Покуда мы будем жить. Сейчас и в вечности

— Когда Гарри Поттер вошел в Большой Зал, его поразила гнетущая тишина, которая поглотила это огромное, величественное помещение, засыпанное сейчас пылью и напитанное запахом утраты. Тихо, словно боясь потревожить призраков замка, вдоль стен спешили туда-сюда люди. Они несли носилки с ранеными, воду для тех, кто не мог встать и страдал от жажды, бинты для тех, чьи перевязки уже стали алыми от крови. Тут и там лежали люди, укрытые простынями — теми самыми, которыми еще утром домовики хотели застелить постели детей в их спальнях, в тех самых спальнях, где теперь гулял ветер, безучастный к пустым кроватям и разбитым окнам. Гарри Поттер не чувствовал ног, и поэтому сам удивился, когда понял, что идет, покачиваясь, вдоль сидящих на скамьях и тихо переговаривающихся защитников Хогвартса. Завхоз школы Филч, кривясь от боли, хромал от одного волшебника к другому, мрачно оглядывая каждого, словно хотел удостовериться, что все они живы, что они не призраки, не приведения, что они все еще люди из плоти и крови. Его руки были тоже в крови — он защищал свой дом в эту страшную ночь вместе со всеми, плечом к плечу с другими, пусть и не мог колдовать, и только и делал, что наносил направо и налево удары громадной дубиной. Профессор Слизнорт зябко ежился, шарясь по карманам, тщетно разыскивая свою палочку. Мадам Стебль приглушенно всхлипывала, уткнувшись лицом в плечо рослого студента, семикурсника ее факультета. Посреди зала, словно подношения ужасным жестоким богам, богам далекого прошлого, жившим тогда, когда землей управляли друиды и пещерные колдуны, лежали в ряд тела тех, кто в эту ночь в последний раз вдохнул воздух, последний раз поднял палочку, последний раз закрыл глаза. Одни — те, что были изуродованы в своей смерти — были укрыты простынями, другие же лежали открытые чужим взглядом. Казалось, они просто спят. И каждый, кто сидел на скамьях вдоль стен, каждый невольно вновь и вновь возвращался взглядом к этим несчастным, этим распластанным на полу фигурам. И Гарри, полуслепой от боли, полуживой от запаха крови, Гарри наконец-то тоже разглядел эти фигуры, величавые и от этого еще более жуткие, фигуры, выражавшие презрение к смерти, недостойной их. Он прищурился, вглядываясь в лица и молясь, что зрение подводит его. Ремус Люпин лежал бок о бок со своей женой, и его левая рука едва касалась руки молодой женщины, разделившей с ним жизнь. Казалось, вот-вот они потянутся и возьмутся за руки, как брались сотни раз при жизни, еще секунда, и они повернут к друг другу лица, и он снова проворчит, что она слишком волнуется, раз ее волосы непроизвольно стали почти красными, а она поцелует его в лоб, улыбаясь. Гарри понял, что его глаза закрывают слезы. Ремус и Тонкс были почти как живые. Даже смерть не смогла разлучить их. Гарри заморгал чаще, надеясь согнать влагу с ресниц, и перевел взгляд дальше — беспомощный и маленький лежал на каменных плитах малютка Колин Криви. Он, казалось, еще улыбался, и юноше почудилось, что и он тоже вот-вот встанет, стоит только позвать его. Слезы покатились по подбородку, и он перевел взгляд дальше: Лаванда Браун тоже лежала здесь. Несмотря на копоть и сажу, на пыль в волосах, она все еще была невыносимо красива, и Поттер вспомнил, как она смеялась в гостиной, собираясь на свидание, как она улыбалась, как она любила жизнь. Он переводил взгляд от одного защитника к другому, отдавая дать каждому из тех, кто не пожалел жизни ради свободы и ради будущего, однако он не сразу понял, почему сдавлено вскрикнул Рон за его плечом, почему бросился в самый конец зала, где стояло все его семейство. Гермиона Грейнджер, бесшумно подошедшая сзади, молча сжала ладонь Поттера. На полу лежал недвижно Фред Уизли. Возле него на коленях стояла его мать: плача, она гладила его по волосам и все твердила что-то ласковое, нежное, убаюкивающее, а с другой стороны над братом склонился Джордж. Безутешный, он не видел ничего и никого в этот час жестокой утраты, и весь его мир сосредоточился на рыжем волшебнике, который лежал почему-то без движения. Джинни замерла, не зная, не в силах поверить, и Перси, он тоже никак не мог осознать того простого факта, что Фреда больше не было. Фред лежал на полу под звездами, безразличными ко всему, лежал, будто бы просто задремал, и его семья, такая единая в былые дни в своем счастье, плакала у его тела, единая в своем горе. Гарри больше не мог видеть этого, не мог сделать и шага вперед. Он развернулся и, даже не пытаясь утереть с лица слезы, выбежал прочь из Большого Зала. Женщина замолчала. Она подняла голову, аккуратно свернула пергамент в трубочку и поправила очки, оглядывая всех собравшихся. За все время ее чтения никто ни разу не нарушил молчания, и даже сейчас никто не решался первым произнести хоть слово. Солнечный лучик переливался и падал на деревянный пол у самых ног Гарри Поттера. — Что скажете? — прервала неловкое молчание женщина. — Я долго переписывала этот кусок, мне казалось, в нем важно передать, какой огромной ценой достигнута была эта победа. Безусловно, нельзя писать историю, рассказывая лишь об удаче, ведь так? — она прокашлялась, снова оглядывая присутствующих и начиная ощущать себя крайне неуютно. Молчание давило, и никто не решался первым нарушить его. — Мисс Скитер, — Кингсли первым встрепенулся, сбрасывая с себя оцепенение. — Мисс Скитер, мне кажется, вы проделали огромную работу, благодарю вас, — он перевел взгляд на Гарри и членов семьи Уизли, поскольку, разумеется, в первую очередь именно их одобрения ждала Рита Скитер. — Да, — Молли усилием воли взяла себя в руки, но ее улыбка все равно выглядела натянутой. — Да, мисс Скитер, я признаю, я ошибалась на ваш счет. Это действительно трогает… — Вы смогли очень точно описать горечь от утраты друзей и родных, и в то же время показать, что они всегда будут с нами, что они ушли, но не исчезли, — снова вмешался Кингсли, поскольку глаза миссис Уизли опасно заблестели, и она была вынуждена выскользнуть из гостиной, чтобы никто не увидел ее слез. — Очень важно передать это в вашей книге: нельзя забывать об этом, и память о нашей утрате должна быть известна детям с самого младенчества. — Да, — выдавил из себя Гарри, не глядя ни на кого конкретно. Его эта идея с книгой Риты Скитер о нем самом, с самого первого курса и вплоть до победы над Волан-де-Мортом, скорее пугала и отвращала, чем восхищала. — Да, мисс Скитер, это хорошо. Что скажешь, Рон? — тот поспешно кивнул, но не проронил ни слова. Ему тоже это было не по душе, однако он тоже не смел возражать. Это была дань памяти. — Спасибо вам, — Кингсли переглянулся с еще одним служителем Министерства, долговязым волшебником в черной мантии, который застыл у двери и так и стоял там все то время, пока Рита зачитывала собравшимся описание первой фазы Битвы за Замок. — Я думаю, мы положили хорошее начало: людям полезно будет вспомнить правду, особенно ту ее часть, которая касается наших павших, ведь это… Он не договорил. На лестнице, ведущей на второй этаж Норы, раздался какой-то шум, стук, а затем громкий голос перебил Министра Магии: — Это все ложь от первой и до последней строчки. Все обернулись к лестнице, и, хотя фигура на ней была в тени, ни для кого не составило труда узнать Гермиону Грейнджер, которая застыла, словно изваяние, обняв себя руками и глядя на волшебников в гостиной со странной смесью упрямства и усталости в глазах. — Гермиона? — Поттер встал, делая шаг в ее направлении. — Мы не знали, что ты тут, мы думали, ты не приедешь. Почему ты не предупредила? Когда ты приехала? Девушка сделала резкое движение рукой, нахмурившись. — Несколько часов назад. Неважно, Гарри, правда, я действительно не планировала приезжать. Просто так вышло, — она дернула уголком губ, словно пытаясь улыбнуться, однако не задержалась взглядом на друге, нахмурившись повернувших опять к Рите Скитер и Кингсли. — Все было не так. — Мисс Грейнджер, — начала было Рита Скитер, однако человек из Министерства предостерегающе поднял руку, останавливая ее. — Поймите, ваше описание… — Гермиона на секунду замешкалась, подбирая слова и очевидно стыдясь своей резкости в первых фразах. — Не подумайте, оно не плохое, нет. Просто… Просто это не то. Вы описываете смерть как что-то достойное и величественное, а ведь смерть по своей сути не может быть красивой. Разве не так? — Эти люди своей смертью дали возможность жить всем нам, и нам необходимо объяснить это людям, — журналистка тряхнула головой, очевидно не понимая, что именно имеет в виду девушка. На секунду в женщине промелькнуло что-то такое, что напомнило прошлую ее, ту, которая рыскала в поисках сенсаций, подслушивала в анимагической форме и готова была отдать жизнь за эксклюзив. Ту Риту Скитер, которая, кажется, сгорела в пламени войны, когда она видела смерти и не могла сказать ни слова об этом, верная цензуре Министерства и Пророка. — Эти люди умерли. Вы это хотите объяснить? — Гермиона улыбнулась, однако эта улыбка сделала ее лицо только печальнее. — Вы пытаетесь донести до своих читателей какой-то смысл, а для этого вы переставляете факты так, как вам кажется удобнее. Вы пишете художественную книгу, используя реальных людей. Так ведь нельзя, поймите… Она говорила тихо, и от этого все присутствующие непроизвольно сильнее вслушивались в каждое ее слово. Тихая и печальная, как и весь этот год после ужасной битвы в Хогвартсе, она совсем не походила на ту Гермиону, которая существовала в школе и в годы войны. Она больше не спорила так яростно и отчаянно, почти не повышала голос, даже если хотел кого-то окликнуть, и, кажется, больше всего боялась обидеть или задеть собеседника. Гарри и Рон чувствовали, как с каждым днем она становится все дальше и дальше от них, замкнутая где-то внутри своих собственных мыслей и переживаний, неведомых им. Они не видели, как она плачет, почти не видели, как она улыбалась. Она стала меньше есть, совсем разлюбила сладкое, даже летом куталась в безразмерные кофты с длинным рукавом, и, кажется, стала читать еще больше, чем раньше. Гермиона повзрослела как-то быстро и неуловимо. Ее душа и ее мысли стали потемками даже для самых близких ее друзей. Иногда им казалось, что финал страшной войны, через которую им всем пришлось пройти, просто опустошил ее, вымыл, как бурный поток вымывает русло реки. После кульминации резко наступила темнота. — Поймите… — прошептала она совсем тихо, крепче обнимая себя руками, будто мерзла, хотя за окном был жаркий июль. Гарри почувствовал, как его сердце болезненно сжалось от этой мольбы в ее словах. — Поправьте меня, мисс Грейнджер, — в голосе Риты Скитер тоже не осталось твердости. — Поправьте, где я ошиблась. Я много приукрашивала и додумывала в своей жизни, но эта книга… Я не хочу исказить… — она судорожно поднесла руку к шее, словно воротник душил ее. Солнечный свет падал полосами через оконные стекла Норы, танцевал в зеркальных отражениях буфета, кружился вместе с пылью у полки с книгами. Мистер и миссис Уизли, их дети, Гарри, Полумна, Кингсли, мужчина из Минестерства, Рита Скитер — они все молчали, глядя на Гермиону, застывшую около перил лестницы, еще сильнее похудевшую за прошедший год. Только глаза остались теми же, вот только и в них залегла неизлечимая тоска. Что она могла сказать такого, что не знал из них никто? Было ли что-то, что не укрылось от ее вечно чуткого взгляда, но осталось тайной для всех остальных? Почему она говорила, что все было ложью? Ведь Ремус и Тонкс, Лаванда, Колин, Фред — они действительно все лежали в ту ночь кошмара и боли на полу в Большом Зале, пропахшем кровью, а Филч бродил, словно лунатик, мимо волшебников, заглядывая им в глаза, ощупывая их руки, прислушиваясь к дыханию. Что же было не так в ту ночь? Память услужливо загоняла воспоминания в тот дальний темный угол, где прячутся человеческие кошмары, почти неосязаемые при свете дня, и ни Гарри, ни Рон, ни кто-либо еще не могли ничего вспомнить. Да, были мелочи, детали, но разве это так важно? Что же… — Гарри и я были в Зале задолго до того, как туда вошли все Уизли, — девушка слегка сгорбилась, словно ища защиты от чего-то, и Перси, сидящему у окна и видевшему ее в профиль, стали отчетливо видны позвонки под ее кофтой. — Мы внесли тело профессора Вектор, которая погибла на галерее второго этажа, и почти в дверях столкнулись с Оливером Вудом, который нес на руках Колина. Колин был в мантии поверх пижамы, без носков… Я помню, как торчали его щиколотки, и Оливер хотел их укрыть чем-нибудь, все искал одеяло или плед. Он плакал и твердил, что если положить мальчика прямо на пол, то он замерзнет, и что мы обязательно должны принести ему одеяло и согревающее зелье. Я испугалась тогда, что Оливер сходит с ума. А потом… потом… — она судорожно вздохнула, все еще полная боли от этих воспоминаний, и Гарри почувствовал, что все его нутро дерет изнутри битым стеклом. Он тоже вспомнил. — А потом Оливер достал из-под мантии разбитую камеру Колина и положил ее рядом с ним. В камере была почти новая пленка… Колину было едва шестнадцать, когда он погиб, только сейчас Гарри осознал, насколько юным был этот мальчик. И все же, это не был ребенок, которым он привык считать его за этот год после его смерти: Криви был уже выше самого Поттера, у него рос первый юношеский пушок над губой, а голос начал ломаться. Гарри вспомнилось, как удивило это его в Выручай-комнате, во время встречи с теми, кто нашел там убежище от тирании Кэрроу. — Это так несправедливо, — Гермиона тряхнула головой, и волосы рассыпались у нее по плечам, скрывая лицо. — Оливер нашел его в нише на первом этаже. Мне кажется, Колин даже не думал о том, что ему придется кого-то убивать, для него это все еще была игра, все еще что-то не серьезное, уж точно не смертельное… Его убили мгновенно, а его палочка так и была в кармане мантии. Он даже не успел ее достать. Слова подруги обволакивали Гарри, и на мгновение гостиная Норы растворилась перед ним, и он снова оказался посреди Большого Зала школы, стоящим на коленях возле несчастного Колина. Голова мальчика была неестественно запрокинула наверх, и глаза, все еще открытые, удивленно смотрели куда-то на самый верх сводчатых окон. Теперь-то Поттер вспомнил, что из кармана школьной мантии торчала палочка, только тогда он совершенно не придал этому внимания. О, Колин!.. — Когда Волан-де-Морт объявил час затишья, все потянулись в Зал. Мы с Гарри были одними из первых. Мы были так ошарашены смертью Колина, первой смертью, которую мы увидели так близко в ту ночь, что пропустили момент, когда Трелони и Парвати внесли тело Лаванды. Я помню, как обернулась на вскрик Падмы, которая бросилась на шею сестре, радуясь, что та жива, но потом… — в глазах у Гарри помутилось. Он тоже не мог забыть этого зрелища. — Вы говорите, что Лаванда была прекрасна даже после смерти, но, если бы меня попросили опознать ее, я готова поклясться, что не признала бы ее. Ее изуродовали до неузнаваемости, на ней не было живого места. Когда Трелони отошла от нее, профессор была вся в крови: руки, платье, даже лицо… Больничное Крыло было первым местом, куда Пожиратели направили свои заклятия, стоило им прорваться сквозь купол. Через четверть часа лазарет был пуст и разгромлен, лекарства валялись на полу, выпавшие из разрушенных шкафов и ящиков, ширма лежала у окна, разломанная пополам, и запах спокойствия сменился запахом гари. Мадам Помфри и ее подопечные были вынуждены бежать прочь, ища убежища в Большом Зале. Ни снадобий, ни настоев, ни бинтов — у них не было почти ничего. Домовики, перепуганные до смерти, носились туда-сюда между спальнями, служебными помещениями, складами, ища лекарства и бинты, кто-то из прачечной принес те самые белые простыни, о которых говорила Рита Скитер. Они рвались на полосы, а через несколько минут окрашивались кровью — той самой кровью, про которую с лицемерным участием говорил Волан-де-Морт, утверждая, что каждая ее капля станет огромной утратой. Утратой были жизни тех, кого мрачные и молчаливые процессии вносили в зал, держа ближе к груди. Лаванду Браун внесли профессор Трелони и Парвати Патил, но это была уже не Лаванда. Сивый, безумный в своей ярости и жестокости, будучи все еще человеком, не волком, терзал ее зубами до тех пор, пока две женщины не нашли свою подругу, уже невозвратимо мертвую. Севилла Трелони вскинула палочку, и под сводами древнего замка прогремело заклинание, не менее древнее, чем каменные стены Хогвартса. Заклинание предков, утерянное в веках, оно снова вернулось, чтобы предсказательница будущего уничтожила монстра прошлого, монстра, терзавшего ее ученицу. Сивый отлетел к стене и больше не встал. Заклинание не только убило его тело, оно испепелило его душу. Это Гарри знал со слов Парвати, удивительно спокойной от обрушившегося на нее горя. Она рассеянно гладила по спине Падму, глотавшую слезы, и, кажется, не могла поверить, что тело перед ней — ее лучшая подруга. Трелони сидела поодаль, ее била крупная дрожь. Руки прорицательницы были в крови, и волшебница с ужасом смотрела на них, стараясь отереть о подол собственной юбки и раскачиваясь из стороны в сторону, словно большая птица. Сбылись самые страшные видения, которые она видела в своих снах. Гарри помнил, как Дин Томас укрыл лицо и плечи Лаванды своей курткой, не в силах видеть того, что сделал с ней безумный оборотень. — Я помню, — тихо произнесла Джинни, словно не веря, что говорит и проверяя на прочность свои же собственные слова. — Помню, как Парвати как будто очнулась. Она оттолкнула сестру, схватила палочку и закричала, что убьет Лорда и всех, кто пришел с ними, чтобы мы не смели мешать ей, что она собственноручно пошлет в него тысячу Авад. — Да, — также тихо сказал Перси, кивая. — Я тоже помню это. Она много кричала, а потом Макгонагалл что-то прошептала, и Парвати потеряла сознание. Только это было много позже. После того… Он замолчал. Все знали, о чем — о ком — он говорил. — Тонкс принесли какие-то старшекурсники, — продолжила после молчания Гермиона, и ее голос стал неуловимо тоньше, пронзительнее. — Она была в пыли, одна ее рука была в ожогах, но она не выглядела мертвой. У нее были совсем юношеские черты лица — словно ей было лет шестнадцать, не больше. — А ведь у нее был уже ребенок, — заметила Рита Скитер, и, хотя ее голос звучал ровно, ее губы искривились, словно она вот-вот заплачет. — Да, — кивнула Грейнджер. — Почему-то многие говорят, что она была матерью, которая ради долга и из желания быть рядом с мужем оставила сына и пошла в битву, однако это тоже было не так. Вспомни, Рон, — она обернулась к другу, — вспомни, как говорили они с Ремусом перед началом сражения. Все ведь было иначе… Гарри знал, что его друзья видели чету Люпинов перед самым началом штурма замка, в то время, когда он сам искал Серую Даму. Никто из них никогда не углублялся в подробности, но сейчас, когда Гермиона и Рон смотрели друг другу в глаза, он внезапно, кажется, понял, что слышали они в ту ночь. — Ремус знал, что такое — расти без родителей, он знал, каково это — умирать, — подтвердил его слова Уизли. — Мы слышали, как он умолял жену одуматься, и как она отказывалась, утирая его слезы. — Она была мракоборцем, а он просто хотел, чтобы его сын был счастлив. Но это он последовал за ней, а не наоборот, — быстрым движением Гермиона стерла слезы, словно стыдилась их. — А его принесли чуть ли не через полчаса: он был весь в крови, своей и чужой, у него была жуткая рана на ноге, такая, что было видно кость. Его положили у самой стены, у входа. Ни у кого не было сил, чтобы расчистить место рядом с его женой и уложить их рядом. — Расчистить? — Скитер сдержала рвотный позыв. Ее воображение уже нарисовало перед ней страшную картину, которую описывала Гермиона, и журналистка почувствовала, что ее мутит. Усилием воли она заставила себя собраться. — Трупов было очень много, гораздо больше, чем вспоминают сейчас, — голос Кингсли показался всем в комнате каким-то инородным и чужим. — Были и неопознанные: иногда мы не могли понять, кто перед нами находится, свой или враг, и мы переносили тогда тело в Большой Зал. Мы боялись, что нелюди, пришедшие с Пожирателями — нетопыри, оборотни, другие твари, имен которых я даже и не знаю — мы боялись, что они не постесняются отведать трупы тех, кто погиб тогда. Мы не знали тогда, сколько их, и уж конечно не знали, что им всем под страхом смерти приказали покинуть в тот час замок. Мы узнали это много позже, когда Люциус Малфой давал показания в суде. — Тогда мы метались между страхом, отчаянием и безразличием, все было как в тумане. Трупов действительно было очень много: их приносили, приносили… Я помню, как Дин и Симус молча клали на каменный пол очередного мертвеца. А потом в молчании выходили обратно, за стены Зала, чтобы вернуться с очередным телом, — Гермиона прислонилась к перилам, не в силах стоять на ногах. — Это было бесчеловечно, цинично, с каким спокойствием мы раскладывали наших друзей на камнях пол и записывали их имена… Тогда не только смерть была другой, нежели в вашей книжке, но и сама жизнь. Люди вели себя совсем не так, люди были совсем другими. Это было что-то бесконечно отчаянное, невозможное, но каждый стал в десять раз отважнее, чем в другие дни. Мы не просто смотрели смерти в лицо, мы прикасались к ней. Это невозможно описать, мисс Скитер, это… — против воли с каждым новым словом в ее голосе становилось все больше твердости, однако она осеклась, замолчала, и на ее лицо набежала тень. Гарри внезапно заметил, как впали ее щеки за этот год. — Гермиона… — она остановила его жестом руки. — Я помню, как Флитвик обнимал Денниса Криви, который также, как и его брат, не покинул замок. Помню, как Чжоу и Полумна бинтовали чужие раны. Помню, как Макгонагалл, хотя сама еле стояла на ногах, сидела на корточках перед Трелони, держа ее за руки. Ей все казалось, что она в крови Лаванды, хотя кровь уже счистили и с ее рук, и с платья… — волшебница зажмурилась на мгновение, а затем продолжила, не глядя ни на кого и крепче обнимая себя руками. — Когда принесли Фреда, я помню, как изменился в лице Джордж. Я никогда не смогу забыть этого… А следом, буквально через несколько мгновений, в зал вошли миссис Уизли, Джинни, Рон… Не было никакого ступора, мисс Скитер, миссис Уизли сразу заметила своего сына, которого только успели уложить на пол. Она его мать, а мать узнает, увидит, почувствует своего ребенка всегда… Молли задушено всхлипнула, закрывая руками рот. Она тоже помнила тот жуткий миг, когда ее осторожная радость от того, что беда обошла стороной ее семью, сменилась мглистым отчаянием и рваной болью по контуру вырванного из груди сердца. — А Джордж бросился к ней и не подпускал к трупу брата, держал и все повторял: «не смотри, не смотри, мама, не смотри»… Вы можете представить это? — Гермиона заломила руки. — Я не могу представить, сколько сил и мужества понадобилось ему в тот момент… — Мать не должна видеть своего ребенка мертвым, — все вздрогнули. Никто из них за этот год ни разу не говорил о смерти Фреда при Джордже, и то, что сейчас он появился, словно призрак, заставило каждого испуганно потупить глаза. — Тем более ребенка, который так любил жить, как любил жить Фредди. — Он был… — Гермиона все-таки не сдержалась, заплакав, и Джордж аккуратно приобнял ее, позволяя уткнуться себе пониже плеча. Что-то было в этом неуловимо интимное, скрытое от глаз посторонних, и Кингсли не выдержал, отводя взгляд. — Тише, тише, — прошептал он ей в волосы, поглаживая рукой по спине. — Тише, родная… — Он поднял глаза и обвел взглядом собравшихся, улыбаясь печально и вместе с тем успокаивающе, словно он знал, что такое предел боли, но вместе с тем совершенно не боялся ее. — Фредди придавило несколькими тоннами гранита, когда его принесли — уже и не вспомню, кто это был — он был весь переломан, точно кукла. Я не мог заставить себя подойти к нему, это казалось таким гротескным, таким ненастоящим… А потом появилась мама. Разве мог я позволить ей увидеть это? И тут Гарри наконец-то вспомнил то, что его память так бережно спрятала в самом отдаленном своем уголке. Он вспомнил, как держал Джордж безутешную Молли, не позволяя ей приблизиться к Фреду, как Перси подхватил Джинни, которая готова была лишиться чувств, как Флер прижимала к груди Билла, как Рон с отцом стояли, держась друг за друга, словно стоило им отойти хоть на шаг, и они упадут. А подле Фреда на коленях стояла девичья фигура. Это была Гермиона. Гарри вспомнил, как содрогались ее плечи, как судорожно она колдовала над телом молодого человека, как бормотала что-то под нос, вспомнил и свое собственное бессилие, потому что его тоже будто парализовало: он не мог сделать ни шага, распятый ужасной картиной смерти, которая развернулась в помещении, где столько лет он завтракал, обедал и ужинал, делал уроки и играл в волшебные шахматы. Это был уже совсем другой Большой Зал. Гарри вспомнил, как колдовала Гермиона, судорожно прижимая к лицу руки, когда сдержать рыдания было уже невозможно, как нежно и осторожно поправляла одежду Фреда, как вправляла переломы, как стирала кровь, как счищала с лица пыль и копоть. Когда через несколько минут Гарри смог совладать с собой и подойти ближе, ему показалось, что Фред просто спит. На его лице даже после смерти была улыбка. — Не плачь, Гермиона, пойдем, — Джордж крепче приобнял ее, уводя к лестнице. Уже на ступенях он обернулся, глядя на Риту Скитер печально и вместе с тем понимающе. — Ваша рукопись хороша, правда. Просто то, что было в ту ночь вы не сможете описать ни одними словами мира, даже если изложите все факты в мельчайших деталях. Невозможно описать настоящую боль, мисс Скитер. Она остается глубоко в сердце, и ее невозможно извлечь оттуда. Это невозможно понять, пока не почувствуешь. И уж, конечно, никто из тех, кто погиб в ту ночь, не хотел умереть ради свободы. Просто по какой-то нелепости так получилось, вот и все… — Джордж, — миссис Уизли протянула к сыну руки, словно прося о чем-то. — Все хорошо, мама, — он едва заметно улыбнулся ей, одними глазами выражая невыносимую нежность. — Не стоит избегать при мне разговоров о Фреде. Неужели ты думаешь, что я хоть на секунду забываю об этом?.. Они поднялись по лестнице, и тихие рыдания девушки стихли в лабиринтах верхних этажей Норы. Никто не смел нарушить установившуюся после их ухода тишину. В молчании встала Рита Скитер с дивана, взяла в руки свою рукопись. Развернула, вчитываясь в строчки, а затем вдруг хмыкнула с какой-то обреченностью. — Это совсем не то… — о бросила свиток в огонь. Тот затрещал, пожирая лакомство. — Совсем, совсем не то… Не о том… — она так и осталась стоять у камина. Гарри тоже встал, сам не зная зачем. — Как вы думаете, — раздался тихий голос Джинни. — Что между ними? Я никогда не видела, чтобы… — Между ними горе, — перебила ее Полумна, словно говорила что-то до боли очевидное. — Разве вы не заметили? Это так очевидно… — Мы все скорбим по Фреду, — то ли возразил, то ли сообщил Рон. Его голос был хриплым. — Они оба потеряли самого дорогого на свете человека, и они делят друг с другом эту потерю. Никто не потерял столько, сколько они, — пожала плечами Полумна, и ее сережки заплясали от этого движения. — Разве ты не видел, Гарри, еще тогда, в Большом Зале, как она плакала, когда стояла около тела Фреда? Разве ты не видел, какими глазами он смотрел на нее, когда вы вернулись в Хогвартс? — Ты думаешь, они встречались? — Джинни зябко поежилась. — Это очевидно, — Полумна кивнула, и Гарри вдруг подумалось, что он ничего по сути и не знал о своей подруге. Он никогда не спрашивал себя, почему она носит старый свитер с большой буквой F, почему она хранит в кошельке фальшивый галлеон, почему в тот год скитаний она с таким нетерпением ждала радиоэфира. Наверное — наверняка — Джордж знал все. Наверное, сейчас они понимали друг друга лучше кого бы то ни было, связанные, словно цепями, болью разбитых и вырванных с корнем сердец. — Мерлин, — не смог сдержать он стона. Он практически упал на диван, закрыв лицо руками, вспомнив что-то, чему никогда ранее не придавал значения. — Мерлин…

***

— Эй, Гарри! Гарри! Можно тебя на минутку? — Фред ухватил его за плечо и выцепил из толпы снующих туда-сюда людей. Они оказались прямо под лестницей на третий этаж, и это неуловимо напомнило Поттеру его родной чулан под лестницей, оставшийся в доме, оставленном несколько недель назад уже навсегда. На первом этаже раздался крик Молли: из-за свадьбы Билла и Флер она была вся на нервах. — Что такое? — из-за полутьмы приходилось вглядываться, чтобы различить черты лица Уизли, однако глаза уже начинали привыкать. По лестнице кто-то шумно сбежал вниз, послышался приглушенный разговор. — Мне нужна твоя помощь, Гарри, — Фред засунул руки в карманы, а затем перекатился с носков на пятки и назад. — Ты не мог бы узнать размер кольца для Гермионы? — он улыбнулся, но эта улыбка показалась Гарри какой-то натянутой, ненастоящей. — Зачем это? — Поттер подозрительно прищурился. Близнецы никогда не звали Геримону Грейнджер по имени. — Да так, — Фред отмахнулся. — Шутка в честь свадьбы нашего братца, ничего серьезного или страшного, не переживай. Ну так как? Сможешь узнать? — Ладно, — кивнул Гарри. — Ладно. Фред благодарно хлопнул его по плечу, снова улыбнулся — на этот раз чуть ли не облегченно — и вышел прочь, насвистывая какую-то мелодию. Несмотря на войну, которая дышала трупным смрадом за порогом, он выглядел действительно счастливым. Действительно живым.