Cogito ergo sum

… как послышался тихий, но настойчивый стук в дверь. Вместе с этим звуком к Вэй Усяню пришло осознание того, что он совершает поступок, который может разрушить то, что он только начал восстанавливать — здоровые отношения с Лань Чжанем. Молодой человек не придумал ничего умнее, чем, резко отстранившись, спрятаться под одеялом с головой. — Я и забыл, что ты притащил меня в Гусу, — донеслось из-под ткани. — Если твой брат узнает об этом, мне крышка. — Я уже знаю, — послышалось совсем рядом, будто говоривший, которым, без сомнения, был Цзэу-цзюнь, навис над самым покрывалом. — Более того, я сам настоял на вашем пребывании здесь. Прятаться больше не было смысла. Вэй Усянь вылез из укрытия и попытался улыбнуться как можно более непринуждённо. Рядом с кроватью действительно стоял Лань Сичэнь и выглядел очень даже… спокойно? В любом случае, молнии он не метал и скандала не закатывал. Изобретатель с облегчением выдохнул. — Спасибо! Министр кивнул в ответ и, просканировав раненного пристальным взглядом, заключил: — Вижу, вам уже легче… — он выдержал театральную паузу и улыбнулся, — господин Вэй. Молодой человек в очередной раз подивился проницательности главы Лань и осмелился задать вопросы без лишних оправданий и любезностей: — Когда вы узнали, кто я? В тайной комнате? — Значительно раньше, — продолжая улыбаться чересчур дружелюбно или, вернее сказать, снисходительно, ответил Лань Сичэнь. — Мне всё стало ясно уже на приёме. Вэй Ин точно помнил, что ничем не мог выдать себя. Наоборот, он даже слишком хорошо играл роль Мо Сюаньюя. «Возможно, всё же перестарался, » — усмехнулся про себя Вэй Усянь и решил уточнить: — Но как? — Догадаться было несложно, — Лань Сичэнь многозначительно посмотрел на брата, и его улыбка стала загадочной. — Тогда почему вы молчали? — Решил уважить ваше инкогнито. Министр шутливо подмигнул, взял стоявший в дальнем углу палаты стул и, приставив его поближе к койке, сел совсем рядом с сидящим на матрасе братом. Когда он вновь заговорил, в голосе уже не было былого радушия: — Я могу лишь примерно догадываться, что было у вас на уме, когда вы ворвались в апартаменты А-Яо, господин Вэй. Ваше поведение в тот вечер было… немного неподобающим. Вэй Усянь понимал, насколько Лань Сичэнь смягчил характеристику его поступков, поэтому одними глазами поблагодарил министра за снисходительность и попросил продолжить мысль. — Однако причину этого мне так и не удалось разгадать. Раз уж я принял вашу сторону, замечу, не без участия Ванцзи, я хотел бы знать, что побудило вас действовать столь безрассудно. — Цзэу-цзюнь, мне трудно говорить вам такое, но… некоторые обстоятельства заставляют нас думать, что Ляньфан-цзюнь виновен в убийстве главы Не. — Не может быть! Удивление Лань Сичэня было неподдельным. В его глазах на секунду проскользнула яростная искорка, которая позже сменилась недоумением, будто он стал сомневаться во вменяемости Вэй Ина. Мало ли какие жизненно важные органы и процессы могла повредить рана! Обижаться на такое отношение со стороны министра не было смысла. Молодой человек осознавал, что только что сделанное им заявление смутило бы кого угодно, так что реакция главы Лань была вполне правомерной. — Мне жаль, но факты… — У вас есть неоспоримые доказательства вины? Видимо, Цзэу-цзюнь категорически отказывался верить в слова фактического очевидца. Вполне объяснимо, что между своим названным братом и Вэй Усянем, чья дурная репутация известна даже ребёнку, он бесспорно выберет первого. Тем более, что вопрос в лоб был резонен: оснований для обвинения у изобретателя не было. Поэтому пришлось молча терпеть пристальный взгляд министра. Красноречивое молчание было воспринято как отсутствие улик, что дало главе Лань основания для отповеди: — А-Яо никогда не был праведником. Вы и представить себе не можете, в каких нечеловеческих условиях ему приходилось обитать и чего стоило добиться признания. Но я свято верю в то, что он не пошёл бы на убийство дагэ. — Как это ты можешь? Впервые за разговор Лань Ванцзи решил вставить слово, и Вэй Усянь не мог бы даже подумать, что тот может сказать что-то настолько резкое, тем более, брату. Хотя реплика была произнесена без особых эмоций и с каменным лицом, молодой человек почувствовал, что негодование в ней буквально изливается через край. И это был не первый раз, когда Хангуан-цзюнь вел себя так в отношении… Цзинь Гуанъяо. Так или иначе, но спутник не стеснялся выказывать свою неприязнь к премьеру, однако причина этому была до конца не ясна. — Я никогда не осуждал твой выбор. Не осуждай и ты мой. Странному вопросу вполне соответствовал не менее странный ответ. Ланьская душа всё ещё была для Вэй Ина потёмками, и разобраться, что за «перебранку» устроили между собой братья, было не так-то просто. Он думал, что всему виной, вероятнее всего, было братание Лань Сичэня с главой Цзинь. Внутренним-ли чутьём, эмпирическим-ли путём, но Лань Ванцзи наверняка пронюхал о тёмных делишках второго и вряд ли был в восторге от того, что его старший брат якшается с подобным отродьем. Не желая больше наблюдать за тем, как Лани отрабатывают друг на друге методы психологического давления, Вэй Ин поднял руки вверх ладонями, будто сдаваясь в плен. Когда это привлекло внимание братьев, он обратился к Цзэу-цзюню: — Понимаю, что, учитывая характер ваших отношений, вы защищаете Цзинь Гуанъяо… — Боюсь, вам ничего не известно о характере наших отношений, господин Вэй… — хотя Лань Сичэнь старался не терять самообладания, в его голосе проскользнули нотки раздражения. Ему явно не хотелось говорить об этом. — Даже преследуя благую цель, можно погрязнуть в пороке. Кому, как не вам, это известно. Вэй Усянь не выказал вида, что подобное замечание задело его. Глава Лань явно знал, о чём говорил и предвидел, какое действие это произведёт. Всё же этот человек был поразительным знатоком человеческой души! Однако тешить себя обидой на вполне справедливый укор было глупо, поэтому молодой человек продолжил гнуть заданную линию, упрямо и не церемонясь: — Цзэу-цзюнь, возможно, это не моё дело, но… скажите, от чего именно умер ваш названный брат? — Остановка сердца, — после недолгих колебаний, стоит ли вообще отвечать на такой бестактный вопрос, сказал министр. — Это окончательный диагноз? — Да. Проблемы с давлением была наследственным заболеванием в семье Не. Минцзюэ диагностировали гипертензию лет… десять назад, так что сомнений быть не могло. — Допустим, — не унимался Вэй Ин. Где-то глубоко в душе он, конечно, понимал, что не имеет права задавать такие вопросы человеку, для которого смерть названного брата наверняка была большой утратой, но желание допытаться до правды пересилило угрызения совести. — Но не могло ли произойти так, что болезнь прогрессировала чересчур быстро? — Я не понимаю, куда вы клоните. — Те записи, что мне удалось просмотреть (простите, пока не буду распространяться, как именно получилось их достать), заставляют сомневаться в том, что заболевание протекало без чужого вмешательства. Пока, это лишь мои догадки, но… Лань Чжань, не мог бы ты дать мне «Пикачу»? Лань Ванцзи недолго колебался, прежде чем взять с тумбы портмоне, достать оттуда Нокиа и передать её молодому человеку под тяжелым взглядом брата. Вероятно, сейчас этот аппарат был для Лань Сичэня, как красная тряпка для быка. — Я запомнил название препарата, — пояснил Вэй Ин, копаясь в телефоне, — который специалисты медцентра Ланьлин якобы прописали Чифэн-цзюню, и отправил… одному независимому эксперту. Уверен, результат должен был прийти… Чёрт меня дери! — выругался он и тут же ударил себя по рту за такие слова. Хотя, учитывая то, что он только что прочёл, это было ещё мягко сказано. — Простите за нескромность, Цзэу-цзюнь, но не могли бы вы показать нам медицинские свидетельства о смерти Чифэн-цзюня?

***

Заставить Лань Сичэня предоставить доступ к медицинским экспертизам было несложно. Куда сложнее было уломать Лань Ванцзи разрешить Вэй Ину покинуть палату. Хотя молодой человек уверял, что ранение несерьёзное, тот наотрез отказывался выпускать его с территории лечебного центра. Только когда изобретатель схватил спутника за мочку уха и в шутку пригрозил рассказать Лань Циженю о том, что его любимый племянник ругался благим матом, мужчина, страшно раскрасневшись и пробурчав себе под нос нечто невразумительное, лично помог Вэй Усяню привести себя в божеский вид и вместе с ним проследовал в архив. Пока напарники изучали документы, сам Цзэу-цзюнь обосновался в свободной части помещения. Вэй Усянь пару раз отрывался от дела и бросал взгляды на главу МИДа сквозь просветы между папками на стеллаже. Мужчина выглядел удручённым: известия о том, что один из его названных братьев, возможно, убил другого, явно были для него сильным ударом. Вэй Ин видел профиль Лань Сичэня, устроившегося на краю стола и не менявшего положения в течение долгого времени. Тот отрешенным взглядом смотрел на свои сложенные в замок руки, будто пытался что-то на них разглядеть. Молодой человек каждый раз тихо вздыхал и отводил глаза, возвращаясь к просмотру бумаг. Возможно, решение вывалить всю правду было слишком поспешным, но молчать о преступлениях Цзинь Гуанъяо было против принципов Старейшины Илин. Дверь открылась без стука, и в архив кто-то вошёл. Если бы не ряды стеллажей, до самого потолка заставленных папками и стопками документов, Вэй Ин и Лань Чжань оказались бы раскрыты, но сейчас, под прикрытием, они могли наблюдать за происходящим в другой части помещения, оставаясь незамеченными. Лань Ванцзи, который явно не был сторонником такого низкого дела, как подглядывание, всё также нависал над большим делом, однако, стоит признать, при этом старался не издавать ни звука. Вэй Усянь же, не обременённый нравственными запретами, припал к щёлке и принялся наблюдать. И какого же было его удивление, когда он понял, что вошедшим оказался Ляньфан-цзюнь собственной персоной. Глава Ланьлина молча положил на стол связку ключей и встал перед Лань Сичэнем. Звон вывел Цзэу-цзюня из оцепенения. Он посмотрел сначала на ключи, затем на названного брата с улыбкой, которую Вэй Ин мог охарактеризовать не иначе, как дежурную: не было в ней той искренности, с которой глава Гусу до этого обращался к Цзинь Гуанъяо. — Возвращаю их тебе, — пояснил прибывший, ответив не менее искусственной улыбкой. — Не хочу, чтобы негодяи, любящие рыться в чужих личных вещах, нашли ещё и это. Вэй Усянь быстро сообразил, что это замечание касалось именно его, однако, зная, какой ядовитый у Ляньфан-цзюня язык, пропустил упрёк мимо ушей. — Ты же знаешь, они принадлежат тебе, — пододвинув ключи ближе к брату, добродушно проговорил Лань Сичэнь. — Конечно. Но как придётся объяснять, что у меня делают ключи от дома самого Цзэу-цзюня? Одними братскими отношениями здесь не отвертишься. Я не хочу тебя подставлять, эргэ, да и ты не искушай судьбу. Лань Сичэнь покачал головой, взял в руку связку и, прокрутив между пальцами, положил обратно. — Это лишь повод прийти, ведь так? В чём истинная причина твоего появления? Вэй Ин вновь поразился проницательности главы МИДа. Он с такой лёгкостью разгадал планы близкого, что тот даже не стал отнекиваться и лишь шире улыбнулся. — Через пару дней сюда нагрянет инспекция во главе с Саньду Шэншоу. Ему не терпится спустить шкуру со Старейшины Илин, который, по его мнению, укрылся в Гусу. Я всеми силами пытался переубедить генерала и его сторонников, но смог добиться лишь смягчения порядка обыска. Надеюсь, ты понимаешь всю важность дела и не будешь возражать. Цзэу-цзюнь завёл одну руку за спину и едва заметно постучал пальцами по столу. Хотя внешне он сохранял былое спокойствие, этот жест, незаметный для Цзинь Гуанъяо, выдал его недовольство. — Я желаю тебе и твоим родным только добра, — изобразив обеспокоенность, выдал Ляньфан-цзюнь, — Уверен, что Ванцзи не по доброй воле связался со Старейшиной Илин. Его наверняка обманули, может, даже шантажировали… А этот обыск в очередной раз докажет, что виновен во всём только Вэй Усянь. Мужчина говорил столь убедительно, что Вэй Ин и сам был готов поверить в его слова, не знай доподлинно, что они были насквозь пропитаны ложью. Другой вопрос: верил ли Цзинь Гуанъяо Лань Сичэнь. Судя по его обращению с братом, зерно сомнения, посеянное фразой Вэй Усяня, укоренилось в сердце и дало плоды: теперь Цзэу-цзюнь не мог слепо довериться речам близкого. — Если того требует дело, я позволю обыскать свои владения, — наконец ответил глава МИДа и поднялся со стола. — Это всё, что ты хотел мне сказать? — Нет, — Цзинь Гуанъяо хищно улыбнулся и встал вплотную к Лань Сичэню, — ещё я хотел сказать, что ужасно скучал. Он схватил Цзэу-цзюня за ворот рубашки и притянул к себе, впиваясь губами в губы. Однако тот не ответил на требовательные ласки и, едва Цзинь Гуанъяо, не заметив отдачи, отстранился, сухо бросил: — Так ты скорбишь о смерти жены? Ляньфан-цзюнь отшатнулся и посмотрел на брата, а по совместительству любовника, так, будто его только что предали. Вэй Ин, поражённый правдой о характере взаимоотношений двух названных братьев (теперь странное поведение их обоих и громкие обвинения Цинь Су перестали быть столь беспочвенными), не меньше подивился тому, как искусно Цзинь Гуанъяо отыгрывал свою роль. Поняв, что желаемого от Лань Сичэня не добьётся, он решил подстроиться под ситуацию и теперь изображал пристыженность, за которой крылась обида. Мужчина отвёл взгляд, опустил голову и отошёл на пару шагов. Он точно знал, на что шёл: Лань Сичэнь схватил его за запястье и прижал к своей груди. — Прости, — виновато прошептал он, гладя любовника промеж лопаток. — Я не должен был этого говорить. От взгляда Вэй Ина не ускользнуло, что Цзинь Гуанъяо, обхвативший талию Цзэу-цзюня, хитро улыбнулся, прежде чем вновь надеть расстроенную маску. — Не нужно извиняться, ты прав. Я был для А-Су ужасным мужем… Ты ведь придёшь на её похороны? Со стороны Ляньфан-цзюня было странно звать человека, с которым он изменял жене, на её похороны, однако Лань Сичэнь утвердительно кивнул. Всё же, официально он был братом Цзинь Гуанъяо, и его отсутствие на похоронах Цинь Су могло вызвать кривотолки. — Мне пора идти, — с неохотой разрывая объятия, признался глава Ланьлина. Цзэу-цзюнь покорно отнял руки, но лишь для того, чтобы потом обхватить ими плечи любовника и заглянуть в глаза. — Не дай мне повода усомниться в тебе. — Не дам, — проведя тыльной стороной ладони по щеке Лань Сичэня, ответил Цзинь Гуанъяо. Глава Гусу удовлетворённо кивнул и оставил на чистом лбу того почти невесомый поцелуй и дал Ляньфан-цзюню уйти. Замерев с дверью, Цзинь Гуанъяо вдруг обернулся и с улыбкой, показавшейся Вэй Ину выстраданной, прошептал «Я тебя люблю», после чего поспешно покинул архив. С каким бы предубеждением Вэй Усянь не относился к премьеру, сейчас он готов был признать, что за всё то время, что молодой человек знал Ляньфан-цзюня, эта фраза была единственной, произнесённой искренне. В ней, казалось, не было ни грамма фальши и наигранности, лишь какая-то тоска. Стать свидетелем столь интимной сцены было неприятно, однако она открыла изобретателю глаза на две горькие истины, друг из друга вытекающие. Лань Сичэнь и Цзинь Гуанъяо действительно любили друг друга, но любовь их явно строилась на лишениях и обмане ближних. Это была первая истина. Во второй признаться самому себе было сложно. Она заключалась в том, что Вэй Ин отчего-то почувствовал к Ляньфан-цзюню что-то вроде солидарности. Да, премьер сделал много зла, но отпетым негодяем он явно не был. Прямо как сам Старейшина Илин. Бесспорно, такие параллели с собственной жизнью не были поводом для того, чтобы закрыть глаза на преступления главы Цзинь, но молодому человеку казалось, что не подслушай он чужой разговор, судить премьера было бы проще.