов, для этого понадобится меньше суток. Если ничего не найдем – граница находится под усиленным наблюдением министерства госбезопасности ГДР – и мы выйдем на них, рано или поздно. И даже те лазейки в Берлине, что так беззастенчиво эксплуатирует Запад, - Андропов развернулся, прислонился спиной к окну. – Будут для них закрыты, потому что американцы так же заинтересованы в поимке Джонса, как и мы. - Вы предлагаете воспользоваться их помощью, если Иван с Джонсом рискнут снова перебраться на Запад через Берлин? - Я предлагаю, - Андропов шагнул к нему навстречу. – Сделать то же, что и они. В Баварии их спасла кооперация, провал же перехвата случился из-за несогласованности действий. И я считаю, что общая работа с ЦРУ по этому вопросу – совместные операции, обмен данными – удвоит наши шансы на успех. И почва будет гореть под ногами у Брагинского и Джонса, - Красное солнце сияло в стеклах очков председателя КГБ. – Как на востоке, так и на западе. Что скажете, Леонид Ильич? 1) Первые подозрения закрались, когда он занимался работами по возведению Байконура – в 50-е годы Брежнев был 1-м секретарем ЦК КП Казахстана, участвовал в подготовке строительства космодрома «Байконур». Азим Нургалиев – ОС, имя которого уже называлось во второй главе – персонификация Казахстана. 2) Юрия Андропова – инициатора тех самых переговоров с западными немцами – не мог не резануть намек в словах генсека – накануне прихода к власти в ФРГ социал-демократов во главе с Вилли Брандтом мнения в Политбюро относительно сотрудничества с ними разделились: некоторые расценивали сближение с Западной Германией как сговор с «классовым врагом» (Шелест, Суслов, Пономарев), другие же видели перспективы наладить диалог и добиться дипломатических успехов для СССР и стран Восточной Европы. К последней группе принадлежал Андропов. Ранней весной 1969 года он вызвал к себе сотрудника советской контрразведки Кеворкова и, по словам последнего, заявил, что “нужно быстро, скажем, в течение полугода – года добиться установления совершенно новых отношений с Западной Германией. Отношения эти должны быть исключительно честными, доверительными и непременно динамичными. Для этого нужно найти кратчайший путь на самый политический ‘верх’. А, как известно, самый кратчайший путь – это прямая. Нам надо установить прямой канал между нашим руководством и руководством ФРГ, в обход всех внешнеполитических ведомств. Они в данной ситуации будут лишь тормозить дело”. Подробнее об этом можно почитать здесь: http://sov-europe.ru/images/pdf/2019/5-2019/13.pdf 3) Ульбрихт стал слишком самостоятелен в последние годы... – современники свидетельствуют о неприязненных отношениях Брежнева и лидера ГДР Вальтера Ульбрихта, одной из причиной которых стала несогласованность действий во внешнеполитическом курсе. Руководитель ГДР настаивал на том, что он имеет преимущественное право на определение позиции «социалистического лагеря» по отношению к ФРГ. Очень несвоевременно, накануне вступления войск ОВД в Прагу, Ульбрихт выступил с инициативой нормализации отношений ГДР и ФРГ, что на Западе расценили как свидетельство внутренних противоречий в соцлагере. Раздражали также теоретические новации: именно Ульбрихт впервые разработал такое понятие как «развито́й социализм» (который затем был заимствован советским руководством) – в Москве это воспринималось как претензия на лидерство в сфере социального прогресса, попытка бежать впереди СССР. 4) Но ничего; если не получается вести дела с Ульбрихтом, всегда можно начать вести дела с кем-нибудь другим... – на закате своего правления Ульбрихт был окружен внутриаппаратными интригами, главным противником в которых выступал функционер Эрих Хоннекер. Он поспешил воспользоваться конфликтом между Ульбрихтом и советским руководством, написал в январе 1971 в ЦК КПСС письмо, где обвинял Ульбрихта в «попытках ориентировать партию на нереальные цели», «грубости и обидчивости» и т.д. В письме была отмечена перспектива потери ГДР по сценарию «пражской весны», что явилось решающим агрументом для советского руководства. Через несколько месяцев, не без прямого вмешательства Брежнева, Ульбрихт был смещен с должности первого секретаря СЕПГ «по состоянию здоровья», а его место занял Эрих Хоннекер.