Cogito ergo sum

Ощущение свободного падения заставило Вэй Усяня пробудиться от полусна-полувоспоминания. Он с трудом открыл глаза и осовело заморгал, пытаясь понять, что произошло и где он находится. Лёжа на довольно жёстком матрасе с режущими глаз белоснежными простынями, молодой человек смотрел в потолок и пытался прийти в себя от чересчур реалистичного флешбэка. Это был не просто сон: нельзя было так ярко пережить во сне те раздирающие душу страдания, что он испытывал много лет назад. Теперь Вэй Ин был почти уверен в том, что всё, что он только что видел, было воспроизведенными с фантастической точностью эпизодами, записанными на чип. И то, что самые страшные эпизоды его «прошлой жизни» были проиграны именно сейчас, больше не казалось изобретателю случайностью. «Это определённо дело рук того, кто «воскресил» меня. Если этот человек как-то связан с делом Чифэн-цзюня, то наши действия в Ланьлине явно раздразнили его. Возможно, так он хотел запугать меня, доказать, что я всё ещё в его руках, а может…» Вэй Усянь не успел закончить мысль: кто-то вошёл в помещение, где он находился. Молодой человек прикрыл глаза и замер, желая понаблюдать за тем, кто появился. Вошедший тихо прикрыл за собой дверь и проследовал к кровати. Вэй Ин почувствовал запах сандала: так мог пахнуть только Лань Чжань. Однако раскрывать себя изобретатель пока не собирался, поэтому продолжил притворяться спящим. Простояв над лежащим с минуту, Лань Ванцзи отошёл и принялся раскладывать какие-то вещи на прикроватной тумбе. Затем рядом с Вэй Усянем прогнулся матрас и характерно скрипнул каркас койки — это мужчина сел на кровать. Молодой человек замер. Теперь сохранять расслабленное выражение было сложнее: от близости Лань Чжаня становилось не по себе. Ещё непривычнее стало, когда тот прошёлся ладонью по волосам и запел нежным и волнующим голосом: — «Луч солнца золотого Тьмы скрыла пелена. И между нами снова Вдруг выросла стена…» Что это был за голос! Будто пел не человек, а неземное существо, ангел божий! Вэй Усянь был не в силах сдерживать себя: слеза вырвалась из уголка закрытого глаза и стекла к пальцам, трепетно гладившим его волосы. Это заставило Лань Ванцзи отдёрнуть руку и замолчать. Вэй Ину было бессмысленно продолжать притворяться, поэтому он, не открывая глаз, пропел: — «Ночь пройдет, наступит утро ясное, Знаю, счастье нас с тобой ждёт. Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная, Солнце взой…» Дотянуть финал куплета он так и не смог: от напряжения диафрагмы при пении рана дала знать о себе, отдав резким уколом и ноющей болью. Молодой человек наконец открыл глаза и схватился за рану с ругательствами: — Чёрт! Лань Чжань, кто просил тебя петь так красиво?! Я не смог удержаться, запел, а это в моём состоянии — дурацкая затея! Всё из-за тебя! Хотя в словах была заложена немалая доля иронии, Лань Ванцзи не понял этого. — Я не хотел, — извинился он и стыдливо отвернулся, при этом позволяя Вэй Ину лицезреть покрасневшие мочки ушей. Когда тот рассмеялся — по-детски искренне, до выступивших в уголках глаз слезинок и вздрагиваний — Хангуан-цзюнь окончательно сконфузился. — Я пошутил, Лань Чжань. Рана почти не болит, — заверил Вэй Ин, стараясь отдышаться. Однако новый приступ хохота заставил его согнуться в три погибели, а затем тихо ойкнуть: судорожные движения спровоцировали острую боль в районе раны. — Ладно, теперь болит, но я сам виноват. Лань Ванцзи потянулся к лежащему, но тот жестом остановил его, указывая, что может справиться с недомоганием сам. Наконец сумев найти положение, при котором колющая боль прекратилась, сменившись менее болезненной пульсацией, молодой человек продолжил, то и дело сбиваясь из-за ещё не успевшего восстановиться дыхания: — То, как ты пел, было… даже слов нужных не могу подобрать… — Вэй Ин замер, не зная, как лучше сформулировать просьбу. — Ты мог бы… продолжить? Лань Ванцзи кивнул с коротким «мгм» и запел: — «Петь птицы перестали. Свет звезд коснулся крыш. В час грусти и печали Ты голос мой услышь. Ночь пройдет, наступит утро ясное, Знаю, счастье нас с тобой ждёт. Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная, Солнце взойдет…» Вэй Ин не мог оторвать взгляда от идеального профиля поющего Лань Ванцзи. Кажется, молодой человек начал забывать, что его спутник был самим совершенством, но в эти моменты казалось, что Хангуан-цзюнь был спустившимся на землю небожителем — прекрасно-недосягаемым, но вовсе не таким холодным, каким представлялся до этого. Ледяной принц наконец оттаял! Когда на лице Лань Чжаня появилась едва заметная улыбка, Вэй Усянь готов был на всё ради того, что видеть её как можно чаще. Ладонь сама потянулась к руке мужчины, но пугливо замерла на полпути, будто какая-то невидимая стена — стена предрассудка и совестливости — вдруг помешала ей. После того, как на грани жизни и смерти Вэй Ин наконец осознал, что чувствует, былые прикосновения, случайные или сделанные в насмешку, казались подобными осквернению святыни. Подавив грустный вздох, он сложил руки на груди и с прикрытыми от удовольствия глазами дослушал до конца. — Не думал, что ты знаешь эту песню, — сказал молодой человек после короткой паузы. Он попытался подтянуться. Стоило чуть сменить позу, как рана вновь отдала жжением. Лань Ванцзи придвинулся ближе, чтобы помочь принять нужное положение: поправил подушку, дал опереться на свою руку при подтягивании корпуса, поддержал затылок, чтобы больной не ударился о стену. Все эти движения казались такими естественными проявлениями заботы, что Вэй Ин невзначай вздохнул, одновременно проклиная и хваля своё положение. С одной стороны, в таком состоянии пользы от него было не больше, чем от ребёнка, но с другой — можно было позволить себе наслаждаться прикосновениями Лань Чжаня без угрызений совести (которая, как оказалось, у молодого человека всё-таки была!). Лишь удостоверившись, что спутнику комфортно, Хангуан-цзюнь ответил: — Мама пела её нам с братом, когда мы были маленькими. — А где сейчас твоя мама? — невольно вырвалось у Вэй Ина. Прежде, чем он сообразил, что вопрос совершенно неуместен, мужчина сказал: — Она умерла. Посетовав на то, что в очередной раз становится наглядным примером справедливости пословицы «Язык мой — враг мой», Вэй Усянь нашел в себе силы попросить прощения. Почему-то, когда дело касалось Лань Чжаня, даже тошнотворные слова «спасибо» и «прости» давались ему с дивной легкостью и естественностью. — Не нужно извиняться. То, что произошло с ней… не зависело от нас, — с неохотой ответил Лань Ванцзи. Желая скорее перевести тему, он поинтересовался. — Как ты себя чувствуешь? — Бывало и хуже, знаешь ли, — отшутился Вэй Ин, но попытка разрядить обстановку была заведомо обречена на провал. Не ко времени активировавшаяся совесть до сих пор мучала его за то, что он поднял вопрос о погибшей матери спутника. Хотя молодой человек не знал о ней ровным счётом ничего, почему-то казалось, что для Лань Чжаня это было болезненно. — Куда больше меня беспокоит уязвлённое самолюбие. Хангуан-цзюнь слегка повёл бровью, не понимая, о чём речь. Вэй Усянь пояснил: — Я про то, что меня раскусили с такой лёгкостью. Факт того, что теперь все знают о моём воскрешении, сыграет Ляньфан-цзюню на руку. И это как раз, когда мы с тобой наконец вышли на след. — Рано или поздно он скомпрометирует себя. Фраза Лань Ванцзи буквально сочилась уверенностью, но Вэй Ин, знавший об изворотливости Цзинь Гуанъяо куда больше, не питал утопических иллюзий относительно дела: — Если пустим всё на самотёк, боюсь, станет только хуже. Он уже убил свою жену за то, что ей стало что-то известно. Думаю, он и меня заподозрил, а значит, мне грозит опасность оказаться следующей жертвой. Учитывая, что сейчас молодой человек буквально прикован к койке (и этот факт уже наверняка известен всезнающему премьеру), опасаться приходится многих вещей — от банального отравления до, чего доброго, прямого покушения на жизнь. Однако Лань Чжань обнадёжил одной лишь фразой: — Пока ты здесь, никто не посмеет угрожать тебе. В это хотелось верить. Вэй Ин кивнул и продолжил развивать мысль: — Тем не менее, Ляньфан-цзюнь слишком могущественен и хитёр. Он не отступит, пока не уничтожит меня, а теперь для этого есть отличный повод: ведь я — Старейшина Илин — чудесным образом восстал из мёртвых. Главы министерств и подразделений не успокоятся, пока не порвут меня на кусочки. Особенно Цзян Чэн. «Особенно теперь, » — прибавил Вэй Ин, мысленно припоминая все прегрешения перед братом — от тех, что он натворил в прошлой жизни, до свежих, совершённых в рекордно короткие сроки. После такого не приходится сомневаться в том, что Цзян Чэн точно не примет его сторону в игре против Цзинь Гуанъяо. Кажется, размышления скатывались в чересчур депрессивное русло, но Вэй Усянь позволил себе высказаться, надеясь, что хоть так сможет снять часть боли: — Он ведь возненавидел меня после всего, что я сделал. Тот чёртов протокол тому подтверждение, — поводив пальцем по простыне, он легонько ткнул себя в ткань, под которой скрывалась рана. — И, когда я снова оказался в эпицентре пизд… кхм, событий, спуску он мне больше не даст. — Твой брат… потратил много времени и усилий, чтобы найти твое тело, — выдавил из себя Лань Ванцзи. Оправдывать Саньду Шэншоу явно не входило в его планы. — А толку-то? — отмахнулся молодой человек. — Он наверняка хотел сжечь труп ко всем чертям. — Тебе стоит посмотреть это. Лань Ванцзи достал из кармана брюк смартфон и спустя минуту настроек передал его Вэй Ину со словами «Апрель 2004». Устроившись поудобнее, тот просмотрел список папок, нашёл одну с таким именем и открыл её. Там обнаружилось одно единственное видео, которое молодой человек, недолго думая, запустил. Качество картинки оставляло желать лучшего, что свидетельствовало о том, что видео старое и, вероятнее всего, перезаписанное с другого источника. На экране появился Цзян Чэн — ещё совсем молодой, такой, каким Вэй Усянь видел его во «сне» буквально четверть часа назад. Он прошёл вдоль синего экрана и сел за стол, заставленным микрофонами разных телеканалов: видимо, он как раз собирался давать интервью. Журналисты накинулись на него с остервенением, закидывая вопросами, крутящимися вокруг… ну конечно же, личности Старейшины Илин! — Саньду Шэншоу, как вы прокомментируете самоубийство Старейшины Илин?.. Перед смертью Вэй Усянь уничтожил свою лабораторию: уцелело ли что-то из его разработок?.. Какую роль в деле играет тот факт, что Старейшина Илин являлся вашем сводным братом?.. Надо отдать Цзян Чэну должное, держался он на удивление спокойно, даже несмотря на тот факт, что репортёры специально давили на старые раны. Он смотрел на толпу, выжидая, когда шквал вопросов прекратится, и едва успел открыть рот, чтобы ответить, как один особо отчаянный журналист поднял руку и спросил: — Господин генерал, простите за нескромный вопрос, но не могла ли личная вражда Старейшины Илин с семьёй Вэнь стать катализатором конфликта Цзян Фэнмяня с Вэнь Чао и причиной гибели ваших родителей? — Не смешивайте личное с публичным! — возразил Саньду Шэншоу. Этот вопрос стал каплей, переполнившей чашу его терпения. Если главной целью этого журналиста было раздразнить генерала, то это ему явно удалось. Цзян Чэн грозно свёл брови и сжал кулаки: он пытался сдерживать себя из последних сил. Видимо, терять лицо в глазах общественности пока не входило в планы главы МВД, поэтому он вполне успешно подавил вспышку гнева и ответил леденящим тоном: — Вэй Усянь был тем ещё идиотом, но он точно никогда бы не поставил под удар свою семью. — Вы сами буквально минуту назад сказали о том, что не следует смешивать личное с публичным. Разве, утверждая подобное, вы не ставите родственные связи выше правосудия? — Послушайте меня, — Цзян Чэн всё же терял самообладание, — личное дело семьи Цзян, частью которой когда-то являлся Вэй Усянь, и события до и после «Аннигиляции Солнца» — вещи разные. К тому моменту, как Старейшина Илин устроил подрыв «Цишань-2», он отрёкся от семьи. К тому моменту, как при содействии Призрачного генерала было совершенно убийство Цзинь Цзысюаня — он был навсегда из неё изгнан. Вэй Усянь не мог поверить своим ушам. Цзян Чэн действительно так считал или просто говорил это для отвода глаз? Молодой человек поставил на паузу и прикрыл глаза. Стоило посмотреть правде в лицо: второе было слишком маловероятным после того, что было сделано и сказано перед его самоубийством. Подавив горький вздох, Вэй Ин продолжил просмотр. — То есть, исключив Вэй Усяня из семьи, вы хотите тем самым откреститься от его преступлений? — не унимался журналист. — Его преступления были на его совести… но его заслуги в компании против Вэней неоценимы. Вэй Усянь не просто разворошил улей. Он не побоялся принять на себя удар общественности, при этом открыв нам доступ к страшной правде, которая годами скрывалась в «Цишань». — То есть, вы оправдываете поступок Старейшины Илин? — А разве от взрыва «Цишань-2» не было куда больше положительных, нежели отрицательных последствий? Вспомните-ка, кто именно извлёк из этого наибольшую выгоду? Сразу несколько журналистов встрепенулись и подняли руки, но Цзян Чэн на корню пресёк их энтузиазм одним коротким жестом. Хотя имена не были названы вслух, было ясно, кого имеет в виду генерал. Это могло вызвать межминистерский скандал, однако скандал главу Цзян не особо пугал. — Воспринимайте это заявление, как угодно, — ответил он, понимая, что такие слова могли повлечь за собой неприятные последствия. — Я никого не хочу обличать или оправдывать. Если бы хотел — уже давно бы сделал. — Вы хотите сказать… — Иногда люди находили оправдание куда более чудовищным действиям. Тот самый прыткий журналист неожиданно усмехнулся. Видимо, чутьё подсказывало ему, что он недалёк от сенсации — возможно, самой громкой за всю его карьеру. — Довольно интересно слышать это от вас, особенно учитывая тот факт, что пару дней назад на одном из оппозиционных форумов пользователь под ником ЗЛАЯ СОБАКА писал нечто подобное. К сожалению, он вскоре удалил это сообщение, но мы вовремя спохватились и успели скопировать текст. Одну секундочку… Пока назойливый репортёр рылся в своём портфеле, Цзян Чэн напряжённо сглотнул. Похоже, он знал об этом сообщении и, вероятно, не хотел поднимать тему на конференции, однако журналист издал торжествующий звук и захрустел бумагами. — Вот, я выделил самые интересные моменты… «Преступная деятельность Вэнь породила Старейшину Илин, он сам — доказательство их грязных дел»… «Подрыв «Цишань-2» был не блажью желающего погеройствовать мудака, а актом отмщения, который сильные мира сего восприняли как сигнал к действию»… «И чего он в итоге добился? Стал козлом отпущения и вместо славы, в которой купались участники межминистерских разборок с кричащим названием «Аннигиляция Солнца», получил лишь презрение и ненависть»… О, а ещё: «несмотря ни на что, он заслужил прощения семьи, даже своего напыщенного братца-министра». Вам есть, что сказать по этому поводу? — Пресс-конференция окончена, — отрезал генерал, спешно ретируясь из-за стола. Ни щелчки камер, ни рой вопросов не могли остановить его. Когда запись прервалась, Вэй Ин выпустил телефон из рук. Тот скатился по одеялу и потонул в его белоснежных складках. Молодой человек, всё ещё не придя в себя от услышанного, наощупь нашёл гаджет и протянул его Лань Ванцзи, даже не взглянув в сторону того. Всю эту информацию ещё нужно было переварить. — «Желающий погеройстовать мудак»? «Козёл отпущения»? «Заслужил прощения семьи»? — вопрошал сам себя Вэй Ин. — Чёрт возьми, Цзян Чэн, на что ты пошёл? Ниточки правды медленно, но верно сходились воедино, открывая перед ним истинную картину произошедшего. Подумать только, неужели Цзян Чэн всё же… защищал его? Спонтанно, неявно, обходными путями, но всё же защищал! Чтобы понять это, нужно было читать между строк — вслушиваться не в официальное заявление Саньду Шэншоу, слишком дорожившего своей репутацией, а обратить внимание на сообщение, написанное человеком под дурацким ником. Догадаться, что именно брат скрывается под именем ЗЛАЯ СОБАКА, было несложно: Цзян Чэн будто специально оставил зацепки, понятные только Вэй Усяню. Вопреки всему произнесённому в своё время, в этом послании Цзян Чэн излил то, что никогда в жизни не высказал бы Вэй Ину лично. Сложно представить, чего ему стоило простить брата, но он простил! И не просто простил, а признался в этом людям, пусть таким диковинным образом и в определённой мере даже рискуя быть раскрытым. — После всего, что между нами было… — прошептал молодой человек, всё ещё сомневаясь в правдивости собственных умозаключений. — Саньду Шэншоу скорбел по тебе, — словно желая утвердить веру изобретателя, сказал Лань Ванцзи. — Протокол 216 был вынужденной мерой. — А ты? Ты скорбел по мне? Вэй Ин не знал, зачем он вообще ляпнул подобную чушь. Хотя нет, знал! Ему действительно было не всё равно. Если уж Цзян Чэн смог отпустить ему грехи, то, возможно, сможет и Лань Ванцзи? Он поднял голову, чтобы заглянуть в глаза сидящему рядом мужчине, но настала очередь того отводить взгляд и красноречиво молчать. Для Вэй Усяня этот ответ был однозначен: «Нет». «Впрочем, такое отношение я заслужил», — заключил молодой человек и принялся ковырять ногтем маленькую дырку в покрывале. Его вновь грызла совесть: наговорить сгоряча столько гадостей человеку, которому ты, видимо, не безразличен и (подумать только!) который не безразличен тебе. Не такого отношения заслуживал Лань Чжань. Он заслуживал только самое лучшее, потому что он сам — лучший! «Раз уж в новой жизни я стараясь исправить косяки прошлого, стоит признать и былые ошибки. Только как бы сделать это получше?» Недолго размышляя, Вэй Усянь решил начать с малого: — Я давно хотел извиниться перед тобой, — сказал он, подтянувшись поближе к возлюбленному (да-да, именно такой статус теперь носил Хангуан-цзюнь!). — То, что я наговорил тебе перед смертью… это не так. Я тебя не ненавижу, я… Он не понял, в какой момент оказался так близко к лицу Лань Ванцзи. Его губы против воли потянулись к чужим губам, и молодой человек молился, что ему не в болезненном бреду пригрезилось, что спутник уже готов был ответить на поцелуй, как…